Текст книги "Славное дело. Американская революция 1763-1789"

Автор книги: Роберт Миддлкауф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 58 страниц)

Это решение по избирательному праву не заняло много времени. Однако оно обнажило ряд мотивов и предпосылок. Оно заставило обратиться к республиканской теории; оно включило в себя краткий анализ американского народа и прогноз того, каким он может стать; оно также заставило делегатов задуматься над тем, как на самом деле работает политика. Все эти настроения, мотивы и опасения фигурировали при рассмотрении остальной части документа. К этому времени делегаты хорошо понимали друг друга и в большинстве случаев не видели необходимости в разъяснении своих позиций. Они рассмотрели множество рекомендаций, принимая одни, изменяя другие и откладывая на будущее попытки разгрызть слишком твердые орехи. В последнюю неделю августа делегаты приняли еще одно компромиссное решение, после которого у них осталось чувство неловкости и, возможно, даже вины.

Комитет по детализации предложил запретить конгрессу облагать налогами ввоз рабов. Как это уже стало обычным в конвенте, комитет не использовал слово «раб», но все понимали, каких «людей» имел в виду комитет, рекомендуя свой запрет. Комитет также включил пункт, согласно которому для принятия любого навигационного акта требовалось согласие двух третей членов каждой из палат[1142]1142
  Ibid. P. 183.


[Закрыть].

Запрет на налогообложение работорговли был призван пощадить чувства плантаторов Южной Каролины и Джорджии. Один из каролинцев во время дискуссии предупредил конвент, что ни обе Каролины, ни Джорджия не проголосуют за конституцию, если в ней не будут предусмотрены меры по защите работорговли. Нет сомнения, что подобные угрозы раздавались со стороны Ч. К. Пинкни и, возможно, также других делегатов. Сомнительно другое – были ли эти предостережения действительно необходимы, чтобы добиться защиты работорговли. Конвент знал, что его работа близится к концу, и был настроен на компромиссы. Однако у некоторых его членов любые уступки рабовладению вызывали отвращение. Большинство из них прямо заявили об этом. Руфус Кинг, к тому времени совершенно выведенный из себя потаканием интересам плантаторов, сдержал свой гнев и заметил лишь о несправедливости защиты только одного из видов собственности. Выступление Джона Дикинсона было намного более резким. Джордж Мейсон осудил работорговлю с религиозной точки зрения и назвал хозяев рабов мелкими деспотами. «Они навлекают на страну гнев небес. Поскольку народы не могут быть вознаграждены или наказаны в мире ином, воздаяние или кара ждет их в этом мире. В результате неизбежной цепи причин и следствий провидение карает национальные грехи национальными бедствиями». Эти слова, вне сомнения, были вызваны угрызениями совести Мейсона – он сам владел рабами и жил их трудом. Но Мейсон был виргинцем, и его штат, где в то время имелся избыток рабов, в случае запрета на ввоз начал бы получать прибыль за счет продажи рабов на юг. Каролинцы были убеждены, как несколько недель спустя признался Ч. К. Пинкни, что без притока рабов Южная Каролина в скором времени превратится в «пустую степь». Кроме того, как сказал Пинкни, было бы интересно знать, из чего исходят Мейсон и виргинцы в своем противодействии торговле рабами – из принципа или из денежных интересов[1143]1143
  Ibid. P. 370, 372–373; Ibid. III. P. 254.


[Закрыть].

О своих денежных интересах заботились не только штаты глубокого юга. Требование одобрения навигационных актов двумя третями каждой из палат ударило бы по северной торговле, что было бы на руку южным плантаторам, торгующим основными продуктами питания. Южане боялись, что конгресс, контролируемый северянами, может запретить иностранным судам вести торговлю с Америкой и что без такой конкуренции американские грузоотправители будут фактически грабить южан. Северные делегаты, естественно, находили предлагаемый пункт о двух третях несправедливым – он наделял правом вето меньшинство южных штатов.

С учетом настроения конвента компромисс был практически неизбежен, и в последнюю неделю августа он был заключен. Было одобрено положение о невозможности любого запрета на торговлю рабами до 1808 года, а несколько дней спустя делегаты Южной Каролины и Джорджии поддержали замену двух третей на простое большинство в положении о навигационных актах. В тот момент, когда была сделана уступка защитникам работорговли, Мэдисон лаконично заметил: «За двадцать лет произойдут все беды, каких только можно ожидать от свободы ввоза рабов». Комментарий Гувернера Морриса был более язвительным: по его мнению, следовало написать, что «не будет запрещен ввоз рабов в Северную Каролину, Южную Каролину и Джорджию». Лютер Мартин вскрыл жестокую иронию ситуации – народ, противостоявший попыткам Великобритании поработить его, теперь принимает меры для обеспечения себя запасом рабов, не прекращая призывать к свободе во имя естественных прав человека. Но окончательное суждение Мэдисона, прозвучавшее спустя несколько месяцев: «Как бы ни было велико это зло, распад союза был бы еще худшим злом», – было более убедительным для большинства белых американцев[1144]1144
  Ibid. II. P. 415; Ibid. III. P. 211–212, 325.


[Закрыть].

Через два дня после отражения попытки отменить достигнутую договоренность (то есть 31 августа) конвент избрал комитет по доработке, который должен был составить отчет о вопросах, оставшихся нерешенными. Среди этих вопросов была рекомендация комитета по детализации дать конгрессу полномочия время от времени и по мере необходимости обеспечивать надлежащее управление и защиту общей собственности и общих интересов и благосостояния Соединенных Штатов такими способами, которые не будут служить помехой правительствам отдельных штатов в тех вопросах, которые касаются только их внутренней политики или для решения которых компетентны их собственные органы власти[1145]1145
  Ibid. II. P. 367.


[Закрыть].

Это были огромные полномочия. Они суммировали ранние предложения Мэдисона и Шермана и уже одобренную резолюцию Бедфорда. Комитет по доработке должен был решить, включать ли это положение в перечисленные полномочия конгресса или установить конгрессу более скромную планку. Он также должен был рассмотреть вопросы о налоговых органах, внесении финансовых биллей, полномочиях сената и способе выборов президента.

Этот последний вопрос терзал конвент уже в течение многих недель (как Мэдисон, так и Уилсон отмечали, что он причинил делегатам больше головной боли, чем любой другой) и продолжал подвергаться обсуждению. Комитет представил свои рекомендации по этому и другим вопросам в первые дни сентября. Президент, как предложил комитет, должен избираться народом через коллегию выборщиков сроком на четыре года и иметь право быть переизбранным. Если ни один из кандидатов не получает большинства голосов, сенат должен выбрать президента из пяти лиц, стоящих первыми в списке по числу голосов. Комитет сбил спесь с сената, лишив его права заключать договоры и выбирать судей верховного суда и послов – полномочия, которыми его, судя по всему, собирался наделить конвент. Сенату также не разрешалось вносить финансовые билли, хотя за ним оставалось право вносить в них поправки. Право совершать практически любые действия ради общего благосостояния было заменено более узкими, но по-прежнему серьезными полномочиями. Они относились к праву конгресса на расходы и ссуды: «Легислатура будет иметь право налагать и собирать пошлины, налоги, подати, акцизы, уплачивать долги и принимать меры для общей обороны и для общего благосостояния Соединенных Штатов»[1146]1146
  Ibid. P. 497.


[Закрыть].

Эта формулировка вошла в конституцию, как и другие решения, предложенные комитетом. Одно важное исправление подготовленного комитетом документа касалось способа избрания президента. К тому времени коллегия выборщиков получила одобрение, но сохранялись разногласия по вопросу, кто должен выбирать, если ни один из кандидатов коллегии не получит большинства голосов. Комитет по доработке рекомендовал поручить выбор сенату – рекомендация, приемлемая для большинства делегатов от малых штатов. После дальнейшего обсуждения и довольно безуспешного маневрирования конвент, по-видимому, был поколеблен Мейсоном и Уилсоном, заявившими, что наделение сената этим правом приведет к появлению «аристократии еще худшей, чем абсолютная монархия». Роджер Шерман предложил разумный выход: выбирает палата представителей, делегация от каждого штата имеет один голос[1147]1147
  Ibid. P. 515, 527.


[Закрыть].

Самая важная часть работы конвента была завершена 8 сентября, когда был избран еще один комитет – комитет по стилю и упорядочению – с задачей облечь множество статей в стройную форму конституции. В этом комитете заседали Мэдисон и Александр Гамильтон, но основная работа была проделана Гувернером Моррисом, обладавшим выдающимися редакторскими способностями. Моррис вычеркнул массу лишних слов, перегруппировал те, что остались, и переписал преамбулу. По завершении своего труда Моррис и комитет не без удивления обнаружили, что смогли удовлетворить конвент, орган весьма придирчивый[1148]1148
  Ibid. P. 547, 553.


[Закрыть].

Делегаты подписали документ 17 сентября. Джордж Мейсон, так и не смирившийся с решением отвергнуть требование двух третей для принятия навигационных актов, отказался поставить свою подпись. Так же поступили Эдмунд Рэндольф и Элбридж Джерри. Рэндольф объяснил, что поставит свою подпись лишь в том случае, если будет принято решение о созыве еще одного конвента с целью рассмотрения поправок, хотя он еще не решил, отвергнуть или поддержать ратификацию. Причины Джерри не вполне ясны, но, судя по рассказу доброжелательного свидетеля, он считал, что эта конституция непригодна для республиканского народа[1149]1149
  Ibid. P. 644–645; Billias G. A. Elbridge Gerry: Founding Father and Republican Statesman. New York, 1975. P. 200–205.


[Закрыть].

Другие не согласились и подписали – очевидно, в надежде на то, что ратификация не встретит трудностей. Ратификация произошла за девять месяцев, но не без трудностей и в довольно напряжен ной атмосфере. Вероятно, эти трудности были неизбежными. В любом случае, они были ничтожны в сравнении с теми, которые уже были преодолены американцами.

26. Ратификация: конец и начало

I

Что произошло в Конституционном конвенте? В 1787 году многие считали, что конвент отказался от приверженности принципам Американской революции. Носители этого убеждения подчеркивали, что конституция фактически разрушила старую конфедерацию суверенных штатов, заменив ее тем, что они называли «консолидированным» правлением. При таком правлении власть и суверенитет сосредоточены в центре – не в отдельных штатах. В течение первого года после закрытия конвента появится много новых толкований понятия консолидации.

Начиная с 1787 года это убеждение разделяется многими историками, которые описывают конституцию как выражение консервативных тенденций. Лишь немногие продолжают видеть в ней плод заговора держателей государственных ценных бумаг, стремившихся обогатить себя и представителей своего класса. Большинство считает, что конституция с заложенной в ней структурой правительства была тем орудием, с помощью которого элита рассчитывала ограничить рост демократии. Согласно этой интерпретации, конституция являлась консервативной реакцией на интенсивное движение в направлении демократии, вызванное к жизни революцией. В 1776 году, говорят нам, демократия присвоила себе революцию и ее великие принципы. Исподволь были созданы демократические политические инструменты, такие как конституции штатов и «Статьи конфедерации». Эти инструменты и олицетворяемые ими идеалы основывались на допущении, что носителем суверенитета является народ. Историки, считающие, что в 1776 году состоялось вторжение демократии в общественную жизнь, ограничивают революцию как таковую периодом с 1776 по 1781 год и оценивают все, что происходило в дальнейшем, в сравнении с тем, что они считают истинным стандартом революционного действия.

Эта точка зрения грешит узостью и в каком-то смысле является антиисторической, так как устанавливает некую норму, в сравнении с которой последующая история выглядит малозначительной. На самом же деле революция представляла собой сложную совокупность событий, происходивших на протяжении почти тридцати лет и прошедших несколько этапов. Оценка одних этапов как более «революционных» или более «консервативных», чем другие, препятствует пониманию их всех.

После завоевания независимости и заключения мира перед революцией встали новые вопросы. Весь комплекс проблем, существовавших до 1783 года, был связан с установлением независимости. В последующий период сохранялись многие из них, особенно проблема управления свободных людей свободными людьми. Тем не менее эти периоды существенно отличаются друг от друга – период между 1775 и 1783 годами определялся войной с ее специфическими требованиями и целями. Все понимали, что некоторые из методов руководства, применявшихся во время войны, не годятся для мирного времени. Таким образом, хотя послевоенные проблемы, связанные с властью, имели сходство с довоенными, они все же были другими, так как имели место в условиях мира. Не подлежит сомнению, что в 1780-е годы американцам приходилось решать проблемы, унаследованные ими от войны, но независимость и мир придали этим проблемам новое измерение.

Когда закончилась война, в конгрессе, законодательных органах штатов и армии заправляли деловые люди – купцы, юристы, крупные фермеры и плантаторы. Это были проницательные и увлеченные деятели, но забота о создании добродетельной республики занимала умы ее представителей, по-видимому, не так сильно, как прежде, или как она занимала умы лиц, подобных Сэмюэлю Адамсу. Успех в торговле и энергия в управлении казались им почти столь же важными, как добродетель – и необходимыми для добродетели. Их прозрения и, вероятно, также их мечты теперь были сосредоточены на больших общественных организмах, включая нацию, и на власти, которой могли обладать эти организмы. В центре их внимания стояли проблемы, оставшиеся от войны, и их собственный опыт управленческой деятельности, особенно в конгрессе и в армии.

Такие люди писали конституцию. Они делали это в настроении, отмеченном разочарованием. Ибо делегаты разделяли широко распространенное подозрение, что добродетель бежит из деградирующей Америки. Но американские достижения предыдущих тридцати лет вселяли в них надежду. Эти достижения были настолько ослепительными, что почти никто из делегатов не мог отказаться от равного по силе убеждения, что американский опыт республиканизма послужит великим примером для всего мира.

Эти сложные настроения являются доказательством устойчивости протестантских и либеральных ценностей, пронизывавших американскую атмосферу в 1760–1770-е годы и вплоть (по меньшей мере) до 1779 года. Они также свидетельствуют о силе старой морали и ее способности определять политические взгляды. Ибо в 1780-е годы, как и до войны, считалось, что общественная жизнь черпает свои силы в нравственности народа. Добродетельным, как полагало большинство американцев, является тот народ, который ценит бережливость, презирает роскошь, ненавидит коррупцию и любого рода крайностям предпочитает умеренность и равновесие, особенно в области социальных порядков. Но прежде всего это народ, который сохраняет чувство ответственности перед общественными интересами даже в тех случаях, когда эти интересы приходят в столкновение с личными целями.

Ослабление этих старых стандартов и жажда личной наживы, заявившие о себе сразу после войны, убедили делегатов конвента в необходимости реорганизация американского правительства. Их неудовлетворенность поведением народа вынудила их признаться самим себе в истинности ранее немыслимого предположения: сам народ может быть источником тирании. Это признание знаменовало появление нового реалистичного взгляда в американском конституционализме, приверженцы которого, как и лежащей в его основе идеологии радикального либерализма, были склонны – по крайней мере, на раннем этапе революции – к обожествлению народа. Эта старая разновидность либерального мышления рассматривала проблему политики в свете противопоставления правителя управляемым. При этом ставился вопрос, каким образом следует контролировать правителя, чтобы он не превратился в тирана. В 1780-е годы, и прежде всего в Конституционном конвенте, был обозначен новый источник тирании – сам народ.

Новый реалистичный взгляд на политику шел рука об руку с новым реалистичным взглядом на общество. Прежде виги исходили из того, что, поскольку народ является одним целым, интересы всех его представителей совпадают. Это допущение стало источником всех поверхностных рассуждений об общественном благе, словно оно было единственным предметом, занимавшим умы людей. Во время войны политическая мысль начала приспосабливаться к существованию заинтересованных групп, в XVIII веке традиционно именовавшихся «кликами» (factions), и благодаря этому приобрела необычайную точность. На конвенте Джеймс Мэдисон отметил источники, от которых питаются эти «клики», и констатировал, что в случае больших и разнородных наций они могут служить защите прав частных лиц. Исключительная проницательность Мэдисона позволила ему предвидеть ход двух столетий американской политической жизни. Он достиг этой пророческой точности отчасти благодаря тому, что глубоко вник в природу общества, пережившего революционную войну.

Война не преобразила американское общество, но она заложила основу для его трансформации, воспитала общность людей, привыкших мыслить в национальном ключе и служить в больших организациях. Война стимулировала своего рода организационную революцию в Америке. Нация была самым масштабным проявлением этих изменений и вдохновляющим примером для всех организаций меньшего масштаба. Разумеется, она не заменила собой штаты, но в ее лице появилась новая арена для экономики и общественной политики. Во время войны люди внутри и вне армии пытались служить своей нации и самим себе, формируя вооруженные силы и поставляя продовольствие, оружие, боеприпасы и другие предметы, требуемые для поддержания совокупности огромного количества людей, выполняющих трудную миссию. Хотя в 1783 году армия фактически была распущена, опыт предыдущих восьми лет никуда не делся. И никто не хотел от него избавляться – приобретательские аппетиты не только сохраняли свою власть над американцами, но и росли вместе со средствами своего удовлетворения. Война дала им новый импульс, и, если не ограничиваемые, то, по крайней мере, дисциплинируемые и управляемые людьми, убедившимися в плодотворности крупномасштабных действий, они были призваны сделать Америку процветающей страной. Создав конституцию, делегаты создали структуру, на основе которой могла формироваться и развиваться экономика. Конституция положила конец правительственному регулированию торговли между штатами, поставила преграду нелепым прожектам в области общественных финансов и обеспечила благоприятную среду для коммерции. Американские предприниматели нуждались в свободе и одновременно нуждались в порядке. Конституция обещала удовлетворить обе эти потребности.

То, что свобода и порядок связаны с добродетелью, американцы издавна считали само собой разумеющимся. Не менее очевидным для них было и то, что добродетель не может существовать в условиях анархии. Конституция, как надеялись ее создатели, способна защитить добродетель. Если ограничиться поверхностным взглядом (и в частности, вспомнить дебаты в конвенте), то идея, что конституция выражала моральную позицию, может показаться абсурдной. В конвенте не было истовых протестантов, в нем не звучало страстных речей, проникнутых христианским благочестием. И все же в конституцию проникли моральные принципы, издавна игравшие важную роль в американской жизни и явственно дававшие о себе знать в первые дни революции.

Ибо конституция ограничила власть – власть, которая всегда осознавалась как угроза добродетели и свободе. Конституция стремилась поставить заслон тирании большинства, но она не отрицала, что носителем суверенитета является народ. Правительство должно было служить народу; создавая конституцию, делегаты стремились создать структуру, которая делала бы такое служение эффективным, хотя и не за счет подавления меньшинства. Отсюда умеренность конституции, с ее тремя уравновешенными ветвями власти и подробным перечислением полномочий. Эти ограничения казались отцам-основателям благотворными по ряду причин, не самая последняя из которых заключалась в том, что они должны были работать как против коррупции, так и против доминирования большинства. Коррупция имела своим источником прерогативную, ни перед кем не отчитывающуюся власть, которая в лице легионов своих ставленников высасывала соки из Америки. Революция избавила американцев от таких ставленников, и теперь посредством конституции они надеялись достичь своей старой цели – добродетельной общественной жизни. Эта жизнь, как полагали американцы, могла сохраниться лишь в том случае, если бы удалось избежать не только коррупции, но и морального разложения общества. Предусмотренные в конституции ограничения были призваны предотвратить коррупцию как в техническом смысле, в трактовке ее вигами (как неподобающее влияние исполнительной власти в законодательном органе), так и, возможно, в ее более новой форме, столь выразительно описанной Мэдисоном, – тирании большинства. Но предпосылкой любого успешного конституционализма является добродетельный народ. Отцы-основатели, особенно Франклин, Мэдисон и Уилсон, считали, что конвент должен, невзирая на любые риски, включая риск потерять завоевания революции, довериться добродетели американского народа.

По мнению Мэдисона, в Америке риск был меньше, чем где бы то ни было, благодаря размерам страны и многообразию ее народа. Разбросанным по огромной территории, разделенным границами штатов и разными интересами «кликам», претендующим на господство над другими, было бы трудно согласовывать свои действия. История революции, когда народу с большим трудом удалось сплотиться в борьбе с британскими угнетателями, подтверждала это суждение. С наступлением мира эти группы образовали во многих штатах неконтролируемые и даже тиранические большинства, но то, что могло быть сделано в пределах одного штата, было невозможно дублировать на уровне нации, состоящей из самых разнообразных групп интересов и распростершейся от берегов Атлантики до Миссисипи.

Таким образом, делегаты доверились народу, поскольку у них не было выбора: республика должна была опираться на народ. Их недоверие к народной власти выразилось в особом внимании к ограничениям для сдерживания чрезмерных властных амбиций безответственного большинства. В то же время приверженность делегатов принципу большинства как неотъемлемой предпосылке республиканского правления оставалась незыблемой. Ограничение большинства – источника власти и соответственно потенциального источника тирании – было необходимой мерой. Пределы, поставленные власти большинства, защищали права меньшинства и права собственности – те самые права, которые в 1760-е годы запустили революционный процесс.

Однако не менее необходимым было и то, чтобы большинство обладало свободой осуществления конституционных полномочий. Поэтому отцы-основатели приложили все усилия к тому, чтобы национальная легислатура представляла народ. Великий компромисс вывел сенат из-под прямого народного контроля, как того хотели Мэдисон и Уилсон, но даже в таком виде конгресс выглядел более демократичным, чем в период действия «Статей конфедерации». Тем более что палата представителей должна была избираться народом. Таким образом, конституция делала народ (независимо от происхождения, рода занятий и места проживания его представителей) одновременно свободным и ограниченным. Свободным, потому что республика нуждалась в добродетельном народе; ограниченным, потому что у всех были свои человеческие слабости.

Делегаты выражали эти идеи на языке республиканизма. Хотя они не ссылались на религию, они косвенным образом апеллировали к старым моральным установкам, которые были хорошо знакомы детям духовного возрождения. Они делали это особенно подчеркнуто в ходе дискуссий, посвященных эгоизму людей, их страстям и их предрасположенности к злу. И сама конституция, создавая правительство, способное сдерживать худшие из инстинктов человека, особенно его потребность в господстве над другими, касалась одного из предметов неизменной озабоченности протестантской культуры[1150]1150
  Эта интерпретация основана на моем внимательном ознакомлении с многочисленными источниками и исследованиями. Пожалуй, наибольшее влияние оказала работа: Beard Ch. An Economic Interpretation of the Constitution of the United States. New York, 1913


[Закрыть].

II

Озабоченность в связи с проблемой власти не замедлила дать о себе знать в дискуссиях, последовавших за публикацией конституции. Вскоре стало очевидно, что далеко не все считают наложенные на власть ограничения достаточными, особенно в случае власти, осуществляемой на расстоянии. Некоторые из тех, кто поднимал вопросы о конституции в начале осени 1787 года, формулировали свои соображения в таком ключе, словно они были уверены, что в Америке возрождается тирания. Они, в частности, утверждали, что за конституцией стоит «деспотичная аристократия», или, как они иногда выражались, «замаскировавшаяся аристократия» – замаскировавшаяся, по-видимому, из желания скрыть свои авторитарные намерения. Они также обыгрывали слова самой конституции. Лицо, которое должно было возглавить исполнительную ветвь, фигурировало в их разглагольствованиях как «президент-генерал» и иногда как «наш новый король»[1151]1151
  The Antifederalists. Indianapolis. 1966. 8. P. 17, 43, 86.


[Закрыть].

Первую зацепку для критиков, возможно, дал сам председатель конвента Джордж Вашингтон, который в своем сопроводительном письме к конституции, отправленной 17 сентября в конгресс, упомянул в качестве одной из целей конвента «консолидацию нашего Союза». Независимо от того, кто заговорил о ней первым, «консолидация» почти сразу стала одним из самых многозначащих понятий, сопровождавших процесс ратификации. Критики уверяли, что конституция фактически предусматривает «консолидированное правление», в рамках которого все полномочия, ранее принадлежавшие штатам, будут осуществляться национальным правительством[1152]1152
  Documents Illustrative of the Formation of the Union of American States. Washington, 1927. P. 1003–1004.


[Закрыть].

Критики, однако, проглядели одно слово, которое они могли бы использовать для обозначения самих себя и тем самым усилить свои аргументы. Речь идет о слове «федералист». Не они, а сторонники конституции начали именовать себя федералистами, как только закрылся конвент, вследствие чего их оппоненты почти неизбежно получили прозвище антифедералистов – намного менее выгодное обозначение для группы, представители которой выставляли себя защитниками прав штатов. Самым важным фактом, относящимся к идеологии антифедералистов, было ее сопротивление передаче полномочий штатов национальному правительству. По-видимому, большинство антифедералистов одобряли идею исправления «Статей конфедерации» хотя бы передачей конгрессу прав налогообложения и регулирования торговой деятельности. Но конституция неприятно удивила и встревожила их масштабом предусмотренных в ней изменений и той сложностью, которую она вводила в структуру правительства. Они надеялись, что конвент предложит поправки к «Статьям конфедерации», которые вступят в силу только после их ратификации всеми тринадцатью штатами. Теперь, в сентябре 1787 года, им представили проект совершенно новой конституции, предполагавшей создание совершенно нового правительства. И для вступления новой конституции в силу было достаточно одобрения всего лишь девяти из тринадцати штатов.

В неприятии конституции не было ничего удивительного. В конце концов, главными предметами революции были власть и права. Целое поколение американцев выросло и достигло зрелости среди дискуссий о характере представительства, о законодательной и исполнительной власти, о самом конституционализме и о необходимости защиты прав личности. Еще одно поколение состарилось в борьбе за независимость и право на самоуправление. Если бы революционеры, оказавшись лицом к лицу с радикальными изменениями в структуре власти, не стали задаваться вопросами об этих изменениях, они бы предали себя и свои недавние достижения.

Те, кто не был удовлетворен ответами на свои вопросы, возражали против конституции. Они голосовали за делегатов, обещавших голосовать против ратификации; они публиковали статьи и памфлеты, в которых выступали за отклонение конституции; они агитировали и дискутировали; они образовывали комитеты; и некоторые избирались в конвенты штатов.

Они не вооружались и не выходили из Союза, не пытались совершить еще одну революцию, несмотря на все свои рассуждения о грядущей тирании. И никто не заключал их в тюрьму. Словом, процесс ратификации сохранял мирный характер, несмотря на всю агрессивную риторику, которую он порождал. И по его завершении не последовало никакой новой волны исхода из Соединенных Штатов, подобной исходу лоялистов.

Наиболее яркое представление об общей атмосфере и содержании процесса ратификации дает противоборство между федералистами и антифедералистами в Пенсильвании. Партия «конституционалистов», одна из двух главных политических партий в штате, получившая свое название за активную поддержку конституции Пенсильвании 1776 года, включала высокую долю демократов, усматривавших в Конституционном конвенте заговор против народа. В частности, Сэмюэль Брайан, сын Джорджа Брайана, одного из авторов конституции 1776 года, опубликовал серию газетных очерков, где разделение мнений по поводу федеральной конституции трактовалось как образование водораздела между народом и «богатыми и тщеславными, которые в любом сообществе считают себя вправе помыкать своими собратьями»[1153]1153
  Documentary History of the Ratification of the Constitution. 3 vols. Madison, 1976–. II. P. 159.


[Закрыть]. В дальнейшем, вплоть до завершения процедур ратификации в Америке, большая часть дебатов была пронизана неявным классовым антагонизмом. В Пенсильвании этот антагонизм ощущался значительной частью населения. В других штатах обращения к народу с призывом не доверять богатым и знатным, по-видимому, служили не более чем политической тактикой[1154]1154
  См. особенно: Ibid. II. P. 128–640.


[Закрыть].

Заговор как предполагаемый мотив поведения выигрывает в убедительности, когда он персонифицирован. В Пенсильвании местные заговорщики были всем хорошо известны. Богатыми и знатными были республиканцы, которые в свое время противодействовали конституции Пенсильвании и теперь поддерживали федеральную конституцию; к их числу принадлежал Роберт Моррис, участвовавший в работе конвента. В «Хронике ранних времен» Моррис фигурировал как Роберт Казначей, чьи интересы вращаются исключительно вокруг «мельницы», то есть Банка Северной Америки. Конституция воздвигла стену вокруг мельницы, чтобы защитить ее от народных масс: «И он добросовестно отчитался перед ними обо всем, что было сделано, и о том, как враги мельницы были обращены в бегство». Роберту Казначею помогают Джеймс Уилсон, выведенный под именем Джеймса Шотландца, и Гувернер Моррис, фигурирующий как Хитрец Гуверо. Эти трое и их подручные сговорились присвоить мельницу себе, не давать народу контролировать ее работу и делить между собой муку (читай: деньги), которую она производит[1155]1155
  Ibid. P. 182–185.


[Закрыть].