Текст книги "Славное дело. Американская революция 1763-1789"

Автор книги: Роберт Миддлкауф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 58 страниц)

Было сформировано две маршевые колонны: одна шла чуть выше, по Пеннингтон-роуд, вторая – ниже, по Ривер-роуд. Первую колонну возглавили сам Вашингтон и Натаниэль Грин, вторую поручили Салливану. По счастливому совпадению или же вследствие искусного управления, обе колонны подошли к Трентону с интервалом в несколько минут – на часах было 8 утра. Ривер-роуд изгибалась, переходя в городскую улицу с юга, а Пеннингтон-роуд перетекала в Кингс-стрит и Квинс-стрит – две главные улицы города, шедшие с севера на юг. Авангард Вашингтона в сопровождении передового патруля вошел в город с севера и в считанные минуты установил пушки на этих улицах. Орудийными расчетами командовали два молодых капитана: Томас Форрест (Квинс-стрит) и Александр Гамильтон (Кингс-стрит).

После первых же залпов два полка гессенцев высыпали на улицы, третий оставался в резерве на юго-восточной окраине города. Полковник Ролл, накануне отмечавший Рождество с присущим ему размахом, был поднят с постели и принял командование, но вскоре был сражен американской пулей, а без него никто не смог наладить эффективное сопротивление. Большая часть города опустела еще три недели назад, когда почти все жители покинули Трентон, поэтому их дома и хозяйственные постройки стали сценой ожесточенных штыковых атак. Американская артиллерия не позволяла гессенцам сомкнуть строй, а пехота постепенно окружала их, пока штыки и ружейные приклады не довершили дело. Через час все было кончено: 22 гессенца мертвы, 98 ранены и около тысячи взяты в плен. У американцев было всего четыре раненых: два офицера и два солдата. Не меньше полутысячи гессенцев и горстка английских драгун спаслись бегством через Ассунпинк-Крик, так как Юинг не смог переправиться через реку. Фиаско ждало и отряд Кадуоладера: хотя его авангард высадился на восточном берегу, спустя короткое время ему пришлось вернуться восвояси, после того как стало ясно, что погода и бурное течение препятствуют переправе основных сил.

После полудня Вашингтон отвел своих утомленных, но торжествующих солдат обратно за Делавэр – он узнал о неудаче Кадуоладера, и выбора у него не оставалось. Его солдаты слишком устали, чтобы продолжать движение к Принстону, и к тому же до него дошли сведения, что гессенцы приближаются к Трентону с юга. Насчет последних его дезинформировали – напротив, в течение нескольких следующих дней наемники оставили все укрепленные посты на реке, которые были под их контролем. Чувствуя себя в глупом положении и желая доказать храбрость свою и своих людей, Кадуоладер пересек реку на следующий день и вступил в опустевший Берлингтон. Два дня спустя Вашингтон повторил маневр, на этот раз переправившись прямо в Трентон. Находясь в городе, он приказал Кадуоладеру двигаться к северу, тот же приказ получил и генерал Миффлин, выдвинувшийся к Бордентауну с 1600 ополченцами. К концу года у Вашингтона в Трентоне было 5000 человек и 40 гаубиц[641]641
  GW Writings. VI. P. 441–444; Freeman D. S. GW. IV. P. 310–324; Ward C. I. P. 294–305; Stryker W. S. Battles of Trenton and Princeton. P. 361–364, 371–372.


[Закрыть].

Перед американской армией встала гораздо более трудная задача, чем взятие Трентона: Хау послал Корнуоллиса из Нью-Йорка в Принстон, для того чтобы тот перехватил инициативу. Вскоре Корнуоллис вышел из Принстона с 5500 солдатами регулярной армии и 28 орудиями. Вашингтон стремился затруднить его движение на юг: помимо того, что дорогу из Принстона совершенно развезло, летучие отряды пенсильванцев и виргинцев больно жалили британцев на марше. К вечеру 2 января Корнуоллис подошел к Трентону, где Вашингтон встал на его пути на берегу притока Ассунпинк-Крик. Несколько безуспешных попыток авангарда англичан форсировать ручей убедили Корнуоллиса, что атаку основными силами следует отложить на следующий день. Пара его подчиненных имела другое мнение, утверждая, что на следующее утро американцев там уже не будет, тогда как Корнуоллис видел Вашингтона, попавшего в его капкан: никуда, мол, не денется[642]642
  Wickwire F. В., Wickwire М. Cornwallis. P. 95–96.


[Закрыть].

Ночью Вашингтон посрамил обе стороны, так как ушел по дороге, недавно проложенной юго-восточнее от разбитой принстонской. Англичане не обнаружили исчезновения врага до рассвета, так как американцы оставили на месте несколько сот солдат, которые жгли костры, а также имитировали земляные работы, производя как можно больше шума, что успокоило англичан. Ранним утром авангард Вашингтона достиг окраин Принстона, где столкнулся с двумя полками подполковника Чарльза Мохуда. Какое-то время шел отчаянный бой, потрепавший отряды Хью Мерсера и Джона Кадуоладера. В тот момент, когда американцы были готовы сломать свой строй, появились основные силы Вашингтона. Вид сидевшего верхом Вашингтона ободрил солдат, американцам удалось сомкнуть боевые порядки, а британцы обратились в бегство. Мохуд в конце концов прорвался к Трентону, но его полк фактически перестал существовать[643]643
  Freeman D. S. GW. IV. P. 338–359.


[Закрыть]. Полк, оставленный Мохудом в Принстоне, не вступил в бой, а потом попытался уйти в Нью-Брансуик. Это удалось не всем: американский полк из уроженцев Нью-Джерси взял в плен почти двести человек. Когда Вашингтон заметил, насколько его люди истощили свои силы, он отказался от намерения взять Нью-Брансуик. Четыре дня спустя он отвел войска на зимние квартиры в Морристаун. Корнуоллис, опасаясь очередных неприятностей от своего неуловимого врага, совершил от Трентона марш к Нью-Брансуику, но складам англичан пока ничего не угрожало. Хакенсак и Элизабет сдались американцам 8 января, в день, когда армия Вашингтона вступила в Морристаун. Хау, еще каких-то две недели назад чувствовавший себя в Нью-Джерси как дома, увидел, что он, по сути, контролирует только Амбой и Нью-Брансуик.

16. Маневренная война

I

С наступлением зимы в боевых действиях между двумя армиями наступила передышка. Случайный наблюдатель мог бы подумать, что дело происходит в Европе с ее обычаем отвода войск на зимние квартиры. Солдаты обеих сторон занялись налаживанием своего быта, пытаясь поудобнее устроиться в условиях, неудобных по своему существу. Те времянки, которые соорудили для себя солдаты Вашингтона, мало подходили для отдыха и расслабления. Обогрев жилья требовал больших усилий – центральное отопление появилось лишь в конце века, но заготовка дров по крайней мере заставляла людей шевелиться. Неприятель в Нью-Йорке тоже не изнывал от зноя, зато там к услугам военных были таверны, общественные здания и частные дома, где они чувствовали себя вполне комфортно.

Часть солдат Вашингтона в Морристауне последовали примеру многих, кто служил до них, и сделали то, что со временем вошло у американцев в традицию: закончили свою военную службу без разрешения – то есть попросту дезертировали. В войсках генерала Хау тоже были случаи дезертирства, но далеко не столь многочисленные, ведь его солдатам было некуда податься, кроме как к врагу.

Вскоре жители Нью-Йорка начали завидовать дезертирам. С наступлением зимы уровень жизни в городе резко упал, и оккупационная армия не принимала никаких мер, чтобы исправить положение – во всяком случае, она ничем не помогала гражданскому населению. Еды не хватало, так как партизанские отряды на Лонг-Айленде и на другом берегу Гудзона нападали на партии, посылаемые за продовольствием. Эта жестокая и грязная маленькая война велась в нарушение всех известных правил. В пределах города жители были защищены от насилия и грабежа, но солдаты регулярной армии не обращали на них внимания, а если и обращали, то исключительно для того, чтобы чем-нибудь у них поживиться. В XVIII веке военные гарнизоны и гражданское население, которое они «защищали», не уважали друг друга, и то, что пережили ньюйоркцы зимой 1776/77 года, неоднократно наблюдалось в прошлом, в частности незадолго до того в Бостоне. Регулярные войска в обоих городах ставили себе целью уничтожить врага, но вместо этого наживали себе новых врагов.

Между тем солдаты Вашингтона очень скоро лишились части своих приверженцев в Морристауне – не потому, что дурно себя вели, а потому, что они принесли с собой оспу, а их командующий распорядился разместить больных в домах горожан, чтобы «изолировать» их и обеспечить надлежащий уход.

Через три дня после вступления сил Вашингтона в Морристаун главный врач колониальной армии Джон Морган постановлением конгресса был отстранен от должности, и госпитали, которые и прежде не соответствовали нормам, пришли в еще больший упадок. У Вашингтона не было других ресурсов, кроме его собственных полковых госпиталей и городских домов, поэтому он попытался изолировать оспенных больных и ввести в практику прививки, то есть начать искусственно заражать тех, кто еще не заболел, в надежде на то, что они перенесут менее опасную форму болезни, чем в случае заражения от других больных. Вполне естественно, что фермеры Морристауна воспринимали перемены, которые армия внесла в их жизнь, без всякого энтузиазма – ведь теперь им приходилось дорого платить за свои принципы[644]644
  Ward С.. I. P. 319–320; Freeman D. S. GW. IV. P. 388–389.


[Закрыть].

Сам город был небольшим – от силы пятьдесят дворов, церковь, да непременная таверна – и представлял собой идеальное место для зимних квартир, подступы к которому с востока были затруднены горами. Но, хотя к городу было трудно подобраться, он располагался в достаточной близости (примерно в 25 милях к западу) от Нью-Йорка, чтобы давать Вашингтону возможность наблюдать за врагом. Нью-Брансуик и Амбой находились примерно на том же расстоянии от Морристауна, так что город не находился в изоляции, и стоявшие в нем войска не могли быть отрезаны от остальных сил, так как у них всегда была возможность отойти через горные перевалы на запад. И если бы Хау вздумалось двинуть свою армию из Нью-Йорка на Филадельфию, его можно было бы атаковать во фланг. Армия из Морристауна могла нанести удар по Хау также и в том случае, если бы тот рискнул отправиться вверх по долине Гудзона.

За два месяца гарнизон настолько уменьшился в размерах, что теперь уже никому не доставлял хлопот. Среди тех солдат – числом примерно в тысячу, кого в Трентоне завербовали за десять долларов на шестинедельную службу, – нашлись такие, кто расторг договор в одностороннем порядке, как только угасло воодушевление от побед. Еще часть солдат разбрелась по домам в первых числах февраля, так что к началу марта армия насчитывала менее трех тысяч человек. Как обычно, вербовка оказалась хлопотным делом, хотя в связи с августовским поражением на Лонг-Айленде конгресс распорядился сформировать 88 новых батальонов. В декабре было принято решение о создании еще одиннадцати пехотных батальонов, не считая полевой артиллерии, инженерных войск и трехтысячной кавалерии[645]645
  Ward С. I. P. 321.


[Закрыть].

Но армия на бумаге и действующая армия – далеко не одно и тоже. Завлечение людей на военную службу стоило вербовщикам неимоверных усилий, особенно ввиду того, что жалование, которое они могли предложить, зачастую было намного ниже тех, что платили штаты, формировавшие собственное ополчение. Вашингтон пытался воздействовать на такие штаты увещеванием, объясняя им, что их практика наносит вред его армии, а когда это не помогло, он перешел к угрозам – например, в том случае, когда он прямо заявил губернатору Род-Айленда, что если его штат не снизит размер платы ополченцам, Континентальная армия не придет ему на помощь в критической ситуации. Увещевания и угрозы принесли свои плоды: в начале мая, когда холмы вокруг Морристауна покрылись зеленью, батальоны, ранее существовавшие лишь на бумаге, начали облекаться в плоть и кровь. К концу месяца численный состав армии достиг почти 9000 человек – 43 батальона; и их можно было вооружить и экипировать ружьями, порохом и обмундированием, поступившими из Франции, по-прежнему пристально следившей за борьбой и оказывавшей тайную поддержку американцам[646]646
  Ibid. P. 319–321; Freeman D. S. GW. IV. P. 380–402.


[Закрыть].

Военные действия возобновились в мае, как только англичане вышли из зимней спячки. Ввиду недостаточного снабжения они были вынуждены все чаще снаряжать отряды за фуражом. Эти отряды подвергались атакам наступающих подразделений армии Вашингтона, а в Нью-Джерси они становились мишенью для партизан. Хау ненавидел эти мелкие кровопролитные стычки. Он мечтал о генеральном сражении, которое дало бы ему возможность разделаться с противником раз и навсегда, и в середине июня начал провоцировать Вашингтона на большую битву. 17 июня Хау двинулся с крупными силами со Статен-Айленда в Нью-Джерси и проделал около девяти миль в направлении Филадельфии. Вашингтон вступал только в мелкие стычки и, несмотря на опасения, что Хау попытается захватить город, уклонился от боя. Неделю спустя Хау снова двинул свои войска на Филадельфию, затем отвел их назад, а когда Вашингтон пустился в преследование, опять повернул и перешел в наступление. В самый последний момент Вашингтону удалось избежать ловушки, после чего Хау полностью вывел свои силы из Нью-Джерси, оставив весь штат в руках повстанцев[647]647
  Шотландский офицер Джеймс Мюррей с горечью писал об армейской жизни в Нью-Джерси в феврале 1777 года: «…наше единственное развлечение – фуражирование, или, проще сказать, борьба за хлеб насущный» (Letters from America, 1773 to 1780. Manchester, 1951. P. 38). О маневрах Хау и Вашингтона в июне 1777 года см.: Ward С. I. P. 325–328.


[Закрыть].

II

Хау не заманил Вашингтона в ловушку, зато он заставил его ломать голову над разгадкой британских намерений. Истинные замыслы англичан были главным предметом обсуждений в американском штабе в начале лета. Цель июньских рейдов на территорию Нью-Джерси казалась вполне ясной, но что означал полный вывод войск из штата? В июле разведка бодро отрапортовала о посадке англичан на корабли в нью-йоркской гавани. По мере роста флотилии у американцев росло чувство неопределенности.

К этому моменту Хау наконец-то определился с планом действий. Он отправился в Филадельфию морем. Во время плавания ему пришла в голову мысль изменить место высадки – мысль, имевшая далеко идущие последствия. Он принял решение о штурме Филадельфии, не посовещавшись с правительством, хотя и проинформировал министров о своем плане, или скорее планах, поскольку весной он неоднократно менял свое решение относительно наиболее подходящего способа захвата Филадельфии. В течение большей части зимы 1776/77 года он планировал идти на город по суше через Нью-Джерси. Однако в апреле он изменил свое решение в пользу вторжения с моря – от Нью-Йорка на юг, затем вверх по реке Делавэр[648]648
  Willcox W. В. Portrait of a General (ch. 4, особенно P. 147–152); Gruber I. D. The Howe Brothers and the American Revolution. New York, 1972.


[Закрыть].

Правительство в Англии, в свою очередь, тоже выработало стратегию на 1777 год, которая была одобрена королем. Одна из главных задач этих центров стратегической мысли состояла в том, чтобы каким-то образом согласовать свои планы, однако правительство и Хау не имели представления о намерениях друг друга, и их планы остались нескоординированными. О том, что Хау намеревается занять Филадельфию, правительство узнало еще в начале зимы. Однако оно не знало – а когда узнало, то было уже слишком поздно, – что Хау решил отказаться от сухопутной экспедиции в пользу морской.

В течение зимы государственный секретарь по делам колоний лорд Джордж Джермен, отвечавший за разработку стратегии подавления восстания, ознакомился с амбициозным планом генерала Джона Бергойна, предусматривавшим вторжение с территории Канады. Бергойн вернулся в Англию из Канады после неудачной попытки сэра Гая Карлтона летом 1776 года форсировать озеро Шамплейн. Бергойн сопровождал Карлтона в этом походе, но избежал порицания за его провал и по возвращении в Англию выступил в пользу второй подобной экспедиции, на этот раз более основательно подготовленной. Ее он вызвался возглавить лично. Королю эта идея пришлась по душе, особенно когда Бергойн объяснил, что цель экспедиции состоит в отсечении Новой Англии от остальных колоний. Флотилия Бергойна должна была пересечь озеро Шамплейн, а затем спуститься по Гудзону до Олбани и таким образом аккуратно изолировать очаг восстания. Чтобы придать своей экспедиции еще больший размах, Бергойн предложил подключить к ней силы под началом подполковника Барри Сент-Лежера, который должен был отплыть из Осуиго и спуститься по Мохоку, притоку Гудзона. Эти две реки сливаются близ Олбани, так что именно там должны были соединиться две группировки британской армии[649]649
  Willcox W. B. Portrait of a General. P. 143–147.


[Закрыть].

Бергойн не настаивал на том, чтобы еще одна экспедиция поднялась по Гудзону и соединилась с его армией. Он явно рассчитывал играть ведущую роль, а потому лишь для видимости заявил о своем согласии перейти в подчинение Хау по прибытии в Олбани. Он не стал предлагать, чтобы Хау присоединился к его силам или чтобы в Олбани его ждала армия Хау, готовая оказать ему поддержку или включить его силы в свой состав. Он также не стал объяснять, каковы будут его дальнейшие действия по прибытии в Олбани или каким образом вступление его армии на эту территорию приведет к реальной изоляции Новой Англии.

Джермен не требовал объяснений и не пытался возразить Бер-гойну, что при всем своем размахе его план может оказаться трудновыполнимым. Между тем он понимал, что планы Бергойна и Хау должны быть как-то согласованы. Несмотря на это понимание или скорее смутное предчувствие, он не предпринимал никаких действий, пока уже не стало слишком поздно. В те дни, когда Бергойн убеждал Джермена и короля в необходимости новой попытки наступления с территории Канады, в Англии находился сэр Генри Клинтон. Клинтон понимал, что если Бергойн и Хау предпримут наступательные действия независимо друг от друга, это может привести к печальным последствиям, но, как и другие в Англии, тогда еще не знал, что Хау намерен двинуться на Филадельфию морским путем. Поэтому он, при всей своей неприязни к Хау, не мог никого предупредить о его безумной морской авантюре. Кроме того, он сам хотел командовать экспедицией с территории Канады и знал, что, если ему хватит духа ходатайствовать о своем назначении командующим экспедицией, его просьба будет удовлетворена, так как он был старше Бергойна по званию. Но Клинтон не умел просить за себя: как тогда, так и позднее его «скромность», его неспособность прилагать усилия к получению того, к чему он действительно стремился, заставляла его молчать. В марте командование было возложено на Бергойна; Клинтон получил орден Бани и приказ вернуться в Америку в качестве заместителя Хау. Когда Клинтон и Бергойн уже отплыли (первый в Нью-Йорк, второй в Канаду), в Лондон пришло известие об окончательном плане Хау по захвату Филадельфии[650]650
  Ibid. P. 133–141.


[Закрыть].

В апреле Хау написал Джермену, что, поскольку ему не высылают подкреплений, которые он запрашивал, он выводит свой авангард из Нью-Джерси, раз и навсегда отказывается от идеи сухопутного похода и направляется к Филадельфии морским путем. Ранее в том же году Хау подумывал об одновременном морском и сухопутном наступлении; но теперь, в апреле, потеряв всякую надежду на получение подкреплений, он еще раз изменил свои планы в пользу вторжения с моря[651]651
  Ibid. P. 150–152; Gruber I. D. Howe Brothers. P. 199–200.


[Закрыть].

Почему он принял такое решение, остается неясным. В депеше от 2 апреля, в которой он сообщал Джермену о своем намерении переправить свои войска морем из Нью-Йорка в устье реки Делавэр, Хау констатировал, что уже не надеется на окончание войны в текущем году. Оставшись без подкреплений, он, по-видимому, решил не подвергать свою армию (численностью около 21 тысячи человек) риску, связанному с пешим походом через Нью-Джерси. Морская операция, безусловно, обусловливала неучастие его армии в северной кампании, по крайней мере пока армия будет в море и в течение еще какого-то времени после высадки, ибо она будет находиться далеко от долины Гудзона[652]652
  Willcox W. B. Portrait of a General. P. 149.


[Закрыть].

Похоже, Хау не слишком интересовало то, что затевалось в Канаде. Возможно, что идея захвата Филадельфии занимала его далеко не так сильно, как многие полагали тогда и полагают сегодня, но он рассуждал в соответствии с опытом, который он вынес из нью-йоркской кампании 1776 года. Главная задача в те дни состояла в том, чтобы разгромить армию Вашингтона, а когда операция провалилась – захватить крупный американский центр, перекрыть морские торговые пути, установить контроль над окрестной областью и заручиться поддержкой колонистов, сохранивших верность Короне. Захват Филадельфии и долины реки Делавэр открывал сходные перспективы: в регионе шла бурная экономическая жизнь, фермерские хозяйства процветали, а восточная часть Пенсильвании была заселена по преимуществу лоялистами, с нетерпением ожидавшими прихода войск Его Величества[653]653
  Gruber I. D. Howe Brothers. P. 222–223.


[Закрыть].

Хау был если не одержим, то, во всяком случае, поглощен этими планами в такой степени, что канадские проблемы были ему глубоко безразличны. На английском правительстве и прежде всего на госсекретаре по делам американских колоний лорде Джордже Джермене лежала обязанность убедить Хау в том, что война с повстанцами и текущая операция в Канаде составляют одно неделимое целое. Джермену удалось лишь одно: дать Хау понять, что на севере что-то назревает. В период между 3 марта, когда фактически было принято решение о назначении Бергойна командующим северной экспедицией, и 19 апреля Джермен писал Хау восемь раз и ни в одном из писем не удосужился сообщить ему о назначении Бергойна. Правда, он отправил Хау копию своего письма Карлтону в Канаду, в котором говорилось, что командование вторжением возложено на Бергойна. Но к этому посланию не прилагалось никакого объяснения выбранной стратегии – и никаких призывов к Хау координировать свои действия с действиями Бергойна. Зато в своих письмах к Хау Джермен не скупился на слова одобрения и поддержки, в результате чего у Хау не могло не сложиться впечатление, что планы его филадельфийской кампания произвели хорошее впечатление и, вопреки его собственным мрачным ожиданиям, она может привести к счастливому окончанию войны.

Возможно, Джермен искренне верил всему, что он писал Хау, а если и сомневался в разумности планов генерала, то, возможно, просто не решался открыто возражать ему. На данном этапе истории американской войны человеческие характеры и перипетии личных взаимоотношений приобрели – пусть и ненадолго – решающее значение. Характером, сыгравшим столь большую роль, был характер Джермена, что же касается взаимоотношений между людьми, то речь идет о людях, вовлеченных в английскую политику.

Из всех министров, отстаивавших жесткую линию в отношениях с американцами, никто не мог соперничать по жесткости с Джерменом – одной из самых бескомпромиссных фигур в правительстве. Джермен, которому в 1777 году исполнился 61 год, сменил Дартмута на посту госсекретаря по американским делам в ноябре того самого года, когда состоялись сражения при Лексингтоне и Конкорде – и Банкер-Хилле. Норт и король были окрылены тем оптимизмом, с которым он смотрел на американскую проблему: американцы, уверял он, непременно уступят, признают главенство законов, издаваемых британским парламентом, и тогда уже, вероятно, можно будет выслушать жалобы и удовлетворить справедливые претензии. Примерно таких же взглядов придерживался и сам король. Нет никаких оснований сомневаться в их искренности, однако не исключено, что Джермен просто не решался уточнить позиции, то есть смягчить, ибо король стоял на том, что американцы должны капитулировать. Между тем Джермен всегда был крайне чувствителен к обвинениям в слабости и уж тем более трусости. Его назначение на важный государственный пост было триумфом упорства и, более конкретно, неожиданным следствием застарелой вражды между Лестерами (оплотом фракции, традиционно поддерживавшей престолонаследника) и монархом (в данном случае Георгом II, дедом Георга III). Во время Семилетней войны Джермен, в ту пору лорд Джордж Сэквилл, служил на континенте под началом принца Фердинанда. В ходе Минденского сражения (1759) он ввел английскую кавалерию в бой не так быстро, как того желал принц, и последний обвинил его в неподчинении приказу. Джермен предстал перед военным судом, который осудил лорда за трусость и тем самым обрек на бесчестие и безвестность. Дело получило широкую огласку, однако лишь те, кто был в курсе политических интриг, понимали, что причиной столь сурового обхождения с Джерменом была его близость к дому Лестеров[654]654
  Этот и два предыдущих абзаца опираются на: Willcox W. В. Portrait of a General. P. 143–146; Brown G. S. The American Secretary: The Colonial Policy of Lord George Germain, 1775–1778. Ann Arbor, 1963. P. 93–114.


[Закрыть].

После того как на трон взошел юный Георг III, доброе имя Джермена было постепенно восстановлено благодаря назначениям на различные второстепенные посты и членству в парламенте. К тому моменту, когда он занял кресло в кабинете Норта, в Америке уже вовсю шла война. Он доказал свою ценность своим непримиримым отношением к претензиям колоний на самостоятельность.

Но Джермен всегда тяготился своим постом в правительстве, и, вероятно, ему было неловко напрямую отдавать приказы одному из Хау, которые обладали большим влиянием и были королевскими фаворитами. Занимать жесткую позицию в вопросах колоний – это было одно; отдавать приказы Уильяму Хау – в частности, сообщить ему, что он должен объединиться с Бергойном, когда тот прибудет из Канады, – другое. Джермен не отдавал таких приказов.

III

Один из разработчиков британской стратегии на 1777 год, генерал Джон Бергойн 6 мая вернулся в Америку из Лондона, где он провел зиму. В этот день английский корабль «Аполлон» с Бергойном на борту пристал к берегам Квебека. Бергойн, человек кипучей энергии, на этот раз получил то, к чему всегда страстно стремился: полномочия независимого командующего и возможность использовать их. Он вернулся в свою армию после зимы, полной ярких впечатлений, включавших по меньшей мере одну конную прогулку с королем в Гайд-парке и совещания, на которых ему удалось убедить короля, что наступление из Канады вниз по Гудзону приведет к окончательному разгрому повстанцев[655]655
  Ward С. I. P. 398–401.


[Закрыть].

Сэр Гай Карлтон, по-прежнему занимавший высокий пост в Канаде, встретил Бергойна с радушием, пусть даже и показным, и оказал ему всю поддержку, на которую тот только мог рассчитывать. В несколько недель была укомплектована армия, которая затем направилась в город Сент-Джонс на реке Ришелье. Эта армия представляла собой весьма разнородную, но внушительную силу – численностью чуть более 8300 человек, она состояла из 3700 солдат британских регулярных войск, 3000 немцев, большей частью брауншвейгцев, 650 канадцев и 400 ирокезов. Бергойна также сопровождал обоз из 138 гаубиц и пушек и около 600 артиллеристов для их обслуживания. У него были надежные подчиненные, среди которых следует выделить генерал-майора Уильяма Филлипса, его заместителя, бригадного генерала Саймона Фрейзера, возглавлявшего важную ударную группу, и барона Фридриха Адольфа фон Ридезеля, командовавшего немецким контингентом. Барон фон Ридезель, сопровождаемый своей супругой, тремя дочерьми и двумя служанками, был исключительно толковым и энергичным офицером, мгновенно распознававшим слабые места противника на поле боя и не оставлявшим без внимания ни одну брешь в неприятельской обороне. Хорошие солдаты и опытные старшие офицеры радовали Бергойна, который уже был заранее доволен собой и тем, что ему предстояло совершить[656]656
  Ibid. P. 401–404.


[Закрыть].

Если бы Бергойн знал, какая неразбериха царит в стане его противника, он был бы настроен еще более оптимистично. Генерал Филип Скайлер командовал северной группировкой Континентальной армии, или Северной армией, но его положение было далеко не стабильным, и он это знал. Многие из его солдат были уроженцами Новой Англии и относились к нему презрительно. Скайлер не снискал себе славы в ходе ранних канадских кампаний, и его солдаты помнили это. Для нелюбви к нему были и другие причины: голландец Скайлер, владелец поместья с феодальными привилегиями, гордился своим статусом и с подозрением относился ко всем проявлениям того, что он считал новоанглийским эгалитаризмом; его солдатам из Новой Англии претили его аристократические манеры, его брезгливое отношение к простым людям и его холодность в общении.

Неприязненное отношение солдат из Новой Англии не смогло бы ослабить контроль Скайлера над его армией, если бы у него не было соперника в лице всеми обожаемого Горацио Гейтса, бывшего офицера британской армии, ныне виргинского плантатора, культивирующего табак и конгрессменов. Гейтс хотел быть и был полной противоположностью Скайлеру. Сын экономки, Гейтс имел невыразительную, даже некрасивую внешность, но был очень приятным в общении человеком. В отличие от Скайлера он не был сторонником строгой дисциплины и не скрывал своего восхищения ополченцами из Новой Англии – чувство, которое возвращалось ему сторицей. Кроме того, Гейтс был профессиональным армейским офицером и ветераном: он служил под началом Брэддока во время Франко-индейской войны и вышел в отставку в чине майора, чтобы обзавестись хозяйством в долине Шенандоа. Его прямота и видимая бесхитростность были обманчивыми, и Джордж Вашингтон, с чьей подачи в 1775 году он был назначен бригадным генералом Континентальной армии, очень скоро его раскусил. У Гейтса были честолюбивые планы: он хотел возглавить Северную армию. В конце зимы 1777 года после активного лоббирования кандидатуры Гейтса в конгрессе его желание сбылось, но лишь на короткое время – в мае командующим армией был вновь назначен Скайлер. Эта смена командования произошла в те дни, когда Бергойн начал собираться с силами для решительного броска на юг[657]657
  О Гейтсе см.: Nelson P. D. General Horatio Gates: A Biography. Baton Rouge, 1976.


[Закрыть].

Не имея представления об истинном состоянии войск противника, Бергойн привел свою армию в движение с полной уверенностью в успехе. Он вывел свои войска из Монреаля на боевые позиции в конце мая – начале июня. Солдаты разделяли уверенность своего командующего в близкой победе. Как выразился по поводу этой всеобщей уверенности один офицер, армия начала кампанию в твердом убеждении, что «ее сопровождают все видимые признаки успеха»[658]658
  Lord Francis Napier’s Journal of the Burgoyne Campaign // MdHM. 57. 1962. P. 324.


[Закрыть]. Через несколько дней похода это убеждение приобрело характер мании величия: «У нас возникла уверенность в своей непобедимости»[659]659
  Ibid. P. 324–325.


[Закрыть]. Эта соблазнительная идея поощрялась самим Бергойном, который 20 июня выпустил воззвание, изобилующее угрозами и лицемерными посулами, попеременно призывающее американцев встречать своих воинов горячими объятиями и сулящее адские муки тем, кто не будет этого делать. Его намерения состояли в том, чтобы «предложить стране благополучие – и разорение». Он действовал ради восстановления «прав конституции», в отличие от «противоестественного бунта», ставившего себе целью установление «системы абсолютной тирании». Угнетаемые своими собственными соотечественниками, колонисты должны позволить ему и его армии защитить их. Не надо выводить из строя мосты и дороги, не надо прятать зерно и скот. Надо лишь довериться ему – человеку, который предлагает присоединяться: «…в ясном осознании христианского долга, милосердия моего августейшего господина и солдатской чести… А тот, кто оставит мои слова без внимания, пусть не уповает на расстояние между своим домом и нынешним местоположением моего лагеря. Стоит мне только дать знак индейским племенам, состоящим у меня на службе, и тысячи воинов обрушатся на закоренелых врагов Великобритании и Америки. Я считаю их врагами, где бы они ни таились. Если, несмотря на эти меры и искреннее намерение осуществить их, безумие враждебности не утихнет, клянусь, я буду оправдан в глазах господа и людей, когда призову государство к отмщению этим отъявленным злодеям – посланники правосудия и гнева ожидают их в поле, и разорение, голод и всякая сопутствующая кара, проистекающая из неохотного, но обязательного выполнения воинского долга, преградят им путь к возвращению»[660]660
  Ibid. P. 296–297.


[Закрыть].