Текст книги "Славное дело. Американская революция 1763-1789"

Автор книги: Роберт Миддлкауф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 58 страниц)

В истории палаты общин случались, конечно, дебаты и погорячее тех, что возникли при обсуждении законопроекта. Норт пояснил, что его целью является наказание бостонцев, возмещение убытков Ост-Индской компании и защита торговли в порту Бостона от разного рода мятежников и бандитов. Никто в общем-то не протестовал против таких богоугодных дел, разве только некто Даудсвелл возразил, что правительство рекомендует принимать меры, не выслушав бостонцев. Большинство членов парламента, однако, рассудили, что выслушали от бостонцев более чем достаточно, и даже те из них, кто всегда симпатизировал колониям, приветствовали принятие закона, как, например, Айзек Барр, который заявил: «Мне нравится этот закон, я принимаю его и одобряю за его умеренность»[429]429
  Parliamentary History of England from the Earliest Period to the Year 1803. 36 vols. London, 1806–1820. XVII. P. 1169.


[Закрыть].

Умеренным был закон или нет, его принятие палатой общин прошло с неслыханной быстротой. Палата даже не потрудилась хотя бы формально проголосовать при втором чтении и тут же отклонила поправку Роуза Фуллера о наложении денежного штрафа на Бостон вместо закрытия порта. 25 марта законопроект прошел третье чтение и был направлен в палату лордов, где также был одобрен без проволочек. В конце месяца закон подписал король, и с 15 июня Бостон закрылся для любых видов торговли.

Бостонский портовый акт стал первым из пяти, которые в американской историографии носят название «Невыносимых законов». Остальные четыре акта парламент принял в течение следующих трех месяцев после него. Два первых – Массачусетский регулирующий акт (более известный как Массачусетский правительственный акт) и Акт о беспристрастном правосудии – вызвали более оживленные дебаты и некоторую оппозицию в парламенте, но все равно были приняты подавляющим большинством голосов. Массачусетский правительственный акт заключал в себе все предложения, которые ранее высказывались официальными лицами – сторонниками «самодержавной» власти парламента в американских колониях. Принять эти предложения означало пойти вразрез с королевской хартией, что было беспрецедентным шагом, обесценивавшим все прецеденты и хартии, вместе взятые. Говоря простым языком, этот акт превращал администрацию Массачусетса в марионетку Великобритании: палата колонии продолжает действовать как выборный орган, но совет назначается Короной; губернатор может по своему усмотрению назначать и увольнять большинство чиновников; городские собрания допустимы только с королевского разрешения; присяжные отбираются шерифами, а не землевладельцами. Естественно, данный акт серьезно ограничил местные права Массачусетса, тем более что вкупе с ним был принят и Акт о беспристрастном правосудии, еще больше урезавший права колоний: согласно этому закону, любой королевский чиновник, обвиняемый в тяжком преступлении в американских колониях, мог быть отправлен для проведения суда в другую колонию или в Англию[430]430
  Jensen М. Founding. P. 465–57; Donoughue В. British Politics. P. 88–95.


[Закрыть].

Во время дебатов по этим законам Роуз Фуллер предложить отменить тауншендовскую пошлину на чай. Это предложение не было несвоевременным или нелепым, так как, по мысли Фуллера, новые принудительные акты не будут иметь эффекта, если эти пошлины останутся. Их стоит отменить, чтобы подсластить американцам пилюлю. Фуллер внес свое предложение 19 апреля, и Берк немедленно выступил с речью о налогообложении Америки. Речь эта является образцом остроумия, она умело вскрыла удручающие последствия попыток навести порядок в колониях, не применяя там ясную и разумную политику. По словам Берка, кабинет «выбрал „страусиную“ тактику самоустранения от трудностей, в которые он с торжественной гордостью вверг страну». Однако и в этой речи обозначались пределы, до которых могла простираться симпатия друзей Америки к колониальной версии конституции. Так, в частности, Берк настаивал на том, чтобы поднять пошлину на чай, причем из соображений целесообразности, а не конституционного права. Акт об американских колониях закрепил право парламента «налагать на колонии любые обязательства», и от этой позиции не отступали даже те в Англии, кто желал Америке добра.

Король подписал оба закона 20 мая. Двумя неделями позже он одобрил законопроект о расквартировании войск – последнюю попытку принудить гражданские власти в Америке обеспечивать постой и довольствие регулярных английских отрядов. Квартирьерский акт 1765 года требовал от местных властей постройки казарм, на следующий год вступил в силу статут о размещении войск в постоялых дворах, тавернах и свободных помещениях. Новый Квартирьерский акт разрешал останавливаться на постой в частных домах. Акт был одобрен палатой общин без голосования и столь же легко прошел в палате лордов, хотя Четем выступил против него[431]431
  Parliamentary History. XVII. P. 1163–1277.


[Закрыть].

Все четыре закона носили карательный характер и имели целью привести колонии к послушанию. Квебекский акт, получивший силу закона в конце июня, такой цели не имел, но из-за времени его принятия и некоторых его положений он также причисляется к «Невыносимым законам», принятым парламентом в качестве реакции на «Бостонское чаепитие».

III

Хотя многие колонисты заклеймили позором закон о закрытии бостонского порта и лишение Массачусетса местного правления, значительная их часть весной 1774 года вполне терпимо отнеслась к «Невыносимым законам». Однако Сэм Адамс и бостонский корреспондентский комитет не могли предаваться благодушию, ибо они и были причиной наказания Бостона. Полное понимание реакционных мер парламента пришло со временем, однако новости о наиболее радикальном шаге – закрытии бостонского порта – достигли Массачусетса 10 мая и к концу месяца распространились по всем колониям. Адамс, впрочем, не стал ждать, пока весть об этом достигнет всех закоулков: он и его корреспондентский комитет предложили приостановить торговлю города с Великобританией и Британской Вест-Индией и обратились ко всем колониям сделать то же самое. Городское собрание одобрило такой шаг практически немедленно, но в этот момент себя проявили и другие умонастроения.

Последняя попытка запрета импорта окончилась обвинениями в умышленном нарушении закона, прозвучавшими во всех колониях. Обвинения Джона Мейна в адрес Джона Хэнкока и его сторонников в обмане возбудили подозрения в отношении бостонцев и вполне понятное желание коммерсантов делать деньги остудило их энтузиазм (у некоторых – довольно горячий) в отношении разрыва торговых связей. Даже купцы, увлеченные революционным течением и согласные прекратить торговлю, беспокоились, как бы не остаться в одиночестве – они хотели, чтобы их коллеги поступили точно так же, без надувательства и мошенничества. Но гарантировать такое единодушие уже вряд ли было возможным, особенно учитывая недавние события. Поэтому предприниматели в массе своей колебались, ожидая, пока об экономических санкциях в отношении Британии договорятся все колонии.

Такие настроения торговцев никак не обещали совместных действий. Колеблющиеся бостонцы, должно быть, воспрянули духом, когда 13 мая в город прибыл новый губернатор генерал Гейдж. Вскоре после этого группа торговцев выступила с предложением заплатить за уничтоженный во время «Бостонского чаепития» чай и поручила Томасу Хатчинсону, который отбывал в Англию в начале июня, передать это предложение Лондону. Разумеется, бостонский корреспондентский комитет не мог игнорировать такие шаги и несколько дней спустя предложил «Торжественную лигу и Ковенант» для всеобщего подписания. Под Ковенантом подразумевалось обязательство всех подписавших его прекратить всякую торговлю с Великобританией, отказ от закупки любых британских товаров начиная с 1 сентября, а также обязательство прекратить торговлю с теми, кто отказался подписать документ. Следующим шагом была мобилизация городского собрания: здесь радикалы вновь показали свои сильные дипломатические способности, так как 17 июня собрание проголосовало против возмещения ущерба за чай, а десять дней спустя одобрило «Торжественную лигу и Ковенант». Ни тот ни другой шаг не дались легко: купечество яростно сопротивлялось, и в городском собрании было внесено предложение о роспуске корреспондентского комитета. Предложение провалилось, но запугивающий эффект «Торжественной лиги» также не сработал: более ста предпринимателей подписали и опубликовали протест против этой Лиги и ее основателей – корреспондентского комитета[432]432
  Brown R. D. Revolutionary Politics in Massachusetts: The Boston Committee of Correspondence and the Towns, 1772–1774. Cambridge, Mass., 1970. P. 191–199; Jensen M. Founding. P. 466–470.


[Закрыть].

Адамс и его соратники выиграли борьбу мнений, но победа эта получилась пирровой. Естественно, несколько городов Новой Англии поддержали запрет на импорт, а также несколько корреспондентских комитетов положительно ответили на просьбу Бостона о поддержке. За пределами Новой Англии раздавались обещания начать поставки продовольствия «голодающему Бостону» и осуждение «Невыносимых законов». Особенное впечатление произвела Виргиния, где собравшаяся в конце мая палата горожан заявила, что Бостон подвергся «вражескому вторжению», и постановила считать 1 июня, день закрытия бостонского порта, «днем поста, смирения и молитвы о господнем посредничестве, дабы избежать ужасного бедствия, угрожающего попранием наших гражданских прав, и гражданской войны…». Должно быть, объявление о постном дне удовлетворило пуританский Бостон, где соблюдение таких дней имело освященную десятилетиями традицию. Апелляция к таким материям имела целью пробудить осознание угрозы свободам, как это было перед Гражданской войной в Англии. Джефферсон приписывал эту заслугу себе и нескольким другим виргинцам, таким как Патрик Генри и Ричард Генри Ли. Эти деятели, вполне осознававшие свою удаль, составили резолюцию, основанную на терминах и лексиконе времен Пуританской революции, лишь адаптировав ее для современного читателя. Вторичная, наспех, хотя и не без дерзости составленная резолюция эта, призывавшая к посту и молитве, стала бальзамом на душу для стариков в палате горожан, которые моментально одобрили ее. Губернатор колонии лорд Данмор отреагировал так, как власти обычно в таких случаях и реагировали, то есть распустил палату[433]433
  TJ Papers. I. P. 105–106.


[Закрыть].

Из других колоний также доносились отклики (хотя и не столь экспрессивные) о солидарности с Бостоном. В этих осторожных декларациях проглядывает противостояние между негоциантами и народными трибунами. Основным вопросом, по которому возникали разногласия, была реакция на Бостонский портовый акт. Каждая из «сторон» имела большой разброс мнений, но большинство соглашалось с бостонцами, что те страдают за «общее дело», что свободы Бостона суть свободы всех и каждого и если парламент подавит Бостон, то потерять свободы могут все. Однако принятие этих постулатов не позволяло выработать консолидированные меры. Призыв бостонцев к прекращению всякой торговли с Британией вызвал открытую оппозицию почти у всех групп коммерсантов, мало того, даже в «простом народе» многие группы выражали скепсис, как, например, мастеровые Нью-Йорка. Многие торговцы, да и не только они, хорошо помнили, как без следа сошли на нет сходные призывы к запрету импорта из Англии четыре года назад. В 1770 году коммерсанты из отдельных городов оказались не в силах противостоять соблазну получения больших барышей, так как конкуренция была практически уничтожена. В этом обвиняли как раз бостонских дельцов, вот почему к любому призыву из Бостона после этого относились с некоторым подозрением. К тому же бостонские коммерсанты не доверяли торговцам соседнего Род-Айленда, такие же взаимные подозрения отличали Нью-Йорк и Филадельфию[434]434
  EHD. P. 789 (циркулярное письмо бостонского корреспондентского комитета от 13 мая 1774 года).


[Закрыть].

Вот почему поразительным было то, что в такой обстановке недоверия и подозрительности предложение о созыве Континентального конгресса прошло на ура. Причины этого достаточно ясны. Некоторые купцы, ощущавшие себя обманутыми в 1770 году, сохраняли веру в возможность некоего массового движения, которое объединит таких же, как они, людей всех колоний. По их мнению, если обязательства и наказание за их нарушение прописаны ясно, то ответные экономические меры будут иметь шанс на успех. Другие коммерсанты (возможно, их было меньше) рассчитывали на общем собрании предотвратить любые совместные действия, но даже эти последние, по всей видимости, рассматривали действия парламента как реальную угрозу и политическим свободам, и деловым отношениям. Как и прежде, вопрос стоял о том, как реагировать, а не реагировать ли вообще.

Пока бостонские активисты строили заговорщицкие планы, и то тут то там вспыхивали разнообразные споры, колониальные легислатуры и неофициальные органы начали мало-помалу действовать, прорываясь сквозь череду дебатов. Одной из первых на сцену вышла нижняя палата Коннектикута: уже в начале июня она отдала распоряжение корреспондентскому комитету провинции выбрать делегатов на первый Континентальный конгресс. Менее чем через две недели делегатов выдвинула генеральная ассамблея Род-Айленда. В пяти других колониях – Мэриленде, Нью-Гэмпшире, Нью-Джерси, Делавэре и Северной Каролине – стихийно прошли провинциальные ассамблеи – чрезвычайные органы, заменившие легислатуры, распущенные миролюбивыми губернаторами. Подобный орган в Виргинии назывался конвентом – он выдвинул делегатов в августе; местные комитеты сделали свой выбор в Нью-Йорке, а в Южной Каролине палата общин местной ассамблеи ратифицировала выбор жителей. Джорджия, в том же 1774 году смертельно напуганная восстанием индейцев-криков на своих северных границах, решила не посылать делегатов, чтобы не лишиться защиты британской армии. Бостон был далеко, а индейцы совсем рядом: близкая опасность если и не возродила лоялизм в Джорджии, то, во всяком случае, приглушила патриотические чувства[435]435
  Burnett E. С. Continental Congress. P. 20–22.


[Закрыть].

Локальные споры и конфликты касательно способов реакции на «Невыносимые законы» оказались чрезвычайно важны и повлияли на ход самого конгресса, однако и переоценивать их тоже не стоит.

Факт остается фактом: Континентальный конгресс состоялся и продемонстрировал способность принимать ключевые для будущего целой страны решения. Не в последнюю очередь это произошло потому, что общие ценности и чаяния его делегатов оказались превыше разногласий, которые озвучивались раньше.

К моменту первого заседания конгресса, 5 сентября 1774 года, большинство американцев стояло на том, что парламент не имеет полномочий облагать колонии налогом. Такой постулат был выдвинут еще добрых десять лет назад, и поддержка его стала практически единодушной задолго до того, как закончился кризис, сопровождавший Акт о гербовом сборе. В то время почти никто публично не ставил под сомнение правомочность требования парламента регулировать ключевые вопросы в колониях как в части империи. Спустя несколько лет, однако, такое требование вызвало определенный протест, прежде всего литераторов. Разумеется, сам парламент невольно способствовал появлению такой оппозиции, ратифицировав в припадке коллективного безумия законы Тауншенда, не восприняв всерьез доводы колонистов, у которых фактически отбирали имущество без их на то согласия.

К ниспровержению верховенства парламента приходили постепенно: через дискуссии о полномочиях представительных органов или же рассуждения о природе империй. «Природа и пределы парламентской власти» Уильяма Хика служит ярким примером – автор сосредотачивается на акте делегирования как основе законодательной власти. Каким образом, задавался вопросом Хик, колонии, не представленные в парламенте, передали ему власть над собой? Разумеется, такой передачи никогда не было, и решения парламента являют собой не что иное, как «насилие и произвол». Джеймс Уилсон являлся сторонником другой теории: он считал, что граждане колоний должны быть подданными непосредственно короля, а указы парламента, по мнению Уилсона, просто-напросто не имеют юридической силы, так как члены колониальной империи фактически независимы друг от друга и их объединяет только королевская власть[436]436
  Hicks W. The Nature and Extent of Parliamentary Power Considered. Philadelphia, 1768. P. XVI; Wilson J. Considerations on the Nature and Extent of the Legislative Authority of the British Parliament. Philadelphia, 1774 // The Works of James Wilson. 2 vols. Cambridge, Mass., 1967. II. P. 721–746.


[Закрыть].

Полномочия монарха, впрочем, также ограничивались в постулатах политической программы колонистов, опубликованной накануне конгресса. Во время споров, сопровождавших Акт о гербовом сборе, король оказался в тени, и все проклятия американцев достались парламенту и кабинету. В осторожных рассуждениях он представал невольным заложником действий дурных министров, человеком мудрым, справедливым, но которому мешают разглядеть интересы своих подданных. Такое деликатное, но не лишенное иронии отношение к монарху в общем-то прослеживается и в публицистике 1774 года, однако было и одно отличие. Охваченные праведным гневом, порожденным «Невыносимыми законами», американцы не стеснялись упрекать лично короля в недостойном управлении и угнетении колоний. В то же время они еще не решались впрямую сказать, что Георг III был воплощением зла – скорее он «совершал ошибки». Молодой Томас Джефферсон указывал в своем «Общем обзоре прав Британской Америки», что «его величество не имеет права высаживать на наши берега ни одного вооруженного человека». Однако «его величество… совершенно явно подчинил гражданскую власть военной», для того чтобы усилить «деспотические меры», применяемые в Англии еще со времен норманнского завоевания и распространившееся в колониях после их основания. Худшей из форм этого самоуправства было, согласно Джефферсону, притязание короны на все земли в Англии и Америке, то есть, по сути, разновидность феодального землевладения и связанных с ним поборов. Были ли такие меры справедливы для Англии или нет – неважно, ибо в Америке, утверждал Джефферсон, им места нет: «Америка не завоевывалась Вильгельмом Норманнским, и ее земли не подчинялись ни ему, ни кому-либо из его преемников. Наоборот, колонии основывались свободными людьми, реализовавшими свое естественное право на эмиграцию из Британии, страны, в которой они жили не по своему выбору, а лишь по воле случая». Колонии управлялись законами и постановлениями, которые их основатели считали «больше всего содействующими… счастью народа»[437]437
  Американские просветители. Избр. произв. в 2 т. Т. 2. М., 1969. С. 23–24, 8.


[Закрыть].

Наиболее ярко взгляды Джефферсона на природу империи проявились в следующем постулате: колонии не находятся в юрисдикции парламента – он узурпировал это право. С другой стороны, король имеет власть над Америкой, но власть весьма ограниченную. Короли, по мнению Джефферсона, «суть слуги, а не владыки народа». Такая выспренняя фраза была характерна для Джефферсона, и она очень хорошо показывает, какого характера идеи исповедовал он и его единомышленники. Власть короля обуздана законами: король – одна из сторон договора, и управляет он сообразно ограничениям и установлениям такового. Империя состоит из практически независимых субъектов, связанных лишь общими законами, принятыми всеми субъектами.

Такой взгляд на империю не мог скрыть проблему соблюдения единства интересов всех ее членов, а также разрешить вопрос, кто должен выступать третейским судьей и посредником, если интерпретации государственного договора будут разниться. Обычным способом решения таких вопросов была передача полномочий парламенту как надзорному органу. Когда открывался первый Континентальный конгресс, многие американцы по-прежнему были убеждены, что такие вопросы находятся в ведении парламента. Одним из таких американцев был Джонатан Буше, популярный англиканский священник из Виргинии, опубликовавший свои взгляды в «Письме виргинца членам конгресса» – многословной, но сильно написанной прокламации, где говорилось о контроле парламента и подчинении колоний. Аргументы Буше частично строились на отрицании реалий последних десяти лет. В мире, утверждал он, существует «Британское сообщество», и колонии составляют лишь небольшую его часть. Представленное в парламенте большинство управляет империей, а колонии подчиняются этому большинству, подобно тому как часть обязана своим существованием целому[438]438
  A Letter from a Virginian to Members of Congress. New York, 1774. P. 20–23.


[Закрыть].

Однако в 1774 году у Буше было немного шансов убедить соотечественников. Он не только указывал на незыблемость власти парламента – язык, которым он выражал свои мысли, мог привести среднего американца в ярость. Дело свободы, по словам Буше, всегда привлекало «мошенников» и «шарлатанов от политики», «негодяев от патриотизма», которые спекулировали на «доверчивости благонамеренного, обманутого ими большинства».

Обманывалось это большинство или нет, ему явно не по душе было сравнение с «упрямыми детьми, отказывающимися есть, когда они голодны, назло своей терпеливой матери». Сходными метафорами пользовался и Томас Брэдбери Чендлер, написавший «Американского вопрошателя» три дня спустя после начала конгресса. Одним из «вопросов» Чендлера было: «Не должны ли низшие всегда проявлять определенную степень уважения к высшим, особенно если это касается детей и родителей?» Чендлер, как и Буше, видел в Акте о верховенстве 1766 года суть отношения колоний к парламенту – они должны быть связаны с парламентом «во всех возможных случаях»[439]439
  The American Querist: or, some Questions… New York, 1774. P. 4, 6.


[Закрыть].

Эта цитата из Акта о верховенстве по-прежнему очень раздражала американцев. Джон Хэнкок вспомнил ее в марте в речи, которую произнес в Олд-Саут-Митинг-хаусе, посвятив ее памяти жертв «Бостонской бойни». Требование Великобритании обложить налогами колонии без их согласия было одним из «безумных притязаний» метрополии, настолько безумным, что для подавления протеста колонистов были посланы вооруженные формирования. Хэнкок произнес свою речь еще до того, как оформилась идея созыва Континентального конгресса. К лету, когда эта идея получила реальные очертания, а коварные планы британской короны стали более очевидными, многие американцы отреагировали еще жестче. Эта реакция сводилась к следующему: парламент не имеет властных полномочий в Америке, однако исходя из соображений целесообразности, порожденной сложной природой империи, может нести некую надзорную функцию. Он может регулировать торговые отношения империи, всегда помня о необходимости согласия колоний с принципами регулирования. Но он не может облагать налогами колонии или еще каким-либо образом вмешиваться в их внутреннее самоуправление.

Такие уступки тонули в обличительных залпах, которые выпускали по британскому правительству литераторы и проповедники. Главная тема эссе и проповедей летом 1774 года была ясна: «Невыносимые законы» не оставляют сомнений в том, что британское правительство намерено уничтожить американские свободы. Как писал некий не указавший своего имени житель Нью-Йорка, «британское „министерство“ склоняется к установлению неконтролируемой власти парламента над собственностью американцев»[440]440
  A Serious Address to the Inhabitants of… New York, Containing a Full and Minute Survey of the Boston Port Act. New York, 1774. P. 9.


[Закрыть]. Уильям Генри Дрейтон из Южной Каролины указывал, что речь уже не идет о неправомерных налогах – вопрос стоит ребром: имеет ли Британия «законное право на деспотизм в Америке»? По всей стране колонисты делали весьма мрачные заключения[441]441
  Drayton W. H. A Letter from Freeman of South Carolina, to the Deputies of North America… at Philadelphia. Charleston, 1774. P. 7–8.


[Закрыть].

Континентальный конгресс мог послужить средством, восстанавливающим в какой-то мере права американцев, но в общей массе те были настроены пессимистично. Парламент и британские министры рисовались в неизменно черных красках, и вера в лучшее никак не появлялась, однако что-то предпринять было необходимо. Некоторые американцы выступали за тотальный запрет торговли, включая эмбарго на экспорт товаров в Англию. Другие призывали к мобилизации населения, и по крайней мере один пастор в своих проповедях воззвал к «справедливой войне»[442]442
  Lathrop J. A Sermon Preached to the Ancient and Honorable Artillery-Company in Boston… June 6th, 1774. Boston, 1774. P. 6–15 (и в других местах).


[Закрыть]. При виде такого полемического ража и призывов к переменам наблюдателя не покидало ощущение, что американцы противостоят злу и моральному разложению, которые грозят затопить берега Америки, если не защитить страну и народ. Истоки такого убеждения глубоко укоренены в протестантской культуре, особенно вера в то, что большинство конфликтов являет собой столкновение добра и зла, праведности и греха. Согласно такой интерпретации, самоуправление зиждется на добродетели, праведности, и в данном конфликте американцы противостоят правительству, которое, как не забыл упомянуть Джон Хэнкок, не является «праведным». Доказательства присутствия зла были повсюду: в британских солдатах, посланных в Америку, о которых Джозайя Квинси говорил: «Армия являла собой сплав самого отвратительного распутства с самой позорной трусостью» среди низших чинов и «надменной кичливости с прожиганием жизни» – среди высших. Доказательством служил и Квебекский акт, с помощью которого, по словам Эбенезера Болдуина, «утверждался папизм», и это будущее, безусловно, ждало и тринадцать английских колоний. Зло и моральное разложение проявлялись и в защите «гарпий и кровопийц» из таможенной службы, гарантированной Актом о беспристрастном правосудии[443]443
  Hancock J. An Oration; Delivered March 5, 1774. Boston, 1774; Quincy J. Observations on the Act of Parliament Commonly Called the Boston Port-Bill. (Boston, 1774). P. 33; Baldwin E. An Appendix // Sherwood S. A Sermon, Containing Scriptural Instructions to Civil Rulers, and all Free-born Subjects. New Haven, 1774. P. 56.


[Закрыть].

Все эти выводы, подкрепленные несомненной аморальностью и греховностью Массачусетского правительственного акта и Бостонского портового акта, и вправду воплощавших враждебные действия Британии против Америки, перепевали старые песни на новый лад. Также они эксплуатировали знакомые речевые обороты и взывали к коренным ценностям американцев. Отличие обстановки в 1774 году состояло в атмосфере практически полной безнадежности, пронизывавшей все слои общества, леденящего душу чувства, что все пропало, что ничто не может образумить Лондон и вернуть англо-американским отношениям дух добра и свободы, как ранее. Однако наряду с этим вырисовывался и рецепт борьбы: доблесть и самоотречение помогут американцам освободиться от липких пут разложения, решительное «Нет!» продажным чиновникам и английским войскам сохранит в целости государственные институты, а принципиальная защита права на самоуправление единственная дает надежду на то, что свободу удастся отстоять.

IV

Горечь, столь явно пропитавшая страницы очерков и памфлетов летом 1774 года, не выплеснулась сразу на первых заседаниях Континентального конгресса. Делегаты, съезжавшиеся в Филадельфию в конце августа и начале сентября, чувствовали огромный душевный подъем, а также гордость и даже своего рода священный трепет в предвкушении того, что им предстояло сделать, но у них не было враждебности по отношению к Англии. Делегаты от Массачусетса Джон и Сэм Адамсы испытывали другие чувства, но сдерживали свой гнев. Они и их коллеги Роберт Трит Пэйн и Томас Кушинг были прозорливыми людьми, собиравшимися служить интересам Массачусетса и Америки, не выпячивая свое «я».

Впрочем, Джону Адамсу с трудом удавалось сдерживать свой гнев, равно как и держаться на заднем плане. Он был очень вспыльчивым и импульсивным человеком, открытым и честолюбивым; он жаждал признания мира, но у мира чаще были припасены для него шипы, нежели розы. Историки часто сравнивают Джона Адамса с Томасом Джефферсоном, человеком, которым Адамс восхищался (за исключением одного непростого периода их жизни) и которому в старости изливал душу. Джефферсон всегда имел умиротворенное выражение лица, которое Адамсу с его постоянными тревогами не удавалось принять даже на мгновение. Джефферсон был вежлив, Адамс же грубоват, хотя и без всякой пошлости. Ему недоставало гибкости Джефферсона, но его ум был столь же остр и глубок. И во всяком случае, в двух областях – истории религии и истории политики – его познания превосходили познания Джефферсона.

Джон Адамс не рассматривал жизнь как путь к спасению, однако он не был свободен от привычек и инстинктов своих предков-пуритан. В особенности он любил созидать и завершать начатое, в частности в общественной жизни. Он страстно желал признания, однако не сделал бы ничего единственно из-за жажды славы. Его поведение диктовалось моральным кодексом его культуры, кодексом, во многом остававшимся пуританским. Да, он уважал честь, богатство и ученость, но твердо верил в то, что набожность и добродетель – материи более важные.

Даже интерес Адамса к общественной жизни был тесно связан с пуританскими ценностями, оказывавшими на него существенное влияние. Первые заметки, опубликованные им в юности, были направлены против питейных заведений. Его нападки на таверны отражали традиционные протестантские установки: бережливость превыше всего, а время и талант нельзя растрачивать попусту. Увеселительные заведения вгоняют людей в долги, отвлекают их от работы и представляют собой злачные места, где жизнь проходит зря.

Оппозиция Акту о гербовом сборе и последующим мерам британцев стала для Адамса такой же естественной, как и критика им аморальности таверн. Политические проблемы 1760–1770-х годов не воспринимались просто как вопросы законодательства, справедливости или конституционного права – они были скорее вопросами морали. Англичане представляли собой угрозу, поскольку они были не только могущественны, но и порочны. Им следовало сопротивляться изо всех сил, так как если этого не делать, добродетельная, набожная и свободная Америка погибнет. Именно эти убеждения и обусловили поведение Адамса во время революции.

Несмотря на болезненное внимание к общественной жизни, на свою нелюбовь к британцам, на свои тревоги и страхи, Адамс, прибыв на конгресс, ощущал себя счастливым человеком. Он любил и был любим Абигейл Смит-Адамс, с которой вступил в брак в 1764 году. У Абигейл доставало ума и пылкости, чтобы соответствовать супругу, и накануне революции его поражала зрелость ее суждений, которой сам Адамс не мог достичь долгие годы. Она была моложе его на девять лет, ее отцом был состоятельный проповедник из Уэймута, деревни рядом с родиной Адамса – городком Брейнтри.

Адамс родился в 1735 году в семье фермера Джона Адамса-старшего и Сюзанны Бойлстон. Бойдстоны занимали более высокое социальное положение, чем Адамсы, и были гораздо богаче их. Однако у маленького Джона было счастливое детство, он учился в школе и Гарвардском колледже, два года изучал право и начал адвокатскую практику в Саффолке в 1758 году. К моменту открытия Континентального конгресса он был уже опытным юристом, а кроме того занимал небольшие должности в Брейнтри, пока в 1766 году не получил важный пост члена городского управления. После своего переезда в Бостон два года спустя Адамс стал играть гораздо более важную роль в провинциальной политической жизни. В 1770 году он попал в законодательное собрание Массачусетса, и в этом же году он защищал капитана Престона и британских солдат по делу о «Бостонской бойне». После этого он стал заметной фигурой в Массачусетсе, и хотя признание земляков ему всегда казалось недостаточным, граждане колонии относились к нему с большим уважением.

Прочие делегаты конгресса, с которыми Джон Адамс и его кузен Сэмюэль познакомились в зале заседаний, немногим уступали им по способностям, а некоторые добились едва ли не большего признания, чем Адамсы.

Особенно поразили своих коллег представители Виргинии. Они выглядели настоящими джентльменами, превосходно держались в обществе и были последовательны в своих взглядах. Даже Джон Адамс, при всем своем невероятном самомнении, считал их «самыми одухотворенными и разумными из всех». Ричарда Генри Ли он назвал «совершенным», Пейтона Рэндольфа – «прекрасно выглядящим», а Ричарда Бленда – «исполненным учености». Другие делегаты вполне разделяли его мнение. Сайлесу Дину из Коннектикута Рэндольф казался «аристократом», а Джордж Вашингтон, хотя и «обладал тяжелым взглядом», выглядел «очень молодо, располагал к себе выражением лица и выправкой военного». Уже к тому времени Вашингтон был чем-то вроде легенды из-за своих подвигов на американском фронте во время Семилетней войны. Во время конгресса его репутация только выросла, так как до делегатов дошли слухи, что «услышав о портовом билле, Вашингтон предложил за свой счет мобилизовать и вооружить тысячу человек и, встав во главе этого отряда, отправиться на защиту своей страны, возникни такая необходимость». По свидетельству Дина, состояние Вашингтона «как раз позволяло сформировать такой отряд». Делегация виргинцев удостоилась похвалы от Цезаря Родни из Делавэра, заявившего, что «всегда хочется, чтобы было побольше таких дельных и славных джентльменов»[444]444
  Diary of John Adams. II. P. 120; LMCC. I. P. 28, 27.


[Закрыть].