Текст книги "Славное дело. Американская революция 1763-1789"

Автор книги: Роберт Миддлкауф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 58 страниц)

Что интересно, сами «радикалы» не понимали до конца создавшейся ситуации, того, насколько большое влияние они получили. Несколько недель они колебались, пока наконец 7 июня Ричард Генри Ли не внес предложение «объявить Соединенные колонии тем, чем они должны быть, то есть свободными и независимыми Штатами, избавленными от всякой зависимости от британской короны, так что любые политические отношения между ними и государством Великобританией являются (и должны являться) полностью исчерпавшими силу»[587]587
  JCC. V. P. 425–426. Также см.: TJ Papers. I. P. 298–299.


[Закрыть]. Следующим днем, в пятницу, а затем в понедельник 10 июня конгресс обсуждал резолюцию Ли. Поправки и дебаты шли в привычном ключе: обе стороны приводили разумные доводы, хотя, вероятно, и ошибались в оценке своей поддержки народом. «Радикалы» и «умеренные» соглашались, что срединные колонии, особенно Пенсильвания и Мэриленд, еще «не готовы распрощаться с британским прошлым, но быстро подвигаются к этому…». «Умеренные» указывали на политическую незрелость жителей этих колоний и рекомендовали конгрессу подождать, «пока мы не услышим голос народа, ибо он – наша власть». «Радикалы» считали, что народ уже готов: «Он одобряет независимость, хотя инструкции, данные некоторыми из его представителей, говорят об обратном». Народ всего лишь «ждет, пока мы его возглавим». «Умеренные» выдвигали и другую причину для отсрочки: альянс с иностранными державами, по их мнению, можно было заключить на лучших условиях после победоносной военной кампании, на которую они рассчитывали летом. Ответ «радикалов» не замедлил себя ждать: «Объявление независимости позволит заключить более полезный альянс»[588]588
  TJ Papers. I. P. 299–308; замечания Джефферсона см.: Ibid. I. P. 309, 312.


[Закрыть].

Члены конгресса после обмена мнениями решили по предложению Ли отложить окончательное решение на 1 июля, а чтобы не тратить время, сформировали комиссию по подготовке Декларации независимости, если таковую будет решено принять. Эта комиссия, состоявшая из Джона Адамса, Бенджамина Франклина, Роджера Шермана, Роберта Ливингстона и Томаса Джефферсона, закончила свою работу 28 июня – большую часть документа составил Джефферсон.

В 1776 году Джефферсону было 33 года. Он родился в Шэдуэлле, округ Гучленд (ставший частью округа Албемарл через год после его рождения), и был третьим ребенком Питера Джефферсона и Джейн Рэндольф. Питер Джефферсон перевез свою молодую жену вверх по течению Риванна-Ривер, притока реки Джемс, незадолго до рождения их сына. Питер был человеком амбициозным и незадолго до своей смерти в 1757 году стал одним из самых уважаемых плантаторов западной Виргинии. Хотя в приданом его жены не числилось земельных и прочих угодий, женитьба, безусловно, помогла его возвышению – Рэндольфы считались весьма влиятельной семьей, и принадлежность к ним выделяла человека из среды рядовых плантаторов.

Питер Джефферсон хотел, чтобы его сын получил образование, и отправил его к местному приходскому священнику, который преподавал ему латынь и греческий – так зародилась любовь Томаса к классическим наукам. Он продолжил обучение в колледже Вильгельма и Марии с 1760 по 1762 год, а затем готовил себя к карьере адвоката, обучаясь у Джорджа Уита, известного в Уильямсбурге юриста и поклонника классического образования. Возможно, Джефферсон познакомился с Уитом через Уильяма Смолла, профессора натурфилософии в своем колледже. Смолл разглядел в Джефферсоне талант и стал для него не только преподавателем, но и другом; Джефферсон не мог бы найти в Уильямсбурге лучших наставников и друзей. И Смолл и Уит были высокообразованными людьми, оба они служили примером для юного Джефферсона, и хотя его не нужно было побуждать к учебе, его наставники, несомненно, научили предъявлять к себе определенные требования.

Джефферсон был прилежным студентом, но оставался живым молодым человеком. Уит велел ему прочесть трактат «Кук о Литтлтоне» – первую из четырех частей составленного Эдвардом Куком свода законов Англии. Вскоре Джефферсон прочитал все четыре части, но не без отвращения. Своему другу Джону Пейджу он признавался: «Я искренне надеюсь, что душу старика Кука забрал дьявол, ибо я ни от чего так не уставал, как от этого ветхого, скучного мерзавца». Когда он произносил это, ему было девятнадцать лет. Ему был невыносим Кук, и он жаждал общества своих друзей: «Передавай мои нежные приветы, – писал он Пейджу, – всем юным леди, с которыми я знаком». Юный виргинский джентльмен обычно мог похвастаться обширными знакомствами, и список пассий Джефферсона был длинен.

Так, туда входила некая Элис Корбин, на которую он имел виды, а его переписка той поры рисует образ привлекательного юноши, пылко превозносящего свою «Белинду», как он называл Ребекку Бервелл, а также мечтающего о танцах и обществе молодых леди и не вполне ясно представляющего себе будущее.

Каковы бы ни были мечты Джефферсона, он должен был понимать, что его будущее связано с адвокатской практикой и выращиванием табака, и он рьяно принимается за то и другое с ответственностью, необычной для молодого человека. Отец Томаса умер, когда ему было четырнадцать лет, и к 21 году на его плечах лежала забота о матери и младшей сестре Элизабет. Он мужественно принял вызов: бережливо вел семейное хозяйство, начав выращивать табак примерно в одно время со вступлением в адвокатскую коллегию. Финансовые отчеты, которые он делал в те годы, рисуют нам портрет рачительного человека, старавшегося фиксировать любые расходы. Так, например, если во время своих деловых поездок ему нужно было отдать вещи в стирку и он оставлял шиллинг для прачки, то этот факт непременно находил отражение в его записях. То же самое происходило, когда ему требовалось подковать лошадь.

Джефферсон, судя по всему, снискал уважение своих соседей и более важными деяниями, так как в 1769 году они выдвинули его в палату горожан Виргинии от округа Албемарл. Три года спустя, 1 января 1772 года, он женится на молодой вдове Марте Уэйлс Скелтон. Хотя Джефферсон почти не упоминал о своей жене в письмах и не говорил о ней даже своим друзьям, брак был очень счастливым с обеих сторон. Вплоть до начала войны в 1775 году жизнь Джефферсона ничем не отличалась от жизни прочих виргинских плантаторов, но в следующем году 33 лет от роду он уже прослыл человеком невероятных способностей. Его отличали не только широкий круг интересов и блестящее образование – казалось, что ему интересно все происходящее вокруг и почти все, чему можно научиться из книг. Он изучал архитектуру, музыку, классическую литературу, политику, юриспруденцию, историю и естественные науки, однако выделял его не багаж знаний, а интеллект. Джефферсон не был мыслителем или теоретиком. Не беспокоили его и формальные проблемы философии. Так, к Платону он относился без всякого уважения; он не питал интереса к абстракциям, но его ум был чрезвычайно пытлив. Джефферсон задавал вопросы по всем предметам, что изучал, и искал эмпирические ответы на них. Он не удовлетворялся поиском доказательств, что было присуще законникам, – у него были склонности и задатки настоящего ученого. И самое главное, Джефферсон имел воображение, развитое более чем у кого бы то ни было из его современников. Революция стимулировала это воображение и прояснила перспективы, разворачивавшиеся перед гражданами свободной Америки.

К 28 июня все колонии, кроме Нью-Йорка, позволили своим делегатам голосовать за независимость. Пенсильвания особенно неохотно присоединялась к общей тенденции, но народные активисты, взяв на вооружение преамбулу Адамса от 15 мая, стихийно собрали толпу и буквально заставили легислатуру принять нужное решение. Итак, когда 1 июля дебаты возобновились, подавляющее большинство конгресса выступало за независимость. Однако голосование показало, что делегации Пенсильвании и Южной Каролины выступили против проекта, а мнения двух представителей Делавэра разделились. Делегаты Нью-Йорка ответили, что поддерживают объявление независимости, но не могут голосовать «за», так как повинуются старым наказам. На следующий день, 2 июля, явился третий член делегации Делавэра, и она присоединилась к большинству; так же поступили Южная Каролина и Пенсильвания. Таким образом, в оппозиции находился только Нью-Йорк, одобрение конвента которого появилось в конгрессе только 15 июля. Но еще до того, 4 июля, конгресс принял Декларацию независимости, внеся несколько поправок в проект[589]589
  Jensen M. Founding. P. 682–701.


[Закрыть].

Официальная Декларация, принятая в июле 1776 года, вызвала огромный резонанс, но еще до этого, с апреля по июль, было обнародовано порядка 90 деклараций меньшего масштаба, составленных во всех колониях. Так поступили девять колоний, некоторые сказали об этом в инструкциях делегатам; Род-Айленд, всегда имевший собственное мнение, принял законодательный статут; другие колонии ограничились преамбулами к своим конституциям. По меньшей мере девять округов послали соответствующие наказы провинциальным конгрессам или легислатурам. О своей независимости заявили три коллегии присяжных, полдесятка частных или полугосударственных корпораций, например ремесленники Нью-Йорка и батальоны ополченцев в Пенсильвании. Декларации выпустили более 50 городов[590]590
  Maier P. American Scripture: Making the Declaration of Independence. New York, 1997. P. 47–96. He факт, что нам известны все документы такого рода.


[Закрыть].

Все эти документы так или иначе отражали историю конфликта с Великобританией, ряд из них весьма детально. В некоторых из них, написанных витиевато, в громоздких выражениях излагаются причины разрыва с королем и парламентом. Вот, например, образец декларации коллегии присяжных округа Чероуз, Южная Каролина: «Когда мы лишились, без всякой на то причины, защиты со стороны [короля и парламента], и ее заменили жестокость и угнетение; когда тирания, насилие и несправедливость пришли на смену равенству, кротости и дружелюбию; когда кровопролитие, убийства, грабежи, пожары и преследования выявили злонамеренность Англии, то самосохранение и забота о благосостоянии и безопасности стали важнейшей необходимостью». Несмотря на все упражнения в изящной словесности, декларации завершались вполне определенными выводами. Коллегия присяжных из Чероуз говорила об «отделении» так: «Оно доказывает свою полезность тем, что является единственно возможным залогом счастья и безопасности». В первые месяцы 1776 года такой вывод казался очевидным многим американцам, не только остававшимся в городах и селениях, но и тем, кто сражался в Континентальной армии и ополчении[591]591
  Ibid. P. 229–230.


[Закрыть].

V

Солдаты, построившиеся на плацу 9 июля, слушали, как офицеры зачитывают им текст Декларации независимости, а в последующие дни и большинство гражданских услышали этот текст или сами прочитали его в газетах. И военные, и гражданские лица откликнулись приветственными возгласами и поздравлениями, но неясно, что им понравилось в Декларации больше всего. Наиболее вероятным кажется, что это объявление конгрессом независимости от Британии. Независимость де-факто была очевидна для многих уже в течение года, сейчас же она была закреплена де-юре, и нужно было подтвердить это, даже если потребуется жертвовать жизнями.

Что именно американцы думали и как относились к «истине», которая представляется как «самоочевидная», а именно, что все люди «наделены их Творцом… неотчуждаемыми правами», среди которых «жизнь, свобода и стремление к счастью», остается неясным. В обществе не возникло какой-то спонтанной дискуссии по этому поводу, не было споров и вокруг утверждения, что все люди «созданы равными». Слова эти принадлежат Томасу Джефферсону, и хотя в то время да и долгие годы спустя они воспринимались как само собой разумеющиеся (как и весь текст Декларации), на самом деле в них, вполне возможно, содержится ряд более новаторских положений, чем принято считать.

Декларация обычно считается выражением теории общественного договора Джона Локка, и в соответствии с последней как непреложный факт принимается то, что правящие круги Британии, управлявшие Америкой, нарушили фундаментальные принципы, определявшие их связь с американцами. Король Великобритании нарушал этот договор систематически, что в конце концов привело американцев к провозглашению своей независимости, но только после того, как им отказали в устранении несправедливостей. Соответственно объявление независимости, как считали жители колоний все эти двенадцать лет, стало следствием того, что они защищали свои права, и они пошли на крайнюю меру только после того, как все остальные закончились неудачей[592]592
  Becker С. The Declaration of Independence. 1922. Ch. 1–3.


[Закрыть].

Документ, одобренный конгрессом 4 июля, возлагал большую часть вины за кризис отношений на короля и парламент. В черновике, представленном Джефферсоном, обвинение предъявлялось еще одной стороне – «нашим британским братьям», то есть населению метрополии. Согласно Джефферсону, народ Британии, подобно королю и «их легислатуре»,

оставался глух к голосу справедливости и общей крови, а когда благодаря английскому законодательству ему предоставлялись возможности сместить со своих постов тех, кто нарушал нашу гармонию, он, народ, вновь и вновь оставлял их у власти. В то же самое время народ Британии позволил своим властям послать для нашего завоевания и уничтожения не только солдат одной с нами крови, но и иностранных наемников. Это стало последней каплей, переполнившей наше терпение, и дух мужества побуждает нас навсегда расстаться с этими бесчувственными братьями. Поэтому мы вынуждены забыть нашу прежнюю любовь к ним и рассматривать их, как мы рассматриваем и остальную часть человечества, в качестве врагов во время войны и друзей в мирное время. Мы могли бы стать свободными и великими народами, но отношения в духе благородства и свободы, как кажется, ниже их достоинства. Пусть будет так, как они решили. Дорога к славе и счастью открыта теперь и для нас. Мы будем идти по ней в независимом государстве и признаем необходимость окончательного и бесповоротного расставания![593]593
  Черновик см.: TJ Papers. I. P. 315–319, 423–427.


[Закрыть]

В окончательной редакции конгресс убрал большую часть обвинений в адрес народа Британии и сделал главным виновником событий короля, оставив, однако, упоминание об «общих кровных узах» с английским народом и пассаж о том, что последний «глух к голосу справедливости и общей крови», включив его, таким образом, в число угнетателей Америки. В преамбуле Декларации, одобренной конгрессом, американский народ назывался расторгающим «политические узы», связывающие его с другим народом. Если бы конгресс намеревался объяснить решение отделиться от метрополии чем-то большим, нежели протестом народа против своеволия властелина, нарушившего фундаментальный контракт, то в финальный текст Декларации были бы включены фразы о народе Британии из черновика Джефферсона.

В противовес утвердившемуся мнению историков во многих отношениях проект Джефферсона был гораздо более убедительным заявлением, чем окончательный вариант, принятый конгрессом. Разрыв одного народа с другим, некогда связанным с ним «любовью», – знаменательное и исключительное событие. И гораздо более волнующим его делает признание в том, что солдаты «общей с нами крови» посланы через океан убивать американцев. В этих строках сквозит мотив предательства, мотив того, что американцы брошены своими соотечественниками, людьми одной крови, братьями, утратившими способность ценить справедливость и узы дружбы, ставшими поистине «бесчувственными братьями».

Конгресс понимал народ Америки лучше, чем Джефферсон, вот почему страстные обвинения последнего не вошли в окончательный текст Декларации. В 1776 году американцы в большинстве своем уже не любили своих британских братьев, даже если представить, что они действительно некогда испытывали столь глубокие чувства. Иммиграция ослабила кровные узы, а провинциализм, отличавший жизнь простых американцев за пределами крупных городов (да в принципе и в них тоже) делал их чувства значительно более спокойными. Связи с Британией были важны, и колонии в XVIII веке много раз подтверждали это в торговле, в имитации английских государственных принципов, в поддержке страны предков в ее войнах против Франции, другими способами… Но во всех этих случаях американцами двигала собственная выгода и сила привычки, а не глубокое чувство привязанности. Таким образом, в версии Декларации, одобренной конгрессом 4 июля 1776 года, традиционный общественный договор заменил страстные призывы Джефферсона. Процесс, ведущий к независимости, описанный в Декларации, вряд ли лишен эмоций, но эти эмоции раскрыты не в обманутой привязанности, но в праведном гневе, возбужденном тираном и угнетателем, лишившим нацию прав и нарушившим фундаментальный закон. Поэтому Декларация конгресса является более солидным и менее творческим документом, чем проект Джефферсона. Джефферсон не просто обвинял один народ – он заявлял, что второй, американский народ, полностью сформирован, и этот народ способен на «благородство и свободу». Еще в 1774 году он высказывал убеждение, что американский народ является свободным еще со времени основания колоний в XVII веке. Покинув Британию, первые переселенцы отделились от страны предков, и у них остались лишь политические связи формального подданства короне. Самые сокровенные узы – узы привязанности, соединявшие американцев с британскими братьями, были разорваны из-за той поддержки, которую «братья» оказали тирану[594]594
  См.: Ibid. P. 429–433. Своей интерпретацией я в основном обязан работе: Wills G. Inventing America: Jefferson’s Declaration of Independence. New York, 1978.


[Закрыть].

По Джефферсону, остался «американский народ», защищающий свои неотчуждаемые права. Если бы конгресс проявил больше воображения в ущерб реализму, то могла быть принята джефферсоновская версия американской истории. Если бы случилось так, Декларация возымела бы гораздо более эмоциональную и символическую силу, разрешив раз и навсегда щекотливый вопрос: кто объявил о независимости, «свободные, независимые штаты» или «единый народ» в общем порыве?

Как народ американцы имели много общего, гораздо больше, чем они сами предполагали, но они еще не до конца научились работать вместе или концентрировать власть в одних руках. Конгресс же, их верховный политический институт, научился с 1774 года многому, однако ни он, ни легислатуры штатов не могли скоординировать свои усилия. Например, в 1774 году конгресс выпустил «Ассоциацию», призвавшую к тотальному бойкоту торговли, но помогали ее претворить в жизнь местные комитеты, но не правительства колоний. Традиционные институты власти, как правило, с опозданием реагировали на кризисные ситуации, в течение всех десяти лет, предшествовавших созыву первого Континентального конгресса. Но если местные органы власти порой вели себя нерасторопно или по крайней мере неэффективно, то за ними стояли простые люди, едва начавшие осознавать свое единство. Поколение, жившее до волнений 1760-х годов, пережило много испытаний: это и Великое пробуждение, возродившее религиозные чувства, и войны с французами и индейцами, стимулировавшие патриотизм колонистов. Эти события были в определенном смысле событиями континентального, если не национального масштаба. Конфликт, зародившийся в 1760-е годы, постепенно помог сформировать нацию.

Джефферсон проявил дальновидность, утверждая, что американцы начали свою историю как свободные люди – с образованием первых поселений в XVII веке. Его черновик Декларации не был попыткой реконструировать историю; скорее он говорил об эмоциональных узах, которые сплачивали американцев. Это было страстным заявлением, призванным заставить американцев проявить все то лучшее, что есть в их душах. Он стремился напомнить им, что их объединили не только узкоэгоистические интересы, но и добросердечие, взаимное уважение, любовь к людям. В войне, которую они вели, взаимоуважение было очень важным фактором, а в национальном государстве, которое они собирались построить, – необходимостью.

VI

Многие американцы были рабовладельцами, однако конгресс включил максиму Джефферсона о том, что «все люди созданы равными», в свой вариант Декларации. Джефферсон, сам владевший рабами, полагал, с одной стороны, что чернокожие, будучи людьми, равны белым, так как обладают «нравственным чувством» – категорией, собственно, делающей людей людьми. Однако он не верил, что они когда-нибудь смогут достигнуть равенства в обществе, где перемешаны с белыми. История угнетения и предрассудки белых жителей делают мультирасовое общество иллюзией. Позже Джефферсон в своих «Заметках о штате Виргиния» пояснил свое убеждение: институт рабства настолько отравил отношения между черными и белыми, что их совместное проживание в равных условиях невозможно[595]595
  Wlls G. Inventing America. P. 219–228.


[Закрыть].

В Декларации он попытался выставить короля охранителем рабства в Америке, зачинщиком насилия на расовой почве. Первое обвинение было абсурдным, да и второе мало похоже на правду: виргинский губернатор Данмор призывал рабов восстать против своих хозяев и обещал им за это свободу. Но конгрессу было прекрасно известно, что не король, а белые американцы учредили институт рабства и всячески поддерживали его. Поэтому конгресс убрал почти все подобные обвинения Джефферсона, оставив лишь одно, смысл которого был не вполне ясен: король «подстрекал нас к внутренним мятежам». Взамен конгресс принял постулат Джефферсона о равенстве всех людей.

Скорее всего (точно мы никогда не узнаем), большинство американцев воспринимало фразу «созданы равными» как созданы равными в глазах Господа. Как бы то ни было, белые американцы не желали освобождения рабов, а также не пытались предоставить небольшому числу свободных чернокожих те права, за которые они воевали с Великобританией.

Немногие белые полагали, что они должны как-то действовать, чтобы всеобщее равенство нашло признание. Для большинства из них борьба за независимость приобрела такую важность, что все остальные проблемы отошли на задний план. Декларация независимости, принятая конгрессом, объявила американцев свободными от власти Британии. Эта Декларация определила цели народа и установила некие идеалы, за которые уже отдало жизнь немало людей и еще большему числу только предстояло сражаться – и погибнуть. Для большинства белых американцев недостаточно было просто объявить о независимости от Англии – с тех пор как их соотечественники отдали за это свою жизнь, независимость превратилась в подвиг.