Текст книги "Славное дело. Американская революция 1763-1789"

Автор книги: Роберт Миддлкауф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 58 страниц)

Отряд Хау состоял из десяти рот легкой пехоты и десяти рот гренадеров (всего четыре полных полка и часть пятого – 1500 человек). В резерве находилось около 700 человек: солдаты и офицеры двух полков и два батальона морской пехоты; резерв должен был оставаться при артиллерийской батарее, пока не понадобится. Заместителем Хау являлся бригадный генерал сэр Роберт Пигот[521]521
  Ward С. I. P. 84.


[Закрыть].

Около полудня отряд высадился с 28 больших барок и построился в две колонны. Перед высадкой войска являли собой удивительную картину: солдаты сидели прямо и неподвижно на барках, их красные мундиры полыхали на солнце, ружья обращены прикладом вниз, штыки примкнуты и сияют в солнечном свете. По мере приближения барок к суше военные корабли усилили бомбардировку, в основном стреляя по перешейку, стараясь изолировать американцев на Банкер-Хилле и Бридс-Хилле, разрушить редут и расчистить плацдарм для высадки. Только на судах насчитывалось 80 орудий, к тому же Гейдж увеличил плотность огня, выведя плавучие батареи и полностью задействовав батарею Копс-Хилл. Дым от снарядов полз над водой, сопровождаясь постоянным гулом и вспышками.

К часу дня Хау высадился на берег у Мултоне-Пойнт. Высадке никто не препятствовал, что позволило англичанам быстро развернуться в боевое построение – три длинных шеренги. Как только они выстроились, Хау позволил сделать привал, ожидая прибытия оставшихся солдат из своих полутора тысяч, а также части резерва. Ему требовалась пауза: когда план высадки получил одобрение, никакого бруствера колонистов еще не было, как не было и колонны, маршировавшей от Банкер-Хилла к Бридсу; по мнению Хау, это было подкрепление защитникам редута.

Если бы Хау знал, что Прескотт намерен еще более усилить свой левый фланг, он, скорее всего, приказал бы атаковать с ходу. Между тем американец совершенно верно предположил, что, судя по месту высадки, главный удар «красных мундиров» будет нанесен по его левому флангу. Открытое пространство к востоку от бруствера волновало его настолько, что он послал капитана Ноултона во главе 200 человек для защиты этого участка. Эта оборонительная линия не была продолжением бруствера, а представляла собой ограду в двухстах ярдах от него и шедшую почти параллельно брустверу. Люди Ноултона соорудили и второй ряд ограды, навалив камней и накрыв их свежескошенным сеном. Это «укрепление» смотрелось эффектно, но отнюдь не было эффективным. Вскоре после этого подошла колонна, которую наблюдал Хау, и присоединилась к Ноултону. Это были столь неохотно выделенные генералом Уордом два полка из Нью-Гэмпшира под началом полковников Джона Старка и Джеймса Рида. Старк тут же дал понять, что у него есть не только полк, но и смекалка с инициативностью, так как не только примкнул к солдатам Ноултона, но и немедленно соорудил другой бруствер из камней вдоль берега реки. В этом месте Мистик-Ривер выходила к пляжу, спрятанному от открытого участка отвесным утесом примерно девяти футов в высоту. Хотя пляж был довольно узким, но все же достаточным, чтобы по нему могла Пройти колонна шириной в четыре или пять человек[522]522
  Ibid. P. 86–87.


[Закрыть].

Столь пунктуально соблюдавший незыблемое правило, запрещавшее располагать войска между двух отрядов неприятеля, Хау все же пренебрег им при атаке редута. Возможно, пренебрежение это было вызвано проявлением застарелого и иллюзорного чувства превосходства, которое испытывали британцы, имевшие дело с «провинциалами». В любом случае, он проигнорировал и такую азбучную истину, что укрепленные позиции необходимо атаковать колонной, а не развернутой шеренгой, в которую Хау построил свой отряд. Атака колонной позволяет осуществлять быстрое движение и концентрировать усилия множества людей. Эта максима принадлежала генералу Джеймсу Вульфу, одному из героев американского театра Семилетней войны и поэтому нашла отражение в учебниках по тактике боя. Смысл такого построения заключался в том, чтобы загнать обороняющихся в траншеи и не дать им перестрелять атакующих шеренгой, прежде чем те перейдут в штыковую. Вульф также рекомендовал располагать между колоннами наступавших небольшие группы снайперов, задачей которых было стрелять поверх окопа, подавляя огонь защитников. В таком случае колонна могла быстро обрушиться на траншеи и разбить врага, просто раздавив его численностью[523]523
  French A. First Year of the American Revolution. P. 235.


[Закрыть].

На своем крайнем правом фланге, проходившем по пляжу вдоль Мистик-Ривер, Хау все же использовал атакующую колонну (у него просто не было другого выбора), сведя одиннадцать рот легких пехотинцев в колонны по четыре человека. Над пляжем он выстроил остальные 26 рот в две шеренги, переднюю из которых составляли гренадеры. Эта группировка должна была взять укрепленную изгородь, причем сам Хау присоединился к солдатам и встретил первые залпы американцев бок о бок с ними; если ему и недоставало тактической гибкости и воображения, то с личной храбростью у него все было в порядке[524]524
  Ward C. I. P. 89.


[Закрыть].

Итак, правый фланг англичан состоял из 37 рот, остальные 38 Хау отправил на левое крыло под командование генерала Пигота. Эта группировка состояла из трех рот легкой пехоты, трех рот гренадеров, 38, 43 и 47-го полков, а также 1-го полка морских пехотинцев. Эти войска были развернуты в три шеренги по образцу отряда Хау. Всего в распоряжении наступавших было 2200 солдат и офицеров, шесть полевых орудий, две легких 12-фунтовых пушки и две гаубицы. План Хау состоял в координированном продвижении, в котором главная роль отводилась правому флангу британцев. Отряд Пигота должен был двигаться слева, но его первая атака скорее была бы ложным маневром, призванным отвлечь внимание американцев, защищавших редут. После удара легкой пехоты и гренадеров справа Пигот должен был развить атаку, наступая от реки вглубь суши. Таким образом, бруствер и редут оказались бы отрезанными от основных сил и их можно было взять ударом с фланга.

Исполнение этого плана, однако, столкнулось с препятствиями вследствие его сложности, нехватки времени и координации. Войска выступили одновременно, но изгороди, высокая трава, печи для обжига и резервуары для глины на правом фланге британцев сломали строй практически сразу. Необходимость замедлить движение и ждать, пока орудия выстрелят и их перекатят на новые позиции, создавала еще большую сумятицу. Ко всему прочему артиллерия оказалась практически бесполезной, так как выяснилось, что снаряды были неподходящего калибра. Слева Пигот также наступал через изгороди, высокую траву и вдобавок под огнем американцев, засевших среди домов Чарлстауна в двустах ярдах от редута. Вскоре в Чарлстаун угодил зажигательный снаряд, вызвавший пожар и бегство защитников селения. Тем не менее при развитии наступления Пигот столкнулся с проблемами[525]525
  Цит. по: Correspondence of George the Third. III. P. 220–224.


[Закрыть].

Легкая пехота, в авангарде которой выступал 23-й королевский валлийский фузилерный полк, не встретила препятствий в виде травы или изгородей; пляж был узок, но ровен. Фузилеры двигались быстро, со штыками наизготовку, так как они не собирались открывать огонь, а просто должны были подавить «провинциалов» числом и напором. Полковник Старк заметил, как они выходят из-за каменного барьера, и приказал своим людям не выдавать себя. Только когда колонна «красных мундиров» приблизилась к его позициям на расстояние полсотни ярдов, он отдал приказ стрелять. С такого расстояния нельзя было не попасть в колонну, и передние ряды фузилеров рассыпались, сраженные тяжелыми ружейными пулями. Они были храбрыми солдатами и продолжали наступать: офицеры гнали их вперед, несмотря на массированный заградительный огонь Старка. «Нашу легкую пехоту подавали на стол целыми ротами», – прокомментировал случившееся один британский офицер несколькими днями позже. Ее пожирал ружейный огонь, и 96 тел не остались на пляже, где, по грустному замечанию другого офицера, «они валялись как овцы в загоне»[526]526
  Sheer G. F., Rankin H. F. Rebels and Redcoats. P. 62–63; Ward C. I. P. 91.


[Закрыть]. Даже отличавшиеся высокой дисциплиной королевские фузилеры не вынесли бойни и через минуту-другую повернули назад; некоторые говорили, что они бежали в панйке.

Над ними, около изгородей, гренадеры также пали жертвой своей атаки. Им тоже позволили приблизиться на удобное для стрельбы расстояние. Гренадеры продвигались вперед с похвальной настойчивостью, сдержанно отмечал Хау, но «не уделив должное внимание дисциплине, так как порядок, в котором они шли в штыковую атаку, нарушился вследствие преодоления ими очень высоких и труднопроходимых изгородей и шквального огня, умело ведшегося мятежниками. Они начали стрелять в ответ, после чего столпились в беспорядке, и вторая шеренга смешалась с первой». Вид его войск, застрявших в изгородях и высокой траве, превратившихся под огнем ополченцев в неуправляемую массу, поразил Хау: «Такого момента я еще никогда не переживал». Его переполняло чувство ужаса и (в этом бы он вряд ли признался) страха, что его войска будут побеждены и, возможно, полностью уничтожены[527]527
  Correspondence of George the Third. III. P. 222.


[Закрыть].

Далее Хау упоминает о доблести своих офицеров, которым в такой катастрофической ситуации удалось поднять войска на вторую атаку, завершившуюся, при поддержке Пигота слева, взятием редута и бруствера[528]528
  Ibid.


[Закрыть]. Возможно, здесь его подводит память, объединившая две атаки в одну, так как у нас имеются свидетельства, что гренадеры атаковали изгороди и бруствер (а Пигот – редут) дважды, и обе эти попытки провалились, наткнувшись, как писал британский офицер, «на непрекращающийся шквал огня»[529]529
  Sheer G. F., Rankin H. F. Rebels and Redcoats. P. 62. Френч и Уорд согласны с тем, что британцы произвели три атаки.


[Закрыть]. Стоило добавить, что огонь был не только непрекращающийся, но и прицельный, так как Прескотт расходовал пули и порох столь же скупо, как какой-нибудь литературный скряга золото. Нехватка боеприпасов беспокоила его с самого начала: его люди не были обучены технике стрельбы залпами (многие вообще ничему не были обучены), но они могли беречь патроны, подпуская врага поближе, что Прескотт и приказал делать.

Несмотря на все усилия Прескотта, отражение второй атаки англичан стоило почти всего запаса пороха и пуль. Третья атака Хау, случившаяся полчаса спустя после второй, имела основной целью захват бруствера и редута – Старка на пляже и Ноултона у изгороди оставили в покое. К тому времени Хау получил подкрепление в четыреста свежих солдат – 2-й батальон морской пехоты и 63-й пехотный полк. Как и в ходе второй атаки, солдаты начали наступать колоннами (Хау вспомнил учебники тактики) и только перед решающим приступом развернулись в шеренги. На этот раз артиллерия оказала пехоте существенную поддержку, и та, возглавляемая гренадерами, понеслась по холму, сверкая штыками, с криками: «Ломи, ломи!»[530]530
  French A. First Year of the American Revolution. P. 247.


[Закрыть] Американцы, собравшиеся внутри редута, берегли заряды и открыли огонь только в последний момент. Группировке в правой части редута удалось остановить морскую пехоту Пигота, причем среди убитых англичан был и майор Питкэрн, бывший заметной фигурой в Конкордском сражении. Гренадеров, однако, остановить не удалось – американцы спасались бегством, бросая оружие. Несколько минут спустя гренадеры ворвались в редут, кто-то с фронта, кто-то с тыла… Большинство колонистов в беспорядке бежало, но по меньшей мере 30 человек попали в редуте в ловушку и были заколоты штыками – таким образом английские пехотинцы мстили за погибших товарищей[531]531
  Ibid. P. 249–52.


[Закрыть].

Впрочем, вскоре отступление американцев приняло организованный характер. Отряды Ноултона и Старка обеспечили отступающим, включая отряд Прескотта, огневое прикрытие, повернув назад к Банкер-Хиллу. Те, кто находился за бруствером, уже отошли назад под пушечным огнем. Американцы понесли тяжелые потери, в числе убитых оказался Джозеф Уоррен: по-видимому, он был в числе последних, кто оставлял редут. Преследование со стороны британцев развивалось медленно вследствие неразберихи, возникшей около редута. Войска взяли Бридс-Хилл, но совершенно потеряли порядок – их построение для преследования врага потребовало времени. Генерал Клинтон, не выдержавший мук неизвестности в Бостоне и прибывший на поле боя во время решающего штурма, взял на себя командование измочаленными частями на Бридс-Хилле и перегруппировал их, чтобы двигаться к Банкер-Хиллу. Но к тому моменту как ему удалось воссоздать строй солдат, американцы уже отходили с полуострова: некоторые просто бежали без оглядки, но большинство шло строем под командованием разочарованных офицеров. К ночи все было кончено: британцы овладели территорией вплоть до Чарлстаунского перешейка. Эта победа, если ее можно так назвать, стоила им 226 человек убитыми и 828 ранеными. Американцы потеряли 140 человек убитыми и 271 раненым[532]532
  Ibid. P. 253. Также см.: Knollenberg В. Bunker Hill Reviewed: A Study in the Conflict of Historical Evidence // MHS, Procs. 72. Boston, 1963. P. 84–100; Sheer G. F., Rankin H. F. Rebels and Redcoats. P. are especially valuable.


[Закрыть].

V

Спустя всего лишь две недели после битвы при Банкер-Хилле, 2 июля, в Кембридж прибыл Джордж Вашингтон. Он не излучал большой уверенности в себе и в перспективах американской армии. Хотя выступление ополченцев против регулярной армии Хау и воодушевило его, он не был уверен, что американцы могут выиграть войну или заставить британцев признать американские свободы. Свой пост он принял с опасениями, которыми поделился и с конгрессом: «Мои способности и военный опыт могут не оправдать ваше безоговорочное и столь важное для меня доверие». Вашингтон страдал от самой мысли о возможном поражении и о том, как оно скажется на его «репутации» (это слово активно употребляется им в письмах того времени). Однако отклонение предложения стать командующим армией запятнало бы его «честь» – еще одно слово, которое он часто использовал и которое отражало один из фундаментальных его принципов. Отказавшись возглавить армию, он не только обесчестит себя, но и причинит «боль друзьям и близким», писал он «моей дражайшей» жене Марте. Все это – сомнения в перспективах колоний, честь, репутация, внимание к друзьям и неуверенность в собственных талантах – придавало двойственность его натуре[533]533
  GW Writings. III. P. 292, 294.


[Закрыть].

Несмотря на достоинство и солидность, видимое спокойствие, а также несомненное умение решать жизненные проблемы, Вашингтон, находившийся уже в зрелом возрасте, по-прежнему страдал от тревог и забот, одолевавших его в молодые годы. В юности его обуревала жажда славы и богатства – обычные устремления молодежи его круга в XVI веке. Не исключено, что он был даже чрезмерно честолюбив, возможно, потому что не чувствовал себя полностью принадлежащим к джентри, как его сверстники. Сейчас же, в 1775 году, честолюбие все еще владело им, но оно больше не было единственной направляющей силой. Он мог рискнуть своей репутацией ради великого дела.

Вашингтон родился в 1732 году в семье виргинских плантаторов, предки которых эмигрировали в колонии в прошлом столетии. Августин Вашингтон, отец Джорджа, принадлежал к джентри, но крупным плантатором не являлся: социальное положение семьи было достаточно высоким, но не блестящим. Вашингтон-старший не оставил следа в политике: хотя ему довелось быть шерифом округа и мировым судьей, он никогда не избирался в палату представителей Виргинии. К моменту своей кончины в 1743 году он владел земельными угодьями в 10 000 акров.

После смерти отца Джордж жил со старшим братом Лоуренсом в родовом поместье Маунт-Вернон; их мать, Мэри Болл Вашингтон, возможно, полагая себя обделенной после смерти мужа, отнюдь не старалась сделать жизнь сыновей безоблачной. Наоборот, она постоянно жаловалась на свою нелегкую судьбу и пренебрежение к ней детей, что вызывало склоки в доме. Джордж не любил мать, но сыновний долг требовал от него почитания и послушания. Ему приходилось учитывать эти требования и выказывать матери если не любовь, то уважение и внимание.

В юности Вашингтон был нескладным увальнем. Любой считал своим долгом осмеять его ручищи, да и не менее крупные ноги служили ему помехой. Он никогда не был душой компании, хотя упорно стремился к этому. Как многие мальчики в то время, он прибегал к помощи книги под названием «Поведение юноши, или Правила хорошего тона при общении между мужчинами»[534]534
  Youth’s Behavior or Decencie in Conversation Amongst Men.


[Закрыть], своего рода кодекса хороших манер, содержащей инструкции по превращению неотесанного мужлана в джентльмена, например:

В присутствии других людей нельзя напевать себе под нос, равно как стучать пальцами по столу или ногами по полу. Не тряси головой, не болтай ногами, не вращай глазами, не поднимай одну бровь выше другой, не криви рот и не плюйся в другого человека, наклоняясь к нему слишком близко, чтобы что-то сказать[535]535
  Вашингтон переписал этот пассаж в немного измененной форме, см.: Ibid. P. 1–3.


[Закрыть].

Из этой книги Джордж вынес нечто большее, чем не плеваться и не скрипеть стулом. Хотя образование его оставляло желать много лучшего, он научился хорошо владеть слогом (письма его отличаются напором и быстротой мысли), а также неплохо разбирался в математике. Благодаря своим способностям в этой науке он выбрал карьеру землемера и в шестнадцать лет уже считался опытным специалистом. Эта профессия, скорее всего, способствовала развитию его любви к земледелию, которой отличалось большинство виргинских плантаторов. Будучи землемером, он понял, что существуют возможности беспрепятственно спекулировать земельными участками, особенно на западе, и, работая там в 1748 году, прибавил к своим землям еще 1500 акров. К 21 году он владел примерно 7000 акров, взял в аренду Маунт-Вернон (который вскоре перешел в его собственность), стал майором ополчения и окружным землемером.

В это время Вашингтон был одержим желанием прославиться в той же мере, как и желанием скупать земельные участки, и вскоре ему представилась такая возможность. В те годы обострилось соперничество между Англией и Францией за западные территории Америки, особенно в районе рукавов реки Огайо. «Компания Огайо», которой владели земельные спекулянты, в 1753 году приняла решение построить на реке форт, прямо в сердце спорных земель, на которые притязала как компания, так и французские власти. Встала задача вытеснить французов. Джордж Вашингтон, чей брат Лоуренс владел долей в «Компании Огайо», был послан губернатором Виргинии с письмом к французам, в котором содержалось требование покинуть Огайо. Вашингтон пересек пустынную местность, вручил письмо, получил вежливый отказ и вернулся в Виргинию, где написал отчет о своей экспедиции, который настолько впечатлил губернатора, что тот приказал отдать его в печать. Это небольшое эссе произвело резонанс даже в Лондоне, где было перепечатано. Будущее Вашингтона заиграло радужными красками.

Справившись с первым заданием, Вашингтон получил в следующем году второе: ему поручили возглавить экспедицию, целью которой было закрепить территорию Огайо за Виргинией. Дело окончилось катастрофой: после кровопролитного боя Вашингтон и его отряд попали в плен к французам, но Вашингтон вел себя достойно, и его репутация не пострадала. Джордж писал своему брату об этой битве: «Я слышал свист пуль, и поверь мне, в этом звуке есть нечто завораживающее» (фраза попала в газеты и добавила славы молодому военному)[536]536
  Цит. по: Morison S. Е. By Land and By Sea: Essays and Addresses. New York, 1954. P. 173. Мое представление о Вашингтоне сложилось в результате чтения его сочинений и двух превосходных биографий: Freeman D. S. GW; Flexner J. Th. George Washington: The Forge of Experience, 1732–1775. Boston, 1965; Idem. George Washington in the American Revolution, 1775–1783. Boston, 1968.


[Закрыть].

Последующие пять лет прошли ни шатко ни валко. Вашингтон принял командование над виргинским ополчением и выполнял задачу по защите фронтира. К сожалению для него, основной театр военных действий находился в другом месте. К тому же командовать ополченцами было практически невозможно: штатские, составлявшие костяк милиции, терпеть не могли какую-либо власть над собой, да и положиться на них в военном отношении также было нельзя. Вашингтон управлялся с ними в меру своих сил и сдержанно негодовал по поводу того, что считал небрежностью со стороны Виргинии и армии Его Величества в Америке. Чувствуя себя забытым и к тому же сталкиваясь с множеством трудностей, он часто жаловался, будучи еще совсем молодым человеком, на бремя, которое ему приходится нести, а заодно и на высокомерие кадровых британских офицеров, причем одновременно он жаждал сделать карьеру в регулярной армии. В эти годы Вашингтон не выглядит располагающим к себе человеком. Он обуреваем жаждой славы и признания, не получает ни того, ни другого, теряет спокойствие духа и способность видеть перспективу – что было бы для него нужнее, чем забота о репутации.

В конце 1758 года Вашингтон вышел в отставку и вернулся в Маунт-Вернон. Вскоре он женился и занялся выращиванием табака. Его женитьба на богатой вдове Марте Кастис не была браком по любви, однако браком по расчету ее также нельзя было назвать. Они выглядели увлеченной друг другом парой, и их совместная жизнь была вполне счастливой.

Пятнадцать лет с 1759 по 1774 год прошли в тишине и спокойствии, но, тем не менее, важны для понимания личности Вашингтона. К моменту женитьбы Вашингтон являлся разочарованным в жизни офицером, амбициозным человеком, щепетильно относящимся к своей чести и репутации, чувствительным к проявлению пренебрежения в свой адрес, эгоистичным и находящимся в поисках себя, словом, его личность все еще нельзя считать зрелой. За эти пятнадцать лет с ним произошла перемена: его воинское честолюбие остыло, внимание переключилось с себя на окружающих – семью, друзей, соседей. Можно сказать, что обидчивость и ранимость уступили место умиротворенности, а эгоизм – широте души. Мы можем только домысливать тот процесс, благодаря которому произошли такие перемены. Нам известно лишь то, что ответственность, которую нес Вашингтон, выросла, и она (это, наверное, более важно) была уже абсолютно иного сорта, выйдя за рамки военных амбиций и стремления к славе. Управление плантацией – ежедневная рутина: к плантатору приходят друзья, просящие совета, денег, в конце концов желающие просто провести время. Таковы будни. В это время политическая активность Вашингтона выходит из коридоров суда (он был мировым судьей) в собрание прихожан округа и, наконец, в палату горожан Виргинии.

Все свои обязанности он выполнял неукоснительно и, насколько нам известно, с достоинством. Он не был властителем дум в палате Виргинии, более того, не был и одним из теневых лидеров, хотя к его мнению по важным вопросам постепенно стали прислушиваться. В эти годы он стал своего рода патрицием; его суждения отличали здравомыслие и взвешенность, а также забота об общественном благе. Эти качества Вашингтона оказались на виду во время второго Континентального конгресса в Филадельфии.

Сейчас, в 1775 году, он находился во главе армии близ Бостона, и его столь долго пестуемое самообладание проходило серьезную проверку на прочность. Ему поручили возглавить войска сомнительных боевых качеств, его поддерживали колонии, не имевшие единого мнения о задачах войны, и сражаться ему придется против мощнейшей державы Европы. В течение последующих восьми военных лет Вашингтон эксплуатировал внутренние ресурсы и характер, которые он так долго формировал в себе. Кроме того, он пришел по меньшей мере к двум глубоким убеждениям. Во-первых, он ощущал себя в этой войне инструментом Провидения. Сам он весьма красноречиво изложил это убеждение в одном из писем (несколько даже скромничая): «Но так как я был призван на свою службу самой судьбой, я надеюсь, что принятие мной командования обернется ко благу»[537]537
  GW Writings. III. P. 294.


[Закрыть]. Второе убеждение состояло в преданности тому, что Вашингтон назвал «славным делом», – защите свобод американцев.

VI

Второго июля, когда Вашингтон прибыл в Кембридж, чтобы принять командование армией, британцы, запертые в Бостоне, все еще зализывали раны после Банкер-Хилла. Несмотря на это, они оставались опасным противником, хорошо вымуштрованным, оснащенным и с большим количеством опытных офицеров. В июле численность «красных мундиров» составляла 5000 человек; когда же Хау, сменивший Гейджа в октябре, эвакуировал Бостон в марте следующего года, число солдат и офицеров увеличилось вдвое[538]538
  Данные на 17 июня 1775 года: Knollenberg В. Bunker Hill Re-viewed // MHS, Procs. 72. 1963. P. 85; данные на март 1776 года: Ward С. I. P. 125.


[Закрыть].

Во многих отношениях британские войска представляли собой типичную европейскую армию XVIII века, обученную вести обычную войну. В этом столетии до Французской революции, серьезно изменившей в том числе и военное дело, ведение войн было уделом монархий, театры военных действий были невелики, а цели войн – ограниченны. Обычно войну вели два класса: аристократия, из которой набирался офицерский корпус, и простой народ – крестьяне, бродяги и всяческие отбросы общества, которых забирали в солдаты. Фридрих Великий, король Пруссии, однажды сказал, что войца безуспешна, если о ней знает большинство, поэтому он, как и все венценосные особы Европы, прилагал усилия, чтобы защитить средний класс, состоятельных торговцев и ремесленников от ужасов кровопролития[539]539
  Palmer R. R. Frederick the Great, Guibert, Bulow: From Dynastic to National War // Makers of Modem Strategy: Military Thought from Machiavelli to Hitler. Princeton, 1943. P 49–74; Dom W. L. Competition for Empire, 1740–1763. New York, 1940 (ch. 3).


[Закрыть].

Армию, состоявшую из городских низов, было трудно набрать, трудно обучить и дорого содержать. Также такие армии были, естественным образом, невелики. «Естественным образом» – то есть из-за больших расходов на них и из-за самого характера монархий, испытывавших хронический дефицит средств и невозможность поставить под ружье неравнодушных людей, согласных сражаться за их идеалы добровольно. Таким образом, войны велись исключительно ради целей правящих династий и не являлись войнами национальными, что стало правилом в XIX столетии. Монархи XVIII века боялись вооруженного народа, и не без оснований – Французская революция наглядно показала обоснованность этого страха.

Сам состав армии требовал хорошей муштровки и жесткой дисциплины. Бродяги, невежественные крестьяне, а во многих случаях и иностранцы, которых призывали силой или вербовали за деньги, не имели никаких моральных обязательств перед правителями или уважения к нации, которой в современном смысле даже не существовало. У аристократии, однако, такие чувства были, поэтому офицерство муштровало и дисциплинировало рядовых. Фридрих Великий, стоявший у истоков учреждения и дальнейшей разработки тогдашней военной доктрины, призывал не полагаться ни на кого, кроме дворян. Он с презрением относился к офицерам-буржуа, считая, что у тех нет иного мотива сражаться, кроме как набить свой кошелек. Однако ни Фридрих, ни какой-либо иной правитель XVIII века не мог избежать зависимости от иностранных наемников.

Вербовщики отлавливали разного рода маргиналов, официальные лица нанимали «легионеров», а офицеры-аристократы причесывали всех под одну гребенку, внедряя жесточайшую подчас дисциплину. Несмотря на все меры, дезертирство цвело пышным цветом. Один французский путешественник отмечал, что основной обязанностью урожденных пруссаков в армии Пруссии было удерживать иностранцев от побегов.

Неудивительно, что имея армию, практически полностью состоявшую из представителей низов, с трудом обучаемых и неспособных проникнуться понятием чести, а кроме всего этого обходившихся казне очень дорого, командиры расценивали ведение боевых действий как искусство сохранения армии не в меньшей степени, чем искусство побеждать. Их озабоченность набором и обучением солдат вынуждала пускать тех в бой лишь тогда, когда боя избежать было невозможно. Военные операции, как правило, осуществлялись в хорошую погоду, а зимние кампании были редкостью. Зимние квартиры подбирались тщательно, чтобы обеспечить достаточно комфортное пребывание, возможности пополнения живой силой и снабжения. А в хорошую погоду победа в сражении не получала развития из-за опасности поражения или непомерных потерь. Командующие неохотно искали поводы к битве; один немецкий офицер весьма выразительно назвал сражение последним выходом для отчаявшегося человека. Концепция тотальной войны и ее естественного итога – тотальной победы – появится только в будущем.

В основе ведения кампании лежала тактика. Искусство тактики состояло в маневрировании до тех пор, пока вступление в битву не будет сопряжено с наименьшими потерями. Такие маневры иногда обесценивали итоги сражения: поражение с меньшими потерями смотрелось выгоднее победы с потерями большими. Французский военачальник маршал Сакс на полном серьезе утверждал, что умение маршировать является искусством более важным, чем умелое обращение с оружием и знание его особенностей, включая умение стрелять. В этом лежат истоки необыкновенной энергии офицеров, направленной на строевую подготовку, шагистику и репетицию сложных парадных фигур, которые должны были исполняться безукоризненно. За шагистикой следили особенно пристально: все интервалы между солдатами были четко определены и войска муштровались до тех пор, пока не выполняли все движения автоматически, как части машины, послушные лишь окрикам офицеров. Несколько поколений военачальников стремились создать совершенно бездушные армии, солдаты которых были бы простыми винтиками, двигающимися строго по приказу. Строевому шагу уделялось даже большее внимание, чем дисциплине: шагистика учила маршировать на плацу, а солдаты потом повторяли эти движения на поле боя, и это делалось не только ради «шоу», в чем убедились многочисленные американские наблюдатели в ходе Войны за независимость.

Определенный темп марширующих войск был необходим для того, чтобы держать ровный строй. Офицеры Фридриха Великого настаивали, чтобы их солдаты держали «прусский шаг», то есть тянули носок, не сгибая ноги в коленях. Британцы предпочитали высоко поднимать колени и ставить ногу на землю всей тяжестью. Маршировали обычно в колоннах, причем место солдата в колонне соответствовало месту в огневой шеренге. В английской армии, как и в ее континентальных двойниках, пехота разворачивалась в три шеренги: первый ряд пехотинцев вставал на левое колено, причем их правая нога оказывалась рядом с левой их товарищей из второго ряда, а правая нога последних – рядом с левой солдат из третьего ряда. Такое построение называлось у британцев «замком», и название это очень точно определяло его цель: крепко удерживать в строю множество людей, обеспечивая концентрированный и контролируемый огонь из ружей. В таком строю, как и в большинстве других, огонь велся залпами по приказу офицеров[540]540
  Bland H. An Abstract of Military Discipline… Boston, 1747; The Manual Exercise, As Ordered by His Majesty in 1764. Boston, 1774.


[Закрыть].

Ружейный залп, в свою очередь, венчал собой очередной ряд мудреных операций, каждая из которых начиналась и завершалась по приказу. Стандартное руководство для британских пехотинцев, «Инструкция по воинской дисциплине» Хамфри Бленда, требовало отдавать семнадцать различных команд солдату, заряжающему ружье[541]541
  Ch. 1.


[Закрыть]. Выстрелить же пехотинец не мог, не дождавшись шести других команд (не считая седьмой команды «внимание!», начинавшей этот процесс). Такой подробный набор приказов кажется абсурдным, и именно так склонны его оценивать современные историки, однако в реальности он прекрасно соответствовал стремлению рационально контролировать такой иррациональный процесс, как ведение военных действий. Если бы солдатам разрешили перезаряжать ружья кто во что горазд, они могли мешать друг другу, так как «Бурая Бесс», как в просторечии называли ружье образца 1722 года, была длинной, тяжелой, с ней было трудно управляться и еще труднее заряжать. Было бы гораздо труднее управлять беспорядочным огнем, осуществляемым без команды офицеров, так что самодеятельность не поощрялась, а залповый огонь всей шеренги был значительно более смертоносным.