Текст книги "Славное дело. Американская революция 1763-1789"

Автор книги: Роберт Миддлкауф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 58 страниц)

Явственность угрозы свободе, как она описывалась в «Бостонском памфлете», заостряла внимание на ценности прав колоний. В перечислении этих прав не было ничего нового, но они формулировались с необычайной ясностью. В памфлете утверждалось, что колонисты являются британскими подданными и обладают всеми правами таковых. Эти права основывались на природе и разуме и являлись «абсолютными»: они не подлежали отчуждению, и никакая власть не могла на законных основаниях отобрать их у народа, также как и народ не мог от них отказаться в пользу правительства или кого-либо еще[406]406
  Ibid. P. 9–10.


[Закрыть].

Заявление Бостона о правах и требованиях, казалось, взывало к поддержке со стороны других городов колонии, хотя бостонский комитет открыто не просил, чтобы другие общины формировали свои корреспондентские комитеты и присоединялись к борьбе за исправление несправедливости. Ему и не требовалось просить об этом. Когда 1772 год подошел к концу, новости об этом почине распространились весьма широко. Свою роль сыграла Boston Gazette, да и путешественники рассказывали людям, что произошло там в ноябре. Сам комитет напечатал шестьсот экземпляров брошюры, которые к весне 1773 года достигли самых дальних уголков колонии. Реакция на них говорит о том, что проблемы Бостона были хорошо знакомы большинству городов Массачусетса. К апрелю 1773 года почти половина городов и округов колонии пошли на те или иные меры, образовав свои корреспондентские комитеты, приняв резолюции, вторившие бостонским предупреждениям о зловещем заговоре против их свобод, и поручив своим представителям изучить вопрос о судейских жалованьях[407]407
  Brown R. D. Revolutionary Politics in Massachusetts: The Boston Committee of Correspondence and the Towns, 1772–1774. Cambridge, Mass., 1970. P. 92–121.


[Закрыть].

Хотя Томас Хатчинсон, являвшийся одним из тех судей, а также губернатором, вряд ли осознавал то, что он помог появлению этих недовольных заявлений. Например, в январе 1773 года он выступил с речью перед легислатурой, отвечая бостонскому корреспондентскому комитету. По большей части тон Хатчинсона был сдержанным. Кроме того, ему удалось совершенно ясно донести свое понимание статуса колоний в империи. Эта ясность раззадорила оппозицию. В своей речи он осуждал использование корреспондентских комитетов и притязания на абсолютные права. Хатчинсон говорил, что колонистам не нужны такие комитеты. Что же до их прав, то они проистекали из хартии, дарованной им монархом. С самого начала их правительство ограничивалось условием подчинения парламенту. Они пользовались некоторыми правами англичан, но не всеми: не могли отправлять своих представителей в парламент, потому что оказались далеко от Англии. Их собственная законодательная власть имела определенные полномочия, однако не могла принимать законы, конфликтующие с парламентскими. Таким образом, хартия, традиция и география ограничивали права колоний; эти ограничения все признавали, и лишь недавно их начали оспаривать люди, выдвигавшие удивительные требования. Эти люди ошибались, считал Хатчинсон, и чтобы сделать их заблуждение очевидным, он подвел в своей речи решительный итог: «Я не знаю такой черты, которую можно было бы провести между верховной властью парламента и полной независимостью колоний»[408]408
  Hut. no; Ibid. P. 80.


[Закрыть].

Хатчинсон сильно просчитался. Многие в колониях занимали жесткую конституционную позицию против парламента, с 1765 года неоднократно заявляли ее, а теперь это повторяли Сэмюэль Адамс, корреспондентский комитет и города провинции. Хатчинсон не только не подавил общественное противодействие, а укрепил его.

Сэм Адамс и бостонский комитет прилагали все усилия к тому, чтобы воспрявшая оппозиция не сбилась с пути. В июне они разыграли свой главный козырь за долгие годы, опубликовав письма Томаса Хатчинсона, Эндрю Оливера и ряда других Томасу Уотли – секретарю казначейства и члену парламента, ответственному за составление билля о гербовом сборе. Бенджамин Франклин отправил эти письма Томасу Кушингу шестью месяцами ранее с условием, что они должны оставаться в секрете. Как они попали в руки Франклина, не совсем понятно, и Кушингу не было до этого дела. Он и Адамс вскоре решили, что письма следует обнародовать, чтобы о предательстве Хатчинсона и его друзей стало известно всем[409]409
  Письма, изданные под заголовком The Representation of Governor Hutchinson and Others (Boston, 1773), были перепечатаны с примечаниями в: BF Papers. XX. P. 539–580.


[Закрыть].

Эти письма, написанные в 1767, 1768 и 1769 годах, показывали, насколько их авторы были разочарованы народным сопротивлением мерам и политике британского правительства. В них мало что могло удивить жителей Массачусетса; сенсационными их делало время разоблачения и обнаружение того факта (теперь сделавшегося совершенно очевидным), что агенты монарха в Америке были очень далеки от народа. И эти агенты, главными из которых были Томас Хатчинсон и Эндрю Оливер, сами признавались в поддержке заговора, заговора, упоминавшегося так часто, что он уже перестал кого-либо шокировать и тем более пугать. Направленные Уотли предложения Хатчинсона о сокращении английских свобод, которые он делал якобы «для блага колонии», потрясли всех. Его покровительственный тон (он часто называл несогласных с ним невеждами или безумцами) превращал эти заявления, которые он повторял и на публике, в предательство Массачусетса. Вот пассаж из его письма, ставший скандально известным сразу после публикации:

Я не могу размышлять о мерах, необходимых для мира и порядка в колониях, без боли. Требуется сокращение так называемых английских свобод. Меня утешает только мысль о том, что переход от первобытного состояния к состоянию идеального управления невозможен без значительного ограничения естественных свобод. Я сомневаюсь, реально ли защитить систему управления, в которой колония, расположенная за 3000 миль от метрополии, будет пользоваться всеми свободами последней. Я уверен, что никто прежде не видел ничего подобного. Когда я говорю об ограничении свободы, то желаю колонии только добра, ведь в противном случае возможен разрыв связи с метрополией, который неизбежно приведен к краху колонии[410]410
  BF Papers. XX. P. 550.


[Закрыть].

К моменту публикации писем Хатчинсона его враги успели отточить методы борьбы с покушениями на свободу. Теперь они пошли чуть дальше: палата представителей направила кабинету министров петицию о снятии губернатора, а газеты писали разоблачительные статьи с удвоенным рвением. К концу лета 1773 года даже Томас Хатчинсон, благие намерения которого не смогли оправдать его неудачных средств, признавал, что «политическая пауза», о которой писал Сэмюэль Купер, в Массачусетсе закончилась[411]411
  Отличное обсуждение всей этой ситуации см.: Bailyn В. Ordeal of Hutchinson. P. 223–259.


[Закрыть].

В мае, непосредственно перед публикацией писем, парламент сделал шаг, в результате которого эта пауза неизбежно должна была закончиться во всех тринадцати колониях. Он принял Чайный акт, призванный спасти оказавшуюся в тяжелом финансовом положении Ост-Индскую компанию. Этот акт давал компании монополию на торговлю чаем с колониями и сохранял пошлину на чай в размере трех пенсов. Оба эти положения спровоцировали бурю недовольства, послужив доказательствами, что парламент намерен делать с Америкой все, что ему заблагорассудится. «Пауза» в политике прервалась. Парламент вновь решил настоять на своем верховенстве. Теперь вместо дрейфа у Америки обозначился курс.

11. Резолюция

I

Вообще споры вокруг Чайного акта в 1773–1774 годах представляют собой парадокс на парадоксе. Два предыдущих года американцы импортировали чай (большую часть вполне легально), уплачивая налог в размере три пенса с фунта. Впрочем, контрабанда никуда не делась, и изрядная часть объемов чая нелегально завозилась из Нидерландов, что было сравнимо с «плановым» импортом через британскую таможню. Однако не прошло и года после принятия Чайного акта, как оппозиция ему воспротивилась, что привело к «Бостонскому чаепитию», хотя пошлина оставалась прежней. С этих пор любой поставщик чая объявлялся врагом государства, хотя многие беспрепятственно ввозили чай в течение предшествующих двух лет. Возникает вопрос о причинах столь нервной реакции на произошедшее, о посягательстве на частную собственность, неповиновении парламенту и, в конце концов, о сплачивании американских колоний. Ответ нужно искать главным образом в том, как колонисты интерпретировали Чайный закон. По их мнению, закон не оставлял им выбора, фиксируя неизбежное: очередное требование дополнительных налогов со стороны парламента. Такое требование, по глубокому убеждению колонистов, могло свидетельствовать только об одном: планы англичан поработить Америку никуда не делись. И продолжать выплачивать пошлину после того, как намерения правительства метрополии предстали во всей красе, означало бы помогать угнетателям.

Такая точка зрения возобладала в колониях в конце лета, после принятия закона, так как о действиях (не говоря уже о намерениях) членов парламента в Америке не знали до сентября, пока текст закона не попал в печать. Но и это не уменьшило неразбериху: толкования закона, появившиеся в газетах, подразумевали и даже напрямую утверждали, что отныне чай, ввозимый Ост-Индской компанией, не будет облагаться пошлиной. Сторонники Чайного акта, особенно контрагенты компании, разумеется, не спешили прояснять ситуацию, и еще в ноябре некоторые из них, находясь в Нью-Йорке, уверяли что «ост-индский» чай будет свободен от старых пошлин Тауншенда[412]412
  Labaree B. W. The Boston Tea Party. P. New York, 1964. P. 88–89.


[Закрыть].

Как и раньше, чтобы раскрыть истинные цели британского министерства, «Сыны свободы» прибегли к помощи прессы, однако на этот раз большим влиянием обладали не бостонские «виги», а их коллеги из Филадельфии и Нью-Йорка. Филадельфийцы смягчили тон высказываний оппозиции и перевели дискуссию в русло, знакомое по обсуждению последствий Акта о гербовом сборе и «законов Тауншенда». В 1773 году были, однако, и различия: городские низы обозначили себя как реальную силу гораздо раньше, тотчас же появились и призывы к насилию.

Разумеется, споры вокруг законодательства велись в правовом поле: у парламента не было права облагать колонистов налогами, так как те не были представлены в парламенте, однако все предполагали, что протест колоний зайдет дальше, если парламент не пересмотрит свою позицию. На массовом митинге в Филадельфии, состоявшемся 16 октября, каждый, кто согласился ввозить в колонии чай от Ост-Индской компании, был объявлен «врагом нации». Более того, митингующие учредили специальный комитет, задачей которого было призвать оптовых торговцев чаем покинуть это поприще. Под влиянием Джона Дикинсона, известного своей оппозицией к Ост-Индской компании, большинство ее грузополучателей, богатых торговцев-квакеров, в ноябре согласились с потерей своих доходов. Лишь одна из таких фирм, «Джеймс и Дринкер», попыталась сопротивляться давлению Дикинсона, но к декабрю уступила и она[413]413
  EHD. P. 774; Labaree B. W. The Boston Tea Party. P. P. 97–102.


[Закрыть].

Без сомнения, этих торговцев впечатлили угрозы в адрес любого, кто осмелится импортировать чай. Среди народных комитетов, избранных на массовых митингах или организовавшихся стихийно, выделялся, в частности, «Комитет дегтя и перьев», члены которого обещали применить эту процедуру к любому лоцману, отважившемуся провести судно с грузом чая по фарватеру реки Делавэр в Филадельфию. Когда они узнали имя капитана парусника «Полли», перевозившего чай Ост-Индской компании, то посулили насильно поить его горячим чаем за «пособничество дьяволу». Этого достойным членам комитета показалось мало, и они спросили капитана, некоего Айреса, как тому понравится веревка вокруг шеи и, цитируем, «десять галлонов жидкого дегтя, вылитых аккурат на макушку, а также перья с доброго десятка диких гусей? Не находит ли капитан, что это сделает его внешность импозантнее?» Комитет дал еще такой совет капитану Айресу: «Возвращайтесь туда, откуда вы приплыли, возвращайтесь без промедления и попыток протестовать, ну а прежде всего, капитан Айрес, мы советуем вам вернуться, не будучи вывалянным в гусиных перьях». Этот совет члены комитета изобразили в виде большой афиши и отправили с помощью почтового судна на «Полли», пока корабль еще не достиг побережья Северной Америки. Когда же наконец Айрес с грузом чая подошел к реке Делавэр в конце декабря, «Бостонское чаепитие» было уже свершившимся фактом: губернатор Джон Пенн и таможенные чиновники были запуганы происходящим, а все грузополучатели в одночасье сделались патриотами. Увидев все это, Айрес предпринял единственное верное решение: выбрал якорь и отправился назад в Англию, сохранив, таким образом, свой груз в целости и сохранности[414]414
  EHD. P. 775.


[Закрыть].

В Нью-Йорке дело обстояло примерно таким же образом: «Сыны свободы» активизировались вновь, и всю осень под их контролем проходили массовые собрания, верховодили на которых опять-таки Айзек Сирс, Александр Макдугалл и Джон Лэмб. Хотя получатели грузов в Нью-Йорке последовали примеру своих филадельфийских коллег и оставили это дело, губернатор Уильям Трайон уже в декабре настаивал на том, что когда корабль с чаем подойдет к берегу, груз необходимо доставить на склад в Бэттери – район на южной оконечности Манхэттена. У Трайона были все карты на руках (верные ему члены городского совета), а также серьезный козырь – военный корабль, стоявший на рейде у косы Сэнди-Хук в ожидании чайного судна. Но и в такой ситуации губернатор потерпел неудачу: парусник «Нэнси», везший чай в Нью-Йорк, попал в сильный шторм, сбился с курса и, почти лишившись такелажа, достиг Антигуа лишь в феврале следующего года. Когда судно после ремонта добралось до Нью-Йорка, все точки над i были уже расставлены. Запасшись свежей провизией, «Нэнси» отплыл в Англию, сохранив в трюмах свой груз[415]415
  Labaree B. W. The Boston Tea Party. P. 154–156.


[Закрыть].

Единственным портом, где чай можно было выгрузить на берег, остался Чарлстон в Южной Каролине. Раздоры между мастеровыми, торговцами и плантаторами помешали им договориться о тактике противодействия правительству, и губернатору колонии Уильяму Буллу удалось извлечь из этого выгоду. Большинство торговцев Чарлстона ввозили английский чай и добросовестно платили пошлины; некоторые, однако, занимались контрабандой чая из Голландии. Законопослушные импортеры призывали запретить ввоз любого чая, независимо от страны-поставщика, аргументируя это тем, что от ограничения поставок Ост-Индской компании выиграют лишь контрабандисты. Грузополучатели компании, в общем, не возражали против прекращения бизнеса, но спорщики никак не могли решить, что делать с партией чая, пришедшей в порт Чарлстона 2 декабря 1773 года. Эту проблему губернатор решил двадцать дней спустя, арестовав груз под предлогом неуплаты пошлины. Чай был конфискован и никогда не был пущен в продажу[416]416
  Ibid. P. 248–249; Jensen M. Founding. P. 443–444.


[Закрыть].

Оппозиция Чайному акту в Чарлстоне была независима от волнений в Филадельфии и Нью-Йорке, Бостон же находился существенно ближе к этим городам, и разыгравшееся там действо, безусловно, стало следствием происходивших в них событий. Однако, несмотря даже на пример Филадельфии, протесты против импорта чая в Бостоне поначалу носили довольно вялый характер. Причиной тому было продолжавшееся весь год противостояние с губернатором Томасом Хатчинсоном, вызванное его перепиской с британскими должностными лицами. Адамс и его сторонники также изо всех сил боролись с практикой выплаты жалованья высшим судейским чиновникам британской короной. Чайный закон, конечно же, не избежал обсуждения в Бостоне, так как Boston Evening Post опубликовала выдержки из него еще в конце августа, однако время шло, на дворе уже стоял октябрь, а Адамс все докучал Хатчинсону нападками в газетах, как будто события, происходившие в Бостоне, были важнее того, чем жил окружающий мир. Адамс был оторван от реальности, равно как и местный корреспондентский комитет, который в конце сентября сослался на отказ Ост-Индской компании от «священных узаконенных прав» как на наиболее свежий пример парламентской тирании[417]417
  Цит. по: Jensen М. Founding. P. 448.


[Закрыть].

Только три недели спустя Идс и Гилл очнулись от спячки и начали публиковать в своей Gazette статьи против Чайного акта и местных грузополучателей – жителей Нью-Йорка и Филадельфии это волновало уже давно. Торговцы чаем – достопочтенные Томас и Элиша Хатчинсоны (сыновья губернатора), Ричард Кларк, Эдвард Уинслоу и Бенджамин Фанел – не стали отмалчиваться и отвечали критикам на страницах Boston Evening Post. Так, Ричард Кларк, подписавшийся Z, в номере от конца октября указывал на то, сколь непоследовательны такие протесты после того, как налог исправно выплачивался вот уже два года, а также на то, что никто почему-то не протестует против пошлин на сахар, патоку и вино, «а между тем эти товары составляют % доходов Америки, и эта цифра будет только расти»[418]418
  Boston Evening Post, Oct. 25, 1773; Drake F. S. Tea Leaves. Boston, 1884. P. 281.


[Закрыть].

Не снискав успеха в эпистолярной дуэли, Адамс решил прибегнуть к помощи толпы. Второго ноября появились афиши, в которых объявлялось о митинге на следующий день у Дерева свободы, куда должны были явиться торговцы и торжественно отречься от своего бизнеса. Организатором митинга была «Норт-Эндская группа», иными словами, «Сыны свободы», игравшие также ключевую роль и в бостонском корреспондентском комитете. Грузополучатели не были членами этого комитета и не явились на митинг, после чего лидеры «Норт-Эндской группы» решили нанести им визит лично и, предводительствуемые Уильямом Молино и в сопровождении толпы, нашли последних в помещении склада, принадлежавшего Кларку, где произошла попытка применить силу. Зданию склада был нанесен некоторый ущерб, но жизни людей, находившихся там, ничего не угрожало[419]419
  Labaree B. W. Boston Tea Party. P. 108–109.


[Закрыть].

После этого инцидента Адамс и его единомышленники усилили давление на своих противников: на очередном митинге, прошедшем 5 ноября, была принята резолюция по образцу филадельфийской, в которой содержался призыв к оптовым торговцам. Корреспондентский комитет прибег и к сильным средствам – десять дней спустя было совершено нападение на дом Кларка; однако ничто не могло вынудить грузополучателей оставить свое дело. К концу ноября стороны словно замерли в ожидании: торговцы ожидали груза чая, а также дальнейших инструкций со стороны Ост-Индской компании; Адамс, корреспондентский комитет Бостона и их сторонники из близлежащих городов были полны решимости не допустить разгрузки чайных судов[420]420
  Ibid. P. 112–118.


[Закрыть].

Последний этап противостояния начался 28 ноября после прибытия в порт Бостона «Дартмута», первого из кораблей, везущих чай в Массачусетс. После прохождения таможни судно обязано было выплатить пошлины на груз в течение двадцати дней: в случае неуплаты корабль мог быть арестован, а груз – конфискован и отправлен на склад. Владелец «Дартмута», молодой предприниматель Фрэнсис Ротч, рассчитывал разгрузить судно без всяких проволочек. Помимо чая на борту был и другой груз, а кроме того, Ротч намеревался взять потом на борт и внушительное количество китового жира. Получатели чая хотели выгрузить чай, переместить его к себе на склад и ждать дальнейших шагов руководства Ост-Индской компании. Если бы неразгруженное судно отправили обратно в Англию, они понесли бы убытки, так как, согласно закону, повторный ввоз чая был запрещен. Наконец, губернатор Томас Хатчинсон тоже хотел разгрузки судна хотя бы просто для того, чтобы посрамить своих врагов. Как бы то ни было, закон должен был быть соблюден: раз уж судно оказалось на таможне, пошлины нужно было выплачивать. На данный момент и Хатчинсон, и все остальные могли только ждать, пока 16 декабря не истечет 20-дневный срок[421]421
  Ibid. P. 118–119.


[Закрыть].

Впрочем, это не касалось Адамса и его людей – они были не намерены сидеть сложа руки. В Олд-Саут-Митинг-хаусе 29 и 30 ноября состоялись массовые митинги – ни один из них не был санкционированным, но на каждом присутствовало не меньше 5000 человек, в том числе и из окрестностей Бостона. В ходе этих собраний преобладала простая, но радикальная идея: чай должен вернуться в Англию. Соответствующие резолюции были направлены грузополучателям, которые, однако, подобно другим «врагам народа», укрылись в Касл-Уильяме, укреплении в гавани Бостона. Ободренные поддержкой губернатора, чаеторговцы вновь отказались внять убеждениям, хотя и понимали, что у них нет ни единого шанса на разгрузку судна, так как Адамс и его сторонники вынудили «Дартмут» встать на якорь у причала Гриффин и вдобавок выставили на его борту часового.

Потоптавшись на месте, бостонский корреспондентский комитет воззвал к поддержке всей Новой Англии и получил ее в виде сходных резолюций местных комитетов, после чего эти комитеты встретились друг с другом; к тому времени до срока выплаты пошлин оставалось всего три дня. Остается неясным, когда именно было принято решение уничтожить груз чая, если его не отправят назад. На очередном массовом митинге, состоявшемся 14 декабря, Ротчу настоятельно посоветовали запросить разрешение на обратное путешествие и послали с ним еще десять человек сопровождать его по таможенным инстанциям. На следующий день фискальный чиновник Ричард Харрисон, сын Джозефа Харрисона и одна из жертв инцидента на «Либерти» в 1768 году, отклонил такой запрос, а 16 декабря губернатор Хатчинсон не разрешил судну выйти из порта. Так как корабль не прошел таможенный досмотр, губернатор повторно отказал Ротчу в запросе, но если тот обратился бы за военной защитой, Хатчинсон мог бы попросить о таковой у адмирала Монтегю. Опасаясь за судьбу корабля и груза, Ротч решил не прибегать к услугам адмирала.

Когда Ротч сообщил о тщетности своих попыток собравшимся в Митинг-хаусе, было уже около 18 часов вечера, почти совсем стемнело. Участники митинга понимали, что медлить недопустимо. После того как стало понятно, что Ротч не вернет груз в Англию и может попытаться разгрузить корабль в случае прямого приказа властей, Сэм Адамс заявил: «Что ж, больше ничего нельзя предпринять, чтобы спасти нашу страну». Конечно же, предпринять еще кое-что было можно, и в действительности фраза Адамса служила своего рода сигналом к этим действиям. Его слова потонули в воинственных криках, после чего толпа высыпала на улицу и устремилась вдоль набережной к причалу Гриффин, на рейде которого стояли «Дартмут», «Элинор» и «Бивер»: последние два корабля прибыли совсем недавно, и так же, как и «Дартмут», с грузом чая. Около 50 человек, «одетых, как индейцы», с разрисованными лицами и закутанные в одеяла, отделились от толпы и принялись «заваривать чай» в бостонской гавани. «Индейцы» работали сноровисто, выволакивая ящики с чаем из трюмов на палубу, разламывая их и вываливая содержимое за борт. Вскоре по всей поверхности воды плавал чай, а к утру «чайное пятно» достигло Дорчестер-Нек – косы в южной части Бостона. Сами корабли при этом не пострадали. Неделю спустя в одной из газет проскочило сообщение, что был сорван навесной замок, принадлежавший капитану, но, по-видимому, это произошло по ошибке, так как вскоре ему прислали другой замок. Всего было уничтожено 90 000 фунтов чая Ост-Индской компании, оцененных в 10 000 фунтов стерлингов – небольшая цена за свободу, как сказали бы те, кто участвовал в «Бостонском чаепитии»[422]422
  Мой рассказ о «Бостонском чаепитии» опирается на: Labaree В. W. Boston Tea Party (ch. 7).


[Закрыть].

Имена этих «индейцев» узнать теперь невозможно. В толпе могли быть как представители самых широких слоев населения Бостона, так и фермеры из близлежащих поселков. Сопротивление Чайному акту оказало большее влияние на народ, чем запрет на ввоз чая. Именно купцы занимали ключевые позиции в движении против импорта чая, хотя властителями умов были юристы и иные профессиональные ораторы. Уничтожение собственности ставило представителей всех этих корпораций в нелегкое положение, но зато они видели всю полноту картины. Именно их назвал «отребьем» министр по делам американских колоний граф Дартмут, который, находясь в далекой Англии, не мог представить себе настроение этих людей, их страх перед тиранией, приведший здравомыслящих в других случаях граждан к идее бунта[423]423
  В письме к Мерси Уоррен Абигейль Адамс называет чай «сорняком рабства»: MHS, Colls. 72–73. Boston, 1917–1925. I. P. 19. Сэмюэль Адамс сообщает, что большинство бостонцев радовалось «чаепитию»: Ibid. P. 20. Адамс в этом прав.


[Закрыть].

II

Официальное сообщение о «Бостонском чаепитии», отправленное губернатором Хатчинсоном, достигло Лондона 27 января 1774 года. К тому времени новость запаздывала еще по меньшей мере на неделю, так как почтовое судно прибыло к берегам Англии еще 19 января, а 25-го судно «Полли» с грузом чая для Филадельфии вошло в нью-йоркское предместье Грейвз-Энд. Вскоре правительственные чиновники начали допрос свидетелей, среди которых был и владелец «Дартмута» Фрэнсис Ротч[424]424
  Jensen М. Founding. P. 453–54; Labaree В. W. Boston Tea Party. P. 173–74.


[Закрыть].

По мере того, как поступала информация о сопротивлении Чайному акту, в английском обществе крепло убеждение, что в колониях необходимо навести порядок – в противном случае они могли объявить о своей независимости. Расхожим мнением считалось, что если не утвердить верховенство короны и парламента, то их немудрено утратить, и поэтому (если использовать слог королевских министров того времени) строгий отец должен привести мятежного сына к послушанию или же предоставить его своей судьбе. Подобные мысли высказывались на фоне недавних неблагоприятных событий: публикации в Бостоне писем Хатчинсона Томасу Уэйтли, петиции представителей Массачусетса с требованием отставки Хатчинсона и заместителя губернатора Эндрю Оливера, а также беспорядков, сотрясавших Америку осенью.

Безотчетное чувство ненависти к американским колониям проявилось раньше, чем были предложены какие-то конкретные шаги. Первая вспышка этой ненависти произошла во время заседания судебного комитета Тайного совета два дня спустя после официального сообщения о «Бостонском чаепитии». Поводом послужило рассмотрение петиции Массачусетса об отстранении Хатчинсона и Оливера. В качестве представителя легислатуры Массачусетса в комитет был вызван Бенджамин Франклин. В ходе слушаний он быстро понял, что министерство стремится дискредитировать его и освободиться от фрустрации, вызванной отказом американских колоний признавать его власть. Эту работу министерство поручило генеральному солиситору Александру Уэддерберну, человеку, умевшему составлять обвинения и не слишком щепетильному в средствах достижения цели. Больше часа Франклин стоял в зале, где находились государственные мужи Британии, и молча выслушивал обвинения Уэддерберна в свой адрес, граничащие с бранью. О петиции Массачусетса было забыто почти сразу: Уэдцерберн поносил Франклина как личность, закосневшую в пороке, то и дело указывая на роль последнего в предании огласке писем Томаса Хатчинсона. Франклин, в своем обычном старомодном длинном парике и костюме из манчестерского узорного бархата, стоически выдержал инвективы генерального солиситора и покинул палату, прекрасно понимая, что покончено далеко не только с петицией[425]425
  Doren С. V. Benjamin Franklin. New York, 1938. P. 468–476.


[Закрыть].

Если Уэддерберну недоставало сдержанности, а министрам, позволившим ему вести себя подобным образом, благоразумия, то британскому правительству, в свою очередь, недостало добросовестного, уважительного и серьезного отношения к жалобам американцев.

Шок и потрясение, которые вызвало «чаепитие» были настолько сильны, что трезвый взгляд на события стал на какое-то время невозможен. Даже преданные друзья колонистов отказывались отнестись с пониманием к инциденту в Бостоне. Рокингем был уверен, что этому поступку нет оправдания, а Четем заявил, что это просто «преступление». После беседы с генералом Гейджем, бывшим в то время в отпуске в метрополии, король склонился к мысли, что для усмирения колоний необходимо использовать военную силу. Лорд Норт высказался в том же духе несколько недель спустя, заявив, что «Англия не вступает в спор о внутренних и внешних налогах, о налогах, взимаемых ради прибылей или ради упорядочения торговли. Англия не вступает в спор о представительстве, законодательстве и налогообложении. Англия вступает в спор о том, будет она или не будет владеть этими территориями»[426]426
  Labaree В. W. Boston Tea Party (ch. 9). Заявление Норта цит. по: Donoughue В. British Politics and the American Revolution: The Path to War, 1773–1775. London, 1964. P. 77.


[Закрыть].

События в Америке не терпели компромисса: в тот самый день, когда судебный комитет устроил обструкцию Франклину, кабинет министров принял решение о приведении колоний к повиновению или же, как представлялось некоторым, о восстановлении влияния парламента в Америке. Кабинет, поддерживавший эти меры, не претерпел больших изменений после того, как Норт сменил Графтона. Первый по-прежнему занимал посты канцлера и первого лорда казначейства, однако его уверенность в своих поступках не была непоколебимой. Норт отлично вел государственный корабль по спокойным водам, однако в бурном море ему не хватало решительности, а кроме того, в нем не было гнева и ярости, необходимых для принятия неотложных мер против американских самоуправцев. В то же время не было у него и воли остудить горячие головы, жаждавшие возмездия, так как Норт свято верил в верховную власть парламента, и эта вера в конце концов его же и разоружила. В 1772 году министром по делам американских колоний стал граф Дартмут, сводный брат Норта. Подобно последнему он придерживался умеренных взглядов в колониальных вопросах, но, так же как и Норт, был убежден в верховенстве парламента и совершенно не собирался ослаблять его власть. Среди членов кабинета выделялись три, говоря современным языком, «ястреба», которые требовали мер, не оставлявших ни малейшего сомнения в истинных намерениях метрополии. Это были граф Саффолк, секретарь Северного департамента, верный сторонник Гренвиля и человек выдающихся способностей, граф Гауэр, председатель Тайного совета, и граф Сандвич, первый лорд адмиралтейства, оба приверженцы Бедфорда. Из двух последних большей харизмой обладал Сандвич – политиком он являлся заурядным, но министром был исключительно толковым. Рокфорд и барон Эпсли не были заметными фигурами в кабинете, но оба поддерживали применение силы в колониях.

При такой расстановке сил решительные меры казались лишь вопросом времени. Прошел, тем не менее, целый месяц, прежде чем бюрократическая машина пришла в движение. В течение этого периода Дартмут рассматривал возможность ограничиться лишь наказанием лидеров мятежа. Сначала он получил определение генерального атторнея Тарлоу и генерального солиситора Уэддерберна о том, что бостонцы совершили акт государственной измены, а затем стал ждать доказательств, которые позволили бы привлечь их к суду. После того как Тарлоу и Уэддерберн целый месяц опрашивали свидетелей и размышляли над собранными материалами, они ответили (к раздражению Дартмута и короля), что доказательная база недостаточно сильна и начать судебное преследование зачинщиков бостонского мятежа невозможно[427]427
  Donoughue В. British Politics. P. 37–63.


[Закрыть]. Пока юристы рассматривали дело со своей точки зрения, кабинет министров решил закрыть порт Бостона для судов, а также перевести правительство колонии в более спокойное место. Хотя судебные инстанции санкционировали закрытие порта исполнительной властью, министры решили, что их прерогатив для такого вмешательства в дела колоний недостаточно и предложили принять решение парламенту. Тот не заставил себя долго ждать: Норт объявил о планах правительства 14 марта, а четыре дня спустя законопроект о бостонском порте уже был представлен в палату общин. В нем предполагалось закрыть гавань Бостона для всех торговых трансатлантических кораблей, за исключением некоторых каботажных судов, да и те могли под строгим контролем перевозить лишь продовольствие и топливо. Порт должен был оставаться закрытым, пока король вновь не откроет его своим указом, а таковое могло случиться только после того, как город возместит Ост-Индской компании весь ущерб, причиненный «Бостонским чаепитием»[428]428
  Labaree В. W. Boston Tea Party. P. 183–84.


[Закрыть].