Текст книги "И приидет всадник…"
Автор книги: Роберт Липаруло
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 36 страниц)
35
Два алюминиевых кейса должны были помочь Олафу позвонить на родину. В правом был шифрующий спутниковый приемопередатчик фирмы «Моторола» с аккумулятором и гарнитурой. В левом – портативный компьютер фирмы «Эппл». Олаф соединил их плоским кабелем и установил на крыше микроавтобуса спутниковую антенну с присоской внизу. Он посмотрел на звезды, которые следили за ним из-за ветвей. Ничто, кажется, не мешало тарелке связаться со спутником, плывшим где-то в вышине, – фальшивой звездой, которая теперь значила для людей больше, чем звезды настоящие. Олафу это казалось символом времени: технология вытеснила небеса. Люди поклонялись тому, что помогало им пользоваться спутниковым телевидением и сотовой связью, вместо того чтобы поклониться богам, даровавшим им жизнь.
Будь его воля, Олаф ограничил бы знакомство с техническими новинками своим микроавтобусом – «фольксвагеном» 1974 года выпуска – да и то лишь для выполнения этого задания. Он был не настолько невежественным, чтобы не понимать преимуществ мгновенной связи, быстрого сбора данных через компьютерную сеть и хранения целой библиотеки на диске размером с печенье. Только Олаф считал, что за технические новшества приходится платить слишком дорого: они убивают знания, получаемые через личный опыт, а не удары пальцами по клавишам, сводят на нет тепло дружеских объятий после долгого странствия, отвергают красоту устных преданий, передаваемых из поколения в поколение. По-настоящему невежественны как раз те, кто не понимает ценности всего того, чем приходится расплачиваться за технический прогресс.
Но когда он ворчал, не желая изучать спутниковую связь и прочую электронику, ему объясняли, что враг слишком силен, а их мало. Так что нужно использовать все доступные средства, которые помогают добиться преимущества.
– Они вырубят тебя скорее, чем ты успеешь пошевелиться, – доказывал человек, явившийся с заданием для Олафа и еще нескольких его соплеменников. Он принес с собой кучу всяких технических приспособлений. Его звали Арджан, это был тощий албанец с пронзительными глазами и выпирающими венами. В виде доказательства он показал им штуковину, похожую на игрушечный пистолет. Арджан сказал, что это – оружие, которое «обездвиживает, не убивая», и называется оно «Тазер».
– Обычно я пользуюсь вот этим, – возразил тогда Олаф, показав свой кулак размером с не самую маленькую дыню. Его товарищи, сидевшие рядом на полу спортзала, одобрительно засмеялись.
– Так что, показать? – спросил, поглядев на него, Арджан.
Олаф, принимая вызов, поднялся на ноги. Остальные зашумели и стали со смехом подначивать их, как мальчишки.
Арджан нажал переключатель, и «Тазер» завыл на высокой ноте, перешедшей в неслышный для человеческого уха писк. Звук был неприятен Олафу, хотя о возможностях приборчика он до тех пор ничего не знал. Он шагнул вперед; Олаф был лишь на несколько сантиметров выше человека, бросившего ему вызов, по если Арджан был хорошо развит физически – и только, то тело Олафа было по-настоящему мощным.
Арджан посмотрел ему в глаза, смерил взглядом.
– «Тазер» сработает даже через твою плотную одежду, – произнес он. – Отойди-ка на пару шагов. Радиус действия – семь метров.
Повернувшись к противнику спиной, Олаф не сделал шаг, а продолжил разворот с нарастающей скоростью. Используя силу инерции для усиления удара, он выбросил вперед руку и дотянулся кулачищем до скулы Арджана. Раздался такой звук, будто один тяжелый камень ударился о другой, и Арджан буквально опрокинулся: голова оказалась ниже ног; тело, повисев долю секунды в таком наклонном положении, с глухим стуком упало на деревянный пол. «Тазер» отлетел в сторону.
– Если у этой штуки такой большой радиус, – с улыбкой обратился к друзьям Олаф, посмотрев на неподвижное тело соперника, – то почему он подпустил меня так близко?
После того случая Арджан оставил попытки повлиять на их образ жизни, ограничившись транспортом и связью.
– Главное – выполни работу с гарантией, – говорил он, сверля взглядом Олафа, когда отправлял его на задание.
Устраиваясь на стульчике, Олаф улыбнулся воспоминаниям. Шифрующий приемопередатчик внешне представлял собой четыре черных ящичка, утыканных электронными гнездами, настроечными шкалами, переключателями и клавишами, а также индикаторными лампочками самых разных цветов. Олаф включил передатчик, настроился на нужную частоту и установленный спутниковый канал, набрал первичный шифровальный код, затем вторичный (они менялись в зависимости от даты) и свой позывной. Затем он нажал кнопку, и все эти данные отправилась на низкоорбитальный спутник, который, в свою очередь, переслал их на следующий, а тот на третий, пока, наконец, они не дошли до спутника, плывущего на высоте 780 километров, задействовав его для передачи последующей информации. На все это ушло около пяти секунд.
– Hvar er salernið? – отчетливо послышалось в наушниках.
Олаф нахмурился – кто только придумал этот пароль: «Где туалет?» Необходимость словесной и голосовой идентификации он понимал, но к чему этот подростковый юмор?
– А тебе зачем? – грубовато ответил он по-исландски.
– Кончай шутить!
– Туалет в Колорадо.
– Боюсь, не успею добраться, – рассмеялся собеседник. – Рад тебя слышать.
– А я рад слышать тебя, Оттар, – улыбнулся Олаф и придвинулся к передатчику. – Ты видел Ингун? Скажи мне, что с ней все в порядке!
– Она меня уже достала. Все рвется с тобой поговорить.
– А как мои сыновья? – спросил Олаф, заулыбавшись еще шире.
– Йон как новорожденный теленок: то маму ему найди, то самого искать надо. А Бьорн постоянно ищет приключений.
Да, это краткая, но точная характеристика его сыновей. Младшего надо отучать от чрезмерной привязанности к матери, а старшему – помочь переплавить бесстрашие и любопытство в подлинное мужество. Олафу до боли хотелось домой, но была в этой боли и сладость жертвы ради победы. Может, такова природа жертвы – ей потребна не только твоя любовь, но ваша общая: тех, кого любишь, и кто любит тебя. Любовь жертвенна по своей природе, и она не бывает неразделенной.
– Олаф… как слышишь?
Олаф встряхнул головой. Его с детства учили воинским искусствам: умению обращаться с оружием, выживать, выходить на цель, отходить. Но почему его так плохо готовили к разлуке с близкими?
– Слушаю, – наконец произнес он.
– Есть вести от Арджана. Тебе дают новое поручение.
Олаф был ошеломлен; Арджан в каком-то смысле рассчитался за тот неожиданный удар. Олафу было поручено убить пятьдесят человек из списка, быстро и без задержек. Отправляя Олафа на задание, Арджан подчеркивал, что его выполнение очень важно для установления нового порядка. Точнее, как представлялось Олафу, для восстановления старого.
– Ничего не понимаю, – сказал он и взял в руки список людей, которых поручено было убить.
– Новое задание первоочередной важности… – донесся до него спокойный голос Оттара. Олаф развернул листок: в нем было вычеркнуто всего шесть имен.
– Это… из-за меня? – Олаф не собирался обсуждать или оспаривать причину, по которой его снимали с задания, но он должен был знать. – Оттар, я что-нибудь сделал не так?
– Нет-нет-нет. Арджан просил тебе передать: «Хорошая работа, отличная. Все прошло по плану».
По плану? Недоумение Олафа только возросло. Он получил список в пятьдесят имен, и сорок четыре еще осталось.
– А как же остальные? Те, кто остался?
– Забудь про них. Так Арджан сказал: «Пусть про них забудет».
Олаф прикоснулся к буквам, составлявшим имя Тревора Уилсона, так, словно прикасался к самому мальчику. «Ты помилован, юный Тревор. Счастливой тебе жизни», – подумал он.
– Не понял, – сказал в ответ Оттар, и Олаф догадался, что произнес эти слова вслух.
– Так, ничего. Какое новое задание?
– Сейчас вышлю.
– Ну высылай. Конец связи.
– Погоди, Олаф. Арджан велел передать, что объектов два и они перемещаются. Сейчас они находятся недалеко от тебя, но если поменяют место, мы тебя известим и приготовим транспорт.
– Понял.
«Транспорт» – это частный реактивный самолет. Шестнадцать дней назад Олаф высадился из одного такого в штате Юта. А как бы он еще смог перемещаться на дальние расстояния с собаками и в таком виде?
– Да пребудут с тобой боги, Олаф!
Олаф поспешно снял с головы наушники, чтобы спастись от скрежета и визга передаваемой информации. На экране компьютера стали возникать две расположенные рядом фотографии: они прорисовывались бегущим лучом слева направо, строками сверху вниз. На левом снимке была женщина. Чем-то она напоминала кошку. Вздернутый нос, зеленые миндалевидные глаза. Вполне привлекательная, хотя это дело вкуса. Олафу нравились более аппетитные – в смысле мясистые. Справа было фото мужчины: темные волосы, задумчивый взгляд, глаза непонятного цвета: зеленовато-коричневые.
Олаф распрямился на своем стульчике. Передача графической информации закончилась, пошла текстовая: имена, особые приметы и прочее. Четвертым разделом шел род занятий – прочтя его, Олаф поднял брови, потом понимающе кивнул.
Род занятий у мужчины и женщины был один и тот же: «Специальный агент Федерального бюро расследований».
Часть вторая
Вирджиния и Нью-Йорк
Ум человеческий так устроен, что гораздо более восприимчив ко лжи, чем к правде.
Эразм Роттердамский
36
Не будь дома миссис Прингл, Брейди прокрался бы к себе домой неслышной тенью.
Эта игра в прятки, начинавшаяся еще до того, как Брейди успевал по возвращении из командировки переступить порог родного дома, вошла у них с сыном в традицию, когда Заку было года четыре. Брейди лишь сообщал время прибытия своего самолета в аэропорт – и очередная игра начиналась. Может быть, Зак прятался сразу же, а может, вычислял, сколько времени потребуется отцу, чтобы добраться до дома, или просто смотрел в окно – этого Брейди не знал. (Однажды он спросил об этом Карен, но та лишь лукаво опустила глаза и ответила: «Не скажу».) Как бы то ни было, к моменту его появления дома сын уже сидел в каком-нибудь укромном месте. Прятаться он был мастер. Он мог залезть в самый неприметный уголок и сидеть там, не шевелясь, пока Брейди его не находил или не сдавался, что тот обычно и делал, если добросовестные поиски в течение примерно сорока пяти минут оказывались безуспешными.
Наградой за победу в прятках для Зака был обед в ресторане по его выбору. Поначалу этим заведением чаще всего оказывался «Макдоналдс», в последнее время – «Олив Гарден». Если же Брейди удавалось отыскать Зака, то они отправлялись играть в минигольф, что нравилось Брейди куда больше, чем Заку. Надо сказать, в последнее время Брейди не часто доводилось поиграть в мини-гольф.
Три года назад Брейди направили в командировку в Лос-Анджелес. Вернувшись, он обыскал весь дом с чердака до подвала. К тому же Карен нарочно поддразнивала его. Брейди потратил на поиски два часа и, наконец, сдался. Тогда жена повела его в подвал и, отодвинув в сторону фальшивую стену, показала маленькую потайную комнату, где сидел сын. Оказалось, их друг Курт Оукли, который давно хотел построить для Зака такое убежище (еще раньше он соорудил тайник для трех своих сыновей, и те были в восторге), узнав об игре, уговорил Карен и во время очередной отлучки Брейди осуществил свой проект.
Брейди возмущался, что все это нечестно, что подвал он изучил недостаточно хорошо, чтобы заметить разницу. Кроме того, вход в комнату был искусно замаскирован: там висел гобелен с изображением гребцов, стояли пустые коробки из-под стирального порошка и бутылки с моющими средствами. Все гениальное просто: коробки и бутылки стояли не на самом полу, а на низко расположенной полке, прикрепленной к отодвигающейся части стены, и отъезжали в сторону вместе с ней. Брейди в конце концов признал свое поражение и сводил всех – включая Курта, его жену Кари и сыновей – в «Красный Лобстер», где подавали просто изысканные кушанья.
С тех пор Зак довольно часто играл или читал в своем убежище, прятался, чтобы разыграть друзей, которые о нем еще не знали, но никогда больше не скрывался там от Брейди. Тем не менее Брейди всякий раз туда заглядывал, потому что знал: стоит хоть однажды пропустить тайник, как сын окажется именно там.
Когда миссис Прингл, которую отец и сын забыли предупредить об игре, впервые увидела Брейди на охотничьей тропе (это случилось примерно через полгода после гибели Карен), он показался ей зловещей тенью, крадущейся вверх по лестнице. Дело было поздно вечером, да и зрение у старушки было уже слабое, но голос оказался сильным. Она завизжала на всю округу и схватилась за сердце. Брейди испугался, что миссис Прингл уйдет в мир иной или, во всяком случае, перестанет приходить к ним в дом. К счастью, она быстро оклемалась, только взяла с Брейди слово, что он будет предупреждать ее о своем появлении.
Так что на сей раз, отперев входную дверь своим ключом и разувшись в коридоре, он первым делом отыскал миссис Прингл – та смотрела телевизор в его кабинете – и откашлялся, чтобы она его заметила. Миссис Прингл слегка вздрогнула, но посмотрела на Брейди с материнской лаской и кивнула.
Через полчаса, когда она уже собиралась уходить, Брейди еще не удалось найти сына.
– Чур-чуры – нет игры! – воззвал он из прихожей и, немного подождав, повторил: – Чур-чуры – нет игры! Зак! Миссис Прингл собирается уходить!
Брейди беспомощно посмотрел на старушку, и та многозначительно указала глазами на что-то за его спиной.
Брейди обернулся: в коридоре, ведущем на кухню, стоял Зак и радостно улыбался.
– Где ты прятался? – спросил отец.
– Не скажу, – ответил сын, точь-в-точь как когда-то его мать.
Брейди раскрыл объятья, и Зак с разбегу бросился в них.
– Думаю, сегодня я поем макароны с сыром, – сообщил отцу Зак.
– В «Олив Гарден»?
– Конечно!
* * *
Попрощавшись с миссис Прингл, отец с сыном не поехали сразу угождать аппетиту Зака, а решили заехать на кладбище Маунт-Оливет – проведать жену и мать. Могила Карен на вершине холма была идеальным местом упокоения, какое представляется большинству людей, хотя это самое большинство и вынуждено в конце концов довольствоваться небольшим клочком земли в монолите размером в футбольное поле, рассчитанном на тысячу могил. Жизнь Карен была застрахована на небольшую сумму. Большая часть страховки ушла на покупку двух смежных участков на необустроенной части кладбища, рядом со столетним дубом, который дирекция обязалась сохранить в неприкосновенности. За участок Брейди выписал чек в 60 тысяч долларов – в два раза больше, чем стоили другие.
Каждый раз, посещая могилу, Брейди убеждался, что деньги потрачены не зря: подальше от прочих скорбящих, от тесного безликого строя могил в старых и более современных «общинах» – так директор кладбища называл разные части своего некрополя. Складывалось впечатление, будто он возводит новые кварталы для растущих семейств – в каком-то смысле так оно и было. Здесь, под дубом, Зак мог без помех повидаться с матерью: поговорить, попеть, поплакать и просто полежать на ее могиле. Как правило, он все это и проделывал. Когда Брейди приезжал сюда один, он тоже так себя вел.
Теперь Зак сидел перед памятником из розового мрамора – большой прямоугольной плиты, протянувшейся на оба участка. С левой стороны, где лежала Карен, из плиты выступало сердце. С правой, где предстояло когда-то упокоиться Брейди, располагалась большая цветочная ваза в римском стиле. Брейди казалось, что Карен понравился бы такой памятник.
Зак водил рукой по буквам надписи:
ЛЮБИМОЙ СУПРУГЕ И МАТЕРИ,
ДОЧЕРИ И СЕСТРЕ
КАРЕН ЭНН МУР
Дальше шли даты рождения и смерти. Брейди и Зак оба старались не смотреть на них. Была какая-то безысходность и беспощадность в столь кратком отрезке, обозначенном ими. Даты напоминали им о том, что река времени относит их все дальше от родной женщины, и ее образ становится все меньше, как бы ни старались они удержать ее в поле зрения. Еще ниже шла любимая строка Карен из Библии:
Радуйтесь всегда в Господе; и еще говорю: радуйтесь.
Филиппийцам, 4:4
– Странные слова для могильного камня, – заметил Брейди, когда Карен как-то раз сказала ему, что выбрала бы именно эти слова для своей эпитафии.
– Ничуть не странные! Господь очень добр, и когда я в конце концов встречу его, я, конечно, возрадуюсь. Надеюсь, ты тоже.
– Когда я к Нему отправлюсь или когда ты?
– В обоих случаях, но вообще-то я имела в виду свой уход.
– Не надейся, радоваться я не буду, разве только в том случае, если уйду первым.
– Подумай только, как Бог хочет, чтобы мы радовались. Эта мысль специально повторяется: «И еще говорю…»
– А можно поговорить о чем-нибудь другом?
Заказать мастеру выгравировать именно эти слова на могильном камне было невыносимо тяжело. Тогда, как и теперь, радости он не испытывал.
Стоя шагах в десяти позади Зака, Брейди слышал, как тот тихо рассказывает матери о школе, о недавно прочитанной интересной книжке, о мальчишке из футбольной секции, который приставал к нему, а он сумел дать отпор. Брейди знал, что Карен сейчас обняла бы сына, провела пальцами по его волосам и сказала: «Как интересно!» или: «Я тобой горжусь!». Впрочем, кто знает – может, она прямо сейчас делает это.
Брейди положил руки на пояс и случайно дотронулся до своего сотового телефона. Он и забыл про него… Отцепив телефон, Брейди переключил его на виброзвонок. Ничто так не нарушает душевный покой, как звонок сотового.
Он дал сыну побыть с матерью наедине еще несколько минут, потом сел рядом. Зак дотронулся указательным пальцем до первой буквы в слове «ЛЮБИМОЙ». Брейди приложил сверху свой палец. Словно повторяя надпись еще раз, они вместе обвели все буквы в ней вплоть до четверок после «Филиппийцам». Даты жизни они, как всегда, пропустили.
37
Ориентируясь по карте, скачанной с одного из вебсайтов, Алиша подъехала на арендованном «додже» к захламленной автостоянке близ храма Святого Антония Египетского на Тридцать Пятой Авеню. Нью-Йорк она знала не очень хорошо и храмов на своем веку тоже видела не слишком много, поэтому ожидала увидеть большое, богатое, украшенное барельефами здание с окнами-розетками и тяжелыми резными деревянными дверями, напоминающими корму испанского галеона. Но храму Святого Антония было далеко до собора Святого Патрика. Он оказался типовой каменной церковью; ступени перед фасадом вели к парадным двустворчатым вратам чуть выше обычной входной двери, крышу венчала невысокая звонница со шпилем. Узкие окна в боковых стенах были забраны цветным стеклом.
Метрах в пятнадцати западнее церкви стояло двухэтажное кирпичное здание с запыленными окнами и без парадного входа. Между домом и церковью с небольшим отступом в глубину двора проходила высокая стена, имитировавшая каменную церковную, но явно более поздней постройки. Промежуток от тротуара до стены был покрыт пожухлой травой. От ступеней парадного входа к калитке, расположенной посередине между храмом и кирпичным домом, по дуге шла дорожка, вымощенная плитками. Алиша шагнула за калитку – и сразу очутилась в каком-то другом мире.
Двор, в который она попала, вполне мог служить декорацией для съемок фильма про вампиров, вроде тех, что снимали в семидесятых на киностудии «Хаммер филмз»: низкое хмурое небо, зловещий лес, вой каких-то тварей в отдалении. По всему двору, словно пытаясь кого-то поймать, распростерли голые ветви ивы. Сумерки сгустились, воздух стал на несколько градусов холоднее. На садовом столике и стоявших вокруг него трех металлических стульях лежал толстый слой грязи и опавших листьев. Алише стало неуютно, и она потерла руками плечи, чтобы согреться. Дворик был с трех сторон огорожен домами, а с четвертой этот кирпичный мешок завершался каменным забором. Вход в двухэтажное здание обнаружился слева от калитки, рядом висела деревянная резная дощечка с надписью: «Священник Данкен МакАфи». Поднявшись на бетонное крыльцо перед дверью, Алиша нажала освещенную кнопку дверного звонка. Где-то далеко в доме раздалась трель, похожая на колокольный звон. Через несколько секунд загорелась лампочка над дверью. Затем открылось смотровое окошко, устроенное в двери на уровне лица. Но за ним было темно, и Алиша ничего не смогла рассмотреть.
– Добрый вечер! – неуверенно поздоровалась она с темной пустотой за дверью.
Где-то в доме хлопнула другая дверь, а за входной стало чуть светлее, и в смотровом окошке высветился кусок прихожей. Алиша заглянула в него – и вдруг прямо перед ней возникло лицо. Ей были видны только широко раскрытые мечущиеся глаза и острый нос.
– В чем дело? – раздраженно спросили у нее.
– Отец МакАфи? – спросила в ответ Алиша.
– Это вы открыли дверку? Она что, не была закрыта на засов? – в свою очередь спросил стоявший за дверью после недолгой паузы.
– Она открылась после того, как я позвонила. Но я никого здесь не видела, – после этих слов лицо исчезло из окошечка, и Алиша поняла, что священник осматривается. Все это начинало ее тревожить. – У вас что-то случилось, святой отец?
Его лицо вновь показалось в окошке:
– Он следит за нами. Уходите.
– Кто следит? Может, вам нужна помощь?
– Конечно нет. Кто вы? Что вам нужно?
Алиша поднесла к его лицу удостоверение:
– Я из ФБР. Специальный агент Алиша Вагнер. Мы с вами вчера говорили по телефону.
– Вы насчет людей, перенесших клиническую смерть? – Его седые брови горестно сжались. – Я же сказал, что ничем не могу вам помочь.
– Вы упоминали о краже – когда это произошло? – спросила Алиша.
– При чем тут кража? Вы хотели что-то узнать о людях, испытавших опыт «жизни после смерти», вы что-то там расследуете…
– Произошедшая у вас кража может быть связана с нашим делом.
– Как связана?
– Можно мне войти?
Священник опять оглянулся. Потом, не говоря ни слова, закрыл смотровое окошко. Последовала долгая томительная пауза. Алиша подумала, что сегодня может уже и не увидеть больше отца МакАфи, и вздохнула. Но он ведь должен понимать, что не сможет прятаться от нее вечно. Днем-то церковь открыта. Она вернется утром и опросит его, хочет он того или нет. Алиша уже начала поворачиваться, чтобы уйти, когда послышался лязг массивного железного засова, и дверь отворилась.
Внешность отца МакАфи удивила Алишу – он был похож на стареющего, но некогда знаменитого киноактера. Живые голубые глаза на загорелом лице, мускулистый подбородок с ямочкой посередине и две глубокие вертикальные складки на щеках. «Вороньи лапки» в уголках глаз говорили об опыте и искушенности. Ему было не меньше шестидесяти, но седина еще не одолела и половины его пышной черной шевелюры. Хотя бакенбарды, окаймлявшие лицо МакАфи, были полностью седыми. Священник был высок ростом – под два метра. В общем, он не был похож на человека, которого легко напугать. МакАфи был одет в черную рубашку с короткими рукавами и широкие черные брюки. Никаких священнических атрибутов у него не было.
МакАфи шагнул в сторону, пропуская Алишу.
– Спасибо, – сказала она и прошла в коридор, освещавшийся только светом, проникавшим через открытую дверь гостиной.
– Уж не знаю, чего вы ждете от этой беседы, – произнес священник, запирая дверь на засов.
– Не могли бы вы для начала сказать…
– Ш-ш-ш! – вдруг зашипел на нее старик и приложил палец к губам. Не говоря ни слова и не делая больше никаких знаков, он направился в освещенную комнату. Алиша проследовала за ним через темную библиотеку еще в один коридор. По пути священник все время осматривался, словно искал потерявшегося ребенка. Наконец он привел ее в кабинет, обставленный мебелью из темного дерева. Пол в кабинете также был из твердой темной древесины. В воздухе пахло свежим дымом благовоний – шелковицы или еще какого-то растения. Этот аромат не мог скрыть другого, неприятного запаха, который к нему примешивался, – но чего именно, Алиша сразу не поняла.
Священник прошел за письменный стол, сел в кресло, обитое красной потрескавшейся кожей, и включил настольную лампу с янтарно-желтым абажуром. На запыленной белой стене за его спиной светлело прямоугольное пятно – очевидно, на этом месте до недавнего времени висела небольшая картина.
Алиша обвела взглядом кабинет. Кроме той, что на столе, комнату освещали две старинные лампы, стоявшие на столиках по обе стороны от красного кожаного дивана. Получалось и светло, и уютно. На стене над диваном висела большая картина, на ней бородатый старец в коричневой мантии и шапочке, воздев посох, отгонял омерзительное чудовище – наполовину дракона, наполовину человека. Над длинной мордой чудища выпирали красные глаза размером с яблоко, с клыков капала слюна, когтистые лапы поднимались перед посохом, словно чувствуя его силу. Несмотря на явное намерение чудовища уничтожить человека, лицо у того было удивительно спокойным и возвышенным.
– Святой Антоний Египетский, – сказал отец МакАфи. – Отшельник. Говорят, на него часто нападали демоны. Но слово Божье низвергало их обратно в ад.
– Какое у него лицо…
– Как будто он не отбивается от монстров, а загорает на пляже. Вера в Господа дарует душевное спокойствие в смутные времена. – Священник произнес это бесстрастно, словно по обязанности.
– Вы, кажется, сами в это не очень верите, – повернулась к нему Алиша.
– Почему, верю. Сомнения меня не тревожат, – ответил МакАфи, разглядывая свои ногти, и добавил: – Но такой степени веры мало кто из нас может достичь.
Во взгляде на картину, которым священник сопроводил свои слова, промелькнуло что-то похожее на обиду.
– Так чем, по-вашему, я мог бы вам помочь? – спросил он чуть погодя.
Алиша присела на широкий подлокотник дивана, достала из кармана блейзера блокнотик с вопросами и ручку.
– Святой отец, по телефону вы сказали, что в вашей квартире около трех недель назад совершена кража, похищены ваши архивы. Вы не помните точной даты, когда это произошло?
– Двадцатого апреля.
– Вы сообщили об этом в полицию?
– Я уже говорил вам, что сообщил. И никто не почесался.
– Куда вы написали заявление?
– В полицейский департамент Нью-Йорка, естественно.
– И они не стали проводить расследование? Не взглянули на следы взлома, не брали анализ…
– Они ничегоне сделали! – резко ответил отец МакАфи, поставил локти на стол и в отчаянии воздел руки. – Что вы за дура, ей-богу!
Алиша посмотрела ему в глаза. Поначалу он прямо сверлил ее взглядом, но она не отводила глаз. Секунд через тридцать мускулы на правой стороне его лица судорожно дернулись: словно какой-то подкожный паразит проскользнул от глаза к краю губы. Алиша вдруг почувствовала, что священник готов расплакаться.
– Простите, – произнес он, закрыв лицо руками. – Раньше я не был таким раздражительным. За все эти недели я проспал от силы пару часов. Я перестал есть. Я… Я…
Алиша отложила на диван ручку и блокнот, подошла к письменному столу и попыталась успокоить его, погладив по голове. Тот вздрогнул, когда ее пальцы коснулись его виска, но не отнял ладони от лица.
– Что случилось, святой отец? – спросила Алиша. – Расскажите мне все не как полицейскому, а как другу. Я умею слушать.
Отец МакАфи отнял от лица руки. Вблизи было видно, как он изможден. Под глазами мешки; кожа свисала складками, как портьеры. На белках глаз вздулись кровеносные сосуды. Кожа на лице была сухой и желтой, как луковая кожура. Священник издал тяжкий вздох и словно даже немного уменьшился при этом.
– Я знаю, кто меня обокрал, – сказал он, покивав головой. – Во всяком случае, кто приказал это сделать.
– Кто-то заказал эту кражу? – Алиша положила руку на его костлявое плечо.
– Ватиканский священник отец Рендалл. Адальберто Рендалл. – В голосе отца МакАфи звучало отвращение, когда он произносил это имя.
– Ничего не понимаю.
– В этом вы не одиноки, – горько рассмеялся МакАфи. – Он приходил ко мне якобы по поручению Секретного архива Ватикана.
– «Секретный» – это что, название?
– Да. «L’Archivio Segreto Vaticano». Секретный он не потому, что о нем никто не знает, а потому что он закрыт для журналистов и широкой публики. В нем можно работать только по специальному разрешению. Секретным является то, что в нем хранится.
– Чего же хотел этот отец Рендалл?
– Он поздравил меня с тем, что собранным мной материалам присвоен статус Magnipensa Scripta Conservanda.Он присваивается только очень важным для католической церкви документам и сочинениям. Посланиям святого Франциска Ассизского, например, «Азбуке веры» и тому подобным вещам. И вот Святой престол решил включить мой архивв перечень драгоценных текстов и взять его на хранение с тем, чтобы крупные богословы могли его изучать. Неладно что-то в Датском королевстве – то есть в Ватикане. Так я и ответил отцу Рендаллу.
– А что представляет собой ваш архив?
– А-ах! – Отец МакАфи встал из-за стола. Когда он распрямил спину и плечи, к нему, во всяком случае, внешне, вернулось достоинство. Священник неторопливо подошел к двери справа от дивана. Открыв ее, он включил там верхний свет. За дверью оказалась комнатка размером с большой чулан, уставленная старыми картотечными шкафами высотой в рост самого священника. МакАфи вытащил один ящичек – в нем было пусто. Он вытащил другой, из другого шкафа и в другом ряду – тоже пусто. Священник беспомощно развел руками.
– Труд всей жизни, – произнес он.
Алиша тоже шагнула к одному из шкафов у другой стены комнатки и вытянула наугад один из ящиков. Там валялся одинокий листик бумаги.
– Что здесь хранилось? – спросила она.
– Вырезки из газет, записи моих бесед с людьми, больничные документы: истории болезни, электрокардиограммы, энцефалограммы, заключения о смерти, а еще – журналы, рисунки, диаграммы, фотографии, черновики рукописей… все.
– Материалы для ваших книг?
– Труд всей жизни, – повторил МакАфи. – Все пропало, все.
– У вас не осталось копий, электронного варианта?
Он грустно засмеялся и покачал головой.
– Я начал эту работу задолго до прихода компьютеров. Я больше доверяю бумаге, ее можно в руках подержать. Люблю разложить бумаги по всему кабинету, даже по полу, и книги всегда писал от руки. Они неплохо продавались, и издатель позволял мне такую вольность. Что касается фотокопий… мне даже в голову не приходило их делать.
Священник посмотрел на шкафы таким страдальческим взглядом, каким престарелый патриарх мог бы смотреть на склеп своего безвременно ушедшего семейства.
– Значит, все украденные материалы относились к опыту людей, переживших клиническую смерть? – поинтересовалась Алиша.
– Да, сорок лет исследований.
– А что из собранных вами материалов не вошло в книги?
– Да много чего. Например, беседы с людьми, которые утверждали, что пережили это состояние, но чей опыт невозможно было подтвердить. Таких было очень много.
