Текст книги "Долгий сон"

Автор книги: Ричард Райт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

XIII

Давно улегся ужас, вызванный в Клинтонвиле зверским убийством Криса, как вдруг природа, одно за другим, обрушила на город бедствия, которые возродили в обитателях Черного пояса ощущение суеверного страха. Началось с засухи: она выжгла поля, запорошила улицы и дома налетом тонкой пыли, потравила зелень до жухлой желтизны, избороздила трещинами глину по берегам реки, выпила пруды и обнажила русла ручьев, затянула город дымной мглой. На смену засухе пришли дожди, небывало обильные, проливные, – размывало дороги, сносило мосты, реки и ручьи вышли из берегов. У многих домов подмыло фундамент.

– Солоно приходится людям, знаю, – важно и не без недовольства говорил Тайри, – зато мне и горюшка мало. Случись пожар или наводнение – все равно мне хоронить. Дела идут вовсю. Вот купил шесть квартир, буду сдавать; «Бьюик» себе новенький приглядел.

Эмма, однако, была настроена иначе. Дожди лили не переставая, и она делилась с сыном соображениями, полными темных намеков.

– Неспроста зарядила непогода, это Господь вещает человекам.

– Насчет чего вещает-то, мам? – весело спрашивал Рыбий Пуп.

– В грехах мы погрязли, вот насчет чего. Остерегает нас.

– Что белые Криса убили? Ты про это?

– Это однасторона, а еще есть другая, – загадочно изрекала она.

Он притворялся, будто поглощен уроками, зная, что оспаривать чудные представления матери бесполезно. Она продолжала стрекотать о своем, и он склонял голову, словно бы вдумываясь в ее нелепые пророчества, а на самом деле размышляя, отчего Господь низвергает потоки воды как на белых людей, так и на черных, если его цель – остеречь одних белых.

– Мы-то ведь, мама, ничего такого не сделали, – напоминал он.

– Господь насылает свой дождь и на праведных, и на неправедных.

– Какой тогда смысл быть праведным, – говорил он и тут же спохватывался.

– Придержи язык, глупая голова, – сердилась она. – Думаешь, учебников начитался, так уж и про Бога можешь рассуждать?

Он отмалчивался, убеждаясь, что мир, каким его видит мать, недоступен его пониманию. (Как-то раз Тайри, заговорив про Эмму, пожаловался: «Хорошая у тебя мать, сынок, но уже годы дают себя знать. Оно так бывает с женщинами. Почему, не известно. Начнет лопотать невесть чего…»)

Рыбий Пуп ревниво оберегал ощущение внутренней независимости, которое волею случая нашло на него в ту ночь, когда убили Криса. Ему и прежде всегда бывало немного не по себе в присутствии матери, и он при первой возможности норовил удрать от нее на улицу: гонял мяч, удил рыбу, охотился, бродил по лесу, а бывало, и околачивался в бильярдных. А уж теперь, в эти дождливые дни, она донимала его особенно.

– Знаю-знаю, – ни с того ни с сего объявила она однажды. – О девочках начал задумываться. Смотри, парень!

В самую точку попала, как будто в мыслях читала у него. Вот свинство! Помечтать и то нельзя, сразу пронюхают.

Его бесило, как мать хозяйничает в доме. Он весь кипел, когда она спрашивала, нравятся ли ему новые тюлевые занавески, которые она повесила на окна; наотрез отказывался отвечать, идет ли ей новое платье; находил сто отговорок, когда она просила отыскать ей в каталоге цветы, которые она собиралась посадить.

– Какая муха тебя укусила, Пуп? – спрашивала она.

– Никакая, – огрызался он. – Что ты ко мне пристаешь?

– Нет, вы послушайте, как он разговаривает! – восклицала мать и многозначительно покачивала головой. – Я всевижу. Ты думаешь – нет, а я вижу!

– В чем же я, по-твоему, виноват?

– Мужчиной становишься – на то Господня воля, но ты берегись!

Он поднял голову от кухонного стола, на котором делал уроки, и с сочувственной усмешкой смерил ее глазами.

– Над Господом, парень, шутки плохи, – выговаривала она.

– Ну что ты, мам, – сказал он, чтоб отвязаться.

– Мать учит его, а он зубы скалит, – не унималась она.

– Мама, чего тебе надо от меня? – разозлился он.

– Чтоб из тебя вышел мужчина, а не нехристь.

Однажды прачка обнаружила в кармане его грязной рубахи окурок, который он там оставил по забывчивости. Когда он вернулся в тот день из школы, мать встретила его в передней.

– Зайди-ка в гостиную, сынок, и сядь, – велела она.

По голосу было ясно, что ему предстоит выволочка. За что бы это? Она привела его в гостиную и встала перед ним, прямая и грозная.

– Значит, курить начал, сын?

Он широко открыл глаза. Неужели она его видела где-нибудь с сигаретой?

– Почему? Нет, – соврал он.

– Будешь стоять тут и врать мне в глаза, бессовестный? – вспыхнула она.

Ее неподдельный гнев озадачил его. Как же она узнала? Уж он ли не старался соблюдать все предосторожности – резинку всегда жевал, чтобы не пахло табаком изо рта…

– Подумаешь, курнулодин разок, – решился он на частичное признание.

– Сын, Богу не угодно, чтоб ты курил, – твердо объявила она.

Он поморгал глазами. Откуда она так хорошо осведомлена о Господних желаниях – можно подумать, у них с Богом только что состоялось совещание.

– Понятно, мам, – пробурчал он, чтобы задобрить ее и уйти от дальнейших назиданий.

– Господь не желает, чтоб ты вдыхал дым себе в легкие.

– Ну да, да. Учительница вон тоже говорит, что это очень вредно для…

– Это не самое страшное, – перебила его мать. – Курить грешно,сынок. Вот слушай. Чтоб видеть,Господь тебе дал глаза. Чтоб есть,дал желудок. Чтоб водупить – горло. Если бы Господу было угодно, чтоб ты курил, он сотворил бы трубу у тебя на голове…

Рыбий Пуп скорчился от смеха, представив себе, как у него из-за уха торчит круглый нарост, и был несказанно поражен, когда материнская ладонь обожгла ему лицо. Он вскочил на ноги, не помня себя от злости, но сдержался.

– Не смей при мне глумиться над Господом! – вознегодовала она.

Впервые за много лет ему закатили пощечину. Он повернулся на каблуках и вышел из комнаты.

– Пуп, вернись сию минуту! – потребовала она.

Он хлопнул парадной дверью, сбежал с крыльца и пошел к воротам.

– Рекс!

Вот оно что. Теперь она кается, теперь его называют «Рекс». Он, не оглядываясь, шагал дальше по влажному асфальту под чахлым от дождей солнцем, вдыхая воздух, похожий на густой пар. Теперь она хочет поговорить с ним, а под конец будет просить прощения, но с него хватит, спасибо. У него тоже есть самолюбие. Он зашагал быстрее, и вскоре ее крикливый голос уже не долетал до него.

«Ни за чтоударила», – мысленно возмущался он.

– Э-эй, Пуп! – разнеслось в душном воздухе.

К нему навстречу шел Зик. Они поравнялись друг с другом и заговорили сдержанно, стесняясь проявления чувств, как слабости, простительной только нюням.

– Дождь-то кончился, – объявил Зик, хоть это и без того было видно.

– Да, брат. Давно пора, – проворчал Рыбий Пуп.

Он знал, что неспроста Зик помянул о погоде, знал, к чему он клонит. В молчании они прошли перекресток.

– Уилсонов ручей вошел в берега, глина – одна красота, – со значением сказал Зик, глядя куда-то в сторону. – Не хочешь нам подсобить в глиняном бою?

Рыбий Пуп стал и рассмеялся, упираясь руками в колени, щурясь на лужи, подсыхающие на мостовой.

– Ох и лют ты на глиняные бои, – поддел он приятеля.

– Хм. – Зик был уязвлен тем, что над ним подтрунивают. – Интересно же, – вступился он за любимую забаву. – И притом…

– …и притом как не польститься, что тебя грязью облепят с ног до головы, – закончил Рыбий Пуп. – Нет, друг. На меня не рассчитывай.

– Грязь недолго смыть водой, – рассудительно заметил Зик. Он поджал губы: – Знаю я… Гнушаешься, так и говорил бы.

– Не валяй дурака. Не в том дело.

– Тогда соглашайся. Убудет тебя, что ли? – уговаривал Зик.

Мать вырвала у него торжественное обещание никогда «ни под каким видомне встревать, если другие ребята затеют кидаться комьями грязи», так что, если ему сейчас согласиться, это ей будет хороший урок за незаслуженную оплеуху. Его давно подмывало принять участие в глиняном бою, но всегда сдерживало опасение нарушить родительский запрет. А что, если взять и нарушить? Выдерут на худой конец, а может быть, отец посчитает такое наказание уже не подходящим для большого парня…

– Понимаешь, нас Тедди вызвал сразиться у Уилсонова ручья, – продолжал Зик, – и у него четверо бойцов. А нас только трое.Мы Тедди говорили, что ты откажешься. Он, правда, сказал, ты просто боишься с ним связываться…

– При чем тут Тедди, – с досадой сказал Рыбий Пуп. – Вовсе я не из-за него, сопляка, не хочу драться.

– Тогда давай, в чем же дело? – настаивал Зик.

Да, пора этого Тедди раз и навсегда поставить на место. Из всех ребят Черного пояса один он до сих пор издевался над его прозвищем. Другие его называли «Рыбий Пуп» без всякой насмешки, не вкладывая в это ни капли пренебрежения или ехидства – называли уважительно, даже любовно, честь по чести. Только Тедди его позорил на все лады: то Рыбий Пуп ему «сардина», то «скумбрия» или «угорь», то «кит», а раз вообще набрался нахальства и нанес ему такую обиду, что Рыбий Пуп даже не нашелся чем ответить, а его дружки пришли в полное восхищение. Тедди сказал: «Знаешь, за что тебя прозвали Рыбий Пуп? То-то, а вот я – знаю. Рыбы, они в воде то же самое, что в воздухе – ястребы, они стервятники, падаль жрут! Пуп у рыбы белый,вот Рыбий Пуп и воображает,будто он белый. Только он снизу беленький, где пуп у рыбы, где не видать. По этой причине Рыбий Пуп и зазнается так, и живет в большом доме, и ходит щеголем. Потому у нас Рыбий Пуп белый, что у него папаша – здоровенный кит и жрет людскую дохлятину».

И он стоял и слушал, а ребята кругом помирали со смеху. Рожу бы тогда расквасить этому Тедди, отвести душу, а он ничего лучшего не придумал, как пригрозить вполголоса:

– Дождешься, я тебе скоро прочищу мозги!

– Видите! – с торжеством завопил Тедди. – Он и отвечает, как белые! Шутокне понимает!

– Кончай лучше цепляться к моему прозвищу! – предостерегающе сказал Рыбий Пуп.

– Брось, Пуп, он просто дразнит тебя, – сказал Зик.

Что ж, пришел день расквитаться с этим остряком за его шуточки…

– Ладно, пошли! – решительно объявил он.

– УРА! ПОВОЮЕМ! – возликовал Зик.

Они дошли до лавки, принадлежащей Зикову отцу; на крылечке, во главе с Тедди и Тони, их поджидали ветераны глиняных сражений, черные воины, которым служили снарядами комья грязи. Противники встретились с достоинством; скрытая вражда понуждала их соблюдать осмотрительность в обращении друг с другом. После обмена ни к чему не обязывающими приветствиями Тедди спросил:

– Ты не против сразиться?

– Можно, – небрежно отозвался Рыбий Пуп.

– Считай, что договорились, – ухмыльнулся Тедди.

– Смотрите только, чтоб никаких камней в глине, – предупредил Тони, – никаких железяк, слышишь?

– Само собой.

– И без шуму, – вставил Сэм. – Чтобы никто не узнал, куда мы идем.

– Вот именно, – сказал Зик, беспокойно скосив глаза на отцовскую лавку.

– Мы тронемся первые, вы после нас, – установил порядок продвижения армий Сэм.

Посвистывая, напустив на себя самый невинный вид, Тони и его войско выступили в поход. Пройдя милю, они остановились, осмотрелись по сторонам. Никого не видно. Они пролезли через ограду из колючей проволоки, вошли в густой лес и по хлюпающей от влаги земле пошли дальше.

– Слушайте, – начал Зик. – Надо придумать план, их иначе не разобьешь. Давайте все насядем на Тедди,поскольку он у них главный. Если ондаст деру, дунут и остальные, поняли?

– Я – за, – сказал Тони.

– Это подходяще, – согласился Сэм.

– А комья давайте лепить поздоровее, – предложил Рыбий Пуп.

Наметив план военных действий, они уже не тревожились за исход операции, считая, что с такой тактикой победа им обеспечена. Зик от избытка чувств затянул песенку:

 
Старый Бак
Был чудак:
Чтоб не тратить деньгу,
Он свистел в кулак…
 

Смех всколыхнул им животы, раздул ноздри, эхом отозвался в окрестных полях.

– Откуда взял песенку? – спросил у Зика Тони.

– Подслушал, как твой папа поет, – с озорством ответил Зик.

 
Адам и Ева
Играли в песок.
Адам сказал:
«Покажи свой мысок», —
 

залился, как заправский тиролец, Сэм.

 
Ева сказала:
«Где же твой стыд,
Видит носок,
А что говорит!..»
 

Рыбий Пуп обнял ствол дерева и взвыл, пустив из угла рта струйку слюны. Зик и Тони, хлопая себя по ляжкам, ржали во все горло.

– Ты где же раздобыл такое, негр? – спросил Зик.

– В Библии вычитал, – сказал Сэм.

– Сэм, – ласково позвал Рыбий Пуп.

– Чего?

– Тебя четвертовать мало.

Теперь мягким баритоном запел Тони:

 
Коль духом окрепнешь, к власам воспари
Ангельским, и со стоном
В молитве колени свои преклони,
Истово бей поклоны…
 

– Во дает!

– Конец света!

– На такой молитве и помереть не жалко, – сказал Зик.

Пересмеиваясь, они прошли полоску вспаханного поля и зашагали по луговой траве, увязая ногами в топкой почве. Высокое солнце то и дело скрывалось за быстрыми облаками, и тогда по сверкающей зелени скользили тени. Голубые и желтые бабочки порхали над кочками. За стеной деревьев попискивали птицы, где-то вдалеке замычала корова.

Рыбий Пуп стал горланить песенку, все подхватили:

 
Жил-был человек
По фамилии Золл,
В хлеву у него
Был привязан козел.
Однажды козел,
А он парень был ловкий,
Три красных рубахи
Сжевал с веревки…
Сказал мистер Золл:
«Ты умрешь, козел!»
И к шпале козла
Привязал он со зла.
«Ту-туу, ту-туу!» —
Загудел паровоз,
Но зря он козлу грозил.
Рубашки выплюнул умный козел
И поезд остановил…
 

Последние ноты замерли в гуще деревьев, воцарилась тишина.

– Люблю, когда поют в лад, – мечтательно заметил Сэм.

– Ага, и я, – отозвался Зик.

– Музыка – это вещь, братцы, – заявил Рыбий Пуп.

– Как черные поют, так больше никто не поет в мире, – похвалился Тони.

На солнце сверкнула желто-бурая полоска воды – они вышли к ручью.

– Вот вам и море-океан, – насмешливо протянул Тони.

– Не океан, не речка даже, но сгодится до времени, – сказал Рыбий Пуп.

По обе стороны ручья ровными простынями ярдов в десять шириной тянулась желто-бурая глина, гладкая, нетронутая.

– Красотища! – сказал, потирая руки, Сэм.

Мальчики кинулись вперед и, запустив поглубже пальцы в податливую гущу, стали пригоршнями черпать клейкую глину и лепить круглые колобки на пробу. Черные руки вмиг покрылись желто-бурой корой.

– Смертельная штука, – оценил Зик, взвешивая на правой ладони плотный тяжелый ком. – Внимание, взрываю атомную бомбу миссисипского производства. – Он отступил, размахнулся и с силой бросил свой снаряд в ствол дерева – шлеп!Грязь фонтаном разлетелась в пронизанном солнцем воздухе. – Молодец! – похвалил себя Зик.

– Водородная, сделано в Диксиленде! – Рыбий Пуп прицелился и запустил увесистым комом глины в соседнее дерево – чмок!Снаряд сплющился в лепешку, растекаясь неровными лучами, во все стороны плеснулись ошметки, заляпав желтым подножную траву. – Точно в яблочко! – оповестил он зрителей.

– Эй, сколько вас там на фунт сушеных! – выкрикнул Тони. Пущенный им комок глины взмыл в воздух, сделал крутой вираж к ручью и, опускаясь все ниже, скользнул над водой и зарылся в грязь на том берегу.

– Теперь я! – Сэм швырнул неряшливо слепленный ком в дерево, до которого было три шага. Плюх!Их обдало дождем брызг, черные лица расчертило желтыми подтеками.

– Это вам от русских угощение! – невнятно крикнул Сэм, отирая со рта глину.

– Ни фига себе! – возмутился Зик, вытирая глаза. – Эдак ты без всякой войны своих же перекалечишь.

– Пристрелка окончена, – объявил Рыбий Пуп. – Подождем неприятеля.

Друзья развалились на траве, заслоняя глаза от слепящего солнца. Прожужжал мимо шмель. Прыгнул и вновь пропал за листом кузнечик. Сэм выдернул из земли травинку и в раздумье принялся жевать.

– Зик, – тихо, просительно позвал он.

– М-м? – промычал Зик.

– Можно тебя спросить, только без смеха?

– Валяй, – прикрыв глаза, разрешил Зик.

– Если бы ты был белый, что ты сделал бы с неграми?

– Во, так я и знал! – возмутился Тони. – Мозги повредил человек на этом деле!

Рыбий Пуп беспокойно пошевелился и ничего не сказал.

– Ты, Сэм, рассуждаешь, как вроде ты ихняя собственность, – недовольно сказал Зик. – Если бы я был белый, я бы тебя спросил, почему ты ко мне лезешь с такими вопросами…

– Но мы живем рядом с ними, – настаивал Сэм. – Без белых шагу не ступишь…

Зик ласково обхватил Сэма за шею.

– Я вас, сукины дети, атомной бомбой шарахнул бы! – пророкотал он, смеясь.

Повскакав с земли, его друзья приветствовали эту мысль взрывом веселья. Только в смеющихся глазах Сэма по-прежнему стояло недоумение.

– А зачем тебе их шарахать? – спросил он. – Негры тебе ничего не сделали.

– Затем, что у них поджилки трясутся, – Зик сплюнул.

– Вот уж нет, – обиженно сказал Тони.

– Ничего подобного, – коротко возразил и Рыбий Пуп, задетый за живое.

– Кто здесь когда-нибудь дрался с белым, поднимите руки, – сказал Зик.

– Так нечестно. С какой нам стати с ними драться? Что они нам сделали…

– В рабство только угнали, а так ничего, – ввернул Сэм.

– Ну, это когда было, – сказал Тони.

– Ненавижу я эти разговоры! – с отвращением сказал Рыбий Пуп. – Обязательно Сэм надумает что-нибудь.

– Я хочу знать, вот и все. Так что ты с нами сделал бы, будь ты на месте белых? – допытывался он.

Рыбий Пуп и Тони невольно посмотрели на Зика. Лицо у него разгладилось, приняло мечтательное выражение. Сэм ждал.

– Если бы я был белый, – нараспев начал Зик, – во-первых, я бы разбогател…

– Это понятно. Завел бы до черта слуг и жил в большом красивом доме, – сказал Тони.

– Значит, так… – У Сэма тоже разыгрывалось воображение. – Сидишь ты в гостиной, кругом понавешаны картинки, книжки стоят…

– Сбоку прижалась хорошенькая блондиночка, жена, – дополнил картину Рыбий Пуп.

– А что, – с улыбкой одобрил Зик. – Ну и сижу… трубочку покуриваю. По радио негры наяривают джаз, на столе – бутылки с виски…

Зик, изображая белого богача:Сэм, говорят, ты хотел меня видеть? Чего тебе, ниггер?

Сэм, с достоинством:Я хотел с вами поговорить насчет того, чтобы с черными поступали по справедливости…

Зик, изумленно:Как ты смеешь со мной так разговаривать, ниггер? Какой тебе еще справедливости? Тебе, по-моему, и так неплохо!

Сэм, запальчиво:Нам бы работу получше, мистер Зик. Нас, черных…

Зик, высокомерно:И охота вам, ниггерам, вечно скулить? Что я тебе, хозяин? Ступай да раздобудь себе работу! Сам для себя придумай работу, черт побери! Мы, белые, себе придумали? Раз просишь справедливости у меня, значит, сам ты раб. Пошел отсюда, ниггер, не надоедай мне. Катись из моего дома, а то пристрелю!..

Сэм, в ярости выхватывает пистолет, стреляет:ПУ! Я сам тебя первый пристрелю! Вот тебе, белая скотина! Получай!

Зик хватается за сердце, заводит глаза и валится на траву.

Зик, хриплым шепотом:Ниггер, ты выстрелил в меня… За что?

Сэм, громко, гневно:За подлость твою, вот за что!

Зик, испуская дух:Ниггер, твоя взяла… Я побежден… Вот – забирай мой дом, жену, богатство…

Давясь от смеха, Рыбий Пуп и Тони глядят, как умирает Зик. Внезапно Тони с улыбкой выходит вперед мелкими шажками и, подбоченясь правой рукой, говорит, подражая женскому голосу.

Тони, жеманно:Сэм, голубчик… Ах, что за мужчина, большой, сильный! Ты застрелил моего мужа… Победителя не судят… Поцелуй меня… Все, чем я владею, – твое!

Сэм, в замешательстве, моргая глазами:Не, я совсем не к тому вел…

Не выдержав роли, приятели гурьбой навалились на Сэма и затормошили его.

– Ну что, выкусил? – кричал Зик. – Я говорю, поджилки трясутся!

– Сэм, ты вроде добивался справедливости, – сказал Рыбий Пуп. – Что же ты не забрал у него жену, дом и деньги? Выходит, Зик прав. Выходит, трясутсяподжилки!

– Черт, да я же не о том! – отбивался Сэм. – Я про то, чтобы у всех были равные возможности…

– Сами мы не знаем, чего хотим, в том-то и вся беда, – сердито сказал Тони. – Одно плохо, что черным страшно до смерти.

– До того страшно, аж даже сказать страшно, страшно, – речитативом подытожил Зик.

– Рассуждаете про черных, все равно как белые рассуждают, – заметил Сэм.

– ЭГЕЙ! – пронеслось над полями.

– Вон они, идут, – сказал Зик. – А ну, приготовься!

По болотистому лугу приближался Тедди со своими черными воинами.

– Кто первый даст тягу, тому еще соску сосать! – с вызовом крикнул Тедди.

– Спорим, сам первый попросишься к маме на ручки! – предсказал Рыбий Пуп.

– Язык у тебя длинный, да руки коротки, – не растерялся Тедди.

К нему подошел Тони, и полководцы стали договариваться о правилах предстоящего сражения.

– Вы переходите на тот берег ручья. – Тони показал рукой, где будет линия фронта. – Мы остаемся на этом.

– Идет, – деловито отозвался Тедди.

– Кто первый крикнет: «Стой!», тот выбывает, —наметил Тони еще одно условие боя.

– Согласен, – одобрил Тедди.

– По местам! К бою готовьсь!»– приказал своему войску Тони.

Тедди подвел своих черных пехотинцев к дереву, упавшему поперек ручья, и они, один за другим, перебежали по ненадежному мостику на ту сторону.

– Скидавай рубашки! – заорал Тони.

– Точно! – подхватил Тедди.

На желто-бурых, залитых солнцем полотнищах глины блеснули восемь черных тел.

– Готовь снаряды! – скомандовал Тони.

– Есть! – подчинился Тедди.

Шестнадцать рук принялись лихорадочно вычерпывать глину и лепить из нее круглые ядра; их относили и складывали за деревьями, которым предназначалась роль бастионов. Трудились молча, тяжело дыша, поминутно вскидывая головы, чтобы удостовериться, что неприятель не нарушает условий глиняного побоища, а кстати прикинуть, много ли у него скопилось боеприпасов.

– Ребята. – Сэм вдруг остановился. – У меня мысль.

– Какая? – спросил Тони.

– Военная хитрость, понятно? Я выбегу вперед, а как они по мне начнут садить, тут вы засечете Тедди и накроете его.

– А что, мысль хорошая, – сказал Рыбий Пуп.

– Верно. – Тони зловеще усмехнулся, довольный. – Я скажу тебе, Сэм, когда выбегать.

– Шабаш, что ли? – крикнул Тедди.

– Шабаш! – Голос Тони разбудил эхо в глуши высокого леса.

Блестящие черные тела проворно попрятались за деревьями. Руки сжимали глиняные ядра, головы осторожно высовывались из-за укрытий, нашаривая глазами мишени. Ни звука, только птичье щебетанье да шорох листвы на ветру. Из вражеского стана на том берегу ручья со свистом вылетел на солнце глиняный снаряд, прошумел в ветвях и – плямп! – разметав по сторонам ошметки, врезался в ствол дуба, за которым притаился Рыбий Пуп. У Пупа рука сама потянулась ответить на огонь, но его остановил яростный шепот Тони:

– Не стрелять, Пуп! Сэм, приготовиться к вылазке, слышишь?

– Есть! – отозвался Сэм.

Новый выстрел – бабах! – и неприятельский снаряд с шумом шмякнулся в дерево прямо над головой Зика и взорвался, обдавая плевками глины соседние деревья. Теперь уже Зик рванулся дать сдачи, но Тони ухватил его за локоть:

– Назад, Зик.

Там и сям падали глиняные ядра, но прямых попаданий так и не было.

– Чего вы ждете, или уже со страху поумирали? – с вызовом крикнул Тедди.

– Не бойсь, когда надо будет, получите, – ответил Тони.

– Пора начинать, они все на виду, – оценил обстановку Зик.

Петляя, пригибаясь, Сэм заюлил по глиняному настилу, на миг замер живой мишенью и отскочил в сторону. Комья глины тучей застлали воздух, и Сэм заплясал, уворачиваясь от них. Из-за ручья взметнулся кровожадный вопль; войско Тедди, блестя на солнце черной кожей, беспорядочно высыпало к самой воде, откуда удобней было целиться в Сэма. Оставив далеко позади свои укрытия, неприятель растянулся по берегу и напропалую садил по Сэму, мелькающему черной тенью среди деревьев. Тедди добежал до бревна, перекинутого через ручей; сзади, не прекращая шквального огня, напирали его пехотинцы.

– В атаку! – зычно скомандовал Тони.

Он и его бойцы выскользнули из-за укрытий, рассыпались по вязкому берегу, и на ту сторону пригоршня за пригоршней полетел град глиняных ядер, предназначенных для одного Тедди. Ж-жах!Ага, попало! Плотный ком расквасился на черном лице полководца, облепил его, как желто-бурая маска из жидкого теста. Руки у Тедди дернулись вверх, точно у куклы, когда ее потянут за веревочку. Он стал как вкопанный, протер залепленные глиной глаза, глянул, повернулся кругом и, подхватив с земли рубашку, бросился наутек под кров деревьев.

– НАША ВЗЯЛА! – радостно завопил Рыбий Пуп.

Похватав рубахи, вражеские бойцы пустились улепетывать вслед за своим предводителем.

– РАЗБИЛИ НАГОЛОВУ! – крикнул Тони.

Упоенный победой, Рыбий Пуп оглянулся, чтобы разделить торжество с приятелями. Почему-то рядом с ним оказался Тони. Зик и Сэм сломя голову тоже удирали в лес. Рыбий Пуп нахмурился и, ничего не понимая, взглянул на Тони. На лице друга был написан ужас.

– Господи помилуй, – простонал Тони, глядя через его плечо.

Рыбий Пуп круто обернулся: к нему, с пистолетами в руках, приближались два белых полицейских.

– Стоять на месте! – приказал один. – Руки вверх!

Первым его побуждением было бежать, но наведенные пистолеты говорили, что это бессмысленно. Затаив дыхание, Рыбий Пуп медленно поднял над головой перепачканные глиной ладони. Тони рядом тоже поднял руки.

– Простите нас, сэр, – всхлипнул он.

Рыбий Пуп оглянулся назад – все, кроме них двоих, успели спастись бегством. Ужас сжал ему глотку. Зачем только его сюда понесло! Не послушался отца с матерью – и вот она, беда…

– Оба – кругом и марш вперед, – отрывисто бросил полицейский.

– Извините, сэр. Нам бы взять рубахи, – шепотом попросил Рыбий Пуп.

– Живо одеться, да гляди, не балуй!

Смаргивая слезы, Рыбий Пуп кое-как натянул рубаху и не успел опомниться, как ему крепко сдавили запястья стальные наручники.

– Сколько вас надо предупреждать, чтобы не шастали по чужим участкам, – сказал тот, что был повыше.

– Но мы же не делали ничего плохого, – жалобно сказал Рыбий Пуп. – Пожалуйста, отпустите нас домой.

– Сейчас заберем в тюрьму, оттуда отправим вас в колонию, – сказал другой, толстый. – А ну, выходи на дорогу.

Словно во сне, спотыкаясь, плача, дрожа всем телом, чувствуя, как стучит в висках, стыдясь, что на лице и руках у него спеклась глина, Рыбий Пуп шагал рядом с Тони по сырой вспаханной земле. Они остановились у полицейской машины с открытой задней дверцей.

– Садись, – приказал полицейский.

Рыбий Пуп залез внутрь и сел, напряженно подавшись всем телом вперед, уставясь в одну точку невидящими глазами. Дверца с треском захлопнулась, он вздохнул и расслабился, откинув голову на спинку сиденья. Удар белой молнии расколол его мир надвое, вырвал его из детства. Эти белые обращались с ним как со взрослым мужчиной, а у него внутри все содрогалось, исходило детскими слезами. Господи, только бы они надо мной ничего не сотворили, беззвучно молился он.

Дорога в город запечатлелась в его смятенном сознании разрозненными подробностями: как у высокого полицейского обнаружилась сзади черная бородавка на загрубелой, веснушчатой шее; как у самых глаз зажужжала назойливая муха и не улетала, сколько он ни отмахивался от нее скованными руками; как у Тони потекло из носу, из широких ноздрей потекла юшка – прямо на верхнюю губу. Через несколько минут полицейская машина свернула к обочине и остановилась у павильона, где торговали прохладительными напитками. Один из полицейских знаком подозвал белую официантку в тесных шортах, бюстгальтере и белом кружевном передничке, который при каждом шаге нескромно всплескивался у нее на бедрах.

– Два раза кока-колы, красавица, только со льдом, и поживей, – распорядился высокий.

– Сию минуту, – заученно пропела девица и отошла развинченной походкой, бросив равнодушный взгляд на заднее сиденье, где неподвижно притихли две тени в наручниках.

Рыбий Пуп смотрел на ее лицо, бело-розовое, красногубое, с небесно-голубыми глазами, и ему вспомнился Крис… Мир, который он видел теперь, был заманчив, но как же он был страшен! Оказаться бы сейчас где угодно, только не здесь, какой угодно видеть мир, только не этот… Господи, укрыться бы в Черном поясе, найти защиту среди своих, увидеть вокруг привычные черные лица. Но, стремясь всей душой в свой утраченный мир, он знал, что в его жизни этот мир лишился прежнего значения и престижа. Подлинным был тот мир, который он видел сейчас, – другой, в котором он родился и жил, был немощной тенью, и Рыбий Пуп уже стыдился его бессилия, стыдился страха, которым он был отравлен, с которым жил, трудился, голодал, сходил в могилу.

С невольным любопытством он опять взглянул на голубоглазую официантку, которая плыла к машине, соблазнительно покачивая бедрами. На изящном подносике у нее в руках стояли две запотевшие бутылки кока-колы; из горлышка каждой торчала прозрачная соломинка. Словно зачарованный смотрел Рыбий Пуп, как она подала бутылки полицейским и, получив деньги, засеменила обратно.

– Сласть бабешка, а, Клем? – сказал толстяк.

– Дешевка, – буркнул длинный.

– Кто их в темноте разбирает, – фыркнул толстяк.

– Что одна, что другая – один черт, – потягивая кока-колу, сказал длинный.

Рыбий Пуп слышал, но не слушал, заглядевшись на девицу. Вдруг он вздрогнул: высокий полицейский обернулся и пристально следил, как он смотрит на официантку.

– Уж не взял ли чего в голову, ниггер? – проскрежетал он.

У Пупа остановилось сердце.

– Что,сэр?

– Любуешься, говорю?

– Нет, сэр, – прошептал Рыбий Пуп.

– Тогда хватит пялить глаза!

– Да, сэр.

В низменном стремлении безоговорочно повиноваться он перевел взгляд на задубелое лицо полицейского, но тут же почувствовал, как его глаза неодолимо тянет назад, в сторону девицы…

– Черт бы тебя побрал, ниггер! Не сметьглазеть на девушку! – рявкнул длинный.

Рыбий Пуп открыл рот, хотел было сказать: «Да, сэр», но пересохший язык не повиновался ему.

– Отвечать, ниггер, когда к тебе обращается белый! – Полицейский вышвырнул в окно пустую бутылку.

У Пупа было такое чувство, как будто его подхватило, понесло, точно обрывок бумаги, и он беспомощно барахтается, кружась на ветру. Руки и ноги его сделались словно чужие, в голове стало легко, завертелось.

– Значит, не желаешь отвечать, да, ниггер? – прорычал долговязый и, распахнув дверцу, выскочил из машины.

Рыбий Пуп, не мигая, глядел, как белый достает из кармана нож, щелчком выпускает наружу длинное сверкающее лезвие и наставляет острием на него.

– Сейчас мы тебя образим, ниггер, навекзакаешься глядеть на белых девушек! – оскалив сжатые зубы, выдавил полицейский и, подойдя к задней дверце, рывком открыл ее. – Сейчас мы тебя, ниггер, будем холостить!

Тяжелая черная завеса выползла и задернула у Пупа перед глазами свет. Он помертвел и потерял сознание. Когда он очнулся, оба полицейских стояли у открытой дверцы и смотрели на него. Из его сжатого горла рвался вопль, губы разомкнулись, но из них не вылетало ни звука.

Он почувствовал, как Тони подталкивает его локтем в бок.

– Пуп, очнись, – умоляюще зашептал он. – К тебе обращаются.

Рыбий Пуп тупо посмотрел на полицейских, потом на Тони. В желудке поднималась тошнота, и он изо всех сил крепился, чтобы снова не потерять сознание.

– Это что же делается на свете! – с веселым изумлением воскликнул длинный. – Ведь ниггер-то, мать честная, в обморокбрякнулся!