Текст книги "Долгий сон"

Автор книги: Ричард Райт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

– Миссис Симз. – Доктор Брус обнял женщину одной рукой. – Боюсь, вы сейчас не узнаете сына…

– Помоги мне, Господи. – Она подалась вперед с закрытыми глазами, набираясь мужества взглянуть.

– Тайри, вы хотите, чтобы и Пуп видел? – спросил доктор Брус.

– Ага, – отрывисто бросил Тайри. – Пусть видит, как это бывает.

– Понимаю вас, – сказал доктор Брус.

Миссис Симз открыла глаза, увидела и с воплем кинулась вперед, накрыв своим телом истерзанное тело сына.

– Крис, сыночек мой родной! Нет, нет, это не ты! Господи! Да какже это! Неправда,нет! Не по справедливости это! – выкрикнула она, припав в беспамятстве к неподвижному телу. Она закрыла глаза и запричитала: – За что же это мне, Господи! Нет, Господь это не могдопустить! Что бы ты ни сделал, мальчик, не мог же Господь желать для тебя такой смерти! Я вынашивала тебя в себе, чувствовала, как ты растешь, я рожала тебя в муках, своею кровью я дала тебе жизнь! А теперь – такое…Нет, Господи Боже мой, нет! Не знаю кто, но должен кто-то ответить мне, почему ты, сыночек, так умер… – Она подняла опухшее мокрое лицо к потолку, где нещадно сверкала голая электрическая лампочка. – Господи, это не ты! Ты не мог!И что-то ты должен сделать, чтоб не случалось такое с детьми черных женщин! Если бы мне опять прожить жизнь, я не рожала бы ребенка! Я вырвала бы плод из своего чрева! Не для того рожают женщины детей на свет, чтобы они вот так помирали! Господи, погаси ты на небе свое солнце! Погаси свои звезды на небе! Не нужны мне больше твои деревья, не нужны твои цветы! Не хочу я, чтобы твой ветерок обдувал меня, если ты позволил, чтобы мой сын так кончил жизнь… Вот я стою пред троном твоим и спрашиваю: скажи, когда я какое сделала зло? В чем мое прегрешение? Если нужно, чтобы мой единственный сын был убит, так ты мне сказал бы, я сама бы его убила. А не эти белые… Боже, мы не боимся умирать. НО НЕ ТАКОЙ ЖЕ СМЕРТЬЮ! Господи, дай мне услышать слово твое. До конца моих дней я буду молить, чтобы ты сказал мне, почему мой сын умер такой смертью…

Доктор Брус повлек плачущую, согбенную горем женщину из комнаты. Джим, гневно сверкая покрасневшими глазами, закрыл за ними дверь. В молчании, таком мучительном, что хотелось закричать, они стояли, угрюмо глядя на тело Криса. Скрипнула дверь, и они очнулись; это вошел доктор Брус.

– Я уложил ее в комнате для провожающих, скоро уснет, – сказал он.

Пупа пробрала дрожь, ему вспоминалась эта комната и как он стоял, перепуганный, в темноте, когда грозный паровоз, пламенея, выталкивая из себя хриплое дыхание, давил колесами черное женское тело, и теперь только он догадался – да, это, наверное, и есть то самое, что делал Крис, когда белые застигли его с белой женщиной. Отрывистый возглас отца прервал цепь сопоставлений, подсказанных памятью.

– Джим, снимай с него одежду!

– Есть, Тайри. – Держа в руках ножницы, долговязый Джим шагнул вперед.

Он ухватил Криса за правое плечо и ловким движением крутнул на себя. Первыми повернулись бесформенная голова и туловище, за ними одеревенело брякнулись ноги и качнулись коротко, как у живого. Рыбий Пуп судорожно напрягся; образ Криса, веселого, быстрого, каким он его знал, никак не связывался у него в сознании с безжизненной, растерзанной грудой, лежащей у него перед глазами, и это было нестерпимо. Он глотнул, провел по губам сухим языком и переступил с ноги на ногу, недоверчиво глядя на покрытое синяками и запекшейся кровью лицо, залитое безжалостным сиянием ничем не защищенной лампочки.

– Вероятно, убили сразу после обеда, – заметил доктор Брус. – Уже наступило трупное окоченение.

Пальцы врача легко обежали подушки распухшей плоти, где прежде были щеки. С изуродованных черт стерто было всякое выражение – белые не только отняли у Криса жизнь, они лишили его человеческого подобия. Рот, обрамленный пеньками выбитых зубов, неровным провалом разверзся меж изодранной тканью, в которой никто не узнал бы губы. Набухшие веки не плотно сомкнулись над глазами, и в щелки едва виднелась радужная оболочка.

– Обширные разрывы ткани, – вполголоса заключил доктор. Он нагнулся над головой Криса, держа в руке крошечный медицинский фонарик. – Правого уха нет. – Доктор Брус спокойно показал на темный сгусток крови сбоку. – Похоже, что срезано, содрано. Может быть, от трения об асфальт. Его, несомненно, привязали к заднему бамперу машины и волокли по улицам. Весьма болезненная процедура… – Он подал знак Джиму. – Разрежьте на нем рубаху, Джим.

– Есть, док.

Джим поддел рубаху концами ножниц в том месте, какое оказалось под рукой, зачикал ими и в два счета освободил от лохмотьев перебитую шею.

– Они же его линчевали, – с негодованием выдохнул Тайри.

– Э, нет, – невозмутимо отвел такое определение доктор Брус. – Линчевать не дозволяется законом. Объявили, что парень пытался оказать сопротивление при аресте, и отрядили на поимку три тысячи человек…

– Это все равно называется линчевать…

– Стоит ли пререкаться о частностях, – сказал доктор Брус. – Парня в любом случае задумано было уничтожить, а уж каким способом – не играет роли. – Он тщательно осмотрел шею убитого, руки, грудь. – Огнестрельных ран не наблюдается, – заметил он. – По-видимому, сочли, что он не достоин пули. – Врач помолчал и прибавил: – Его убивали с особым расчетом, чтобы каждое действие гласило: «Всякий из вас, кто поступит как этот негр, кончит тем же». – Его пальцы ощупали шею убитого. – Шейные позвонки, вероятно, сломаны в двухместах, если не больше… Не берусь утверждать что-либо до вскрытия.

– Ему сразу перебили шею, док?

– Трудно сказать, Тайри. Когда случается нечто подобное, кто тут может знать? Я даже сомневаюсь, чтобы Крис успел понять, что с ним происходит, – столько всего в какие-то считанные мгновения. Может быть, шею сломали в самом начале, и ему не пришлось мучиться, а может быть, под конец, обнаружив, что еще не добили…

– И как же он тогда настрадался, – со вздохом сказал Тайри.

Доктор Брус задумчиво сощурился на электрическую лампочку.

– Тайри, вот уже триста лет, как нас истязают белые, а что с нами происходит при этом, никто так и не знает. Если б они нас истязали с целью провести научный эксперимент, тогда, очевидно, нам стало бы больше известно о реакциях человеческого организма, над которым совершается насилие. Однако белые терзали нас из собственных патологических побуждений. Я, разумеется, не ратую за истязание людей в научных целях. – Доктор невесело усмехнулся. – Но вот вы только что выдвинули предположение о чем-то, что я, как врач, обязан бы точно знать, а я не знаю. Могу лишь догадываться, что, когда вокруг сомкнулись с ревом три тысячи белых и ты знаешь, что смерть неминуема, тебя едва ли станет волновать, что при этом будет немножко больно… Если бы я оказался на месте Криса, я молился бы об одном: чтобы не выказать страха, умереть, как надлежит мужчине. И знаете, что я скажу вам, Тайри, хоть вы и решите, конечно, что я сошел с ума? Самые страшные муки пережил не Крис, а как раз эти белые.Только тот, кому скверно,способен совершить такое убийство…

– С негобы им, интересно, было скверно?

– Не знаю, – признался доктор. – Я не белый. Будь я белый, я посвятил бы жизнь выяснению вопроса: что заставляет мне подобных совершать такие убийства? – Доктор Брус обернулся к Джиму. – Все с него снимите, Джим.

– Есть, док.

Орудуя ножницами, Джим срезал с убитого разодранные в клочья брюки и белье, но, неизвестно почему, проявил деликатность в обращении с ногами: развязал шнурки, снял брюки, потом стянул носки.

– От носа почти ничего не осталось, – отметил доктор Брус. – Затянули на шее петлю, и потому каждый раз, как сворачивали за угол, голову швыряло из стороны в сторону так, что нос просто сцарапало. – Доктор взял двумя пальцами голову Криса и повернул на другую сторону. – Левая щека разбита рукояткой пистолета. – Он приподнял похожие на клешни руки убитого и осмотрел почерневшие запястья. – Руки были связаны, больше того, я допускаю, что его начали избивать уже после того, как связали руки. – Он повернул тело на бок и придержал, показывая рану, сквозь которую, отливая на свету, выступал белесоватый пузырек кишки. – А вот тут я берусь утверждать, что причина – пинок ногой, – доктор Брус говорил бесстрастно, то и дело останавливаясь, – и, по-видимому, уже после того, как Крис умер. Когда смерть наступает от удушья, мышцы живота чаще всего сокращаются, удерживая внутренние органы на месте. В данном случае обычной мускульной реакции, как мы видим, не было. – Доктор Брус нахмурился и продолжал: – Нанесли этот пинок, я сказал бы, скорее всего носком башмака. – Он перекатил труп на спину и осторожно развел бедра. – Половые органы отсутствуют, – сказал он нараспев.

Рыбий Пуп увидел в зияющей дыре между бедрами темный безобразный сгусток запекшейся крови, и от испуга руки у него сами дернулись вниз, загораживая пах.

– Половые органы вырваны, я сказал бы, либо клещами, либо иным инструментом подобного рода, – заключил доктор. – Убить его им было мало. Им еще требовалось его изувечить.Казалось бы, уж здесь-то могли бы его не трогать, хотя бы из брезгливости… Но нет! Отчасти они и убивали-то его как раз для того, чтобы иметь возможность изувечить!И вы не поверите, как много белых женщин с жадностью наблюдали за ними в это время. Пожалуй, из сознания, что им едва ли когда-нибудь еще представится случай увидеть обнаженного негра…

– А на кой черт им приспичило его видеть? – озадаченно спросил Тайри.

– Да уж можете не сомневаться, приспичило. Чтобы так изуродовать человека, надо питать к нему сильнейшее влечение, чуть ли не любовь. Ненавидеть они нас ненавидят, но и любят тоже. Больной, извращенной любовью, но любят…

– Сами вы больной, док! – взорвался Тайри. – Разве так людей любят!

– Безумие, согласен, и все же это правда. Их любовь к нам замешана на страхе. Тайри, я хорошо знал Криса. Он говорил, что с ним заигрывает белая девушка, и я предостерег его. Сказал, чтобы он ее не трогал. Но он не устоял, потому что она была белая, потому что ему это было ново. Прошло два года, и вот она же донесла на него. Зачем? Из чувства вины. Она желала его и в то же время терзалась страхом… Так что, предав его смерти, она как бы разом нашла для себя выход из обоих затруднений. Она насладилась им и поплатилась за это – вернее, поплатился-то он. —У доктора вырвался сухой смешок. – Сегодня, я уверен, она себя чувствует превосходно. – Он сдвинул ноги убитого. – Ну, вот так, – заключил доктор и отступил от стола. – Теперь он ваш.

– Да-а, – затравленно взглянув на убитого, протянул Тайри. – Теперь мой черед.

Рыбий Пуп только сейчас с удивлением заметил, что достоял до самого конца, – его так увлекли речи доктора Бруса, что испытанное вначале потрясение на время забылось.

– Я должен помыться, – сказал врач, оглядывая комнату. – Вы присмотрите за миссис Симз, да, Тайри?

– Как же, как же, – рассеянно пробормотал Тайри. – Обязательно, док.

– Тогда до свидания, – сказал доктор Брус.

– До свидания, док, – откликнулись Тайри, Рыбий Пуп и Джим.

Доктор неслышно прикрыл дверь. Трое оставшихся все стояли, глядя на тело Криса. Тайри внезапным хлопком приложил к глазам ладони.

– Будь оно все проклято, – яростно прошептал он.

– Это случается каждый день, – скучным голосом сказал Джим.

– Ну, не могу я привыкнуть! – крикнул Тайри.

– Да, я знаю, – процедил Джим.

– А следствие заключит: «Убит при попытке оказать сопротивление во время ареста». – Тайри вздохнул. – Ладно, сообщишь в полицию, Джим.

– Будет сделано, – сказал Джим, глядя в пространство.

– Идем, сын, – отец придержал дверь, пропуская его. Рыбий Пуп вышел, и дверь с лязгом захлопнулась.

Вслед за Тайри он двинулся по коридору к конторе. Он устал, ему хотелось домой. Отец подошел к столу, достал из ящика бутылку виски, открыл и, запрокинув голову, поднес к губам.

– Жаль, черт, что недорос ты, сынок, подсобить мне с этой бутылкой, – сказал он. Держа бутылку за горлышко, он опустился в кожаное кресло, откинулся на спинку и закрыл глаза. – Но тебе это зелье не требуется – до поры до времени. Потопай еще по дорожке, а придет срок, сам увидишь, что от него легчает. Когда приходится глядеть, как вот тут, на столе, лежит Крис, тогда от него легчает. – Долгая минута прошла в молчании. – Известно тебе, Пуп, чем я добываю кусок хлеба? – спросил он. И сам ответил: – Я обряжаю для похорон черные сны, вот чем я зарабатываю денежки. – Он посмотрел на сына, потом перевел взгляд на бутылку. – Тебе небось непонятно, о чем я толкую, а? Черный человек, сынок, это сон, мечта, которой никогда не сбыться. Ты мечтай, Пуп. Но гляди только, мечтай с разбором. Про то лишь мечтай, что сбывается… Если же, не приведи Бог, возмечтаешь о несбыточном, то задуши в себе эту мечту. Больно многому никогда не бывать наяву, о чем мечтается черному человеку. Не лезь напролом к своим мечтам, сынок, полезешь – погибнешь, и станет одной убитой черной мечтой больше, вот и все, похоронят еще один черный сон… Пуп, для черного самое главное прожить и не кончить, как кончил Крис. Другие люди живут на земле и даже не помышляют чаще всего про такой конец, им незачем. А наместь зачем. Для других такая смерть – случайность. А у нас эта случайность до того происходит часто, что ее уже не назовешь случайностью. Когда она бывает каждый день, тогда какая уж это, к чертям собачьим, случайность! Это закон, закон жизни. И главное твое занятие в жизни, Пуп, – обойти этот закон. Одним людям надо еще найти для себя занятие. Черный человек со своим занятием рождается на свет. Всем нам, Пуп, рано или поздно приходится умирать. Но только не так.Мне гордость не позволяет так умереть. Я все на свете сделаю, лишь бы не пришлось так умереть. Я раньше сам наложу на себя руки. Сын, я не как проповедник говорю с тобой. Говорю просто как мужчина. Всякий мужчина желает женщин. Но никогда ты не смей желать так сильно, чтоб допустить до такого…Если и есть в жизни святая вера, то, видит Бог, пусть будет у тебя только эта. Если бы, например, со мной так получилось, как с Крисом, я, хоть бы и мертвый, все равно сгорел бы со сраму. Я даже после смерти себе опостылел бы, сынок, если бы так получилось со мной.

Рыбий Пуп не мог выговорить ни слова. Из всего, что переполняло его, из сумятицы ощущений, четким было одно: какая-то небывалая ненависть к отцу, а между тем он чувствовал, что зависит теперь от отца еще больше. Он смотрел на человека, полулежащего в кресле, на черную руку, сжимающую бутылку, и знал, что за этой обманчивой небрежностью таится страх, мечется мысль, ища уловки. До слуха донесся слабый вздох – ах да, это проснулась в комнате для провожающих миссис Симз, и мгновенно догадка подсказала ему, что это о ней, о матери убитого Криса, думает сейчас отец, алчно думает о ее теле. Ее сидит дожидается, сказал он себе подавленно.

В коридоре послышались неуверенные шаги. В комнате появилась миссис Симз, несчастная, заплаканная.

– Мистер Тайри, – шепотом позвала она.

Тайри не шелохнулся, глаза у него были закрыты.

– Спит, да? – спросила она у Пупа.

– Ага, мэм, – соврал он.

Миссис Симз застенчиво протянула руку и тронула Тайри за плечо.

– Мистер Тайри, – робко позвала она.

– А? Чего? – пробурчал Тайри, щурясь и моргая глазами.

– Проводите меня домой, – попросила она. – Мне одной боязно…

– Обязательно, милая, – разом переходя на задушевность, сказал Тайри и встал, держа в руках бутылку. – Не хватало, чтоб еще к вам прицепились эти белые, будь они прокляты… А не хотите, миленькая, выпить глоточек? – Он протянул ей бутылку.

Миссис Симз взяла ее и как в тумане опустилась на стул.

– Единственное мое дитё убили, – жалобно всхлипнула она.

– Вы хлебните – легче станет, – уговаривал Тайри.

Женщина наклонила бутылку к губам. Рыбий Пуп увидел ее крепкую большую грудь, и ему сразу сделалось тоскливо, одиноко.

– Едем, сынок. Завезу тебя, а потом я подброшу домой миссис Симз. Извелась вся, бедная женщина. – Он нагнулся к миссис Симз. – Поехали, милая. Захватите с собой бутылку.

Рыбий Пуп вышел первым и остановился на крыльце, окруженный влажной тьмой. Он заглянул в окно за край занавески: отцовские руки обнимали миссис Симз, и он отвернулся.

– Ненавижу его!Все ненавижу! – выдавил он сквозь сжатые зубы.

Вышел Тайри, держа под руку миссис Симз.

– Сядешь сзади, Пуп, – велел он.

– Хорошо, папа.

С заднего сиденья ему видно было, как отец снял с баранки правую руку и украдкой обнял миссис Симз за плечи. Рыбий Пуп зажмурился. Машина медленно ехала по ночному городу и остановилась наконец перед их домом.

– Беги, сынок. Скажи маме, что я задержусь.

– Ага.

Заурчав, машина тронулась дальше, и его щекам стало мокро и горячо от слез. Он стоял с таким ощущением, будто у его ног раскололась земля, а он едва удержался на самом краю и должен либо перемахнуть через широченный провал и очутиться рядом с отцом, либо остаться на месте. Но отца уже не было.

– Хоть бы они и тебяубили! – со злостью прошипел он. И ужаснулся собственным словам, спохватился: – Ой, нет! – Он старался справиться с нахлынувшими чувствами, превозмогая ощущение вины, глуша в себе ревность. Наконец смятение в нем улеглось, остался лишь порыв – ни от кого не зависеть. Глаза высохли; он был один.

– Ты, сынок? – окликнула его мать. – Слава Богу, вернулся… А где Тайри?

– Задержался, есть работа, – выговорил он деревянными губами.

– Сыночек мой, – всхлипнула мать, обнимая его.

Он отстранился.

– Ты что, дурачок? Дай только поцелую…

– Отстань от меня, – проворчал он.

– Так с матерью не разговаривают, – укоризненно сказала она.

– Я устал. Я спать хочу.

Наступило тяжелое молчание.

– Ну хорошо, – вздохнула она.

Он бежал от нее, не на день, не на два – на все дни своей жизни; раз и навсегда сбросил с себя свивальник детских привязанностей.

Спустя полчаса он лежал в постели с открытыми глазами, ворочался в темноте на подушке, стараясь осмыслить назойливые видения, которые теснились у него в голове. Потом он увидел сон…

…он стоял в спальне родителей и там висели большие белые часы с белым циферблатом и две белые стрелки как две руки раскинулись широко словно предостерегая а циферблат был как лик Господа про которого проповедник Рагланд рассказывал что он тебя ввергнет в адский огонь на веки вечные если будешь дурно вести себя и он подошел на цыпочках к двери проверить не подглядывает ли кто а оттуда к маминому туалетному столику рассматривать флаконы с духами и баночки румян и губную помаду и под скамеечкой на которую садилась мама оказалась какая-то странная штучка он нагнулся да так и есть это рыбий пуп влажный пузырь с острым запахом он неловко засмеялся но вздрогнул от неожиданности потому что часы затикали громко словно кто-то бил в барабан ТИК-ТАК раздались громовые удары часов ДИНЬ-ДИНЬ и он удивился когда понял что часы говорят ОТОЙДИ ОТОЙДИ тут что-то запыхтело как поезд Ч-ЧУХ Ч-ЧУХ и он увидел паровоз с вагончиками вроде того который ему подарили на Рождество паровоз задел рыбий пуп дымовой трубой Ч-ЧУХ Ч-ЧУХ и стал накачивать его паром а рыбий пуп начал раздуваться расти как воздушный шар как живот у миссис Браун когда она ждала ребенка и пожелтел Ч-ЧУХ Ч-ЧУХ а часы говорили ОТОЙДИ ОТОЙДИ и пузырь уже до того раздуло что пришлось попятиться и уступить ему место но рыбий пуп все равно разрастался заполнил комнату загородил двери и окна и теперь он попался теперь ему было не выбраться а рыбий пуп разнесло еще больше так что его оттеснило к стене слышно было как пыхтит паровоз Ч-ЧУХ Ч-ЧУХ как часы предостерегают ОТОЙДИ ОТОЙДИ и пузырь с силой прижало к его лицу он стал задыхаться НЕТ! НЕТ! а рыбий пуп стал такой огромный так туго натянулась тонкая кожица что он понял сейчас что-то случится НЕТ! НЕТ! пузырь лопнул ПУФ-Ф! съеживаясь как пустой воздушный шар наружу хлынула кровь и он увидел окровавленное голое тело Криса кровь во все стороны растекалась по комнате подобралась к его ступням лодыжкам поднималась все выше и ему пришлось встать на цыпочки чтобы кровь не попала ему в рот но было поздно она захлестывала ему голову он открыл рот хотел закричать но захлебнулся и утонул в крови…

Он проснулся, тяжело дыша, зажег в темной комнате свет. Слишком явствен был его сон, не может быть, чтобы от ужасов, которые ему привиделись, не осталось следов наяву. Он едва не кинулся в спальню к родителям, но чутье остановило его – нет, это не поможет… Отныне он должен учиться жить один на один с ужасными видениями. Он вздохнул и закрыл глаза, засыпая.

Утром он проснулся усталый, разбитый, но от ночного кошмара в памяти не удержалось ничего.