Текст книги "Долгий сон"

Автор книги: Ричард Райт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

XXX

В ночи, яростно шумящей дождем, Рыбий Пуп вошел к себе в комнату и мешком плюхнулся на кровать. Его сковала усталость, хотелось лечь и заснуть прямо так, в чем есть. Он все же встряхнулся, заставил себя раздеться и нырнул под простыню. Возбуждение, вызванное тем, что начальнику полиции объявлена война, на время вытеснило из его памяти ужасную смерть Глэдис, заслонило мысль о том, что, если только Макуильямс не сотворит чуда, Тайри по-прежнему грозит застенок, а может быть, и смерть. Теперь, когда тайна погашенных чеков перестала быть тайной, он не мог не задуматься о том, что, возможно, вынужден будет столкнуться с будущим один на один. И тут другая мысль поразила его: как ужасающе мало они достигли тем, что побывали у Макуильямса. Они призвали на помощь все свое мужество, чтобы нанести удар, который, в сущности, ничего не решил. Поспешив выскочить вперед с погашенными чеками, они нашли не столько избавление от опасности, сколько средство потешить уязвленное самолюбие. То был вызов, продиктованный скорее горьким отчаянием, нежели мудрой рассудочностью.

До сих пор Рыбий Пуп только и мечтал о том, чтобы ни от кого не зависеть; однако вероятность страшной свободы, навязанной отсутствием Тайри, привела его в смятение, заставила искать способа оттянуть ее приход. Да, он хотел наслаждаться свободой, но лишь с одобрения живого отца, который все позволит и все простит. Если Тайри посадят, ему придется с помощью Джима взять на себя его дела, а для этого он еще молод – слишкоммолод. И потом, если не будет Тайри, как он сумеет выстоять против белых? Со смятенным чувством он вспомнил, что, не считая одного столкновения с полицией, оставившего столь болезненный след в его душе, он еще и не нюхал по-настоящему, что значит иметь дело с белыми. Как-то он будет держаться, когда жизнь сведет его с ними всерьез? При одной мысли об этом он передернулся. Может быть, перенять приемы Тайри, пытаться разжалобить их, растрогать – пытаться внушить к себе доверие, забавлять их? «Нет!»– громко вырвалось у него, и он вздохнул во влажной темноте, слушая, как ветер швыряет в оконное стекло охапки дождя. Нет, хныкать, клянчить, скалить зубы – это не для него, уж лучше совсем не жить…

И еще – способность ясно представлять себе, каким его должны видеть белые, внушила ему уверенность, будто белым ничего не стоит распознать в нем ту неотличимую от обожания ненависть, которую он к ним питает, и, почуяв в нем эту ненависть, уничтожить его… Интересно, откуда у него столь твердая убежденность в том, с каким чувством должны относиться белые к черным людям? А вот откуда – в глубине души он считал, что белые правы, он только не мог примириться с тем, что сам принадлежит к той части человечества, которую они презирают! Это было, скорей, не сознание, а ощущение, рожденное не мыслью, но наитием в минуты прозрения. В этом они сходились с Тайри; разница заключалась в том, что Тайри принимал подобное положение вещей, не рассуждая, и добровольно строил на нем свои действия. Рыбий Пуп также принимал существующее разграничение, но принимал осознанно и потому никогда не мог бы действовать на такой основе. Если бы этот город был целиком черный, Рыбий Пуп со спокойной душой работал бы во имя успеха и процветания похоронного дела, основанного его отцом. Будь город целиком белый (с тем, разумеется, что будет белым и он сам!), он тоже работал бы, приумножая успех отцовского предприятия, и считал бы это вполне естественным. Но он живет в черно-белом городе, ему придется продолжать дело Тайри в условиях, которые создали и презирают белые, и, если он примет эти позорные условия, попытается подогнать себя под установленную ими мерку, белые будут смотреть на него с ненавистью и пренебрежением – ненавистью и пренебрежением, которые он втайне разделяет! А между тем он был себе отвратителен за то, что их разделяет, – ведь он же черный.

Он вдруг сел в постели и откинулся на подушку, слушая, как дубасит в стены дома гроза, глядя на синие мгновенные вспышки молний за краем шторы. «Что же мне делать?» – с тоской прошептал он в темноту. Если пуститься в дорогу наудачу, когда кругом такой густой мрак, его наверняка убьют, как убили Криса. Лучше бежать куда-нибудь, где его не настигнут, – земля велика. Только куда?.. Он совсем запутался, пытаясь решить задачу, которая не укладывалась у него в голове.

И все же, черт возьми, выход, пожалуй, есть. Он будет вести себя с белыми сдержанно, действовать так же осмотрительно, как они, будет держаться на расстоянии; тогда они увидят, что в нем есть достоинство и гордость, что он не из тех, кто пресмыкается. Только признают ли за ним всерьез право на такие чувства, как достоинство и гордость? Нет!Положа руку на сердце он в это не верил. Почему? Потому что он черный.

Все, что у него есть за душой, нажито Тайри, черным ястребом, угодливым стервятником, который нагуливает себе жир за счет лишь черной стороны человеческой жизни, – Тайри, который хоронит только черных покойников, продает тела живых и только черных женщин белым и черным покупателям, а на деньги, вырученные от этих гнусных сделок, покупает правосудие, покровительство, житейские удобства и называет это словом «бизнес». Все мужское естество возмутилось в нем, когда он снова вспомнил, что в долларах, которые он тратил, были и центы, заработанные несчастной Глэдис. Он вскочил с постели, чтобы не видеть ее печальной улыбки, и встал, прижимаясь пылающей щекой к стене.

– Господи Иисусе! – простонал он.

Он снова повалился на кровать с таким чувством, как будто все кругом: и родной дом и весь Черный пояс – запятнано, изгажено, изъедено порчей.

Он крепко зажмурился, пытаясь вызвать в воображении привычный образ мира, подвластного его отцу – такому, каким всегда знал его. Эх, если б только отец был другим человеком!.. И Рыбий Пуп понес с собою в сон вопросы, которыми терзался наяву…

…он сидел за столом в отцовской конторе и выписывал квитанции за квартирную плату как вдруг дверь за спиной отворилась он оглянулся и увидел что в контору мило улыбаясь вошли Глэдис и Глория подошли поцеловали его открыли сумочки и стали пачками вытаскивать деньги и складывать их на столе он сказал: «Но это не мои деньги» а Глория и Глэдис говорили с улыбкой: «Глупости, это все твое» тогда он спросил: «Но откуда вы взяли эти деньги?» и обратил внимание до чего они обе похожи на белых а они опять заулыбались и зашептали: «Мы их украли для тебя у белых мужчин» «Не может быть» сказал он а они ему: «Не дури, хватай и прячь» тогда он стал рассовывать пачки денег по карманам приговаривая: «Вот и разбогател, черт возьми!» но тут послышался громкий стук в дверь и он в ужасном испуге шепотом спросил у Глории и Глэдис: «Кто это там?» а они сказали со смехом: «Не пугайся! Это один наш приятель» он открыл дверь и вошел начальник полиции со словами: «Ну вот что, ниггер. Ты украл сорок две пачки денег!» а он сказал: «Нет, сэр!» но Глория и Глэдис в один голос закричали: «Они у него спрятаны в карманах!» «Выворачивай карманы, ниггер!» приказал белый и он принялся вытаскивать из карманов зеленые бумажки а начальник полиции спросил: «Говори, где взял эти деньги?» «Заработал» сказал он «Это мы сейчас проверим» сказал начальник полиции взял со стола одну бумажку и объявил: «Эти деньги меченые… Видал? Попался ты, Рыбий Пуп, на удочку!» и он увидел что с каждой бумажки улыбается лицо белой женщины «Ах вы, суки!» бросил он Глории и Глэдис «Вы провели меня!» а в ответ на это по всему похоронному заведению разнесся их смех «Ты черный, – сказали Глэдис и Глория, – а мы белые, и что мы только ни скажем – ты всему поверишь?» тогда он кинулся к начальнику полиции с криком: «Это они виноваты! Арестуйте их!» а начальник полиции презрительно фыркнул и сказал: «Ниггер, а туда же лезет болтать о правосудии!» и достал пару наручников но Рыбий Пуп увернулся у него из-под руки и выскочил из конторы в заднюю комнату заставленную гробами и увидел что там его мать она подзывала его к себе шепча: «Скорее, Пуп, – прячься сюда, в гроб!» он залез в пустой гроб вытянулся словно покойник и едва закрыл глаза как в комнату с топотом вбежал начальник полиции и Рыбий Пуп почувствовал что кто-то стоит над ним и смотрит ему в лицо он боролся с желанием открыть глаза и посмотреть догадывается ли начальник полиции что он жив а когда сдерживаться стало невмоготу он все-таки открыл глаза и оказалось что начальник полиции Глэдис и Глория глядят на него и смеются «Ну вот что, ниггер, – сказал начальник полиции, – если ты помер, то мы тебя похороним, а если нет – вылезай и шагом марш в тюрьму!»

Он пробудился в темноте, глотнул, чувствуя, как что-то подступает к горлу, и заморгал, пытаясь отогнать непрошеные видения. Стряхнув с себя тяжкую одурь, он вновь забылся беспокойным, прерывистым сном, поскрипывая иногда зубами.

XXXI

Рыбий Пуп открыл глаза; серенькое пасмурное утро сочилось в комнату из-за краев шторы. Он зажег свет и посмотрел на будильник: десять часов. Он кубарем скатился с кровати, накинул халат и бегом бросился в гостиную. На диване с измученным лицом сидел Тайри, уже совсем одетый, и теребил в руках утреннюю газету.

– Почему меня не разбудили? – спросил Рыбий Пуп. – Пап, ну какие новости?

– Тебе надо было выспаться, – сказал Тайри, протягивая ему газету. – Здесь что-то есть насчет Макуильямса и большого жюри. Погляди, чего там?

Рыбий Пуп прочел вслух:

– МАКУИЛЬЯМС ОБВИНЯЕТ ГОРОДСКИЕ ВЛАСТИ В ТЕМНЫХ МАХИНАЦИЯХ. СЕГОДНЯ УТРОМ НА ГЛАЗАХ У ВСЕХ СОВЕРШЕНО НАПАДЕНИЕ НА СЕКРЕТАРЯ СУДА. ЗАСЕДАНИЕ БОЛЬШОГО ЖЮРИ ОТЛОЖЕНО.

Адвокат Харви Макуильямс, соперник мэра Уэйкфилда на минувших выборах в городские органы власти, сделал сегодня утром следующее заявление: некие оставшиеся неизвестными личности насильственным путем захватили исключительной важности вещественные доказательства, которые он обещал передать большому жюри.

Мистер Макуильямс утверждает, что вчера поздно вечером он позвонил по телефону старшине большого жюри Сэмюелу Брайту и сообщил, что располагает доказательствами, изобличающими коррупцию в полицейских органах города. Сегодня рано утром старшина Брайт направил к Макуильямсу секретаря суда Альберта Дэвиса, который получил от Макуильямса запечатанный конверт, адресованный старшине большого жюри.

За квартал от дома Макуильямса на Альберта Дэвиса напали трое неизвестных, которые силой отняли у него конверт.

«Преступное нападение на секретаря суда Дэвиса свидетельствует о том, что коррупция в верхах достигла вопиющих размеров», – утверждает Макуильямс.

Макуильямс заявил, что подобная вылазка могла быть подготовлена только теми, у кого есть причины опасаться разоблачения.

Мистер Дэвис, говоря о людях, совершивших нападение, подчеркнул, что они прекрасно знали, чего хотят от него:

«Через пять минут после того, как я вышел из дома мистера Макуильямса, рядом со мной остановился черный «седан», и из него выскочили трое мужчин. Двое из них схватили меня за руки, третий открыл мой портфель и вынул из него конверт, который мне только что вручил Макуильямс. Все это совершалось открыто, на виду у прохожих, которые не сразу поняли, в чем дело, а когда спохватились, было слишком поздно. Неизвестные вскочили в машину и скрылись с такой быстротой, что никто не успел даже заметить их номер».

Мэр Уэйкфилд заявил, что он ошеломлен. Неслыханное дело, чтобы кто-либо, в одиночку или сообща, открыто и преступно совершил наглое нападение на служащего суда. Он обещал, что срочно проведет тщательное расследование.

Старшина присяжных Сэмюел Брайт заявил, что заседание большого жюри, которое должно было состояться сегодня утром у судьи Огастеса Муна, будет отложено. Большое жюри занимается выяснением вопроса о том, действительно ли, как то утверждают, существует связь между лицами, состоящими на службе в полиции, и содержателями домов терпимости и игорных притонов…

– Господи, да что же это! – вырвалось у Пупа; у него тряслись руки.

Тайри сидел с каменным лицом и молчал, глядя в одну точку.

– Думаешь, пап, это чеки перехватили?

– Не знаю, сын, – тяжело роняя слова, сказал Тайри. – Что-то не сработало… Но дело уже не поправишь. – Он встал с тем же помертвелым, суровым лицом. – Ну-ну, успокойся, Пуп. Ступай оденься, выпей кофе и приходи сюда. Надо посидеть, поговорить.

– Нет, папа, это все про насв газете. Я знаю.Что теперь делать?

Иссера-бледное лицо Тайри не дрогнуло.

– Ступай сделай, как я сказал. И гляди, ни слова про это матери. Нам сейчас еще только женского рева не хватало.

– Хорошо, – сказал Рыбий Пуп, чувствуя всеми порами, как яростно сопротивляется страху Тайри. Чеки пропали!Кому они могли понадобиться, кроме как начальнику полиции? А если чеки угодили к начальнику полиции, Тайри погиб. И Тайри это знает. Выследили их, что ли? Он непослушными руками натянул одежду и пошел к Эмме на кухню пить кофе.

– Как спалось, сынок? – спросила она.

– Да ничего.

– Я так волнуюсь, Пуп. Что там у Тайри? – От слез и страха у нее дрожали губы.

– Ничего, мама. Почему ты плачешь?

– Ты хоть последи, сынок, не натворил бы Тайри глупостей, – прошептала она.

– О чем это ты? – Он едва сдерживал крик.

– Боюсь я за него, – всхлипнула она, хватаясь за его плечо.

– Мам, перестань! – одернул он ее, чувствуя, что вот-вот сорвется сам.

– Поосторожней вы, ради Бога, – рыдала она. – Не злите белых. Они – сила, против них не…

– Слушай, зачем это ты завела? – Он скрипнул зубами.

Она приникла к нему, и он ощутил у себя на щеках ее горячие слезы.

– Их когда хоронят, тех, кто погиб на пожаре?

– В пятницу, – сказал он.

– Сынок, если чего не ведаешь сам, обрати свой взор к Господу.

– Не бойся, ничего не будет, – буркнул он. – Он допил кофе и встал, пряча от нее глаза. – Пойду, надо с папой поговорить. – Он порывисто вышел.

В гостиной он сел рядом с Тайри и поднял на него сочувственный взгляд.

– Папа, на шагк себе сегодня не подпускай ни одного белого.

– Ты, главное, не бойся, Пуп, – спокойно сказал Тайри. – И вот что… Я тут говорил Эмме, что, возможно, должен буду отсидеть какое-то время. Больше ей ничего не рассказывай. А случится что, становись на мое место, принимай заведение на себя. Джим пособит. Да и не внове тебе оно все.

– Эх, пап! – горестно вырвалось у него.

– А с мамой, Пуп, ты уж как-нибудь помягче, – посоветовал Тайри. – Она, бедная, и так ничего не понимает.

– Конечно, папа.

Зазвонил телефон. Рыбий Пуп взял трубку. Из нее послышался голос Джима:

– Тут телеграмма пришла на имя Тайри.

– Читай, Джим, чего там, я передам ему.

– Есть, – сказал Джим. – Ты слушаешь?

– Да-да.

– СЕГОДНЯ ВАШЕ ПРИСУТСТВИЕ МУНИЦИПАЛИТЕТЕ НЕ ТРЕБУЕТСЯ. КАНТЛИ.

– И это все?

– Да, все.

Рыбий Пуп положил трубку и повернулся к Тайри:

– Начальник полиции прислал телеграмму, что сегодня тебе являться незачем.

Отец и сын молча посмотрели друг на друга.

– Он все знает,этот начальник, – негромко сказал Тайри.

– Откуда он мог узнать? – страдальчески сдвинув брови, спросил Рыбий Пуп. – Видно, сейчас неподходящее время тебя забирать. Он же понимает, что ты молчать не будешь.

– Вот именно.

– Тогда что нам теперь делать?

– Ждать, сынок. Больше ничего не остается.

Снова раздался телефонный звонок. Звонил Макуильямс. Рыбий Пуп передал трубку Тайри.

– Тайри, вы уже знаете, что сегодня в утренних газетах? – спросил Макуильямс.

– Да, сэр. Знаю.

– Вы понимаете, что это значит?

– Видимо, чеки попали к начальнику полиции. Верно я понял, мистер Макуильямс?

– Верно. Но доказать мы ничего не можем.

– Как он узнал, что они у вас, мистер Макуильямс?

– Есть три возможности, Тайри. Во-первых, что-то могло просочиться из большого жюри. Кроме того, я допускаю, что Кантли установил за вами обоими слежку. Ну и потом, вполне вероятно, что ваши телефонные разговоры подслушиваются… Вот что, Тайри, получается, я вас подвел. Но я это дело так не оставлю. Пока я не разворошу всю эту грязь и не докопаюсь до самой сути, я не отступлюсь. Я вам звоню, чтобы предостеречь вас. Вы в опасности. Будьте осторожны.

– Да, сэр. Понимаю.

– Вы не считаете разумным прибегнуть к защите полиции?

– Полиции?! Ну нет, сэр! Мне сейчас белые не нужны под боком.

– Ясно… Тогда вам, может быть, уехать из города, пока что-то не прояснится?

– Я не собираюсь бежать, мистер Макуильямс. Бежать – значит расписаться в виновности. А я не виновен.

– Ну смотрите, Тайри. Творится черт знает что, это нападение на Альберта Дэвиса – верх подлости. Я не сложу оружия, буду драться до последнего.

– Да, сэр. Всего доброго, сэр.

– Как только наметится что-то определенное, я дам вам знать. До свидания.

Тайри пересказал, что слышал от Макуильямса.

– Выследили они нас, вот что, – упавшим голосом пробормотал Рыбий Пуп.

В третий раз позвонил телефон. Это был доктор Брус, он тоже получил от начальника полиции телеграмму, что не нужно являться в муниципалитет. И ему тоже звонил Макуильямс.

– Что это, док, нас раздумали брать под стражу? – спросил Тайри.

– Если чеки заполучил начальник полиции, мы ему понадобимся только для одной цели: чтоб нас убить, – сказал доктор Брус. – Ради Бога, Тайри, пока все хоть чуточку не уляжется, будьте как можно меньше на виду. У белых сейчас пошла грызня между собой, и, как знать, не даст ли это нам возможность вздохнуть немного свободней. Держите пистолет под рукой и не показывайтесь за пределами Черного пояса.

– Есть, док. Не пропадайте, ладно? Пистолет со мной. И кроме как в контору, я никуда ни ногой.

Тайри повесил трубку.

– Слушай, этот начальник полиции что-то замышляет, – тревожно сказал Рыбий Пуп. – Я чувствую.

– Не беда, сын, – сказал Тайри. – Что ни случись, мы все же выиграли немало. Денег им из меня больше не вытянуть. А теперь – едем в контору.

Когда они проезжали по пасмурным улицам Черного пояса, Тайри запустил руку в карман пиджака и вытащил длинный белый конверт.

– Положи-ка к себе в карман, сынок, – рассеянно сказал он. – И береги. Если что со мной стрясется, тогда прочтешь. У Хита, адвоката моего, тоже есть такой.

– Да, папа.

Он был сокрушен – Тайри передал ему свое завещание.

– Пап, ну давай уедем…

– Нет. Мы остаемся. И мы должны быть ко всему готовы.

– Нет, нет! – Его начала бить дрожь, из глаз брызнули слезы.

Тайри остановил машину и обернулся к нему.

– Немедленно прекрати, Пуп, – угрожающе сказал он.

– Папа, но ведь тебя…

– ПУП, ПРЕКРАТИ РЕВЕТЬ!

– Ага, – давясь слезами, прошептал Рыбий Пуп.

– Плакать стоит, когда это тебе дает что-нибудь, – сказал Тайри, вновь трогая машину. – Сейчас лить слезы нет смысла.

Тайри прощался с ним на всякий случай, отдавал ему в руки все, что добыто за целую жизнь ценой жестокой борьбы. Что было сказать на это? Ничего. Когда такое происходит, нет подходящих к случаю слов. Но как же может Тайри бросить его так сразу… «Нельзя, не надо!» – кричало в нем все. Отец облек его невидимою мантией власти, переложил свои полномочия на его плечи в знак доверия, которое простиралось за пределы звуков и образов живого мира. Какое-то набожное чувство хлынуло ему в душу – Тайри свершил обряд, который связывал живого обязательством перед мертвым. Рыбий Пуп смотрел из окна машины на хорошо знакомые улицы с таким ощущением, как будто видит их впервые. Суеверное чувство в его душе только усилилось, когда он услышал, как Тайри, словно сбросив с себя непосильное бремя, принялся негромко насвистывать модную песенку.

– Тогда давай хоть делатьчто-нибудь, – просительно прошептал Рыбий Пуп.

– Все будет хорошо, сынок.

Переступив порог конторы, они увидели Джима.

– Здоров, Джим! – бодро проговорил Тайри. – Ну как в морге, нормально?

– Да вроде со всем управились, – сказал Джим.

– Джим, если кто спросит – меня тут нет. Понял?

– Есть, Тайри. Как у вас там с начальником?

– Порядок, – безмятежно пропел Тайри. – Со старым завязал, играю в открытую. Узнаешь из газет.

Все это тревожное утро Рыбий Пуп ни на минуту не отлучался от Тайри. Он только дивился, когда видел, как Тайри, словно забыв свои страхи и подавив в себе чувство вины перед жертвами пожара, с азартом принялся устраивать из массового погребения достопамятное событие. Он обзвонил всех черных проповедников, какие были в городе, и после долгих уговоров вынудил их дать согласие на то, чтобы отслужить общую заупокойную службу в самой большой из церквей Черного пояса – Елеонской баптистской церкви, где пастырем был Амос Джатланд Рагланд. Как бы не замечая, что он – предмет всеобщих подозрений, он задумал заказать «в память о всех несчастных, кто погиб на этом страшном пожаре», исполинский венок из живых цветов. Рыбий Пуп обобрал дочиста все цветочные лавки в городе, не только черные, но и белые, скупая оптом сотни тубероз, гладиолусов, лилий, гвоздик, пионов, георгинов…

– Мне чтобы эту самую церковь не видать было спереди за цветами, – с угрюмым упоением повелел Тайри. – Мне чтобы такой венок отгрохать, какого не видывали в этом городе… Из собственного кармана выложу пятьдесят долларов – пусть все знают, какая у меня душа.

Когда явились родные и близкие покойных и неуверенно, робко подступились к нему с расспросами, по какой причине и по чьей вине вспыхнул пожар, Тайри не отмалчивался, а, воздев к небесам черный перст, объявил:

– Слушайте правду, и пусть меня Бог накажет, если хоть слово солгу. Плюньте тому в глаза, кто без стыда и совести станет вам наговаривать, что будто я причастен к пожару! Елки зеленые, мой сын, моя плоть и кровь, уцелел по чистой случайности, еще пять минут – и он тоже очутился бы в пекле. И лежал бы сейчас мой Пуп холодный, бездыханный и накачанный формальдегидом, как все другие прочие. Неужели, по-вашему, я допустил бы до пожара, когда там же мог сгореть мой родной сын? Да что вы, очумели! И про дока не верьте никому, он тоже тут ни при чем. Это все белые слухи распускают по злобе, сукины дети. Сколько было говорено Брюхану, чтоб доглядывал, – так нет же. Пьянствовал, чертов сын, небось без просыпу. Чист я перед вами, люди, а если кто сомневается – смотрите: по своей доброй волюшке я скостил десять процентов с каждого покойника. Тайри – человек честный, это вам всякий скажет.

На оглушенных, растерянных клиентов его доводы действовали, и к одиннадцати часам последний заплаканный посетитель покинул контору. Подготовка к самым пышным похоронам, какие когда-либо знал Клинтонвиль, шла полным ходом.

– Ну и ну, – изумлялся Рыбий Пуп. – Думается, по похоронной части ловчей папы и человека нет на свете.

Мирно, чересчурдаже мирно, тянулись часы. Следить, как подвигается дело с бальзамированием, распорядиться, где устроить временно лишние прощальные комнаты, – а так обычный будничный день.

– Что-то уж очень тишь да гладь, – тревожно ворчал Тайри. – Не нравится это мне.

Рыбий Пуп зорко следил, что происходит на улицах Черного пояса, но нет – ни одного белого лица, ни единой полицейской машины.

– Папа, послушай, что я скажу, – начал он.

– Что? В чем дело?

– Уедем на несколько дней, а?

– Это все равно как признать, что мы виноваты. А мы виноваты не больше ихнего.

– Пересидели бы денька три-четыре в Мемфисе, а приедем назад – уже что-нибудь да прояснится, – настаивал Рыбий Пуп.

– Пуп, мне нельзя бежать. Все мое – здесь. И сам я останусь здесь.

За несколько минут до двенадцати к Пупу подошел Джим в белом халате, который он надевал для бальзамирования, и зашептал:

– Пуп, покойников почти всех положили в спортзале, но Глэдис Тайри велел положить в нашей прощальной. Хочешь пойти поглядеть?

Окаменев на мгновение, Рыбий Пуп закрыл глаза, потом поднялся и покорно пошел вслед за Джимом в прощальную комнату. Глэдис в простом белом платьице лежала в простом сером гробу, стоящем в одном ряду с другими. Он смотрел на восковое бескровное лицо, хранящее след грустной улыбки, и вспоминал, как она не могла понять, что значит быть черным, – а вот теперь ее нет. У него затуманились глаза, в ушах вновь зазвучали страстные обличения Тайри, услышанные им вчера вечером в доме Макуильямса, а в душу вползло сомнение, не они ли с Тайри виновны в том, что Глэдис погибла… «Я принял закон белого человека и жил по нему. Это плохой закон, но я к нему приноровился с толком для себя, для своей семьи…» Как обычно, как всякий раз, когда он что-нибудь пытался осмыслить в жизни, он поймал себя на том, что ломает себе голову над непостижимой сущностью белого человека. Он вернулся в контору и положил руку на плечо Тайри.

– Я хочу, чтобы Глэдис положили в другой гроб. Получше, – всхлипнул он.

– Конечно, – сказал Тайри. – Положим ее, в какой ты захочешь. – Он вынул изо рта сигару. – Джим, – позвал он и мягко подтолкнул сына к стулу. – Сядь посиди, сынок.

В дверях появился Джим.

– Переложи Глэдис в гроб, какие у нас идут по высшему разряду… Погоди-ка. – Тайри встал и подошел к двери. – Я сам покажу. – Он вышел из конторы, Джим за ним.

Рыбий Пуп положил голову на стол и дал волю слезам. Спустя немного он почувствовал, как ему легла на плечо ладонь Тайри.

– Жизнь – тяжелая штука, сынок, но в ней есть и хорошее. Не надо все портить себе из-за того, что случилось, ладно?

– Постараюсь, – еле выговорил дрожащими губами Рыбий Пуп.

Они поехали домой завтракать. Держа пистолет на колене, Тайри вел машину, то и дело озираясь по сторонам. Эмма подавала на стол, отворачивая заплаканное лицо. Сама она есть не стала, сославшись на то, что у нее болит голова. Когда они вернулись в контору, позвонил доктор Брус сказать, что у него все идет без происшествий.

– Ох, не к добру это, – проворчал Тайри. – Уж больно все тихо.

– Папа, уедем! Пошли сядем в машину и…

– Нельзя бежать! Ничего это не даст! – в третий раз отказался Тайри.

В шесть с чем-то доктор Брус позвонил опять. В его возбужденном голосе звучало беспокойство.

– Тайри, Мод стало плохо, – сказал он. – Только что звонила Вера. Какой-то приступ. Сейчас еду, погляжу, в чем дело. Хотел, чтоб вы знали, где я нахожусь, понятно?

– Все ясно, док, – сказал Тайри. – А что там с ней такое?

– Пока не знаю, надо посмотреть.

– Звоните, если что, – сказал Тайри. Он обернулся к сыну. – Мод что-то захворала. Док едет к ней. Не иначе занемогла из-за этой передряги. Оно и понятно – если большое жюри круто повернет, ее заведению крышка.

Медленно ползли часы. Под самый вечер на несколько мгновений выглянуло солнце, залив золотом мокрые улицы. Джим объявил, что кончили бальзамировать последний из сорока двух трупов.

– Согласно заключению следователя, у всех смерть наступила в результате несчастного случая, а какого характера – это предстоит определить, – прибавил он.

– Значит, надо понимать, еще не решили, так? – спросил Тайри, глядя на него с каменным лицом.

– Выходит так.

– Что ж, чему быть – того не миновать, – сказал Тайри. – Джим, я знаю, ты устал. Тебе за эту работу причитается отдельно. Два дня и две ночи на ногах…

– Старался, как мог, Тайри, – скромно сказал Джим. – Для тебя.

– А не двинуть нам домой, Пуп? – предложил Тайри.

– Давай, папа.

Когда они уже уходили, зазвонил телефон. Рыбий Пуп взял трубку.

– Пуп? – долетел до него неуверенный голос доктора.

– Да, док.

– Дай-ка мне Тайри.

– Сию минуту, док. Тебя, пап – док, – крикнул он Тайри.

Рыбий Пуп передал телефон Тайри со смутным чувством, что в привычном течении времени нечто застопорилось, дало сбой, хоть он не мог бы указать, что именно. Он прислушался к тому, что говорит Тайри:

– Да, док.

– …

– Что-что? – воскликнул Тайри.

– …

– Умерла?Когда?

– …

– Час назад? Господи Иисусе Христе! А что с ней было?

– …

– Ах, сердце – понятно…

– …

– Вы еще застали ее в живых?

– …

– Что там, папа? – спросил Рыбий Пуп.

– Минутку, док. – Тайри обернулся к сыну. – Умерла Мод Уильямс, час назад – упала и умерла. Сердце отказало.

– Умерла? Мод Уильямс?

– Так что, док? – вновь заговорил в трубку Тайри.

– …

– Да-да, понял. Бумаги, да? Вы там побудьте до меня. Раз Мод просила передать мне бумаги, значит, в них что-нибудь да есть не для посторонних глаз. Ясно вам? А тут еще эта заваруха, так что вернее будет, если я заберу их… Где Вера?

– …

Наступило молчание. Тайри с расстроенным лицом оглянулся вокруг.

– Ах ты, елки зеленые. А ведь какая была здоровенная кобылища. Кто мог подумать, что так запросто откинет копыта. – Он опять заговорил в трубку: – Да, слушаю. Это ты, Вера?

– …

– Вера, голубка, душевно сочувствую… Ну понятно. Сейчас буду. Слушай, пусть только никто там ничего не трогает из вещей Мод, ладно?

– …

– Ну-ну. Я не прощаюсь.

Тайри положил трубку, потер глаза ладонью и прошелся по конторе.

– Ждешь одного, так на тебе, валится другое. И как это ее угораздило взять да помереть? – Он мрачно поглядел в окно. – Вот незадача. Вере не поднять дело, больно молода… На такую работенку требуется крепкая баба. – Тайри подошел к двери. – Джим, – позвал он.

Вошел Джим, все еще в белом халате.

– Слышь, Джим, час назад померла Мод Уильямс, – объявил Тайри.

– Господи! – охнул Джим. – От чего?

– Док говорит, что-то с сердцем.

– Что ж, Тайри, случается и такое, – рассудительно заметил Джим. – Послать за ней? Выписал доктор Брус свидетельство о смерти?

– Док сейчас там. Почитай, тридцать годов я знал Мод. Надо ехать. – Тайри надел шляпу. – Пуп, посиди тут, пока я вернусь. Я скоро.

– Я хочу с тобой, пап.

– Лишнее. Это же тут, под боком. Притом в Черном поясе. Да и док там, – сказал Тайри. – Просто не надо, чтоб кто-нибудь рылся в вещах Мод, покуда неизвестно, кто это кругом шныряет, такой прыткий.

– Ты только, Христа ради, осторожней!

– Хорошо, хорошо… Джим, скажи там, пускай Джейк и Гьюк через полчасика подадут к Мод катафалк, ладно?

– Есть, Тайри, – озабоченно сказал Джим.

Тайри задержался в дверях, сунул в рот свежую сигару и поднес к ней зажженную спичку.

– Ох и устал я, – проворчал он.

– Пап, ну давай я это проверну вместо тебя, – попросил Рыбий Пуп.

– Нет, Пуп. Тут нужно, чтоб я сам.

– Ну, как хочешь.

– Жди, я недолго.

Рыбий Пуп задумчиво проводил глазами его машину, ясно представляя себе, как Тайри кладет на колено пистолет, когда переключает передачу. Да. Наяву и во сне ты живешь, ты дышишь страхом. Где-то там, в серой пустоте, вечно подстерегает враг, это он распоряжается твоей судьбой, укорачивает крылья твоим стремлениям, определяет твои цели, клеймит каждый твой шаг чуждым тебе толкованием. Все дни твои ты проводишь в стане врага. Поклоняешься его кумирам, говоришь на его языке, сражаешься его оружием и умираешь чаще всего тою смертью, какую он изберет для тебя. Неужели всегда так будет, думал Рыбий Пуп. Чернокожие платят людям с белой кожей такую дань, какою не удостаивают даже Бога – ведь Бога можно порой забыть, но о белом недруге нужно помнить постоянно. Бог только после смерти воздаст тебе по делам твоим; суд белого ты чувствуешь на себе ежечасно.