Текст книги "Долгий сон"
Автор книги: Ричард Райт
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)
XXXV
Оплакивал ли Рыбий Пуп Тайри? И да, и нет. Ненавидел ли, положа руку на сердце, тех, кто его убил? Да нет, едва ли. В своем отношении к отцу он слишком часто руководствовался тем, как относятся к Тайри белые, и оттого слишком много рассудочности было в его сыновней любви. Он был исполнен глубочайшего сострадания к Тайри, слишком хорошо зная, сколь безнадежна была жизнь отца в сравнении с жизнью белых, подмявших его под себя. Он не мог забыть Тайри, как не мог бы забыть самого себя, ведь в известном смысле Тайри был как бы тенью его самого, отброшенной миром белых, всевластным миром, который был его проклятьем и его мечтой. И потому, не умея по-настоящему скорбеть о Тайри, он все же подсознательно строил свою жизнь как памятник скорби о нем и одновременно как невольное свидетельство преклонения перед его убийцами.
Рыбий Пуп нутром чуял всякий всплеск в течении событий Черного пояса. Приученный к неравенству, он знал, когда действовать, а когда затаиться и выжидать. Он не предпринимал никаких шагов, чтобы встретиться с начальником полиции Кантли, – в нужное время белый сам придет к нему. Большое жюри так все еще и не заседало, и он мог только догадываться, что злополучные погашенные чеки каким-то образом все же попали в руки Кантли. Рыбий Пуп нет-нет да и думал про Макуильямса, но тот не давал о себе знать. И потом, ведь Макуильямс подвел Тайри, и потому лучше не искать с ним встречи. Он исправно собирал подати, неукоснительно деля барыши на две равные части: одну – белому кесарю, другую – себе. Мод не могла нарадоваться на него.
– Знаешь, как Тайри не стало, я все боялась облавы, – признавалась она. – Ну а теперь, раз ты берешь деньги, у меня на душе спокойно. Самое разлюбезное дело, когда все идет заведенным порядком. Плати денежки – и не знай забот.
– Можешь не волноваться, – обнадеживал он ее.
– Пуп, – вкрадчиво начала она как-то.
– Что, Мод?
– Ты на нас с Верой зла не держишь, а? Что с Тайри так вышло, то мы тут не повинны, ты это знай.
– Да-да. Я знаю, – с неловкостью пробормотал он.
– Пуп, мы ведь черные. Какие наши права.
– Да понимаю я, Мод, – со вздохом сказал он.
Он все понимал, но не мог ее уважать. Он все понимал, но он не мог уважать себя.
– Куда ни ступи – повсюду он, так, что ли? – сокрушенно посмеиваясь, сказала Мод.
– Вот именно.
– Кто он-то, а? – поддразнила его Мод.
– Белый, а то кто же, – невесело усмехнулся Рыбий Пуп.
Они помолчали, думая о себе так, как, по их представлению, должны были думать о них белые, – помолчали, исполнясь стыда в своей молчаливой безропотности.
Обсудив с адвокатом Хитом дела, касающиеся утверждения его в правах наследства и тому подобное, Рыбий Пуп принял свое первое важное решение: распорядился, чтобы Тайри хоронили вместе с жертвами пожара – жест, рассчитанный на то, чтобы смягчить отношение жителей Черного пояса к семье Таккеров. Эмма узнала об этом его решении слишком поздно, когда приготовления к похоронам шли полным ходом и уже ничего нельзя было изменить. Рыбий Пуп только сказал ей холодно:
– Так хотел бы папа.
Слыша, как судачат обитатели Черного пояса, Рыбий Пуп убеждался, что решил правильно.
– …Тайри-то вон не сбежал, как этот доктор, – он сам жалел, что так получилось с «Пущей». Ну ошибся человек, с кем не бывает…
– …за то и убили его эти белые сволочи, а раз убили, стало быть, боялись…
– Ох и пес он был, этот Тайри! – воскликнула как-то утром черная толстуха, когда Рыбий Пуп пришел к ней за квартирной платой. – Какой там пес – чистый тигр! Гляди, как белых переворошил!
Чернокожий пьянчужка разглагольствовал, сидя в баре Черного пояса:
– Один разбой в муниципалитете! Глядите, что с Тайри сотворили, а ведь большой был человек… Где доктор Брус, покажите мне его?.. С муниципалитетом тягаться – гиблое дело, либо в могилуупрячут, либо сампо гроб жизни будешь прятаться!
Брюхан, которого Рыбий Пуп, доктор Брус и Тайри мечтали сделать козлом отпущения, был мертв, и тело его, никем не востребованное, лежало в городском морге. Мейбелл, которая некогда так остро воспринимала расовое неравенство, теперь, потрясенная гибелью стольких своих товарок, покончила с прежним ремеслом и, перестав торговать своим телом, ударилась в религию, дабы стать евангелисткой во избавление мира от всяческих зол. Доктора Бруса после того, как он скрылся неизвестно куда, большое жюри заочно обвинило в «преступной халатности и многократном непреднамеренном убийстве»; в сущности, вся вина была возложена на него одного. Глории никто не хватился, даже полиция не расспрашивала о ней – Рыбий Пуп два раза медленно проезжал мимо ее дома, глядя на заставленное молочными бутылками, заваленное газетами крыльцо.
В связи с дерзким нападением на секретаря суда Альберта Дэвиса и яростной шумихой, которую подняли вслед за тем газеты, мэр города «в интересах общественного порядка» вынужден был подать в отставку. Его преемником, по его же тайному наущению, городской совет пока что избрал его близкого друга, тем паче что новые выборы все равно были не за горами. Начальник полиции Кантли, окруженный всеобщим подозрением, при отсутствии, впрочем, прямых улик, тоже подал в отставку, заявив при этом: «Считаясь с общественным мнением, встревоженным недавними событиями, я охотно слагаю с себя служебные обязанности, несмотря на то что нет ни малейших доказательств моей виновности. Служба в полиции никогда не была мне по душе. Я намерен выставить свою кандидатуру на пост губернатора штата». На место Кантли был назначен один из его ближайших друзей.
Девственно-белая коллегия присяжных при коронере установила, что Тайри сам навлек на себя смерть, «угрожая огнестрельным оружием полицейским, находившимся при исполнении служебных обязанностей». Кое-кто догадывался, что Тайри убили, чтобы не дать ему выступить перед большим жюри. Другие намекали, что он внезапно перекинулся к левым и начал выступать с требованием равных прав для черных и белых. Шушукались, будто Тайри застигли в публичном доме для черных в постели с черной любовницей полицейского начальника и там же застрелили. Высказывались циничные предположения, что полиция убрала Тайри после того, как он стал зажимать долю, которая ей причиталась от его неправедных доходов. И только самым прожженным и неболтливым – проституткам и игрокам – было известно, что Тайри заманили в засаду, но даже здесь, в преступном мире Черного пояса, никто не знал, что истинной причиной убийства были погашенные чеки, которые служили неопровержимым свидетельством продажности полиции, чеки, которые в ту безумную ночь Тайри передал Макуильямсу. Знал один Рыбий Пуп – знал и молчал, следуя последнему наказу Тайри и инстинкту самосохранения…
Разъезжал теперь Рыбий Пуп в машине Тайри, разодетый в пух и прах. Движимый смутным, но властным побуждением, он накупил себе ворох одежды: десять твидовых костюмов, пять пар ботинок, двадцать рубашек, галстуки, носки – словом, по мнению Джима, нарядился на пять лет вперед.
– Тебе-то что? – осведомился Рыбий Пуп. – Чьи деньги я трачу?
– Свои, свои, – отмахивался Джим.
– Ну и все. И отвяжись.
…Со всей округи тянулись в город черные семьи в предгрозовой, дождливый вечер общих похорон; ехали на машинах, на телегах, тряслись в фургонах. На улицах Черного пояса то и дело попадались мужчины, женщины, дети с черной креповой повязкой на рукаве. Только и слышно было разговоров, что о пожаре в «Пуще» и о тех, кто был с ним связан. Сама «Пуща» – обгорелый остов, почерневшие стропила и балки под покоробившейся железной крышей, отливающей на жарком солнце рыжей ржавчиной, – сделалась местной достопримечательностью, неизменно окруженной благоговейно притихшей толпой любопытных. Старые люди божились, будто по ночам оттуда доносятся стоны и вопли умирающих; черные ребятишки, тараща глаза, плели друг другу небылицы о том, как после захода солнца кружатся в хороводе привидения. Тьма бездельников рылась среди развалин в поисках чего-нибудь интересного на память, так что в конце концов полицейские понаставили на пожарище знаков с надписью:
«НЕ ПОДХОДИТЬ».
На пожаре погибли люди различных вероисповеданий, и все же клинтонвильские черные пастыри сошлись на том, что на панихиде будет говорить достопочтенный Рагланд – больше всего жертв оказалось среди его прихожан, выходцев из рабочей среды. За три дня до похорон достопочтенный Рагланд уединился готовить проповедь, и, когда он произнес ее, топоча ногами, задыхаясь, прерывая себя пением церковных гимнов, проливая потоки слез и душераздирающими движениями простирая руки к жертвам пожара и к Тайри, лежащему в великолепном бронзовом гробу, эта проповедь стала, по единодушному признанию, одним из самых достопамятных событий в истории Черного пояса.
Рыбий Пуп, одетый во все черное, сидел рядом с Эммой в первом ряду, переводя тусклый взгляд со смоляного профиля Тайри на светлокожее застенчивое лицо Глэдис, чей гроб по его просьбе поставили рядом с гробом Тайри.
– Кто эта светленькая, вон в том гробу, за Тайри? – спросила Эмма из-под черной траурной вуали.
– Одна моя знакомая, – сказал он.
– А куда это Глория подевалась, дрянь такая?
– Не знаю, – соврал он хмуро.
Больше за все время панихиды Эмма ни разу не поминала про Тайри. Пасмурный летний вечер томил духотой, венки живых цветов, сотнями покрывающие фасад церкви, как того желал Тайри, источали такое приторно-сладкое благоухание, что было трудно дышать. Под медными трубами церковного органа расположились пятьдесят певчих, одетые в белое. В церковь набилось тысяч пять чернокожих провожающих: мужчины, женщины, дети. Скорбная и неспокойная тишина нависла в церкви, только по временам там и тут слышался приглушенный плач. Люди стояли позади скамей, заполнили проходы, теснились на ступеньках, запрудили тротуар, заняли даже часть мостовой, так что на улице пришлось поставить щиты, чтобы освободить для машин проезжую часть. Равнодушно прохаживались полицейские, резко выделяясь белизною кожи средь моря черных лиц.
В сопровождении Веры и не менее двадцати черных девиц, работающих в ночном заведении на Боумен-стрит, явилась Мод. Рыбий Пуп мельком увидел Сэма, но успел только поздороваться с ним, занятый вместе с Джимом тысячью разных мелких дел. Подошла мать Глэдис, сгорбленная, смуглокожая женщина с двухлетней девочкой на руках; назвала себя, показывая на гроб дочери, потом склонилась и поцеловала ему руки, капая на них горячими слезами. Рыбий Пуп глядел на бледно-желтое личико девочки с круглыми неподвижными глазами – глазами, не способными, кажется, излучить хотя бы частицу радости. Плача, мать Глэдис отступила прочь.
– Кто это? – спросил Джим.
– Мать Глэдис и ее дочка.
– Боже милостивый, совсем крошка, – сказал Джим. – И что только с ней станется.
Сорок три гроба изогнулись широкой подковой от стены до стены меж двумя рядами окон-витражей, изголовьем к кафедре, ногами – к публике. Кафедра пока пустовала, но по долгому опыту Рыбий Пуп знал, что с минуты на минуту из узкой дверцы по левую сторону от нее выйдет проповедник. Шесть огромных электрических вентиляторов, свисая со сводчатого потолка, медленно кружили деревянными лопастями во влажном жарком воздухе.
Агги Уэст, церковный органист, семенящей походкой прошел по подмосткам и сел у органа, разминая черные пальцы. Внезапно, облизнув губы, Агги чуть наклонился вперед, тронул клавиши, и из-под его рук полились глубокие и печальные звуки церковного гимна – их подхватили сначала певчие, а потом и все, кто собрался в церкви:
Изредка, перекрывая орган и певчих, там и сям взрывалось женское рыдание…
Сумерки. Вечерний звон.
И все темно, друзья.
Пускай вас не печалит он,
Когда отчалю я.
Уйду к далеким берегам,
Мечтая об одном:
Я Кормчего увижу там
К лицу лицом.
Гимн затих. Басы пропели «Аминь!» под громкие вопли рыдающих женщин. Нескольких из них повели к двери. Рыбий Пуп увидел, как Агги жеманно отер влажный лоб скомканным платочком и, прикрыв глаза, вновь склонился к клавишам.
Эта сладкая мысль —
Вечно в сердце моем:
Чем короче мой путь,
Тем все ближе мой дом.
Завороженный певучими скорбными раскатами затихающего органа, Рыбий Пуп, ничего не видя, загляделся в одну точку и внезапно вздрогнул от неожиданности: впереди, долговязый, чернокожий, с исхудалым лицом и воспаленными, воинственно и грозно горящими глазами, стоял достопочтенный Рагланд. Он воздел длинные руки и широким, полным драматизма движением развел их в стороны. Тишина воцарилась в черных рядах. Сочным, звучным баритоном проповедник возопил:
– Смерть!
Он проворно приблизился к левому краю кафедры и повторил громче:
– Смерть!
Скользящими шагами он перешел направо и, склонясь к обращенным вверх лицам усопших, повторил:
– СМЕРТЬ!
Достопочтенный Рагланд быстро поднялся на кафедру и, подняв глаза к высокому своду, медленно, зычно, с печальным недоумением начал:
– Смерть прошла по нашей земле! Смерть, говорю я вам, пронеслась по просторам мира. О Господь всемогущий, Смерть ворвалась в наши сердца! Я призываю вас – смотрите же, смотрите, СМОТРИТЕ!.. – Он обвел длинным, костлявым перстом мертвые черные лица, застывшие в полукольце гробов. – СМОТРИТЕ, говорю я вам, что натворила смерть! Смерть прошла между нами – и вот они, ее отметины! Смерть прошла, и вот следы ее пальцев! О Господь всемогущий, я слышу, как Смерть крадется прочь и шелестит, удаляясь, ее черный саван!
– Сла-авься! – послышался старческий женский голос.
– Да воистину так! – дрожа и захлебываясь, вторил ей мужской.
Возбужденные, окованные скорбью люди подались вперед, затаив дыхание. Проповедник обернулся к торжественным лицам певчих и затянул гимн. Хор дружно вторил:
Таинственны Его пути,
Его дела святые:
Он может море перейти
И укрощать стихии.
О люди, вас пугает гром
И темных туч движенье,
А Он из них прольет дождем
Свое благословенье.
Достопочтенный Рагланд движением руки оборвал пение, и по церкви прокатились возгласы:
– Слушаем! Говори!
– Обрати к нам взор свой, Господи!
– Господи Боже, помилуй нас!
– Кто посмеет сказать: «Нет!» – когда явится ангел смерти? – исступленно продолжал проповедник. – Ты сидишь за кассой в бакалейной лавке и пробиваешь чек на сто долларов, но в дверях становится Смерть, и ты должен уйти, бросив покупателя! Ты катишь по улицам в огромном «бьюике», но является Смерть, и ты должен уйти! Ты только что встал с постели и собираешься на работу, но явилась старуха Смерть, и ты должен идти! Может быть, ты задумал строить дом и уже срядился с каменщиком и плотником, но вот пожаловала старуха Смерть, и ты уходишь за нею! Ибо Смерть зовет тебя в твой последнийдом! Может быть, ты собрался жениться, и красавица невеста ждет тебя подле алтаря, и ты спешишь к ней, но старуха Смерть окликает: «Ступай сюда, человек, у меня есть для тебя другая невеста! Последняя!»
– Как это верно, о Боже!
– Все мы под Богом ходим!
– Не отвернись от нас, Господи!
– Белый ты или черный, богач или нищий, мужчина ты, или женщина, или дитя – все равно, Смерть может постучаться в любую дверь, – хрипло зашептал проповедник. – Ты танцуешь, прижавшись щекою к щеке своей милой, – продолжал он с жестким сладострастием, – играет чудесная музыка, но приходит Смерть и тихо зовет: «А ну-ка, потанцуй со мной!»
– Сьюзи, моя маленькая! – горестно воскликнула мать Тедди. – Бедная моя Сьюзи!
Сидящие в церкви раскачивались в такт словам, мерно кивая головами. Рыбий Пуп сидел неподвижно; он привык к заупокойным службам, он слышал их всю жизнь и мог бы, кажется, сам без особых усилий отслужить панихиду, но эта была иная, чем все. Перед ним лежал в гробу Тайри – Тайри покинул его навеки, и некому было больше встать между ним и враждебным миром белых.
– Но знайте, только глупец будет сетовать на Смерть! – все более воодушевляясь, продолжал достопочтенный Рагланд. – Смерть – лишь посланница Бога по особо важным поручениям.Ее пульмановский вагон – ураган! Ее самолет – ветер! Ее трамвай – удар грома! И одно только остается тебе, когда Смерть постучит к тебе в дверь, – сказать: «Господи, помилуй мою грешную душу!»
– Боже правый, смилуйся над нами!
– Неисповедимы пути твои, Господи!
Проповедник подал знак и вместе с певчими под гулкие звуки органа возвысил свой голос в песнопении…
Божие Богу мы воздадим.
А что еще можем дать?
Все, что имеем, – лишь Ты один,
Ты и Твоя благодать.
Достопочтенный Рагланд взмахнул рукой, призывая к молчанию, подошел к краю помоста и обвел взглядом немые черные лица в гробах.
– Кое-кто у нас в городе, – будничным скучным голосом начал он, – поговаривает, что надо бы выяснить, кто виноват в том, что умерли эти люди. Поговаривают даже, что надо бы посадить в тюрьму виновных. – Устремив взгляд поверх моря черных лиц, он рассмеялся глухо и язвительно: – Ха-ха-ха! Разве не знают эти глупцы, что никого нельзя убить, если нет на то Божьей воли? Без воли Господней птица не пролетит – капля дождя не прольется, если только Господь не скажет: «Пролейся, дождь!» Вы думаете, в вашей власти убить человека? Глупцы! Вы убьете и скажете: «Вот я убил!», а на самом деле лишь облечете в слова то, что содеяно Господом! Когда Господь творит свою волю, закрой-ка рот да помалкивай! И если Господь призовет тебя – значит, для твоего же блага! О, если бы человек мог хоть на мгновение увидеть себя глазами Господа, каким неразумным и невежественным предстал бы он перед собою!
По церкви прошел возбужденный ропот. Проповедник опять опустил глаза на застывшие, мертвые черные лица, а из толпы летели заунывные выкрики:
– Святую истину говорит!
– Спаси нас, Господи!
– Вот здесь передо мною лежит человек, который был одним из владельцев танцзала под названием «Пуща»! – Проповедник показал на гроб Тайри, а потом на другой гроб. – А вот человек, который работал на него! Смерть подстерегла и хозяина, и его работника! – Проповедник показал на еще одно черное лицо. – А вот этот играл на трубе, чтобы юношам и девушкам веселей было танцевать! – Он повернулся в другую сторону, показывая на рядок простых гробов. – А вон лежат девушки и юноши, которые так весело танцевали! – Вернувшись на кафедру, проповедник тяжело опустил кулак на открытую Библию и спросил: – Так скажите же мне, кто это все замыслил? Чей разум способен постичь божественную справедливость? Четвертого июля встал Господь и призвал:
– Смерть! Поди сюда!
– Господи Иисусе!
– Ступай, Смерть, в ту страну, что зовется Америка!
– Слушайте слово Господне!
– Смерть, найди штат по названию Миссисипи!
– Слушайте, что говорит Господь!
– Смерть, ступай в город, который зовется Клинтонвиль!
– Господи, слава тебе!
– Найди, Смерть, человека по имени Тайри Таккер!
– Слава царю небесному!
– Смерть, скажи Тайри Таккеру, что я хочу его видеть!
– Смилуйся, Господи!
Какая-то женщина с протяжным воплем вскочила и затопталась на месте, подпрыгивая; к ней подскочили распорядители и с трудом вывели из церкви.
– Смерть, скажи Тайри, пускай все бросает, чем бы он ни был занят,ему настал срок идти домой!
Рыбий Пуп невольно поежился, как от холода. Эмма, схватив его за руку, наклонилась вперед и истерически зарыдала. Достопочтенный Рагланд, словно бы продолжая изображать Всевышнего, отступил назад; на лице его отобразились гнев и недоумение.
– Что это ты мне говоришь, Смерть? Говоришь, Тайри занят? Говоришь, у него встреча назначена с важными людьми? Послушай-ка, Смерть. С тобой говорит Господь Всевышний! А ну, воротись в страну Америку, в штат Миссисипи, в город Клинтонвиль и скажи этому Тайри Таккеру, чтобы знал свое место! Скажи, пускай сию минутувсе бросает! Его не кто-нибудь к себе требует, а Создатель.
Проповедник сердито прошелся с одного конца кафедры на другой и продолжал негромко, обиженно, горячо:
– Скажите пожалуйста, Тайри занят! – Он остановился, пригнулся, указал правой рукой на сводчатый потолок церкви и возопил: – Когда тебя призывает Господь, то хочешь не хочешь,твое дело – явиться!
– Аминь!
– Славься, Господи, славься!
Достопочтенный Рагланд снял очки и, глядя опять на мертвые черные лица, обратился к ним с нежностью:
– И все вы явились к нему, правда же? Все вы ему покорились. – Проповедник осуждающе взглянул на толпу и недовольно сказал: – Кто там из вас смеет говорить, будто эти люди, представшие ныне перед троном Всевышнего, скорбят? Что ведомо вам о промысле Господнем? Ничего!Когда вещает Господь, возведите очи ваши горе и воспойте:
И когда я вижу тот крест святой,
На котором Царь мира распят,
Понимаю, сколь скуден мой скарб земной,
Презираю все, чем богат.
– Аллилуйя!
– Аминь, аминь, аминь!
Проповедник вышел из-за кафедры и, подойдя опять к краю помоста, вытер взмокший лоб белым платком.
– Что ж, говорите… – продолжал он с неодобрением. – Господь вам не препятствует… Он терпелив, всеведущ… – Достопочтенный Рагланд вдруг загремел: – Болтайте, никто вам рот не заткнет, ему-то ведь все равно! Ха! Иные дурни кичатся: я, мол, такой-сякой, отчаянный, отпетый, я и убью, и обману, и солгу – я ничего не боюсь… – Подойдя к самому краю помоста, проповедник вытянул шею и, обращаясь к худому молодому покойнику, лежащему в простом бедном гробу, произнес: – Чарли Мур, мне говорят, ты много сидел по тюрьмам. Многих судей ты видел, говорят, по разным судам… Что ж, Чарли, вот ты и пришел на свой последнийсуд! Ты предстал перед всесильнымсудьей! – Упоенный голос его окрасился легким оттенком жестокости: – Скажи, Чарли, кого ты сейчас позовешь к себе в защитники?
– Скажи ему, проповедник!
Достопочтенный Рагланд подался вперед и хрипло зашептал:
– Слушай-ка, Чарли, что я тебе спою:
Есть страна, что светлей, чем восход,
Тот, кто верит, увидит ее,
Там Отец наш детей своих ждет
И готовит нам, грешным, жилье.
Тихим, светлым путем
Мы отсюда уйдем, соберемся на том берегу.
– Святые слова твои, Боже милостивый!
– Это он нам готовит жилье!
Проповедник смахнул со лба пот и вновь ринулся в наступление:
– Кто подумал бы месяц назад, что я буду стоять здесь сегодня, провожая в последний путь этих чад Господних? Кто решится сказать, скольким из нас суждено здесь быть через год? Ваше будущее в руках Господних! Есть люди, которые говорят, будто они правят этим городом! – Голос преподобного Рагланда исполнился яда. – Пускай себе говорят! Пускай кожа тех, кто правит этим городом, белее снега – но мы-тознаем, кто здесь хозяин! ГОСПОДЬ ЗДЕСЬ ХОЗЯИН! Он сильней президента, сильней губернатора, мэра, начальника полиции…
Рыбий Пуп почувствовал, как кто-то легонько тянет его за рукав. Он оглянулся. К нему, с письмом в руке, наклонился Джим.
– На, Джейк принес. Заказное с нарочным.
– Спасибо, Джим.
Рыбий Пуп взял толстый конверт и положил в карман. Делая вид, будто продолжает слушать проповедника Рагланда, он уже не думал ни о чем, кроме этого письма. Он украдкой взглянул на конверт и увидел на нем свое имя, написанное крупным женским почерком. В обратном адресе значилось: Люси Крейн. Не знает он никакой Люси Крейн. Письмо проштемпелевано в Детройте. Но он никого не знает в Детройте… В растерянности Рыбий Пуп встал и на цыпочках дошел по проходу до боковой двери, за которой была мужская уборная. Там было пусто. Он оторвал краешек конверта и вытащил толстую связку бумаг. К ним было приложено письмо:
«Пуп, голубчик!
Я знаю, тебя удивит это письмо. Я давно собиралась тебе написать и наконец решила открыть тебе кое-что, может быть, это принесет тебе пользу. Погашенные чеки, которые ты найдешь в конверте, я до сих пор держала у себя, потому что не знала, как с ними поступить. Тайри послал их мне и просил распорядиться ими, как я сочту нужным. Меня больше нет в Клинтонвиле, и мы не можем обсудить это с тобой. Поэтому решай сам, как быть. Это те самые чеки, которые ты (сам того не зная, наверно) передал мне вместе с письмом в тот вечер, когда мы с доктором Брусом бежали в Мемфис…»
Рыбий Пуп остановился, сдвинув брови. Он перевернул страницу и увидел: «ГЛОРИЯ». Ах, дьявол! О каких еще чеках она пишет?.. Он стал читать дальше:
«Тайри обманывал тебя, доктора Бруса и начальника полиции, делая вид, будто уничтожил эти чеки, Макуильямсу он тоже сказал, что сжег их. Как видишь, Тайри никому не верил. Но раз чеки, которые Тайри передал Макуильямсу, не сработали, как он того хотел, то вот новые вещественные доказательства. Больше, я думаю, объяснять ничего не надо?
Только ради Бога, Пуп, берегись. Если у тебя есть сомнения, стоит ли пускать эти чеки в ход, лучше сожги их. Помни, что Тайри из-за них лишился жизни.
Я написала на конверте вымышленный обратный адрес, потому что доктор Брус должен соблюдать осторожность. Он нашел работу, но очень незавидную. Заниматься врачебной практикой он не отваживается – ты же знаешь, что у него над головой висит вердикт большого жюри об уголовной ответственности. Так что, пожалуйста, Пуп, никому не говори, что знаешь, где мы, и что имеешь о нас какие-то сведения.
Я часто думаю о тебе и чувствую себя виноватой, что уехала, но, если бы я осталась, я все равно ничего не могла бы поделать. Постарайся вернуться в школу. Не веди игру, которую вел Тайри: она чересчур опасна.
С любовью
ГЛОРИЯ».
Замирая от страха, Рыбий Пуп оглянулся через плечо. Потом посмотрел на обратную сторону одного из чеков и увидел: «ДЖЕРАЛД КАНТЛИ». Вот ужас! Тайри лежит убитый за то, что передал чеки Макуильямсу, а теперь Рыбий Пуп держит такие же в руках! Если только Кантли что-нибудь заподозрит, ему не сносить головы… Надо их спрятать, сейчас же, немедленно!Хотя нет – если сейчас уйти из церкви, это привлечет внимание. Надо спрятать потом, как только кончится служба.
Он стоял, широко открыв глаза, с таким чувством, словно Тайри ожил и протягивает ему из пустоты руку помощи. Помощи?!Эти чеки могут стать для него смертным приговором. И как же искусно провел их всех Тайри! Глория права, Тайри никогда никому не верил. Даже умирая, он притворялся, вел двойную игру. Он говорил, что сжег погашенные чеки за первыепять лет из тех десяти, когда давал взятки начальнику полиции, а сам спрятал их и отдал Макуильямсу пачку чеков лишь за последниепять лет!.. Ему вспомнилось, как странно вела себя Глория в ту ночь, когда он приехал к ней с конвертом: отвернулась, пробежала глазами письмо и, поспешно спрятав бумаги на груди, стала уговаривать его бежать! Да, теперь понятно, что означали предсмертные слова Тайри, что, даже лежа в могиле, он сквитается со своими убийцами.
Рыбий Пуп положил письмо обратно в карман и вышел на церковное крыльцо; перед густой толпой с небрежным видом стояли четверо белых полицейских. Господи… У него подломились колени. Нет, надо успокоиться, взять себя в руки. Он вернулся в церковь и вновь сел рядом с Эммой, заставляя себя вслушиваться в страстные слова, долетающие до его слуха. Проповедник выкрикивал их на одной ноте, с глубокими придыханиями, притоптывая себе в такт по помосту правой ногой.
…смерти нет топ-топв каждом из нас вечно живет Господь топ-топи сказал Господь: «Я иду приготовить место вам!» топ-топ«А если бы не так, я сказал бы вам!» топ-топвсем нам суждено почить в бозе но воскреснем вновь топ-топи человек умертвить нас не властен…
Рыбий Пуп содрогнулся. Ну нет, его-то полицейские вполне властны умертвить, стоит им лишь дознаться, что при нем эти чеки.
…Господь все видит топ-топего взор проникает повсюду топ-топего оку открыты самые тайные ваши помыслы…
Нет, не от Бога, а от всевидящего ока белых людей он пытается утаить свои помыслы. Не о том, чтоб попасть на небеса, молит он, а о том, чтобы скрыться от белого человека. Тайри использовал эти чеки как оружие против начальника полиции – и проиграл. Рыбий Пуп взглянул на недвижный черный профиль Тайри и, нагнувшись вперед, разрыдался. Рука Эммы опустилась ему на плечо.
– Чуешь присутствие Бога, сынок? – шепнула она.
Он едва не крикнул в ответ: «Не Бога я чую, а присутствие белого человека!» Но вовремя совладал с собой.
Нет, он не мог здесь больше выдержать. Он встал и опять прошел на цыпочках в мужскую уборную, там он зажег спичку и, поднеся к ней письмо Глории вместе с конвертом, смотрел, как горит бумага, жухнет, чернеет, сворачивается… Он разжал пальцы, и обгорелые хлопья упали в писсуар. Куда бы спрятать чеки? Сжечь бы тоже! Нет! Тайри перед смертью пожелал, чтобы эти чеки служили ему защитой. Но как? Он сбросил с правой ноги ботинок и ровным слоем уложил чеки под стельку – так Зик прятал когда-то в школе открытки с изображениями нагих белых людей. Вернется домой, спрячет получше. У него дрожали руки; он чувствовал привкус смерти на языке, ощущал ее прикосновение каждой клеточкой кожи. Запели певчие – значит, проповедь окончена. Пускай при Эмме останется Джим, на кладбище Джима тоже хватит, обойдутся без него – он поедет прямо домой.
Он пробыл в уборной, пока не услышал слова благословения, и тогда пошел назад, глядя, как люди медленной вереницей проходят мимо гробов, последний раз вглядываясь в лица покойных. Вместе с другими он двинулся к выходу, как вдруг кто-то схватил его за руку. Он обернулся. Это была Мод.
– Пуп, можно тебя на два слова, – возбужденно зашептала она.
– Здравствуй, Мод. В чем дело?
– Поговорить надо, срочно, – сказала она.
– Ну что ж. Приходи завтра утром в контору…
– Нет, Пуп. Сейчас.
– Я еду домой. Хочешь, едем ко мне?
– Давай, – с готовностью сказала Мод.
Ему было не по себе рядом с Мод от сознания, что у него в ботинке спрятаны чеки. Он подвел ее к своей машине, отдал нужные распоряжения Джиму и поехал к своему дому, пытливо вглядываясь по пути в лица белых полицейских.
– Что все-таки случилось, Мод? – спросил он, когда церковь осталась далеко позади.
– Приедем к тебе, поговорим, – недоверчиво сказала она.
– Ну как хочешь, – с тайной тревогой бросил он.
Неужели она знает? Нет, не может быть… Он быстро доехал до дому и впустил ее в квартиру, – квартиру, в которой так недавно собирался жить с Глэдис. Мод плюхнулась в кресло, осевшее под ее тяжестью.
– Пуп, – без обиняков начала она, – а дело-то неладно!
– Что такое?
– Вчера вечером у меня на квартире был Кантли.
– Что ему надо?
– Допрашивал про тебя,Пуп, – объяснила Мод. – Все допытывался, будешь ли ты ему вредить. Еще спрашивал, не остались ли после Тайри какие-то чеки…
– Что? – Рыбий Пуп попятился и присел на край кровати. – Какиееще чеки?
– А кто ж его знает, – сказала Мод.
Волнистая пелена, знакомая, хоть и полузабытая, застлала черным мир у него перед глазами, ноги, руки и голова сделались невесомыми… Нет!Он не имеет права терять сознание, когда у него в ботинке спрятаны чеки. Часу не прошло, как они к нему попали, а Кантли уже расспрашивает о них. Из-за этих чеков Кантли убил Тайри… Откуда же он узнал про них, черт возьми?
