Текст книги "Долгий сон"

Автор книги: Ричард Райт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

Соседи отвели его в дом, уложили в постель, а он только стонал и закатывал глаза, не в силах выдавить ни слова сквозь плотный кляп удушливой, расходящейся по всему телу боли. Лишь часа через два ему удалось сказать, что он не бредит, а упал на плиту и обжегся. Срочно вызвали мать, и едва она прибежала домой, как тут же явился домашний врач. Ожог оказался серьезный, врач про себя решил, что случай безнадежен. Через два дня он сообщил Тайри с Эммой, что, если б ожог был хоть чуточку глубже, спасти мальчика было бы невозможно.

Рыбий Пуп считал, что уж теперь-то он может на законном основании цепляться за материнскую юбку, а мать, терзаясь сознанием своей вины, не препятствовала этому. Отрада, которую он ненасытно черпал в ее присутствии, таила в себе нечто чувственное, служа зачатком того, что ему суждено будет потом требовать в жизни от женщин. Став мужчиной, он будет в часы невзгод тянуться к ним, но его потребность в них будет ограниченной, узкой, направленной на то, чтобы добыть себе утешение, разрядку, а после своим особым нетореным путем он будет уходить навстречу тому, что предначертано судьбой, одинокий, но неизменно приветливый, холодный, но щедрый на улыбку, упрямо чуждающийся прочных отношений.

X

Перемена. На школьном дворе – гомон, визг. Черные школьники оравой высыпали на пыльную площадку. Зик сорвал с какого-то малыша черно-желтую в шашечку кепку и дразнил его – бегал, размахивая кепкой высоко в воздухе, чтобы все видели, какой у нее дурацкий рисунок. Шестилетний владелец кепки ревел, и кое-кто из ребят уж стал поглядывать на Зика косо.

– Слышь, Зик, отдай назад! – крикнул Рыбий Пуп.

– Кончай, связался с маленьким! – усовестил приятеля Сэм.

– Возьми, попробуй! – отозвался Зик и понесся по двору, уворачиваясь от рук, пытающихся выхватить кепку.

Рыбий Пуп вместе с другими бросился догонять. На бегу он заметил, что на дальнем краю двора, тщедушный и, как всегда, угрюмый, стоит отец Сэма, мистер Дэвис – Дэвисы жили в двух шагах от их дома. Он увидел, как мистер Дэвис позвал Сэма и торопливо повел его куда-то. Рыбий Пуп посмотрел им вслед. Странно. Не иначе как заболел кто-нибудь. Он опять устремился следом за теми, кто настигал Зика, но приостановился, потому что Зика окликнул и подозвал к себе его отец, мистер Джордан. Зик подбежал к нему, и Рыбий Пуп видел, как мистер Джордан сгреб сына и втолкнул в машину, которая с открытой дверцей дожидалась рядом. «Что ж это делается?» – спросил он себя вслух, глядя, как набирает скорость машина мистера Джордана. Кто-то крикнул:

– Все, увел Зик кепку!

– На! Держи!

Зик швырнул кепку из окна заворачивающей за угол машины.

– Спорим, старик его взгреть надумал за что-нибудь, – заметил кто-то из мальчишек.

Рыбий Пуп бережно подобрал кепку с пыльной земли и кинул владельцу. Только что у него на глазах двух его друзей забрали со школьного двора родители. «Что такое стряслось?» – снова спросил он себя. Разгоряченные ребята, галдя, тронулись со двора к дверям школы. Вдруг Рыбий Пуп остолбенел – к нему со всех ног бежал отец. Позади, у тротуара, стояла их машина: дверца настежь, мотор не выключен…

– Папа, привет! Что случилось?

Не говоря ни слова, отец схватил его за руку и дернул за собой.

– Пошли!

– Да что случилось-то,пап?

– Идем, не разговаривай!

Отец подтолкнул его вперед, но Рыбий Пуп вывернулся.

– В чем дело,скажи?

– ВЛЕЗАЙ, ЧЕРТ ТЕБЯ ПОДЕРИ – НУ! – истерически крикнул отец, грубо вталкивая его в машину.

В полной растерянности Рыбий Пуп повиновался, успев заметить, как на них изумленно таращат глаза ребята. Отец, потный, с налитыми кровью глазами, единым духом очутился за баранкой, выжал ногой сцепление, включил первую передачу, и машина рванула вперед так резко, что Пупа отшвырнуло к спинке сиденья, у него даже дыхание занялось. Точно змея, когда она уходит от смертельной опасности, правая рука отца метнулась к сиденью и переложила на колени пистолет; он включил вторую передачу, и машина пролетела перекресток на красный свет. Рыбий Пуп ощущал на сухом языке медный привкус опасности и, не зная, в чем таится угроза, ждал ее отовсюду. У него навернулись слезы, но он прогнал их и сам удивился, что, оказывается, умеет управлять своими чувствами.

– Папа, что все же…

– Когда тебе что-то велят, делай! – проскрежетал отец. – А не стой как истукан: «что» да «почему»! Запомнил?

– Д-да, пап. А все же, это… что случилось?

Молчание; только машина катит вперед.

– Случилась беда, – скупо бросил отец. – После узнаешь.

В летнем воздухе сухо защелкали далекие пистолетные выстрелы.

– Ляжь на пол,сын! – приказал отец.

– Да, пап…

Отцовская правая рука ухватила его за шиворот и головой вперед стянула на днище. Он затаился там, слушая, как стреляют. Приподнял голову.

– Скажи, папа… Что это? – всхлипнул он.

– Расовые беспорядки, сынок, надо скорее доставить тебя домой.

– Расовые?

– Ага. Побоище, сын. Это белые…

На бешеной скорости машина скребнула колесами по асфальту, и у него по коже побежали мурашки. Белые… Это слово отдавалось в сознании ударами погребального колокола. Он давно слыхал о расправах, которые чинят над черными людьми белые люди, и вот сегодня впервые в жизни спасался бегством от подобной расправы.

– Кто-то из наших что-нибудь выкинул, да, пап? – спросил он, еще не зная, в чем дело, но заранее зная, кто виноват.

– Да вроде того, – буркнул отец.

Ладно, что бы там ни случилось, он останется рядом с отцом, а потребуется – и умрет вместе с ним. Мысль об этом пробудила в нем горькое торжество; он прислушался, не раздадутся ли снова выстрелы. Да только почему же они не сражаются, а удирают? В нем шевельнулась еще не осознанная жалость к отцу. Человек либо дерется, либо признает себя побежденным. А вот они с отцом – бегут… Стыд перехватил ему горло, он судорожно глотнул.

– Главное дело – доставить тебя домой, – сипло сказал отец и крутнул баранку так, что Пупа плотно прижало к стенке машины.

– А мама где?

– Она-то дома.

В воображении промелькнула картина: тысячи чернокожих людей удирают, спасая жизнь; его замутило. Под шинами захрустел гравий, машину резко тряхнуло на колдобине – они подъезжали к дому.

– Ну, проскочили, – вздохнул отец. – Хоть вместе, а там будь что будет.

Вот именно, давай деру, радуйся, что остался цел! Опять послышались выстрелы, и его с внезапной силой потянуло туда, где стреляют… Машина стала; отец открыл дверцу.

– Ступай в дом, сынок.

Он неуклюже выбрался наружу, готовый к тому, что из-за забора тотчас покажутся белые лица, однако во дворе было пустынно, тихо.

– Скорее, Пуп! – это его звала мать.

Она стояла на заднем крыльце, лицо ее оплыло, исказилось от страха. И чем ближе он к ней подходил, тем все более отдалялся от нее. Это его родители? Эти перепуганные, дрожащие люди? Они страшны ему, страшнее белых. Он вдруг увидел своих родителей такими, какими, по его представлению, их должны видеть белые, и в какой-то мере проникся к ним тем же презрением. Когда он подошел к матери, она обхватила его, и он стерпел, а хотелось отшатнуться от нее, как от чего-то нечистого. И еще он понимал, что никогда не мог бы выразить все, что чувствует, словами.

– Слава те, Господи, – сказала она сквозь слезы.

– Идите в дом, – прошипел отец, вбегая первый с пистолетом в руках.

Без звука они вошли за ним на кухню. Отец закрыл и запер дверь, мать опустила шторы на окнах. Рыбий Пуп слышал хриплое дыхание отца. Мать села за стол, приложила к глазам платок. Вновь затрещали выстрелы, с ревом пронеслись по улице машины.

– Крови им надо, – пробормотал отец, сжимая пистолет.

– Папа, а что же было? – в третий раз спросил он.

– Сиди тихо, без тебя обойдется, – одернула его мать.

– Придет время, сынок, расскажу, – сказал отец. И вдруг круто обернулся, в упор посмотрел на сына: – Хотя тебе уже двенадцать лет, пора и знать! Слушай, Пуп, и запомни: НИКОГДА НЕ СМОТРИ НА БЕЛУЮ ЖЕНЩИНУ, понятно?

– Белую женщину? – тихо и с недоумением переспросил мальчик.

– Тайри, не нужно с ним так говорить, – всполошилась мать.

– Если ему не рано подыхать,так, стало быть, и знатьне рано! – яростно прошептал отец. – Давным-давно надо было с ним завести этот разговор. Пусть знает, и чем раньше, тем лучше.

– Потом как-нибудь, Тайри, – жалобно сказала мать. – Ведь ребенокеще…

– В глазах белых он мужчина! – проревел отец и запнулся, глотнул: – Эмма, давай уж это я возьму на себя. Я за него в ответе. Надо, чтоб он знал!

Рыбий Пуп почувствовал, как у него по черепу прополз холодок, сдавило виски. Над ним совершался обряд. Он не умом это понял, он знал, чуял нутром. Он причащался тайн, вступал в число посвященных, он вступал на крутую, неверную тропу по краю пропасти, ведущую из детства к возмужанию. Он напряженно ждал. На улице перед самым домом раскололи тишину выстрелы, отец подскочил к окну, выглянул наружу.

– Ложись на пол! – скомандовал он.

Рыбий Пуп вытянулся на полу; слышно было, как рядом давится рыданиями мать.

– Все, пронесло, – сказал отец, когда за окнами опять стихло.

Рыбий Пуп встал. Его все сильнее разбирал стыд. Отец расхаживал по кухне, и Рыбий Пуп видел, как его лицо, неясное в полусвете, то и дело обращается к нему. Наконец он остановился.

– Сын, – медленно заговорил он. – Скоро в тебе забродят соки и начнешь ты заглядываться на женщин… Только, слышь, сынок, ГЛАЗ НЕ ПОДЫМАЙ НА БЕЛЫХ! ПОНЯЛ МЕНЯ? – В его голосе зазвучала горечь. – Сынок, нету в ней, в белой, такого, чего ты не найдешь у черной. Да и не свяжется с тобой белая, кроме как только шлюха, так неужели стоит того шлюха, чтоб из-за нее тебя убивали! Близко к ним не подходи, сын. Когда рядом белая женщина, помни – это смерть с тобой рядом! Белые нас ненавидят, топчут нас, убивают, законы придумывают против нас, а для ради оправдания придумали эту самую хреновину – что оберегают, стало быть, белых женщин. Смотри же, не давай им зацепки, сынок. Ты не успеешь родиться на свет, а они уже виду твоего не переносят, всю жизнь будут искать, к чему бы привязаться, лишь бы истребить тебя. Так хоть пускай не за этоубивают. Для черного человека нет хуже срама, как умереть через такую дурость – связаться с белой девкой. Слышишь, Пуп, что я говорю?

– Слышу, папа.

Мать сидела, опустив голову на кухонный стол.

– Белые в нашем городе меня ненавидят, – яростным шепотом продолжал отец. – Потому ненавидят, что я человек вольный. Я – что? Я хороню черных. Сами-то руки марать не желают об черных покойников ни за какие деньги, вот и не препятствуют, чтоб их хоронил я…

Рыбий Пуп глядел на него во все глаза, силясь постигнуть, что ему говорят. Но слишком уж многое выплеснулось на него за такое короткое время. Мысль о том, чтоб «заглядываться» на белых женщин, представлялась до того несуразной, что просто смешно, но страшен был страх, проступивший в полумраке на отцовском лице. Белые – это тоже было страшно, хоть он и не знал их, и боялся лишь потому, что так, по словам других, верней. Сколько их, белых, с которыми он хоть раз в жизни перемолвился двумя словами – человек шесть от силы: отцов адвокат Ларри Кит, почтальон, белые продавцы в центре города…

Мать встала, обняла его, как бы прощаясь с его детством, его неведением.

– Ладно тебе, мам, – буркнул он, стараясь не поддаться волнению.

И в тот же миг все трое замерли. Откуда-то из центра донеслась частая пальба.

– Что-то там произошло, – сквозь зубы сказал отец.

– А долго все это будет, папа?

– Бог его ведает, Пуп. Надо ждать, вот и все. Ничего не поделаешь. Их десять человек на нашего одного! – Хриплый отцовский голос сорвался на вопль: – ДЕСЯТЬ НА ОДНОГО! ПОНИМАЕШЬ?

– Понятно, папа. А из-за чего все началось?

– Поймали одного нашего парня, не тем занимался…

– Ох, как нужно быть осторожным, сыночек, – вставила мать.

– Я знаю, мама. Кто этот парень, а, пап?

– Тихо, – сказала мать, дернув его за рукав.

– Знакомый твой, – с укором сказал отец.

– Кто? – встрепенулся Рыбий Пуп.

– Крис, сынок, – плачущим голосом сказала мать. – Застали с белой девушкой в гостинице.

У него открылся рот. Крис?Не может быть! Крис, посыльный из гостиницы «Уэст-Энд», Крис, его друг, которому двадцать четыре года, герой всех ребят с соседних улиц…

– Его ч-что, у-убили, папа?

– Не убили, так убьют, – с горечью отчеканил отец.

– Да как же, пап, я вчера видел Криса в…

– Цыц, мальчишка, – прикрикнул отец. – И чтоб я больше такого не слышал от тебя! Когда человека травят, как зайца, только дурак пойдет трезвонить, что это его знакомый, ясно? – Не то белые уничтожат и тебязаодно. – Отец понурил голову. – Сын, это расовая война, тут речь о жизни и смерти. Где они только не теснят нас, – прибавил он осипшим голосом, – на улице, в церкви, в школе, в твоем же доме, в делах – всюдухватают за горло.

Опять ему стало стыдно, что отец так поддался страху. Кто вступится за тебя, если даже у родного отца не хватает смелости? Значит, конец ему, значит, всем им, черным, конец. Эта мысль была как удар; у него подкосились ноги.

– Что же нам тогда делать, папа? – спросил он, отводя взгляд.

– Бежать,вот что, – кривя губы, сказал отец.

Они замолчали. По зазорам у края окон видно было, что на улице стемнело. Рыбий Пуп встал и машинально потянулся к выключателю. Отец шлепнул его по руке.

– Елки зеленые, Пуп! Совсемничего не смыслишь, что ли? – вскипел он. – Толкуешь ему, объясняешь, и ничего не доходит! Неужели трудно понять, почему мы не зажигаем свет?

– Прости, пап, – пролепетал он, проклиная себя.

Присмирев, он снова сел и тупо уставился в темноту.

– Ничего, Пуп, – примирительно сказал отец. – Ты не виноват. Это штука страшная, вот я и скрывал от тебя. Да пришлось сказать, каково живется на свете черным людям. Ты сегодня получил первый урок, запомни его на всю жизнь. Теперь смотри сам, примечай. Тебе с этим жить каждый день. Только я не хочу, чтобы из-за этого ты не стал настоящим мужчиной. Что бы ни случилось, сынок, всегда будь мужчиной.

Говорит одно, а делает по-другому. Пупу стало вдруг непереносимо присутствие отца. Он встал и неуверенно шагнул к двери в коридор.

– Далеко собрался? – спросила мать.

– В уборную, – с вызовом бросил он.

– Не тронь его, Эмма, – сказал отец. – Пустяки дело – такую науку пройти за один вечер.

Ощупью он добрался до двери в уборную, вошел. Открытие, что его семья живет во власти страха, потрясло его, наполнило тревогой. Почему до сих пор у них дома никогда не упоминали прямо про отношения с белыми? Почему никто из учителей ни разу не заикнулся про это в школе? Почему достопочтенный Рагланд обходил эту тему молчанием в своих проповедях в церкви? Поражаясь все больше, он припомнил теперь, какую притворную чопорность неизменно напускали на себя отец с матерью, когда заговаривали о белых, – теперь он понимал, что за нею прятали чувства, которые стыдно выдавать. Стало ясно, что не всякий черный позволит себе признаться, в какой степени правят жизнью черных людей невидимые, но всемогущие лики белых. Его мысли мешались, он был не готов к тому, что его чувства примут такое направление. С того вечера он проникся безотчетной уверенностью, что ему, пусть мимолетно, открылось, какими должны представляться белым черные люди, он начинал глядеть на своих чужими глазами, и то, что видел, вызывало в нем такое чувство, будто между ними и им существует расстояние, это беспокоило его, приводило в замешательство.

Одно он знал теперь твердо: подлинность жизни, которой живут такие, как он, перечеркнута; подлинныймир начинается где-то там,в тех местах, где обитают белые, – люди, в чьей власти сказать, кто имеет право жить, а кто нет и на каких условиях, а мир, в котором живет он сам и его семья, – мир призрачный, ненастоящий. Только как же получилось, что он стал таким? Верно он думает или ошибается, Рыбий Пуп не знал, но он точно знал, что искать правды у родителей бесполезно.

Он сидел, напряженно глядя невидящими глазами в темноту, и пытался представить себе, как заговорил бы с белым парнем или девочкой своих лет, и не мог. Живут бок о бок белые и черные, а как далеки друг от друга, подумалось ему. Каждый день, утром и после обеда, по дороге в школу и домой, он проходит мимо белых людей, а для него они как будто не существуют, да и они словно бы не замечают его! Как это может быть, что они прямо тут,под боком, а он не думает о них ежеминутно? Тем более раз они так всесильны? Или, может быть, в нем самом есть какой-то изъян? Нет, непохоже, ведь и Тони с Зиком, и все ребята из школы тоже почти никогда не заговаривают о белых. Один Сэм, но у Сэма вообще неизвестно что наворочено в голове. Возможно, родители что-то утаивают от него? Скрывали же они, например, как рождаются дети. Или как устроены женщины. Наверно, есть в белых что-то действительно страшное, иначе о них кругом говорили бы больше.

Кстати, что-то не помнится, чтоб отец хоть раз запросто побеседовал при нем с кем-нибудь из белых. Правда, отец и не работает на белых, не то что отец Сэма или Тони. Он никогда не ездит на трамвае, на поезде или в автобусе, а если ест в ресторане, то обязательно таком, где хозяин черный. Потому он и его семья прямо не испытали на себе, что значит настоящее расовое неравенство. Конечно, Рыбий Пуп слыхал, что такое Джим Кроу, но задумывался над этим редко, да и то в общих чертах, применительно к черным, у которых не хватает денег, чтобы оградить себя от неприятностей.

Как-то в субботу утром они с отцом ходили в банк, там им пришлось постоять в очереди. Стояли с ними и белые люди, он слышал, как они переговаривались с белым кассиром, который сидел за окошком. Но когда подошла их очередь, отец ничего не сказал, просто подал в окошечко банковскую книжку, потом забрал ее назад и пошел. А вот белый, который стоял за отцом, тот заговорил с кассиром: «Доброе утро, Ким», приветливо так, – они как раз выходили на улицу. И на мать, когда они с ней ходили на почту, нападала такая же немота. Отчего это черные вечно так молчаливы в присутствии белых людей?

В темноте никак не удавалось нашарить пальцами рулон туалетной бумаги. А, дьявол… Зажечь свет, что ли, и плевать на все? Нельзя, отец так выдерет, что не обрадуешься. Рыбий Пуп уже начал тайком покуривать и носил при себе спички; он похлопал себя по карманам. Ага, вот они… Он зажег спичку и, заслонив язычок пламени ладонями, наклонил голову. Случайно его взгляд упал на кипу старых пожелтевших газет, сложенных в углу за дверью уборной. На той, что лежала сверху и уже запылилась, видна была фотография: белая женщина в одних трусиках и в лифчике, с копной непослушных кудрей, смотрит на него в упор и, подбоченясь, улыбается сочным, капризным, чувственным ртом. Из-за такой погиб Крис… Что же Крис ей сделал? Ребенком наградил? Избил? Изнасиловал? Или Крис с этой женщиной занимался тем, о чем возбужденно шушукаются мальчишки, когда соберутся на углу под фонарем? Крис был для него кумиром, его потрясло, что Крис должен умереть, но ради такогоставить на карту жизнь – тут что-то… Женщина на фотографии была красива, ничто в ней не наводило на мысль о смерти или зле. Как повстречался Крис с белой женщиной, которая стала причиной его гибели? Он знал, что, если спросить отца, отец только раскричится, разбушуется, обезумев от страха, обругает его полоумным. Нет, надо спросить у ребят, может, они знают.

Огненный язычок затрепыхался и пошел на убыль. Рыбий Пуп чиркнул новой спичкой, приподнялся, схватил с кипы газет ту, что лежала сверху, вырвал из нее женское лицо, сложил бумажное лицо вчетверо и сунул в карман. Он и сам не знал, зачем это сделал, не успел задуматься. Просто понял, что захочет снова посмотреть на это лицо, что не перестанет думать о том, какая судьба постигла бедного Криса, пока не разрешит загадку: отчего это смеющееся белокожее лицо полно такого безмятежного счастья и в то же время сопряжено с чем-то ужасным и мрачным. Пламя предсмертно заголубело, огонь досуха высосал почерневшую спичку, но смеющийся образ белой женщины не померк в его сознании, он светился, черпая жар из неотразимо притягательного источника, который глубже и ярче, чем пламя горящей спички. Почему чернокожие мужчины должны умирать из-за белых женщин? Уже одно то, что Криса убили или убьют (это и было самое жуткое: убежденность отца, что Крису так или иначебольше не жить), приковало его воображение к прельстительному белому лицу – никогда в жизни человеческое лицо не овладевало им с такой силой. Он рывком встал, схватил рулон туалетной бумаги, оторвал от нее кусок, приговаривая себе под нос:

– Папа боится. Мама тоже. Всебоятся.

Слыша, как забурлила вода, он вышел и только собирался войти в кухню, как в гостиной резко зазвонил телефон. Дверь из кухни открылась, и отец нащупал в темноте его плечо:

– Все в порядке, сын?

– Нормально, папа. – Он старался, чтобы в его голосе не прорвалась наружу неприязнь.

Отец подтолкнул его к кухне.

– Ступай, побудь с мамой.

От трепетного благоговения, которое прежде внушал ему отец, не осталось и следа. Сидя в темноте рядом с матерью, он слышал, как отец говорит по телефону. Вскоре в коридоре послышались шаги; отец твердой походкой вошел на кухню, щелкнул выключателем. Ослепленный внезапной вспышкой света, Рыбий Пуп сел прямо, подобрался, приоткрыв рот. Лицо у отца было измученное, помятое, веко на правом глазу дергалось так заметно, что казалось, он без конца двусмысленно подмигивает кому-то. Сейчас объяснится, почему жизнь неожиданно вошла в обычную колею.

– Все, готово дело, —просто, отрывисто объявил отец.

– Почему, что случилось? – спросила мать.

– Криса нашли, – сказал отец. – В канаве, где кончается школьный двор. Гас Уайт нашел и сказал его матери. Она вызвала доктора Бруса, кинулась с ним туда. Короче, тело уже у меня в заведении.

– Что же это, господи! – простонала мать и прикрыла глаза. – Бедная миссис Симз…

– Это ониего убили, папа? – спросил Рыбий Пуп.

– Кому ж еще? – с вымученным сарказмом отозвался отец. И прибавил буднично, трезво: – Да. Убили. – Он судорожно подкинул на ладони пистолет. – И я рад,что убили!

– Что ты, опомнись! – остановила его мать.

– Па-апа! – ошеломленно протянул Рыбий Пуп.

– Правильно. Я знаю. По-вашему, я зверь, если у меня язык поворачивается говорить такие слова. – Черное усталое лицо обмякло, подергивалось. – Но я знаю, что говорю. Хорошо, что он мертвый… Жалко его, дурачка, само собой… Да разве в Крисе дело? Тут бери шире, Эмма. Ты – женщина, что ты знаешь про то, как приходится на Юге черным. Вот слушай. Когда белых перебаламутит крепко, когда в каждом черном им чудится нечистая сила, когда они от собственной тени начинают шарахаться, когда у них разум помешается на этих ихних женщинах – когда так случится, тогда им подавай крови!И ничего им не надо на свете, как только лишь одной крови!И не бывать в этом городе мира и покоя, пока не прольется кровь!Когда на белых накатит такое, значит, уж кто-нибудьда должен умереть! Либо это будешь ты, Эмма, или я, или Пуп…

– Боже сохрани, – ужаснулась Эмма.

– …либо тогда кто-то другой!Сейчас получилось, что это бедняга Крис. Вот почему я и рад, что это Крис. – Он глотнул. – Слабые мы, чего кривить душой… Мы только тогда можем пожить, когда оторвем от себя шмат жизни и бросим белым. Вот и все, и это правда. Крис прожил только двадцать четыре года. Но все равно пора было иметь голову на плечах и не притрагиваться к белой женщине.

– Возможно, он и не виноват, – сокрушалась Эмма.

– Он виноват, – твердо сказал отец. – Парня завлекает белая девка, а у него не хватает соображения, попался на удочку, как последний осел! – От негодования он осекся и замолчал.

У Пупа было такое чувство, что в эту минуту отец ненавидит черных.

– Да откуда они знают, что он виноват? – настаивала мать. – Раз не было суда…

– Его застали в номереу этой девки! – загремел отец.

– Тайри, Крис работал в этой гостинице, зарабатывал на жизнь.

– На жизнь можно заработать и другим способом.

– Тебе посчастливилось, Тайри, – вздохнула мать. – Ты не работаешь на белых…

– Я раньше сдохну сто раз, чем пойду на них работать! – прорычал отец.

Теперь было похоже, что отец и белых ненавидит.

– Бедный Крис. – Мать разрыдалась, закрыв лицо руками.

Пуп только дивился резким переходам в отцовском отношении к событиям и людям – в них чувствовалась и неистовая гордыня, но чувствовалась и безнадежность побежденного. Чутье подсказывало ему, что при всей ненависти к притязаниям белых отец пошел на сделку с собственной совестью, согласясь обеспечить себе относительно спокойное существование ценою крови, которой, как он полагал, жаждут белые, – но поскольку обеспечить себе такое существование можно было лишь обрекая на заведомую гибель черных, он ненавидел и черных тоже. Но это в конечном итоге означало, что он снедаем ненавистью к самому себе.

– За нас он умер, Крис, – проворчал отец. Он положил в карман пистолет, взял шляпу, подошел к раковине и, налив стакан воды, одним глотком опорожнил его.

Рыбий Пуп почувствовал на себе его испытующий взгляд.

– Пойди-ка возьми свою шляпу, Пуп.

– Куда это ты его, Тайри?

– Он поедет со мной.

– Что ты! Опасно-то как. И поздно…

– Ха-ха! – У Пупа мороз прошел по коже от отцовского наигранного смеха. – Никакой нет опасности, Эмма. Белые унялись. Разъехались по домам – кто залег спать, кто надрался до бесчувствия. Понатешились кровью… Разве не знаешь – как они убьют кого из черных, так тишают на время, добренькие становятся, смирные.

– Мал еще Пуп, ребенок, – не соглашалась она.

– Он будет при мне. Кто сунется к нему, будет сперва иметь дело со мной. Сегодня Пуп у меня увидит, что такое есть жизнь…

– А ну как пойдет стрельба…

– Эмма, я отвечаю за сына. После стрясется с ним что, на мне будет вина. Идем, Пуп.

Мать прикусила зубами стиснутые кулаки, напрасно стараясь подавить рыдания.

Отец взял его за плечо и повел по коридору, зажигая по пути одну лампочку за другой. Они прошли по парадному крыльцу, спустились во двор, обошли машину, сели. В молчании медленно выехали по дорожке на улицу. В тихой летней ночи подернутые дымкой светились вереницами жемчугов газовые фонари. Рыбий Пуп сидел одинокий, маленький, ему было страшно, хотя рядом взбудораженный мыслями о кровавом жертвоприношении, вооруженный пистолетом сидел отец.

– Теперь, Пуп, нам с тобой во всем надо держаться вместе, – зарокотал отцовский бас. – Тебе еще в жизни учиться и учиться, вот и берись с сегодняшнего дня. – Он важно покивал головой. – На этом свете ходи с опаской, иначе нельзя.

– Понятно. Только почему ты говоришь, пап, что страдать обязательно всегда нам?

– Потому что у нас силенок мало, сын, чтобы дать сдачи.

– Что же мы, пап, так и покоряемся без боя?

– Откуда ты взял? Нет, ты, брат, смотри не решай, что мы трусы. Черные сражаются каждый день…

– Вот ты сказал, белые сейчас больше никого не убьют. А почем ты знаешь?

– Чую, сынок. Ты тоже вырастешь, поймешь.

– А мыбелых не убиваем никогда?

– Не мели ерунду, – сердито оборвал его отец. – Сказано тебе, что нас мало.Убьешь одного, они всехперебьют… Слушай, Пуп, вот у меня имеется свое заведение. Дом у нас свой. Еще внаем сдаю помещения тысяч на сорок. Откуда же это взялось? А оттуда взялось, что я знаю свое дело и не суюсь в дела белых. Иначе мне бы в жизни такого не достигнуть. Надо учиться жить с умом,сынок.

Рыбий Пуп смолчал. Неужели в долларах такая сила, что ими можно стереть позор?.. Они катили по туманным безлюдным улицам. На одном из перекрестков, где стоял белый регулировщик, отец притормозил.

– Доброго здоровьица, мистер начальник. Все тихо-спокойно? – Голос был тонкий, непохожий на тот, каким отец говорил обычно.

Полицейский скользнул холодным взглядом по черному лицу над баранкой машины и сплюнул.

– Угу. Полный порядок, Тайри.

– Ха-ха! Вот и расчудесно!

Они поехали дальше. Пупу хотелось закрыть глаза, заткнуть себе уши. Вот чему собирался его учить отец? Машина подъехала к похоронному бюро, где, сбившись в кучку, молчаливо стояли несколько черных. Один из них, горбун, раскорякой, по-паучьи, подскочил к машине.

– Это я для тебя постарался, Тайри, – угодливо зажурчал он. – Я его добыл.

– Да? – небрежно уронил Тайри.

– И в этот раз с тебя десятьдолларов.

– Получишь пять, как всегда.

– А как же с надбавкой за опасность, Тайри, – заскулил горбун. – Ты говорил, за опасную работу будет десять…

– Ладно уж, пусть будет десять, – уступил Тайри.

– Сейчас заплатишь? Нужда крайняя, ей-богу…

Рыбий Пуп увидел, как Тайри вытащил десятку и кинул ее горбуну; тот засеменил прочь.

– Кто это был, а, папа? – спросил Рыбий Пуп.

Тайри, позвякивая ключами, зашагал к дверям заведения.

– Это Уайт. Он для меня находит покойников, чтобы не перехватил Кэрли Микс. Конкуренция, сын. Смекаешь?

– То есть он что, разыскивает для нас покойников?

– А ты как думал. Одни торгуют сахаром, Пуп. Я торгую гробами. Но гроб не продашь, когда нет покойника. Я их держу пять человек, для поисков. В нашем деле таких называют труполовы.

У закрытой двери стоял высокий, хорошо одетый мужчина с шоколадной кожей.

– Мое почтение, док, – сказал Тайри. – А где покойник?

– Там, внутри, – тихим, ровным голосом сказал врач. – Лежал у меня в машине, но он мне все там перепачкал. Я велел, чтобы ваш помощник занес его в помещение…

– Крепко его измордовали, док? – шепотом спросил Тайри.

– Подождите, сами увидите, что над ним сотворили белые, – скривясь, но все так же ровно ответил доктор Брус.

– Понатешились всласть?

– Какое там понатешились. Просто шабаш учинили.

Рыбий Пуп следом за Тайри пошел к дверям. С порога отец оглянулся и грубо гаркнул через плечо, обращаясь к молчаливой горстке людей:

– Эй, любезные, шли бы вы отсюда! Посторонним вход воспрещен. Родные Криса пускай зайдут, остальным тут делать нечего. Что столпились, ждете, пока полиция заявится? А ну, разойдись!

Полная низенькая женщина с окаменевшим лицом вышла вперед и замерла, стиснув коричневые руки.

– Я его мать, – прошептала она.

– Проходите, – Тайри жестом подозвал ее.

Мать Криса, Рыбий Пуп и доктор Брус вошли в дом; Тайри захлопнул и запер на ключ дверь.

– Джим! – крикнул он.

– Да, Тайри. Тут я.

Вошел сухопарый мужчина, чернокожий, с худым лицом и красными воспаленными глазами.

– Ты куда его поместил?

– В заднюю комнату, Тайри, – промямлил Джим.

– Хорошо. Ну пошли, посмотрим. – Тайри озабоченно покосился на закрытую дверь. – Хоть бы уж эти черные бараны убрались домой, – буркнул он. – И чего торчат, только белых разбередят, неровен час.

Гуськом они медленно потянулись по коридору, ведущему в заднюю комнату. Мать Криса плакала навзрыд. Рыбий Пуп протиснулся вперед, откуда ему тоже было видно. На столе, лицом вниз, лежало что-то похожее очертаниями на человеческое тело, что-то грязное, окровавленное, искромсанное.