Текст книги "Долгий сон"

Автор книги: Ричард Райт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

XXXIX

Наутро он проснулся, весь налитой свинцовой тяжестью. За ночь он как будто успел забыть, что на свете бывают дождь и ветер и небо ночью одно, а днем другое. Да, надо было бежать из города, но эта возможность утрачена безвозвратно. Ссутулясь в своей унылой камере, Рыбий Пуп начал смутно сознавать, что в нем недостает чего-то, но не за счет способности думать и чувствовать. Те условия, в которых он вынужден был жить, обделили его какой-то чертой характера. Где-то близко брезжила догадка, что он сам некоторым образом стал пособником тех, кто навлек на него несчастье.

Рыбий Пуп был сыном народа, которому не достались в наследство воспоминания о доблестном прошлом как источник, питающий чувство собственного достоинства, не было у него и четкого представления о будущем, с которым грядет искупленье, а значит, не было и причин с надеждой смотреть вперед. Для него существовал только серый, убогий сегодняшний день. Бремя душевных привязанностей отягощало его не слишком, и все же его не манили превратности неизведанных путей, не влекла далекая и заветная цель. Ни один кумир в обозримых пределах не пленял его воображения, кроме разве что внешних примет стоящего над ним мира белых, которым он для самоутверждения рвался подражать. И не было у него ни традиций, ни корней, ни иной опоры, кроме разве что защитной черствости по отношению к себе подобным, без которой у него не хватило бы духу блюсти изо дня в день свою мелкую корысть; кроме личины, за которой он прятал свои истинные чувства в присутствии белых, да кроме тайной прихоти воображения, которую он, сам себе в том не признаваясь, мечтал исполнить.

Около двенадцати его привели в тесную комнатенку с высоким, забранным решеткой окном. Там сидел Джим. Рыбий Пуп тоже сел, и неясная улыбка взошла на его лицо, безотчетная улыбка, которая была его неотъемлемой особенностью, – улыбка, с которой ему, по всей вероятности, суждено было сойти в могилу.

– Ладно, Джим. Давай. Режь.

– Как это «режь»? – оторопел Джим.

– Скажи: «Говорил я тебе». Скажи: «Ничего другого нельзя было ждать», – пряча дрожащие руки, попытался отвести от себя нападение Рыбий Пуп.

– Зачем, – сочувственно сказал Джим. – Я пришел к тебе помочь, если это в моих силах.

– Не трогал я эту проклятую девку.

– Я знаю, что не трогал.

– Мама-то как?

– Неважно, Пуп. Ей этого не понять. Ты вот что… помни, это они тебе в отместку за то, что сделал Тайри.

– Папа сделал, что мог, – вздохнул Рыбий Пуп.

– Тут история нешуточная. Обвинение в попытке изнасиловать белую женщину…

– Женщина ни при чем. Это белые хотят меня таким способом заставить сказать то, что мне неизвестно. Что мне делать,Джим?

– Тебе нужен адвокат. Насчет Хита ты как?

– Нет. Хит не годится, не тот случай. Мне нужен такой, чтоб не спасовал перед белыми – чтобы сам им не дал спуску. Макуильямс мне нужен, вот кто…

– Ой ли? Вспомни, как он нагадил Тайри, – предостерег его Джим. – Думаешь, поможет?

– Если кто и поможет, так он.

– Тогда – на, пиши, что просишь его представлять твои интересы на суде. – Джим протянул ему карандаш и бумагу.

– Напиши лучше ты за меня. Рука не слушается…

Джим настрочил письмо Макуильямсу, Рыбий Пуп подписал. Ох и не понравится Кантли, что он обратился к Макуильямсу, но если есть человек, способный заставить Кантли призадуматься, то это Макуильямс.

Однако назавтра Макуильямс не пришел, не пришел он и послезавтра – а там и неделя прошла, но с ним не заговаривала ни одна живая душа. На девятый день ему объявили, что к нему опять посетитель. Это был Макуильямс.

– Я уж думал, вы не придете, – сказал Рыбий Пуп.

– Пришлось выдержать настоящий бой, пока пустили к тебе. А теперь, Пуп, расскажи мне по порядку все как было. Начни с начала и ничего не пропускай, даже если тебе что-то покажется несущественным.

Рыбий Пуп рассказал, умолчав о том, что получил от Глории погашенные чеки и замуровал их в камине.

– Девица была подослана, это очевидно, – сказал Макуильямс. – Она – не более как предлог упрятать тебя за решетку, застращать и таким образом выжать из тебя все, что ты знаешь о чеках.

– В том-то и дело, что я о чеках ничего не знаю!

– Слушай. Я подозреваю, что эта особа не явится подтвердить свои обвинения. Так что ты крепись. Когда тебя поведут на суд, я там тоже буду. Ничего не предпринимай, ничего никому не говори.

– А что мне еще-то остается, – прошептал Рыбий Пуп.

Дверь камеры захлопнулась за ним вновь, наступило нескончаемо долгое ожидание. Робкая надежда, что его все-таки не убьют, переросла в уверенность. Только бы унялись страхи Кантли, тогда его выпустят. Но унять страхи Кантли было не в его власти.

Прошло три недели, пока его вызвали в суд. Миссис Карлсон в зале суда не было.

– Ваша честь, – обратился к судье прокурор. – Ввиду душевного потрясения, которое перенесла истица, став жертвой нападения со стороны подсудимого, она находится в санатории.

– Непорядок, ваша честь, – возвысил голос Макуильямс. – Миссис Карлсон могла бы дать письменные показания, нет ничего проще…

– Истица страдает нервным расстройством, она не в состоянии связно изложить свои показания на бумаге, – возразил прокурор.

Потом Рыбий Пуп слушал, как Макуильямс убеждает суд, чтобы его выпустили под залог, но судья заявил, что «речь идет о тяжком преступлении и потому выпускать обвиняемого под залог не в интересах общества».

Наклонясь к своему подзащитному, Макуильямс зашептал:

– Боюсь, Пуп, тебе придется посидеть какое-то время. Женщина не появится, это теперь еще более очевидно. Я наводил о ней справки, девица – самого уличного пошиба. Ну, ты знаешь. Того же сорта, какие работают на Мод Уильямс… Кантли меньше всего устраивает, чтобы она пришла в суд давать показания. Я ведь от них камня на камне не оставил бы.

– Долго уж очень, – пожаловался Рыбий Пуп.

– Могло быть хуже, – напомнил Макуильямс.

Через неделю тюремный надзиратель принес ему письмо в распечатанном конверте. Рыбий Пуп с удивлением покосился на иностранные марки. Уж не от Глории ли? Он пригляделся – на марке значилось «République Française». Он вытащил из конверта листки бумаги и поискал глазами подпись. Вот она: «Зик». Мамочки! Значит, Зик во Франции…

Орлеан

«Дорогой Пуп!

Привет тебе, старый друг! Ну что, Рыбкин Пуп, все плаваешь по морям, по волнам? Смотри, парень, зарься на жирных червяков с разбором, а то клюнешь – и попался на крючок. Надо думать, ты доволен жизнью? А мы вот стоим в городе Орлеане, невдалеке от Парижа. По большей части здесь льют дожди, но мы для сугреву заправляемся коньячком. С Тони встречаемся чуть не каждую неделю, часто вспоминаем тебя, Сэма. Кстати, как он там? До сих пор Африкой бредит наш Сэм? Я все же думаю, у нашего друга Сэма не все дома.

Ну, брат, и городишко Веселый Париж! Мы с Тони малость поднасобачились парлякать, и как суббота – норовим туда закатиться. Да, брат ты мой, Париж – это сила. Жуткая силища. Здешним жителям даже рок не в новинку, даром что жрут лягушек. Джаз выдают – нет слов. Видел бы ты, как под него здесь протирают подметки. Век бы рады наяривать, черти французские.

Слушай, мама писала, что у тебя вроде какие-то неприятности? Правда это? Если правда, то хотя бы ничего страшного? Не мне тебя учить, друг, но с психами из нашего Миссисипи надо поосторожней. А то они от сильной любви к дрянному виски и от привычки спать с родимой мамашей совсем чокнулись. Что ты, их не знаешь? Другое дело во Франции, здесь на все только поплевывают.

А ты, Рыбкин Пуп, по-прежнему гуляешь в китах? Денежки гребешь лопатой? Мама говорит, что на папашиной машине разъезжаешь… Да, тяжело было узнать, что убили Тайри. Что они только не творят, эти белые! Наверно, перед тем, как его убили, он им дал прикурить, или я плохо знаю Тайри.

Я представляю, парень, сколько за тобой побед по женской части! Приехал бы, между прочим, в Париж, тряхнул мошной! Житуха здесь дешевая, девочки – обалдеть. Не пожалеешь. Во Франции белокурая цыпочка переспит с парнем черней пикового туза и хохочет – у них это называется «черный рынок». Конец света, брат ты мой. Ты меня поймешь.

Привет от меня твоей маме. Знаешь, до сих пор из головы не идет пожар в «Пуще» и сколько он унес хороших друзей. Интересно, а «Пуща» опять работает? Хоть бы у теперешних хозяев хватило мозгов не крыть ее мхом!

Хорошо бы поскорей кончилась служба, я после думаю на какое-то время обосноваться в добром старом Париже. Приятно, друг, пожить под этим серым небом, где на тебя не смотрят зверем только за то, что ты черный.

Тони шлет привет и велит, чтоб ты держал хвост трубой. И еще он говорит, чтоб ты не лез на рожон. Напиши нам, Рыбкин Пуп, договорились?

Твой друг

ЗИК».

Рыбий Пуп сложил письмо и загляделся в одну точку. То, что он прочитал, было похоже на вести из иного мира. И Зик еще думает, что он доволен жизнью. Проклятье. Знал бы он… Эх, выбраться бы из этой ямы, махнуть в Париж! Письмо Зика наполнило его горечью, нетерпеливым беспокойством. Отдать уж их, что ли, эти чеки? Нет. Поздно. Черт возьми, только бы вырваться на волю – и бежать, бежать, бежать без оглядки!

XL

Ползли недели. Наступила зима, а Рыбий Пуп все сидел в той же камере, отрезанный от других черных узников. Раз в неделю старичок староста на несколько мгновений выводил его подышать воздухом на тюремный двор.

– Не пойму я, – ворчал старик. – Чего с тобой так нянчатся? Души не чают, прости Господи. Кому-кому, а тебе обижаться не приходится.

За все это время Кантли не заходил к нему ни разу, зато Макуильямс навещал почти каждую неделю и всякий раз призывал к терпению.

– Кантли и его свора прибрали к рукам тюрьмы, суд, судей, – вразумлял он своего подзащитного. – Не в укор тебе будь сказано, Пуп, но ведь вы с Тайри сами помогли им забрать такую силу.

– Этого больше никогда не будет, мистер Макуильямс, – покаянно уверял его Рыбий Пуп.

– Когда становишься пособником шайки нарушителей закона, то своими руками строишь машину, которая тебя же может раздавить.

– Меня долго еще здесь продержат? – спрашивал с тоской Рыбий Пуп.

– Когда убедятся, что это им ничего не дает, выпустят. Так не полагается, конечно, но что я могу поделать?

Дважды, и оба раза безуспешно, Макуильямс предпринимал энергичные попытки добиться, чтобы Пупа освободили на том основании, что он содержится под стражей незаконно, однако каждый раз, как доходило до суда, судья упорно отказывался освободить заключенного под залог.

– Надоело, – жаловался Рыбий Пуп. – Пускай бы уж либо судили, либо кончали к свиньям!

– Нет-нет, Пуп, – уговаривал его Макуильямс. – Судить тебя сейчас для них самое невыгодное. А чем они дольше тянут, тем больше у тебя надежды выйти на свободу. Эта женщина не покажется в суде.

Он просидел в тюрьме так долго, что ему уже начинало казаться, будто он там с самого дня рождения. Не было часа, чтоб у него не стоял перед глазами камин, в котором он схоронил чеки. Когда-нибудь он их достанет оттуда и швырнет в лицо Кантли – он еще не знает как, но это будет… Ему разрешалось курить сигареты, изредка ему передавали какой-нибудь журнал, но газеты не пропускали. От Джима он знал, что дела похоронного заведения идут превосходно. Завещание Тайри утверждено, ограничения, связанные с несовершеннолетием его наследника, отменены, «подати» собирает Мод и отдает их Кантли, а тот сохраняет его долю. Одна новость удивила его и привела в растерянность. Джим сказал, что Эмма теперь работает в конторе. Мама в роли деловой женщины? Тайри, конечно, никогда не потерпел бы этого. Ничего, дайте только ему выйти на волю, и он все повернет по-своему. Хотя что это он! Он же уедет…

Тайри, его жизнь – вот о чем он задумывался все чаще. Как объяснить то, что Тайри сумел столько лет прожить в ладу с белыми, а он, его сын, не успел оказаться с ними один на один, как тут же угодил в тюрьму. Рыбий Пуп не помнил, чтобы Тайри до этой страшной недели, которая завершилась его гибелью, хоть когда-нибудь проявил испуг или злобу. Только раз – когда убили Криса. Может быть, и боялся, да умел не показывать вида? Впрочем, он знал, что гордость не позволила бы Тайри обнаружить свой страх перед сыном. Или, прожив в страхе так долго, Тайри свыкся с ним и уже не мог распознать его в себе? Врожденная мудрость – мудрость, какую не вычитаешь из книг, – помогала Тайри удерживать белых недругов на почтительном расстоянии. Рыбий Пуп унаследовал от отца его положение, но не его навык справляться с этим положением, и ему было жутко. Он стал узником, не зная за собою иной вины, кроме неумения внушить белокожему врагу доверие к себе.

Суд был назначен на декабрь месяц, но и на этот раз повторилась та же история. Миссис Карлсон не пришла. Прокурор сообщил суду, что миссис Карлсон «переживает тяжелейшее душевное расстройство, сбита с толку и не способна дать письменные показания, а уж тем более присутствовать на суде лично». Макуильямс потребовал, чтобы дело прекратили за недостаточностью доказательств, и вновь суд отклонил его доводы.

– Но, ваша честь, мы имеем дело с подростком, которому нет еще семнадцати, – возражал Макуильямс. – Он уже и так больше полугода провел в тюрьме. Он растет в неволе. Мальчику место за школьной партой, а не за тюремной решеткой!

– Должен был думать, что делает, – равнодушно заметил судья. – Против арестованного выдвинуто серьезное обвинение. Я не считаю целесообразным прекращать дело.

Макуильямс проводил Пупа до дверей камеры.

– Очень жаль, Пуп, – сказал он. – И все-таки не унывай. Теперь уже недолго. Видишь, Кантли даже не счел нужным прийти. Я убежден, он не допустит, чтобы эта женщина появилась в суде.

– Хорошо, сэр. – Рыбий Пуп вздохнул.

Весна застала его по-прежнему в застенке. Его тело как будто лишилось способности чувствовать, в голове томительно цеплялись одна за другую тягучие мысли. Что побудило Кантли использовать для наживки на крючок белую девицу? Глядя сквозь полузакрытые веки, Рыбий Пуп вспоминал, как отворил дверь своей квартиры и увидел спросонья неправдоподобно красивое женское лицо. Он никогда раньше не бывал наедине с белой женщиной и теперь пробовал восстановить в себе охватившее его тогда ощущение, что все совершается не наяву. Ему бы тотчас кинуться бежать, едва лишь он открыл дверь и увидел, кто пришел, тогда ей ничего не оставалось бы, как признаться, что они пробыли вместе полминуты, не больше. Так нет же, он, как дурак, торчал на месте, ошалев, не веря тому, что она настоящая.

Со звериной жестокостью белые мужчины вбивали черным мужчинам в голову, что, если они хотя бы дотронутся до белой женщины, их неминуемо ждет смерть, и так стараниями белых мужчин в сердцах черных мужчин неугасимо жил образ белой женщины. Сколько помнил себя Рыбий Пуп, предметом его раздумий была пагубная и прельстительная загадка белой женщины, чье существование на земле таило в себе угрозу его жизни, объявляло его недомужчиной. При белой женщине он был обязан перечеркнуть в себе мужское начало, стать пустой оболочкой, бесплотным голосом, бесполой тварью. Сами эти запреты, установленные белым мужчиной, приводили к тому, что образ его женщины укоренялся в сознании черных мужчин причудливо и дико искаженным – настолько, что его редко удавалось вытравить, что он выносил белое существо женского пола за рамки реальной действительности. Рыбий Пуп никогда не был знаком ни с одной белой женщиной, ни с одной не встречался. И теперь щемящее сострадание сжало ему сердце, когда он заново осознал, что за тревога заставила Тайри потащить его в публичный дом Мод Уильямс.

– Бедный папа, – с каким-то недоумением сказал он вслух. – Я в жизни не дотронулся до белой женщины, даже рукини у одной не коснулся!..

XLI

В предутренний сон ворвалось позвякивание ключей, металлический лязг дверного засова. Рыбий Пуп поднял голову, вглядываясь в тускло освещенный квадрат коридора. У двери его камеры темнели две неясные тени.

– Входи, ниггер! – хрипло пролаял конвоир, вталкивая в камеру чернокожего мужчину.

Рыбий Пуп сел, широко открыв глаза, – сколько времени все один да один, и вот, кажется, у него появился товарищ.

– Пихаться-то зачем. – С трудом удержавшись на ногах, мужчина шагнул к незанятой койке у стены напротив.

– Поговори еще, дьявол, – череп раскрою, – пригрозил конвойный, запирая дверь.

– У, гнида, – выругался вполголоса незнакомец.

Конвоир ушел. Рыбий Пуп разглядывал нового соседа – тот плюхнулся на койку и сидел, подперев голову руками. Все на нем было пыльное, драное, волосы всклокочены, глаза налиты кровью, правая рука тряслась, точно от нервной лихорадки.

– Болит что-нибудь, друг? – мягко спросил Рыбий Пуп.

– А? Чего? Ктой-то там? – встрепенулся мужчина.

– Да я. Таккер моя фамилия. По прозвищу Пуп.

– Фу ты, напугал. Я тебя не заметил. Думал, может, из белых кто…

– Какое там из белых, – протянул Рыбий Пуп. – Тебя за что взяли?

Мужчина осторожно подступил к двери, заглянул сквозь решетку наружу и повернулся к нему.

– Это мне Кантли удружил, подлюга, – прошипел он. – Кто-то обчистил закусочную, а он наклепал на меня. Если б не он, то я и не попал бы сюда. Ух, убить его мало, собаку!

– Наверно, для тебя может что-то сделать мой адвокат, – заметил Рыбий Пуп. – Тебя как звать-то?

– Бертом зовут. Берт Андерсон… Нет уж, на какие нам, к черту, шиши нанимать адвокатов. Мне, знаешь что, мне надо бы выложить этому Кантли, что я про него знаю. – Берт перешел на шепот. – Пугнуть его, а? Мол, так и так, известно нам, что один бардачок на окраине платит вам подать…

– Кто его знает, – осторожно промямлил Рыбий Пуп. – Кантли – человек опасный…

– Прижать покрепче, так куда он денется. А мне есть чем прижать. Слушай, а ты-то за что сидишь?

– Ха, – фыркнул Рыбий Пуп. – Вот говорят, пытался изнасиловать белую девочку.

– Ну да! Господи помилуй! – Берт подсел к нему на койку. – За такое дело, парень, и линчевать свободно могли…

– Ага! Только я суку эту пальцем не трогал.

– Да, от белых что хошь можно ждать. – Берт покрутил головой. – Чего доброго, сами же все и подстроили.

– А то нет. Но ничего, адвокат говорит, я скоро выйду.

– А ты этого Кантли не знаешь, случаем? – спросил Берт.

– Самую малость, но и тем сыт по горло. – Рыбий Пуп вздохнул.

– Эх, заиметь бы на подмогу дружка-товарища вроде тебя, как буду выходить отсюдова, да посчитаться бы с этим Кантли, – прорычал Берт. – Ненавижу его, кровососа! Удавил бы! – Голос Берта зазвучал доверительно. – Он ведь, знаешь, богатенький. Деньжищ нагреб кучу, на нас нагрел руки, на ниггерах. Болтают, один ниггер в каком-то темном деле стал ему поперек дороги, так Кантли его убил…

– Кто это? – с новым интересом спросил Рыбий Пуп.

– Как звали, не знаю. Но большой человек. Похоронщиком был… – Рыбий Пуп смотрел на него, разинув рот. Господи! Ведь это он про Тайри ведет речь, а того не знает, что перед ним сын Тайри! – Заманили человека обманом в публичный дом и пристрелили к чертовой матери. – Голос Берта дрогнул от сочувственного и благоговейного ужаса.

Рыбий Пуп собрался было открыть ему, кто он, как вдруг раздался оклик расконвоированного старосты:

– Пуп Таккер!

– Я!

Рыбий Пуп подошел к двери камеры.

– На прогулку, ниггер. Выходи, давай.

– Может, пропустим сегодня? – Неохота было уходить от этого Берта, такого заводного, с таким подходом к белым, какой ему по вкусу. Он слишком засиделся в одиночке, и присутствие Берта согревало его сладким теплом товарищества. – Завтра погуляю.

– Либо сейчас, либо сиди дожидайся до той недели, – объявил черный староста.

– Сходи проветрись, Пуп, – посоветовал Берт.

– Пошли, ладно, – со вздохом согласился Рыбий Пуп.

Он побрел следом за старостой по коридору, потом вниз по железной лестнице, потом опять по коридору к высокой двери, ведущей на тюремный двор. Заметно было, что сегодня старичок прямо-таки спит на ходу – он тащился с такой медлительностью, что Рыбий Пуп не двигался, а скорей топтался на месте, подлаживаясь к его черепашьему шагу, и все же наступал ему на пятки. Кончилось тем, что староста вдруг очутился с ним рядом, шамкая что-то неразборчивое себе под нос.

– Как сегодня на улице? – спросил его Рыбий Пуп.

– Погано, – отозвался старик, поджав губы.

– Дождик, что ли?

– Угу. Только его простым глазомне видать.

– Почему это?

– Ну и как тебе твой новый приятель? – ни с того ни с сего переменил разговор староста.

– А? Да ничего. Ха! Уж больно на белых нападает…

– Всерьез нападает или прикидывается?

– Похоже, всерьез, – сказал Рыбий Пуп.

– В одиночку-то оно гулять верней, парень, – с отсутствующим видом уронил староста.

– Чего-о? – Рыбий Пуп вытаращил глаза.

– У белых, сынок, много способов передавать новости, – тянул старик, словно обсасывая каждое слово, и, искоса глядя на Пупа, завозился с ключом у двери, ведущей на залитый солнцем двор. – Можно по телевизору, по телефону, по телеграфу, а можно по другу…

– Какую подругу, вы что? – Рыбий Пуп шагнул во двор. – А вы говорили, дождь идет…

– Он и идет,да его не видать простым глазом, – прошамкал староста.

– Что с вами, не пойму? – спросил Рыбий Пуп, стараясь сообразить, к чему эти витиеватые намеки.

– Идем-идем, гулять надо, – сказал старик.

Встревоженный, Рыбий Пуп вышагивал за ним по двору, не замечая уже ни солнца, ни ясного неба. Какая муха укусила старика? Дважды Рыбий Пуп пробовал вызвать его на разговор, но так и не смог ничего из него вытянуть.

– Пора, время кончилось, – недовольно отрезал он. – Минуты лишней нельзя задержаться, больно много доносчиков развелось.

– Пожалуйста, – все больше удивляясь, проворчал Рыбий Пуп.

Отперев дверь и впуская его обратно в здание тюрьмы, староста яростно зашептал:

– Наседкина забота – цыплятвысиживать!

– Да о чем вы, в конце концов?

– Ни о чем, проехали.

Рассеянный, в глубокой задумчивости, Рыбий Пуп возвратился в камеру. Берт, сидя на краю своей койки, наблюдал за ним. До чего же чудно себя вел этот старый черт. Обиделся на него, может быть? Вроде бы Джим дает ему в лапу часто и не скупится.

– Ты, брат, что это пригорюнился? – спросил Берт.

– Так, ничего, – через силу улыбаясь, сказал Рыбий Пуп.

– И глаза какие-то чудные, – с расстановкой сказал Берт.

– Просто сколько же, думаю, еще мне сидеть здесь, в тюрьме?

– Понимаю. Глянешь на солнышко, так поневоле взгрустнется, точно?

– Вот именно.

– Слышь, Пуп, а если нам и правда что-нибудь учинить на пару, когда отсюда выйдем? Можно крупно разжиться.

– Это как же? – Рыбий Пуп поднял глаза, всматриваясь в напряженное черное лицо соседа.

– Эх, добыть бы мне что-нибудь на этого Кантли…

– Что, например? – спросил Рыбий Пуп, видя камин в своей комнате и кирпич, за которым замурованы погашенные чеки.

– Ты-то сам что про Кантли знаешь?

– Да не особо много, – неопределенно сказал Рыбий Пуп, занятый мыслью о том, нельзя ли с помощью чеков вытянуть из Кантли деньги. Мысль была свежая, заманчивая.

– На чем бы его утопить? У тебя нет ничего такого? – допытывался Берт.

Рыбий Пуп вдруг перестал дышать, чуя, как в нем шелохнулось что-то темное, скверное, как оно мощно нарастает из глубины, стремясь всплыть на поверхность. Перед ним все еще стоял камин, а до слуха явственно донеслось яростное и бессмысленное бормотание дряхлого старосты: «Наседкина забота – цыплят высиживать!»Круглыми, остановившимися глазами он смотрел на Берта, как будто только сейчас впервые его увидел. Кровь жарко прихлынула к его вискам и груди, мускулы сами собой напряглись. Он вскочил, протягивая скрюченные пальцы к горлу сидящего напротив мужчины. Он налетел на этого мужчину так стремительно, что тот, не успев встать с койки, опрокинулся под его тяжестью назад и со всего размаху с хрустом стукнулся головой о каменную стену.

– Ах ты, наседкапоганая! – заорал Рыбий Пуп, осыпая голову Берта градом ударов. – УБЬЮ, СВОЛОЧЬ!

– Пусти! – крикнул Берт.

Не помня себя от ярости, Рыбий Пуп молотил кулаками по его лицу.

– Продать меня вздумал, легавая шкура? – шипел он.

Выставляя вперед то локоть, то колено, отбрыкиваясь ногами от беспощадных ударов, Берт вопил не умолкая. Тюрьма огласилась звонкими ударами гонга; Рыбий Пуп заметил краем глаза движение возле двери камеры.

– Прекратить, ниггеры! – раздался окрик часового.

Ухватив Берта за горло правой рукой, Рыбий Пуп чувствовал, как все глубже вонзается ногтями в податливую плоть – Берт тужился, пытаясь оторвать его от себя, царапался, размахивал кулаками, но Рыбий Пуп держал его мертвой хваткой. Для него сейчас все на свете сосредоточилось в его пальцах, вгрызающихся в чужую глотку, он не выпустил Берта, даже когда их принялись разнимать белые часовые.

– Отцепись от него!

Наконец его оттащили. Берт, хватая воздух открытым ртом, рухнул на пол. Рыбий Пуп с остервенением заехал ему под ребра носком башмака.

– УБИТЬ ТЕБЯ МАЛО, НАСЕДКА!

– Уймись, ниггер, а то ведь вмажу! – предупредил его часовой.

Рыбий Пуп отступил, исподлобья метнул взгляд на белого часового, который надвигался на него с дубинкой.

– Лучше уберите его отсюда, – прорычал он. – Все равно убью.

Из соседних камер доносились возбужденные голоса.

– На бунт подбиваешь заключенных, ниггер? – спросил часовой.

– Нет, сэр, – задыхающимся голосом ответил Рыбий Пуп. – Просто я ненавижу наседок! Не заберете его – убью!

– Эй ты, выкатывайся. – Часовой дал Берту пинка.

Берт поднялся на ноги, часовые схватили его и вытолкнули из камеры. Рыбий Пуп сел. Грудь у него ходила ходуном, слезы ярости слепили глаза. Он угрюмо огляделся, не веря, что Берта больше нет. Но тот уже брел под конвоем по коридору, спотыкаясь, и шум голосов в соседних камерах постепенно стихал. Дверь камеры заперли.

– Взбесился, ниггер? – спросил часовой.

– Ничего я не взбесился, – проворчал Рыбий Пуп.

– Что ж ты с ним не поделил?

– Самизнаете, – сказал Рыбий Пуп.

Покачав головой, часовой отошел. Спустя немного приковылял старичок староста, заглянул в камеру, подмигнул и поплелся дальше, шаркая ногами и напевая:

 
Когда ты, шельма, ляжешь в гроб,
Я буду только рад…
 

Рыбий Пуп сидел, пристыженный. Ох, какого он был готов свалять дурака! Еще немного, и он доверился бы соглядатаю, открыл бы ему, где чеки! Кусая губы, он растянулся на койке.

Послышались чьи-то шаги. Рыбий Пуп поднял голову. У двери стоял начальник полиции Мэрфи.

– Ну что, Пуп? Похоже, Берт пришелся тебе не по вкусу.

– Давить надо легашей, – коротко бросил Рыбий Пуп.

– А известно тебе, что завтра утром тебя за это дело поведут в суд? Нападение при отягчающих обстоятельствах, шутка ли?

– Плевать, – пробормотал Рыбий Пуп, растирая сбитые в кровь костяшки пальцев. – Легавого удавить мало!

– И вообще, откуда ты взял, что его к тебе подсадили? – с принужденной усмешкой спросил Мэрфи.

– По запаху учуял, – огрызнулся Рыбий Пуп.

Мэрфи ушел.

В полдень Рыбий Пуп был еще так взвинчен, что отказался от еды. А еще через два часа в двери его камеры показался Кантли.

– Что это на тебя нашло, чертов сын? – спросил он. – Ты, говорят, нынче утром словно с цепи сорвался…

– Не надо подсылать ко мне шпионов, начальник, – сказал Рыбий Пуп, не давая себе труда хотя бы подняться с койки. – Первогоже прикончу!

– Ты, ниггер, оказывается, куда вострей, чем я полагал, – криво улыбаясь, сказал Кантли. – Зато и в тюрьме тебе куковать теперь куда дольше.

– А это мне без разницы, – потерянно сказал Рыбий Пуп.

Он слушал, как удаляются шаги Кантли. Ну и пусть… Его убьют, но и он сумеет посчитаться с кем надо. Думали, на простачка напали – ладно же, он им покажет… Настала ночь, но ему не спалось. Он лежал, уставясь в темноту, весь во власти лихорадочного отчаяния.

В десять утра его отвели в суд и за пятнадцать минут приговорили к двум годам тюрьмы с зачетом тех шести месяцев, которые он уже отсидел.

– Зачем ты это сделал, Пуп? – спросил его вечером Макуильямс.

– Этот ниггер за мной шпионил, мистер Макуильямс, – принялся горячо объяснять Рыбий Пуп. – Ну я и выдал ему, что причитается. И в случае чего, выдал бы снова, черт возьми.

– Досадно. Еще одно слушание в суде, и я бы, вероятно, вырвал тебя отсюда, а так тебе отбывать еще полтора года. Нельзя поддаваться на провокации, когда имеешь дело с этой публикой.

– Пускай, мне наплевать, – повторил Рыбий Пуп. – Вы-то, понятно, ни при чем.

Оставшись опять один, Рыбий Пуп задумался, повесив голову. Все беспросветно, пока он во власти белых. Слишком хорошо они знают, как и в какую минуту заставить его начать действовать себе во вред. Им мало наказать человека – надо, чтоб он сверх того навьючил на себя наказание собственными руками. Он встал, весь дрожа, и с закрытыми глазами выкрикнул в темноту:

– ПЛЕВАТЬ Я НА ВАС ХОТЕЛ!