Текст книги "Долгий сон"

Автор книги: Ричард Райт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

– Точно! – Вера порывисто положила ему руку на колено и сжала его.

– Хотел я вмазать одному белому, но с какой стати переть на рожон, когда их, гадов, десять, а я один, – вдохновенно врал Рыбий Пуп. – Я пока что в своем уме, – объявил он, упиваясь тем, что его понимают с полуслова. Хотелось говорить еще и еще, лишь бы она так же охотно поддакивала ему.

– Умный ты, Пуп, не теряешь головы. – Заученная улыбка.

– Очень мне надо портить себе жизнь, связываться с белыми. – Его заносило все больше.

– Сразу видно, что ты сын Тайри, даже говоришь похоже. – Глаза Веры не отрывались от его лица.

– Будь покойна, я знаю, как обращаться с этими белыми. – Рыбий Пуп уверенно входил в отцовскую роль.

– Правда? Везет же людям! – Ласкающее слух восхищение.

– А что особенного. – Намек на другие чудеса, скрытые до поры до времени.

Вера промолчала и придвинулась, недвусмысленно предлагая себя для обозрения, и Рыбий Пуп пожирал ее глазами и ломал голову, чем бы еще ее поразить.

– Хочешь, послушаем пластинки, Пуп? – спросила она, с мягкой настойчивостью беря его за руку.

– Это можно. – Он встал.

– Тогда пошли.

Он шел за ней, вдыхая запах ее духов, зачарованно глядя, как она зазывающе раскачивает бедрами. Не зря шептались ребята из школы, что она «девочка с перцем» и в мужчинах смыслит больше, чем «мартышка в кокосовых орехах». Правда, подробностей никто не знал, Вера держалась строго, ее домогались даже белые – пусть это не та девушка, с какой тебя захочет познакомить мама, зато с такой не соскучишься. Классная девочка по всем статьям, и к тому же понимает толк в деле.

Он вошел за ней в спальню и стоял рядом, пока она выбирала пластинку и заводила патефон. По комнате поплыл блюз, и Вера стала постукивать ногой в такт музыке.

– Пошли, потанцуем, миленький. – Ее рука обвилась вокруг его пояса.

– Только я плоховат по этой части, – сказал он, выходя на середину комнаты.

– Давай я тебя поведу, – вызвалась она.

– Ладно.

Он двигался, отдаваясь чувственному ритму надрывной музыки, наливаясь тяжестью от ощущения того, как льнет к нему ее податливое тело. Пластинка кончилась, они вместе подошли к патефону, и он увидел, как она снимает рычаг с иголкой. Секунду они стояли неподвижно, потом Вера прижалась к нему, и он не успел опомниться, как его ладонь сама легла ей на грудь, а с языка сорвалась гладкая ложь:

– Девочка, как же я долго тебя ждал.

– Правда, Пуп? – Она прижалась к нему тесней, умело рассчитывая свои движения, чтобы ему казалось, будто наступает он, а она только покоряется.

Она потянула его за собой на кровать, и все, что накопилось у него внутри, – сдерживаемая ярость, и жгучий стыд, и ненависть – отступило куда-то, происходящее сделалось осязаемым и близким, окропило его чувства блаженным дождем, и он всем своим существом потянулся к нему навстречу. Ее губы слились с его губами, и он жадно поцеловал ее, пьянея от того, что она так пылко ему отвечает, одурманенный новизной и близостью ее тела. Она протянула руку вверх, щелкнул выключатель, и они очутились в темноте. Не отрываясь от него, она расстегнула платье, и он безмолвно поразился тому, какую страсть высекло из него прикосновение ее обнаженной груди. Он находился здесь с одобрения родного отца, ни перед кем не был обязан держать ответ, лишь перед собой и этим жарким, охваченным ответной дрожью телом у него под руками, и ничего уже не было в нем, только вспененный прилив желания, и биение звезд у него в крови, и томительное усилие, отверзшее путь потоку, который подхватил его и понес к берегу, где было лучше, чем он мог надеяться, и иначе, чем он себе представлял.

Покинув полные профессионального сладострастия Верины объятия, Рыбий Пуп вышел в коридор и направился к входной двери с таким ощущением, словно на тысячу лет выключился из повседневной жизни. Хотелось побыть одному, как следует разобраться в себе после того переворота, который произвело в нем это свидание. Хотелось во что бы то ни стало еще раз увидеться с Верой и вновь пережить хмельную чувственную бурю. А, вот и Тайри… Отец и сын сошлись в молчании, и Рыбий Пуп заметил, что Тайри прячет от него глаза, да и ему было неловко встречаться с ним взглядом.

– Ну, все? – небрежно спросил Тайри.

– Ага.

Они уже выходили из двери, когда их догнала Мод.

– Очень рада, что навестили, – певуче говорила она с широкой улыбкой. – Заходи еще, а, Тайри?

– Твои гости, Мод, – невнятно отозвался Тайри, пыхтя сигарой.

Мод обратила сияющее лицо к его сыну.

– И ты, Пуп, не стесняйся, приходи в любое время дня и ночи, – приглашала она, одаряя его влажной улыбкой. – Если, конечно, тебе понравилось у нас.

– Ладно. – Он отвел глаза, старательно изучая узор на обоях.

– Ну, до свидания, – проговорила Мод глубоким грудным голосом.

– Всего, – буркнул Рыбий Пуп.

– Будь здорова, Мод, – сказал Тайри.

Они сошли со ступенек и не спеша зашагали по улице. Тайри время от времени останавливался у витрин магазинов. Рыбий Пуп изнывал от желания остаться в одиночестве, но не знал, как об этом заикнуться. Вдруг Тайри повернулся к нему и спросил как бы между прочим:

– Тебе не надо что-нибудь купить, сынок?

Рыбий Пуп смешался. Он поморгал, раздумывая, и, пользуясь новым для себя положением человека, которому многое дозволено, решился:

– Сигарет разве.

– Давай, – сказал Тайри. И сдержанно прибавил: – Ты много куришь-то?

– Да нет. Так, при случае…

– Смотри, знай меру. – Тайри зашел в лавочку, где продавались сигареты.

Они пошли дальше, и Рыбий Пуп, пуская дым, обратил внимание, что Тайри негромко хмыкнул и отвернулся в сторону. Что такое, уж не над ним ли потешается? Он насторожился, и в эту минуту Тайри остановился, грубовато, но любовно облапил его за плечи и захохотал, раскатисто, громко, с явным удовольствием.

– Ну ты даешь,Пуп! – пророкотал он, и смех замер у него в утробе.

– Ты что, пап?

– Силен ты, брат! Ох-хо-хо! Тебя учить не приходится! Не растерялся! Я в твои годы не умел эдак! Ха! Ни суеты, ни расспросов, видит: калитка открыта – и шастьв нее, хоть бы разок оглянулся назад! Ох, умру!

– Я что-нибудь не так сделал, папа?

– Ты сделал, что хотел, разве нет?

– Да, но только…

– А значит, все правильно, – убежденно сказал Тайри.

Он ободряюще стиснул сыну плечи и снова закатился сочным смехом.

– Ну, стервец! Раз – и готово!Ни тебе охов, ни ахов… Слышь, Пуп?

– Чего?

– Неужели у тебя это и впрямь первый раз?

– Первый.

– Не врешь?

– Нет, правда. Честное слово.

– Или еще как пробовал… Мудрено все устроено в природе, – крутя головой, заключил Тайри. – Нет, сын, все было как надо, – продолжал он обычным голосом. – Просто ты в другой раз всехпосмотри.

Рыбий Пуп разинул рот.

– А разве там, пап, были другие?

– Там, как пройти дальше по коридору, еще дожидалось десятка два, – прыснув, объяснил Тайри. – Ты даже не дошел туда, схватил первую,какая подвернулась. – Он откашлялся. – Сдался ты этой Вере на милость, как город Ричмонд – генералу Гранту! Ха-ха! Ничего, Вера – подходящая девочка… – Он шумно повел носом, не снимая руки с Пупова плеча. – Мод сказала, для тебя это пришлось в самый аккурат. А подрастешь, вспомнишь эту ночку – помрешь со смеху!

– Я подумал: она ко мне прислала Веру…

– В том-то и весь смех. Вера вышла поговорить, а ты и хвать ее. – Тайри снова хмыкнул. – Ну и как оно тебе? – спросил он уже серьезно.

– Вроде нормально… Я, это… в субботу мы встречаемся с Верой, – сбивчиво пролопотал он, пересиливая смущение.

– И неправильно! – вскинулся Тайри. – С самого начала не так берешь, сынок. Встречайся с другими. Они все одинаковые. Полегче, у тебя вся жизнь впереди, не пори ты горячку… Не теряй, Христа ради, голову из-за первой же девки.

– Ну хорошо, – неуверенно согласился Рыбий Пуп, больше из уважения.

– Из ваших-то ребят уже многие попробовали?

– Один Зик, больше никто.

Они стояли лицом к лицу посередине темного тротуара. Тайри вдруг крепко схватил его за руку.

– Скажи честно – забыл ты их, так ведь? – спросил он низким, не допускающим возражений голосом.

– Нет, почему, я их не забываю…

– Ты не понял меня, Пуп. Подумайхорошенько. Ты начистопро них позабыл, разве нет?

– Про кого это, пап?

– Про белыхэтих, провались они, – с остервенением проговорил Тайри.

Рыбий Пуп был точно громом поражен. Значит, Тайри надеялся, что крещение в чувственной купели смоет с него всякий след, оставленный соприкосновением с миром белых. Но точно ли он чист от этих отпечатков, оставленных ужасом и соблазном?

– Ну как, все забыто? – допытывался Тайри.

– Да, пап. – Он сказал «да», потому что этого от него ожидали.

– Ага, чтоя тебе говорил! – Тайри торжествовал. – Думаешь, я тебя для чего сводил туда. Лора было… Не хотел, Пуп, чтобы у тебя все перепуталось в голове. А белые девочки в точности такие же, как черные, было бы тебе известно, и надо решиться последнего ума, чтобы тебя из-за них пристукнули. Я больше скажу, ни к черту они не годятся, эти белые девки.

– У тебя и белые бывали, папа? – Рыбий Пуп глядел на отца круглыми глазами.

– Бывали. Только радостиот них – чуть, Пуп. – При всей доверительности этих признаний чувствовалось, что Тайри упрямо гнет свое. – Поставил сдуру жизнь на карту, уж очень охота было попробовать, а теперь, как подумаю, на что шел ради этого, – в пот бросает. Чтоб я еще когда отмочил такую глупость – да я раньше сам себе перережу глотку.

– А почему, пап, ты говоришь, что они ни к черту не годятся?

– Взять хотя бы то, что больно неповоротливы.Мне в женщине по нраву бойкость. – Эти слова вернули Тайри веселое расположение духа. Он двинулся дальше по тротуару, увлекая за собою сына. – Ты у меня молодец, Пуп. Я знал, что делаю. Теперь мы оба с тобой мужчины. Мало того, что отец и сын, но к тому же друзья. Что хочешь можем сказать друг другу, верно я говорю?

Рыбий Пуп был занят своими мыслями.

– Что, пап? А-а, ну да.

До той минуты, пока Тайри не заговорил о белых женщинах, они не связывались в его сознании с головокружительным событием, которое произошло у него с Верой. Теперь же в нем расцвело воспоминание об увиденном во время поездки в полицейской машине: белая официантка у придорожного кафе, торгующего прохладительными напитками, ее красные губы, танцующая походка, когда она, виляя бедрами, несла на подносе бутылки с кока-колой, – и, хоть он терял сознание, когда полицейские, забавы ради, грозились его кастрировать, и был очевидцем того, чем завершилась расправа над Крисом, он все же знал в глубине души, что кровь в нем не успокоится, покуда он не дерзнет нарушить черту, которую мир белых запретил ему переступать под страхом смерти. Он шагал рядом с Тайри, поддакивая ему невпопад, а мысли его тем временем неотвратимо обращались к иной и устрашающей цели. Побуждение, перед которым были бессильны и воля, и разум, влекло его дальше, захватывая самые сокровенные глубины его существа. Угрозы, рассчитанные на то, чтобы вселить в него страх, всколыхнули в нем жаркую волну тайного желания. Ему швырнули в лицо жестокий, леденящий кровь вызов. Ты черный, а значит, ты – ничто,гласил этот вызов, и в доказательство того, что ты ничто, ты будешь убит, если коснешься белой женщины!

И, как ни удивительно, именно она, эта холодная угроза смерти, более всего укрепила в нем ощущение, что он – не ничто, что все-таки он представляет собою что-то. Террор со стороны мира белых с полной несомненностью свидетельствовал, что он, Рыбий Пуп, чего-то стоит – больше того, этот мир самым беспощадным и зверским образом давал ему в том ручательство. Конечно же, он представляет собою нечто в глазах этого белого мира – зачем бы иначе этот мир стал угрожать ему так страшно. Угрожая, мир белых в то же время манил его к себе. Рыбий Пуп не подозревал, как безнадежно он влюблен в этот мир – безнадежно и неизлечимо. Своим старанием набросить ему на шею узду белый мир беспечно и грозно заявил на него свои права.

– Все будет хорошо, сынок, – разглагольствовал в блаженном неведении Тайри, вышагивая рядом с ним по предутренним улицам Черного пояса – улицам, на которых не светилось ни одного огонька. – Полный порядок, да?

– Да, пап, – врал он, поглощенный другим, чувствуя, что где-то в самой его сердцевине холодной занозой угнездился суеверный страх.

Дома он долго еще ворочался в постели с твердым решением наведаться к Мод опять и пополнить недавно приобретенный опыт. Да, обязательно…

…он швырял уголь лопатами в ревущую топку а паровоз закусив удила несся по стальным рельсам его качало кидало из стороны в сторону и разгибаясь с полной лопатой в руках он оглядывался на белого машиниста который стоял у окошка держа руку на дросселе и вглядываясь в стальные пути и каждый раз видел как проносятся мимо пригороды с домами и деревьями мелькают телефонные столбы и озера машинист кричал ему: «ПОДДАЙ ЖАРУ!» и он швырял блестящие куски угля в пылающее раскаленное жерло а машинист опять орал: «ПОДДАЙ ЖАРУ!» и он глубже черпнул лопатой осыпая куски угля а из-под них показались ноги потом голое тело потом лицо белой женщины она улыбалась ему с притворной невинностью и «ПОДДАЙ ЖАРУ!» рявкнул машинист он посмотрел не видна ли голая белая женщина машинисту но тот не отрываясь глядел на стальные рельсы и он сгреб уголь лопатой стараясь не задеть обнаженное белое тело как вдруг к его ужасу женщина схватила лопату продолжая улыбаться ему а машинист загремел: «ПОДДАЙ ЖАРУ!» и он стоял не зная куда деваться обливаясь потом от страха как бы женщина не заговорила как бы машинист не заметил ее надо было что-то делать либо стукнуть лопатой женщину либо оглушить машиниста хотя нет ведь можно спрыгнуть на всем ходу с паровоза и спастись от обоих вот женщина игриво потянула к себе лопату губы ее приоткрылись и он шикнул на нее: «Тс-с!» а машинист гаркнул: «ПОДДАЙ ЖАРУ!» и тогда он бросив лопату выпрыгнул из паровозной будки прямо в лес вихрем несущийся навстречу под хохот белого машиниста и голой белой женщины поезд промчался с ревом и скрылся из виду а он все катился кубарем вниз по шлаку пока не налетел на ограду и лежа на спине увидел над собой смеющееся лицо Мод Уильямс она говорила: «Миленький, пора бы знать, что белую женщину не спрячешь в угольной куче! Обязательно найдут…»

Он пробудился в темноте, весь в поту, чувствуя, как отлетают прочь видения его сна. Потом он уснул опять, и, когда встал поутру, в его памяти не удержалось даже следа того, что ему пригрезилось.

Часть вторая
ДНИ И НОЧИ

Естественно, положение, которого они достигают… очень часто незавидно с нравственной точки зрения и не может полностью избавить их от ощущения своей неполноценности. В поисках такого избавления они могут сколько угодно множить свои «победы», однако достичь его всецело им не дано никогда. Еще меньше везет в этом смысле мужчинам… они-то и обнаруживают в наиболее чистом виде пресловутый комплекс расовой неполноценности, стремясь вознаградить себя за него самыми причудливыми проявлениями тщеславия.

О. Маннони

XVII

Назавтра, встретив приятелей, Рыбий Пуп с напускным равнодушием поведал им о своем приобщении к таинствам плоти, но, как ни огорчительно, его новость не произвела того впечатления, на какое он рассчитывал, потому что Сэм и Тони объявили, что и они в эту же ночь вторглись в заповедную область, имя которой Женщина. Все четверо больше, чем когда-либо, держались вместе, ища друг у друга нравственной поддержки, делились признаниями, обменивались советами и, делая вид, будто не придают особой важности своим подвигам, каждым подчеркнуто небрежным жестом наивно выдавали свое возбуждение.

Рыбий Пуп осваивался со своим новым положением; карманные деньги, свобода от мелочных материнских придирок, уважительное отношение Тайри – все это придавало ему изрядную уверенность в себе. Единственное, чем Эмма теперь позволяла себе выразить свое несогласие по какому-либо поводу, были слова: «Мне ничего не остается, как только молиться за тебя, сынок». Неизвестно, что ей сказал Тайри, добытчик и непререкаемый диктатор в собственном доме, но только это подействовало.

Более смышленый по природе, чем отец, Рыбий Пуп быстро смекнул, как употребить побуждения, которыми движим Тайри, в целях, о которых Тайри не имел и представления. Вынужденный считаться с Тайри, оттого что у Тайри есть деньги, он сдерживался, не позволяя себе открыто проявлять враждебное отношение к нему, строя свое поведение на внешней видимости сыновнего почтения. Страшнее Тайри для него был мир белых, который Тайри в какой-то степени сумел подчинить себе. Подсознательно Рыбий Пуп рассуждал так: «Ты, папа, черный, и по твоей милости я очутился во враждебном мне мире белых людей, с которыми ты на позорно унизительных условиях заключил мир. И потому я воспользуюсь тобою, как щитом, который будет ограждать меня от этого мира, и, поступая так, буду знать, что я прав».

Он твердо решил не просто бывать с отцовского дозволения у женщин, но добиться для себя права приходить и уходить, когда ему заблагорассудится. Хитроумная тактика родилась и созрела в несмелом, но мятежном его сердце, и, руководствуясь ею, он с доскональной изощренностью осуществлял свои набеги на отцовский кошелек, ловко играл на страхах Тайри, выдаивал из него как можно больше, но с таким расчетом, чтобы не вывести его из себя, хватив через край, и не прервать поток денежных поступлений. Он умел точно угадать тот неуловимый миг, когда пора прервать свои улыбчивые домогательства и, покаянно свесив голову, пробормотать слова извинения; знал, когда и как вновь двинуться на приступ, захватывая одно за другим все новые послабления себе, предусмотрительно отступая, едва лишь Тайри ощетинится, и нагло наступая снова, как только отец отвернется, уверенно полагаясь на то, что глубоко укоренившееся чувство вины удержит Тайри от чересчур суровых мер наказания.

Попытки Тайри сорвать с мира белых прельстительные покровы и обнажить его убогую сущность лишь увеличили в глазах его сына притягательную силу этого мира, ибо на каком еще примере мог Рыбий Пуп строить жизнь, что положить в ее основу, как не образ отца, любимый и одновременно отталкивающий, и те расплывчатые, неправдоподобно искаженные представления о мире белых, какие просочились к нему сквозь расовые барьеры? Черный пояс был для него чем-то вроде болота, позорной ямы, в которой он по вопиющей несправедливости обречен влачить свои дни. Как выкарабкаться из этого болота, как спастись из ямы? Этого он не знал.

Ни он сам, ни Тайри не предвидели, какую особенность прежде всего выявят в нем изменившиеся обстоятельства его жизни.

Рыбий Пуп никогда не блистал успехами в учении, и второй год с грехом пополам выезжал в школе на посредственных оценках. Теперь же, после крещения, полученного им в Вериных объятиях, то, о чем говорилось в учебниках, и подавно отодвинулось вдаль. Он знал, что не найдет в них даже упоминания о том, с чем будет вынужден столкнуться в жизни, а Тайри в первый же раз, как Рыбий Пуп пришел из школы к нему в контору, только подлил масла в огонь, объявив со свойственным ему хвастливым самолюбованием:

– Ни в одной школе Америки, Пуп, столько не узнаешь, сколько здесь, в моем заведении.

Рыбий Пуп промолчал, но до чего обескуражен был бы Тайри, если б мог знать, с каким горячим одобрением принял сын его слова!

До сих пор он добирался в школу сам, но теперь Тайри предложил, что будет каждое утро подвозить его на машине по дороге в свое заведение.

– Слушай, Пуп, – в то первое утро Тайри был с ним задушевно откровенен, – мне тут нужно еще заехать кой за кем. Одна молодая женщина… – Он откашлялся. – Знакомая моя… Ты того… не обязательно рассказывать, что ты ее видел, понимаешь?

– Конечно, папа. Все понимаю, – быстро отозвался Рыбий Пуп.

– Ну да? – Тайри усмехнулся.

– Меня, пап, твои дела не касаются.

– Правильно, молодец. – Тайри был доволен. – Если кто будет спрашивать, ты про меня ничего не знаешь.

Так вот почему Тайри никогда до сих пор не подвозил его в школу! Он заезжал за знакомой и не хотел, чтобы это стало известно. Ну и ну. С каждым часом обнажались скрытые пружины, которые приводили в движение мир взрослых. Машина остановилась перед каркасным домом, стоящим поодаль от тротуара.

– Едва ли ты ее знаешь, – сказал Тайри, трижды просигналив автомобильным гудком. – Ее зовут Глория Мейсон.

Минуту спустя из дома показалась молодая мулатка и, торопливо стуча каблуками, покачивая бедрами, направилась к машине. Глаза и губы у нее были подкрашены.

– Впусти-ка ее, Пуп, – велел Тайри.

Рыбий Пуп выскочил из машины и придержал дверцу. Женщине было лет двадцать шесть. Пышногрудая, смешливая, с золотистой кожей и карими веселыми глазами – у него прямо дух захватило. И нарядная, он еще никогда не стоял с такой рядом.

– Познакомься, Пуп, это Глория, – представил ее Тайри.

– Очень приятно, – сказал Рыбий Пуп.

– Рада с тобой познакомиться, Пуп. – Глория пожала ему руку и села в машину. – В школу едешь? – сказала она, взглянув на его учебники. – Много приходится заниматься?

– Порядком, – протянул Рыбий Пуп. Он сел рядом, держась поближе к дверце.

Машина тронулась. Счастливый человек Тайри, думал Рыбий Пуп. Что захочет, то и делает. Но ничего, настанет день, когда и у него так будет. Удивительно разговаривает эта Глория, совсем не тем плаксивым голосом, каким обыкновенно говорят черные. Голову держит высоко, четко произносит слова, вся ее повадка дышит уверенностью. В голове пронеслась мысль о Вере и слова Тайри, что когда-нибудь, вспомнив ночку у Мод Уильямс, он будет помирать со смеху! Он вел себя с этой потаскушкой Верой как с принцессой, но теперь ему не нужно доказывать, что с нею нечего больше встречаться, – он найдет себе гораздолучше.

Глория повергла его в замешательство не только тем, что походила на белую женщину, но и тем, что держаласькак белая. Постой, что значит держаться как белые?Она прекрасно держится. Ну а что значит прекрасно?Да уж во всяком случае, черная женщина так держаться не будет. В чем же разница? Он вспомнил, как в давно минувший вечер подрался с Сэмом под газовым фонарем на углу и как Сэм говорил, что такое черные люди, а что – ниггеры…К этой Глории, во всяком случае, никак не подходит такая кличка. Она ведет себя в точности как белые продавщицы из больших магазинов в центре города, куда он ходит покупать галстуки.

Рыбий Пуп был в состоянии судить о Глории лишь по меркам Черного пояса, а в эти мерки она не укладывалась. Волей-неволей приходилось подбирать ей сравнения, основываясь на том, что ему удавалось украдкой подглядеть в мире белых. Рядом с этой Глорией, у которой лицо просится на рекламную картинку, Вера выглядела бы дешевой девкой. Опять он увидел полицейскую машину, белую официантку, подающую прохладительный напиток полицейским, которые угрожали его кастрировать, вспомнил, как давился непрожеванным клочком бумаги с фотографией улыбающейся белой красотки, и совсем запутался.

– Приехали, Пуп, – сказал Тайри. – Вылезай.

Рыбий Пуп вышел из машины и захлопнул дверцу.

– Пока, пап. – Он посмотрел на Глорию. – Счастливо.

– До свидания, Пуп, – с улыбкой сказала Глория.

– Слышь-ка, Пуп. – У Тайри лукаво заискрились глаза.

– Чего?

– Как тебе Глория?

Рыбий Пуп даже вздрогнул. Тайри словно читал у него в мыслях. На него накатила отчаянная бесшабашность.

– Обалдеть можно. – Он двинулся к школе, слыша, как вслед ему несется смех. Рыбий Пуп обернулся и завистливо посмотрел, как машина скрывается за углом. Да, вот это женщина!

– Эй, Пуп!

Он повернул голову. К нему со стопкой учебников в руках, скаля зубы, шел Зик.

– А, привет, – сказал Рыбий Пуп.

– Это кто сидел с твоим папой? – спросил Зик, глядя на него во все глаза. – Объедение!

– Будь здоров девочка, да? – восхищенно сказал Рыбий Пуп.

– И где только он откопал такую.

– Интересно, сестренки нет у нее? – Рыбий Пуп завел вверх глаза.

– Ох, я бы такой не дал скучать.

Зазвенел звонок на уроки.

– Айда, опоздаем, – смеясь, позвал приятеля Рыбий Пуп.

– Ну его на фиг, давай смоемся, – неожиданно предложил Зик.

Это звучало заманчиво. Рыбий Пуп встрепенулся.

– И чего будем делать?

– Я знаю, куда сходить, шикарно проведем время. – Зик подхватил приятеля под руку и потянул за собой. – У знакомой твоего папаши такая упаковочка, что ни один предмет не полезет в голову.

Они шли в тени раскидистых, отягощенных густою листвой персидских мелий. Рыбий Пуп не первый раз прогуливал школу, но никогда еще ради того, что имел в виду Зик.

– Куда мы идем? – спросил он.

– В «Пущу», куда ж еще.

– Да там закрыто, голова!

– А вот и нет, – с уверенностью сказал Зик. – Там круглые сутки открыто. Надо только постучаться с черного хода.

– Ну посмотрим.

Хорошо, стряхнув с себя тягостную повинность отбывать часы на скучных уроках, шагать утром по солнечным улицам, видеть, как торопятся к рабочему месту у плиты в белых домах черные девушки, как тащат туго набитые сумки черные почтальоны и черные дворники длинной метлой сметают в кучу палые листья. Тонкая пыль, рассеянная в воздухе, несла с собою аромат земли.

– А кто хозяин этой самой «Пущи»? – спросил Рыбий Пуп.

– Доктор Брус, – сказал Зик. – Только про это мало кто знает. О докторе пошла бы дурная слава, если б узнали, что он промышляет живым товаром. Девочек в «Пуще» – навалом… Заправляет там негр, по кличке Брюхан, мужчина крутой, но для тебя он всегда расстарается.

Слова Зика воскресили знакомое видение: безжизненное тело Криса под незащищенной электрической лампочкой, и доктор Брус объясняет, как Крис встретил смерть. Значит, доктор втихую зарабатывает на «Пуще» тем же манером, как Тайри – на «Номерах» Мод Уильямс!

– Часто ты там бывал? – спросил Рыбий Пуп.

– Всего раз. Хватит, чтоб захотелось еще.

Дойдя до городской окраины, они свернули на мощеную дорогу, проложенную в густом лесу, прошли милю и за крутым поворотом увидели громоздкое, похожее на большой сарай строение, к которому вела уже грунтовая дорога. Со всех сторон, растопырив увешанные космами серого мха ветви, его обступили дубы и вязы, рядом с которыми дом выглядел игрушечным. Вокруг щетинились заросли бурьяна. Там и сям, отливая мрачной зеленью вощеных листьев, насыщая воздух приторным запахом мертвенно-белых призрачных цветов, стояли магнолии. Дверь спереди, дверь сзади, высоко над ней – крошечное слуховое окно, и больше ни окон, ни дверей; бревна и доски, образующие остов здания, отстояли друг от друга дюймов на пять, обшивка же была выполнена из материала, необычного как по фактуре, так и по замыслу. «Пуща» работала только в летнее время, и с крутизны ее сверкающей железной кровли густо перевитыми плетями свисал серый мох, окаймляя по карнизу всю крышу и сплошь покрывая с четырех сторон стены здания – праздничное убранство, придающее этому полуамбару-полудансингу живописное и дикарское своеобразие.

– И много денег приносит доку эта «Пуща»? – спросил Рыбий Пуп.

– Это, парень, золотое дно. – Зик покрутил головой.

– Что ж, док торгует живым товаром, твой отец – бакалейным, мой – гробами… Вещи нужные. Можно не бояться, что прогорим, – рассуждал вслух Рыбий Пуп.

– Вот именно. Кто без этого обойдется.

Зик вошел на ступеньки заднего крыльца, и Рыбий Пуп уловил приглушенные звуки рояля – кто-то наяривал буги-вуги.

– Ловко шпарит, – невольно поддаваясь музыке, уронил он.

– Ух и повеселимся, чертям станет тошно, – промурлыкал Зик, раскачиваясь в такт музыке, и три раза постучал в дверь.

– Девочки-то здесь чистые? Или какие на каждом углу?..

– Что ты, здесь девочки с гарантией.

– Это в каком смысле?

– Подцепишь сифилис или еще что, док тебя вылечит за так.

– Ей-богу?

– Серьезно. И потом, учащихся здесь обслуживают со скидкой.

– Мамочки мои родные! – прыснул Рыбий Пуп. – Не отстает док от жизни!

Дверь открыл грузный черный мужчина высокого роста, с красными воспаленными глазами, в грязном белом фартуке.

– Зик, привет.

– Здоров, Брюхан.

– Это кто же, дружок твой? – спросил Брюхан, подозрительно покосившись в сторону Пупа.

– Рыбий Пуп, сын Тайри, – представил приятеля Зик.

Брюхан округлил глаза, его лицо просветлело.

– Скажи на милость! Дождались! Ну заходи, кавалер. Давным-давнопора.

Они вошли в тесный коридорчик, откуда вела наверх крутая лестница. Под лестницей были как попало навалены бочонки, ящики из-под пива.

– Про тебя уже тут спрашивали, Пуп, – сказал Брюхан.

– С чего бы это?

– Ну как же, сынок Тайри. Сколько девочек только того и ждут, чтобы с тобой познакомиться.

– Тогда скажите, пускай приготовятся, я – вот он, – пропел Рыбий Пуп.

Все рассмеялись. Брюхан повел их наверх, в главное помещение – огромный зал с высоким потолком, пропахший пивом и затянутый сизым табачным дымом. Железное перекрытие крест-накрест оплетали изнутри связки мха. Посреди зала лениво топтались три пары танцующих; костлявый черный музыкант в рубахе и без пиджака, поставив рядом с собою стакан виски и не выпуская изо рта сигарету, барабанил по клавишам. За столиками сидело десятка два девушек.

– Видал? – Зик повел головой в их сторону.

– Да, брат ты мой. – Рыбий Пуп протянул Зику сигареты. – Закуривай.

– Что будем пить? – спросил Брюхан.

– Тащи пару пива, – распорядился Зик. Он чиркнул спичкой, поднес ее Пупу, закурил сам и, не погасив, кинул через плечо на пол.

– Эй ты, соображаешь? – крикнул Брюхан, затаптывая тлеющую спичку. – Мох-то сухой, как черт-те что. Нам только пожара не хватало.

Он отошел, переваливаясь, и приятели, сев за столик, стали оглядывать девиц. Скрипнули стулья по дощатому полу, три девушки в тесных, обтягивающих грудь тонких свитерочках встали и, не торопясь, направились к ним. По клавишам рояля плясали звуки буги-вуги.

– Потанцуем? – слабо улыбнувшись, спросила одна, высокая, с очень светлой кожей.

– Надо бы сперва промочить горло, – сказал Рыбий Пуп. – Выпьете с нами пивка?

– Спасибо, – хором ответили все три.

– Присаживайтесь, – пригласил Зик, с усмешкой рассматривая девушек.

Они сели. Одна – низенькая, черная как смоль толстуха. Другая – пухлая, с желтой кожей. Третья – та, что заговорила первой, была стройна, как тростинка, и почти белокожа.

– А вы, видать, свои мальчики, – улыбаясь, отметила чернокожая.

– Прогуливаем? – спросила вторая, трогая их учебники.

– Почему, просто проходим анатомию, – сказал Рыбий Пуп.

Девушки захохотали, учуяв заработок.

– Остряки, – сказала толстуха и, оттопырив влажные губы, нацелила большие глаза на Зика.

Рыбий Пуп угостил девушек сигаретами; Брюхан подал пиво и проворно принес еще три бутылки.

– Меня зовут Глэдис, – сказала светлокожая.

– А меня – Рыбий Пуп.

Рыбий Пуп определил свой выбор с первого взгляда. Было жутковато, что Глэдис так похожа на белую, но он знал, что опасаться нечего, что она доступна, и это волновало его.