Текст книги "Долгий сон"

Автор книги: Ричард Райт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

XV

Он издали заметил, что Тайри дожидается его на ступеньках своего похоронного заведения на Дуглас-стрит. Его лицо осветила белозубая улыбка, и он устремился навстречу сыну. Рыбий Пуп бросил обкусанную булку и поджался, подбирая угрюмо опущенные углы губ. Рассудок говорил, что отца следует любить и почитать, но разве это отец, это одна насмешка, разве таким подобает быть отцу? Сейчас-то он хорохорится, как петух на заборе, а там, в тюрьме, был смирней ягненка.

– Пуп! – Отец обнял его. – А уж я беспокоился…

– Привет, пап, – он старался, чтобы его голос звучал обрадованно.

– У тебя все ладно, сын? – Тайри крепче прижал его к себе. – Уж больше часа прошло, как тебя выпустили…

– Да прогулялся немного, – с запинкой сказал Рыбий Пуп, видя и не видя собаку, издыхающую в лесу, искалеченного белого.

– Я сказал начальнику, чтоб не посылал тебя на полицейской машине, – объяснил Тайри. – Незачем здешнему дурачью видеть, что ты якшаешься с полицейскими. Разговоров потом не оберешься.

– А-a, – сказал Рыбий Пуп. Он отвел глаза, собираясь спросить, на каких условиях его отпустили. – Что…

– Я так и знал, черт побери, что тебя сегодня выпустят, – заглушил его Тайри, важно кивая головой. – Чего я тебе говорил, а?

– Да, пап, – буркнул Рыбий Пуп, подавляя неприязнь. – А что значит…

– Видишь, Пуп, эти белые поганцы меня уважают, —опять перебил его Тайри неестественно тонким голосом, кладя ему руку на плечи. – Я с ними, блажными, умею обходиться. – Чем больше чувства вкладывал Тайри в свой надтреснутый тенорок, тем меньше в нем оставалось искренности. – Я эту белую нечисть изучил до таких тонкостей, какие им самим неизвестны. Нетутакого, чего бы я от них не добился при старании. Ты только слушай родного папу, сынок, и никогда с тобой ничего не приключится. Я всезнаю, – уж что-что, а это я знаю! – Он рассыпался дробным и безрадостным смехом.

Пресмыкаешься ты перед белыми без стыда и совести, с унынием подумал Рыбий Пуп, и будешь пресмыкаться до тех пор, пока это окупается.

– Я тебя научу, как это белое барахло обводить вокруг пальца, – продолжал Тайри, поднимаясь вместе с ним по ступеням. – Ты только нос не вешай из-за того, что ночку переночевал в тюрьме. Эка важность,не ты первый, не ты последний, и никто еще от этого хуже не стал. – Тайри опять покатал по горлу беспричинный смешок. – Ты не ел сегодня?

– Неохота мне, – угрюмо процедил Рыбий Пуп.

– Да не тужи ты, сынок, из-за этих белых, – понимающе убеждал его Тайри.

Рыбий Пуп не знал, что сказать. Он готовился к выволочке и наставлениям за глиняное побоище, а его вместо этого встречают притворным смехом и нарочитым бахвальством. От него не могло укрыться, что Тайри озабочен не тем, что с ним произошло, – Тайри заглаживал перед ним свое собственное раболепство. Ему, испытавшему чувство вины перед белыми, было нетрудно распознать в Тайри чувство вины перед ним.

– Нам с тобой есть о чем потолковать, сынок, и чего обмозговать, – выплескивалась на крыльцо отцовская самонадеянность.

В затененной шторами конторе было прохладно. Рыбий Пуп остановил пристальный взгляд на серебристо-сером гробу, который красовался в витрине. Не все еще черные сны похоронены, с горечью думал он. Есть и такие, что вроде бы живут и ходят по земле, только и они все равно мертвые. Самое дикое, что Тайри даже не догадывался, как он чудовищно непристоен. Показать бы ему, каким его видит сын. Да нет. Нехорошо…

– Садись, Пуп. – Тайри достал из ящика бутылку, поднес к губам и запрокинул голову. Потом прочистил горло и с большой внушительностью начал: – Что с тобой вышло, невелика беда. Главное, ты сейчас со мной, целый и невредимый. Мама твоя с ума сходила, ну я сказал ей, что ты не маленький, можешь сам о себе позаботиться, как бы там ни повернулось. А как же иначе, на то ты моей породы, Тайри приводишься сыном, не кому-нибудь, а Тайри смекает, что к чему. – Самодовольная ухмылка. – Как позвонил мне старый Моуз, расконвоированный, что тебя забрали, так я сразу начал действовать. Не прошло и десяти минут, я уж был в муниципалитете и разговаривал с полицейским начальником. Сейчас ты, сын, успокойся и расскажи начистоту, не торопясь, чем вы там занимались с ребятами. Здесь с тобой не мама и не учитель, – здесь твой отец, сынок, единственный на свете человек, которому ты можешь доверять, такой человек, каким ты сам станешь когда-нибудь. Ну так чего же вы там выкинули?

Глядя в пол, Рыбий Пуп рассказал, как мать дала ему оплеуху, как они с ребятами затеяли глиняное сражение, как их забрали в полицию, но, когда дошло до обморока в полицейской машине, он замялся и, не найдя подходящих слов, пропустил эту подробность. Не упомянул он и о том, как полицейский угрожал ему ножом в камере и он, к восторгу присутствующих, дважды потерял сознание. Он умолчал о том, как прирезал изувеченную собаку и произвел вскрытие, чутье подсказывало, что Тайри никогда этого не поймет, ведь он и сам этого не понимал. И разумеется, ни за что на свете Рыбий Пуп не мог бы никому объяснить, зачем таскал при себе в бумажнике фотографию улыбающейся белой женщины и откуда взялась такая острая надобность ее уничтожать, что он проглотил клочок газеты в полицейском автомобиле. И ни разу за все время, что он рассказывал, ему не вспомнился белый человек, умирающий под разбитой машиной.

– Вот и все, папа, – с тоскливым ощущением своего одиночества завершил он полную недомолвок повесть.

Тайри поставил на стол бутылку виски и, откинув голову назад, расхохотался.

– Елки зеленые, сынок, вот это история! Эх, красота! Мне бы сейчас молодость, уж я бы не отстал от тебя и твоих товарищей. И мы, бывало, мальчишками то же самое вытворяли сдуру. Глиняные бои… – Он мечтательно вслушался в звучание этих слов. – А знаешь, я рад, что так получилось. По крайней мере ты повидалкое-что… Я бы тебя до второго пришествия вразумлял, и все без толку. А теперь ты самумный. Так вот: с сегодняшнего дня ты будешь при мне.Из школы – никуда, прямо ко мне в контору…

– Как, пап? Сюда? – удивленно спросил Рыбий Пуп.

– Да-да, сюда, – веско сказал Тайри. – И здесь будешь учить уроки. Теперь смотреть за тобой буду я. А с мамой ты того, полегче. Не перечь ей, чего скажет, отвечай «да», и все, ясно? С женщинами, Пуп, нельзя иначе. С ними спорить – только зря терять время. До них просто не доходит кое-что. Я-то понимаю, у тебя сейчас подошел такой возраст, когда в тебе чересчур много бродит соков, ты и не знаешь, куда девать силу. Я тебя научу, что делать и как,чтобы все было правильно. Наука нехитрая, Пуп. – Тайри хмыкнул. – И насчет этих белых недоумков, сын, тоже не беспокойся, мы к ним найдем подход. Белый на футовой линейке увидит одиннадцать дюймов, а наш брат, черный, – целиком всю линейку. Есть один только способ ладить с белыми, Пуп: улыбайся им в рожу, это для них слаще меда, а за спиной у них поступай, как хочешь! Я тебе покажу, как это делается. Я все тебе покажу. Пора тебе вникать и в ремесло мое, да и мало ли во что еще. Тебе про меня ой сколько еще неизвестно, сын.

Поневоле захваченный и не меньше возмущенный жизненными установками Тайри, твердо зная, что они постыдны и непозволительны, Рыбий Пуп хотел бы восстать против них, опровергнуть их, но куда было ему с его ничтожным опытом тягаться с циничной премудростью Тайри.

– Пап, а как это тебя так сразу пустили ко мне в тюрьму на свидание? – печально спросил он, заранее подготавливая себя к тому, что ответ не вызовет у него ничего, кроме презрения.

– Да ты и впрямьнабрался ума, сынок, – довольно фыркнул Тайри. – Ты начинаешь задавать вопросы, это хороший признак. Видишь, Кантли, начальник полиции, мне знаком уже двадцать годов. Приятели, можно сказать… Бог свидетель, немало я схоронил черных людей, в которых он всадил пулю. Немало он видел от меня услуг – на черном покойнике живого места нет от его побоев, а я обработаю, и никогда не скажешь по виду, что человека забили до смерти. Пришел я к нему и говорю мирно, по-хорошему, что тебя забрали, и, если он тебя выпустит, ты у меня будешь под строгим присмотром. Ну, он знает, от меня никогда не было неприятностей, не будет и от моего сына. Это было нетрудно, Пуп. В этом городе, сын, мне бы, возможно, и убийство сошло с рук. Надо только знать, как себя вести!А вся хитрость – вот она, Пуп. Для белого главное видеть у черного либо слезы, либо улыбку. Плакать я не умею, не тот человек. Вот я и улыбаюсь и получаю все, что хочу.

– А зачем, папа, им всегда видеть, что мы либо улыбаемся, либо плачем? – дрожащими губами выговорил Рыбий Пуп.

Тайри внимательно и серьезно посмотрел на сына.

– Я тебе отвечу зачем. – Он встал. – Пуп, белые люди боятся нас до смерти, – сказал он, вбивая каждое слово кулаком в ладонь.

– Это почему же, пап?

– Потому, что, если бы нам позволяли половину,чего им позволено, – про все речи нет, – мы одержали бы верх, подмяли их, и белые, черт возьми, это хорошо знают!

– А я хочу, чтобы нам было позволено поровну! – гаркнул Пуп прямо ему в лицо.

Тайри сел, взял бутылку, отпил большой глоток и, поставив ее на стол, в упор поглядел на сына.

– Пуп, в этой стране на каждого черного человека приходится десятьбелых.

– Значит, мне ничего не остается, кроме как плакать или скалить зубы? А если я не хочу?

– Тише, сынок, – сказал Тайри. – Ты горячишься, потому что не понимаешь. – Тайри вздохнул. – Слушай. Мое ремесло – хоронить черных людей, и половина из них – болваны, которые позабыли, что плетью обуха не перешибешь. Смотри и ты не стань таким.

– Папа, но неужели нет другого пути, как только лить слезы или улыбаться?

В глазах у Тайри мелькнуло затравленное выражение. Он поднялся и прикусил губу.

– Что же, Пуп, может, тымне расскажешь, что знаешь на этот счет, – сказал он язвительно. – Ну и как ты,интересно, полагаешь победить?

– Когда улыбаются или плачут, это не называется побеждать, – упрямо сказал Рыбий Пуп, багровый от стыда.

Тайри подошел к нему вплотную и негромко, зловеще сказал:

– Похоже, мне с тобой будет трудно, Пуп.

– Как это – «трудно»? Почему, папа? Просто я хочу знать…

– Пуп, ты выбирай. Я тебе прямо говорю – либо ты слушаешь меня, либо поступай, как знаешь. Я тебе не препятствую…

Рыбий Пуп сидел, открыв рот. Тайри давал ему понять, что бросит его перед лицом белой опасности! Тайри указывал, до каких границ простирается его опека, за какими пределами у черного отца кончается власть.

– По-твоему, выходит, белые нас всехперебьют, если мы не будем улыбаться или плакать?

– Снова здорово! – Тайри даже захлебнулся, негодующе воздев руки. – Ты соображаешь, что говоришь? За такими разговорами, парень, – расовая война!Где только ты нахватался этой заразы? Слушай, если ты попадешь в передрягу, как этот Крис, тогда на меня не надейся. Заруби себе это на носу. Тогда старайся не старайся, все равно мне тебя не выручить. А если не выручить, то и стараться нет смысла, прикончат меня с тобой заодно, вот и все.

Рыбий Пуп вновь увидел тюремную камеру, лезвие ножа, направленное ему в пах, черный занавес, застилающий свет перед глазами, глумливые белые лица, заронившие ему в душу искру ужаса, – и понял, что Тайри ничего не может сделать, чтобы такое больше не повторилось. Он уронил голову на грудь и разразился слезами.

– Ты о чем это, сын? – спросил Тайри. Его лицо озарилось догадкой. – А-а, понимаю… Напугали тебя белые в тюрьме, верно? – Тайри обнял сына, сочувственно приговаривая: – Ничего.Нельзя всю жизнь убиваться из-за таких пустяков…

– Но ты ведь самучил, что надо плакать!..

– Я совсем не про то, и ты это знаешь! – раздраженно бросил Тайри.

В день, когда ему открылось, как жесток бывает мир белых, Рыбий Пуп открыл также, что у него нет отца. Глотая слезы, он думал, что вовсе не плакать хотел бы, и от этого его разбирало еще пуще. Он оплакивал страх и бессилие Тайри, его постыдный трепет, прикрытый деланным смехом, его добровольный отказ от мужского достоинства. Сквозь сумбур ощущений он сознавал, что белым нет и не будет надобности угрожать Тайри тем, чем угрожали ему, – Тайри и без того уже был оскоплен.

– Понятное дело, – приговаривал Тайри, гладя сына по голове. – Напугали, а для тебя это внове. Ничего.Обвыкнешь и перестанешь обращать внимание…

Рыбий Пуп поднял на отца мокрые глаза.

– То есть, если меня белые будут вешать почаще, я, глядишь, и отучусь обижаться, так? – сказал он с плохо скрытой насмешкой.

Тайри моргнул и отступил назад.

– Чего это ты городишь, Пуп? Ты мне брось такие разговоры… Смеяться, что ли, надо мной вздумал?

– Нет, папа. Просто, по-твоему, выходит…

– Замолчи! – крикнул Тайри.

Оборвались последние нити, которые их связывали. Столковаться было уже невозможно, слова утратили для них общий смысл. Тайри посмотрел, как ходят ходуном плечи сына, и глаза у него затуманились.

– Хотелось уберечь тебя от всего этого, Пуп, – тихо сказал он. – Но как убережешь? Это жизнь, сынок. От нее никуда не денешься. И плакать нечего. Надо держаться, на то мы мужчины.

Рыбий Пуп зарыдал с новой силой. Он расставался с отцом, а отец думал, что он расплакался из-за того, что пережил в тюрьме! Он рыдал о том, в чем обманулся, – о том отце, которого не было никогда.

– Будь они прокляты, эти белые! – вдруг вскричал Тайри. – Детей и тех не могут оставить в покое! – Он стиснул плечи сына. – Поубивалбы я их всех, как собак!

Рыбий Пуп вскинул голову и, дрожа от неслыханной дерзости собственных слов, выкрикнул:

– Ты-то? Как бы не так! Ты первый помрешь со страху!

Тайри на миг окаменел, отшатнулся и посмотрел на сына, как бы не веря собственным ушам.

– Что ты сказал, Пуп? А ну повтори!

– Ты боишься, папа! Да, ты тожебоишься? Не меньше меня!

Тайри как-то осел всем телом. Он отвернулся, бесцельно прошелся по комнате, возвратился на прежнее место и посмотрел сыну в лицо потухшими глазами.

– Ты это мнеговоришь, сынок?..

Рыбий Пуп уже горько раскаивался. Непомерность обвинения была очевидна, и он дорого дал бы за то, чтобы взять свои слова назад. Да, у него не отец, а жалкое подобие отца, но над таким тем более нет смысла издеваться.

– Прости, папа! Не сердись, пожалуйста!

Тайри подошел к столу и стал спиной к сыну, правая рука у него тряслась, словно у паралитика.

– Дожили, черт возьми, – с глубокой обидой объявил он упавшим голосом. – Моя же плоть и кровь обвиняет меня, что я трус…

– Да нет, папа! – простонал Рыбий Пуп, закрыв глаза. Делать нечего, надо выпрашивать прощение – он вскочил и подбежал к Тайри. Тот грубо оттолкнул его.

– Прочь, с глаз долой!

– Ну прости, папа!

– Молчать, щенок!

Рыбий Пуп прислонился к стене.

Тайри, как слепой, натыкаясь на предметы, заметался из угла в угол.

– Все ясно, – рычал он. – Вижу, придется вышибить из тебя дурь, иначе тебе не сносить головы, это уж точно! Откуда только набрался таких гнилых мыслей? Ты лучше посмотри, парень, чего я добился в жизни! Слышал ты, чтобы я скулил из-за того, что я черный? Нет, врешь! Я мужчина!У меня дело, дом, имущество, у меня деньги в банке… Худо ли я живу?

– Нет, пап, не худо. Безнадежно. – Рыбий Пуп вновь ополчился на отца.

– Господи помилуй, – вздохнул Тайри. – Какая тебя муха укусила? У тебя, парень, каша в голове. Нет, Пуп, я кой-чего добился в жизни, а, между прочим, в школу не ходил, не то что ты. И в бальзамировщики к себе нанимаю ученых людей… Это книжки тебе запорошили мозги, ты им не поддавайся. Боюсь, говоришь? А знаешь ты, сколько я перенес? Сколько вытерпел, пока чего-то добился? Но уж если ты такой умный, елки-палки, живи по-своему. Сам становись на ноги. Я тебя не держу. Уходи! – Тайри уже не помнил себя. – Убирайся! Сию минуту!Ступай прочь!

– Не надо, папа! – Рыбий Пуп опять пожалел о сказанном.

– Нет, надо! УХОДИ!

– Ну, пожалуйста!

– Цыц! Отца обозвать трусом – да ты в своем уме?

– Я не тохотел сказать! Я…

– Кормлю тебя, одеваю, в школе учу, а ты меня все время считаешь за дурака… Пуп, может быть, не стоит мне о тебе заботиться. Может, сиди себе под присмотром у мамы, а там поглядим, чем это обернется. – Его голос поднялся до истошного вопля. – Тебя же убьют, мальчишка!

Рыбий Пуп был раздавлен. Дернуло его укорять отца! Он бросился к Тайри и налетел на увесистую пощечину – из глаз посыпались искры, заломило зубы.

– Так боюсь, стало быть? – еле разжимая рот, спросил Тайри. – А ну, повтори!

Рыбий Пуп вскипел, но всего на мгновение. Он опустился на колени.

– Не надо, папа! Пожалуйста, – проговорил он сквозь слезы.

– Тогда возьми обратно, что сказал, – потребовал Тайри.

– Беру, пап. Прости меня!

– Ах ты, сопляк паршивый! – Тайри уже оправился от неожиданного удара и вновь почувствовал себя хозяином положения. – Ты не родился на свет, а я уже дрался с белыми. – Зная, что перевес на его стороне, Тайри был полон решимости сломить сына. – Сам еще теленок, молоко на губах не обсохло, а мне заявляет, что я боюсь.

– Я же извинился, папа!

– Что с того, что ты извинился. – Тайри презрительно скривил губы. – Ты попробуй-ка извинись с того света!

Рыбий Пуп не находил больше слов. Он не сумел держаться как мужчина перед белыми и не умеет держаться как мужчина с родным отцом.

– Я отвечаю за тебя, – назидательно выговаривал ему Тайри. – И видит Бог, я исполню свой долг. Вырастешь – сам начнешь заботиться о себе, а пока ты у меня будешь ходить по струнке. Ха! Чего ж ты сидишь ревешь, если ты такой умный!

– Не кричи на меня так, папа! Пожалуйста!

– Молчать, сказано!

– Хорошо, пап, – всхлипнул он.

– А теперь вставай!

– Ага. – Ничего не видя от слез, Рыбий Пуп поднялся на затекшие ноги.

– Или мы с тобой сегодня поймем друг друга, или… Говори – будешь ты меня слушаться, нет?

– Буду, папа, даю слово. Что ты мне скажешь, то я и сделаю. – Это была безоговорочная, позорная капитуляция.

– Говори, кого ты наслушался?

– Никого, папа. Ты о чем?

– Правду говори, а то убью!

– Да никого же. Ей-богу, не вру!

– Про куманизмне болтал кто тебе?

– Да нет.

– Откуда ты взял тогда, будто я боюсь?

– Не знаю. Я сам не знал, что говорил…

– Будешь слушаться меня, Пуп? Даже когда не поймешь, для чего я тебе велю что-то?

– Да, папа.

– И без никаких рассуждений?

– Да, папа. Без рассуждений.

– Добро, сын. Может, мы с тобой и поладим. – Тайри вздохнул. – Теперь сходи умойся, руки вымой, а то вон весь в пыли да в грязи. Пойдешь со мной. С сегодняшнего дня ты у меня станешь мужчиной. Ну а сперва надо поесть…

– Да, пап.

XVI

Угрюмый, несчастный, он нарочно тянул время в ванной комнате. Он отдал свою судьбу в отцовские руки, и теперь его грызла ненависть к себе. Обвинение в трусости, брошенное Тайри, было попыткой вернуть чувство собственного достоинства, которое он потерял в тюремной камере, и вот это обвинение рикошетом ударило по нему самому, оглушив его, сорвав с него все и всяческие покровы. Ох, убежать бы куда-нибудь, чтоб никогда больше не видеть отца! Но куда ему податься? Как жить?

– Готов, Пуп?

– Да, – сказал он, вновь заходя в контору.

– Ну пошли. – Тайри вывел его на улицу.

Кровавое солнце садилось за пыльные деревья.

– Мы сейчас домой, папа?

– Нет. Поужинаем в городе.

– Но мама будет…

– Она знает. Я ей позвонил. – Тайри был немногословен.

На «Птичьем дворе», у Франклина, Рыбий Пуп ел копченую грудинку с молодой брюквой и кукурузным хлебом, запивая холодной пахтой, потом отдал должное персиковому пирогу и кофе.

– Ну как, подкрепился? – не поднимая на него глаз, спросил Тайри, сидящий напротив.

– Да, папа.

Когда они вышли, уже совсем стемнело. Рыбий Пуп молча шагал за Тайри, еле сдерживаясь, чтобы не попроситься домой, сославшись на усталость.

– Куда это мы, пап?

– Иди, не разговаривай, – буркнул Тайри, ведя его по крутой улочке на Фордов бугор.

Через десять минут они уже стояли в темноте на вершине бугра. Внизу, помигивая желтыми огоньками, раскинулся, насколько хватал глаз, город Клинтонвиль.

– Посмотри, сын, – видишь эту длинную линию огней? Это Кинг-стрит, она проходит границей между белыми и черными. Вся часть по левую сторону от Кинг-стрит – наш город. Остальное принадлежит белым. Населения в Клинтонвиле примерно двадцать пять тысяч. Из них пятнадцать приходится на белых, десять – на черных. Черная часть города – это твои владения, сынок. Здесь у нас есть все. Чем ни пожелаешь себя потешить, все найдешь. Будем надеяться, что когда-нибудь ты станешь первым богачом среди наших, я тебя прочу в негритянские вожаки. Когда белым понадобится что-то узнать насчет наших людей, они будут идти к тебе. Только я хочу, чтоб ты был образованным человеком, Пуп. Не таким, как я… Я буду тебе помогать, дам средства на то, чтобы учиться дальше. С этого времени я хочу полагаться на тебя, как на взрослого. Проверять тебя я не собираюсь. Захочешь узнать что-нибудь, приходи, спрашивай. Пусть настанет такой день, когда белые будут прислушиваться к твоим словам. В этом – ключ ко всему,Пуп. Главное – как на тебя смотрят белые. Разозлишь их – тебе все пути закрыты. Потрафишь – дорожка сама тебе стелется под ноги. Смекаешь ты, о чем я толкую, сынок? – с грустью, но настойчиво спросил Тайри.

– Все понимаю, папа, – покорно сказал Рыбий Пуп, не смея взглянуть на отца.

– Сегодня, Пуп, я тебя отведу к женщине. Время тебе набираться ума-разума и знать, что к чему в этой жизни.

Рыбий Пуп только вытаращил глаза. К женщине? Вот так,ни с того ни с сего? И ктоона, эта женщина? Его охватило ощущение, что все это происходит не на самом деле и не с ним, он едва не рассмеялся. Речь идет о мужестве, о позоре и трусости – при чем тут женщина? Хотя он ведь не имеет права спорить, его дело подчиняться.

– Шастать по ручьям, покуривать втихомолку, бросаться громкими словами – со всем этим пора кончать, – как бы самому себе бормотал Тайри. – Это в тебе бродят молодые силы. Вот и все. Не находят выхода, – рассуждал он. – Кровь кипит, бросается в голову, а это опасная штука. Я покажу тебе, что делать. – Он начал спускаться с бугра. – Идем-ка. Машину брать не будем. Хочется размять ноги…

Присмирев, Рыбий Пуп ломал голову над тем, как увязать несовместимое, он еще не вполне осознал, что наступила великая минута, и наступила сразу же после того, как ему дали пощечину! Он терзался немым раскаянием. Нет, у него хороший отец. Как он мог думать иначе? Он шел за Тайри и дивился его прозорливости, его великодушию. Отец посвящал его в сокровенные тайны жизни, открывал перед ним двери в манящее и неизведанное. Его глаза различали в сумраке очертания домов, уши ловили шум уличного движения, но внутренне он был сейчас весь устремлен к пугающей и радостной цели. Не раз он представлял себе в мечтах, как берет приступом темнокожую застенчивую девушку, подчиняя ее своему влечению, пробуждая в ней ответное чувство, – и вот его ведут к девушке, а он, может быть, даже никогда ее не видел. Если какая-нибудь старая уродина, я и не дотронусь до нее, решил он.

Как он и ожидал, они свернули на Боумен-стрит, где почти за каждой дверью был либо бар, либо дансинг, либо публичный дом. Ребята на Боумен-стрит жили отчаянные, ругались почем зря, ввязывались в драки и уже многое повидали на своем веку. Жаль, что все произойдет совсем не так, как он представлял себе в мечтах…

То один, то другой прохожий ронял, кивнув головой:

– Добрый вечер, мистер Тайри.

И Тайри, большой человек среди этих малых, которых он после смерти обмывал, бальзамировал, обряжал для похорон, отвечал на каждое приветствие соответственно имущественному или общественному положению встречного.

– Пуп, – неторопливо и доверительно заговорил он. – То, что я покажу тебе сегодня, пускай останется между нами.Приходит время, когда отец говорит о таких вещах с сыном, но другие тут ни при чем.

– Хорошо, пап, – согласно шепнул он, покоряясь уже не только для видимости, но и по доброй воле.

– Так вот. Тот дом, куда я тебя веду, принадлежит мне. – Тайри остановился на минуту посреди тротуара, поднес к своей сигаре горящую спичку и, поглядывая на прохожих, задымил. – К самому заведению я непричастен, сынок. Но я широко смотрю на вещи. В нашей жизни по-другому нельзя… Хозяйка снимает у меня помещение, а она человек надежный. С ней можно иметь дело. Только, Пуп, про то, что я владелец этой квартиры, не знает никто, даже мама. Кому надо, те знают, а больше никто. И ты, если когда заикнешься про этот дом, мое имя не поминай. Начальник полиции их не трогает и за то получает свою долю с дохода, я ему отсчитываю, сколько причитается, каждую субботу. Почему он и допустил меня к тебе в тюрьму, почему ты и вышел оттуда так скоро.

Рыбий Пуп открыл рот от изумления. Какой же он был дурак! Смотри ты, Тайри как бы и не хозяин в публичном доме, а в то же время его слово так много значит! Этот человек, которого он видит каждый день, который его поит и кормит, знает жизнь вдоль и поперек – и такого человека он, его сын, обозвал трусом! Тайри не просто нарушает закон, он ухитряется это делать с позволения самого же закона…Да, отец не такой, как ему представлялось, – он совсем другой! Неудивительно, что Тайри залепил ему пощечину! И ведь когда-нибудь эти заведения перейдут к нему, единственному сыну их владельца!

– Папа, я не могу себе простить, что так сказал тебе…

– Хватит про это вспоминать, Пуп, – снисходительно сказал Тайри. – Это ты по неведению. Ты только слушай меня, и будет порядок. А насчет сегодняшнего – не робей, держи себя свободно, пусть все идет само собой, как и должно быть. Проще этого ничего не придумаешь. Ты одно помни, эти женщины хотят тебе услужить, сделать, как тебе приятней…

– Я еще никогда, пап…

– Потому я тебя и веду, сынок. После сам будешь приходить, когда понадобится. По субботам буду тебе выдавать на расходы десять долларов. Не уложишься, посмотрим, как быть. Я только хочу, чтоб ты поступал с умом. Тут штука простая, и туману себе в голову из-за нее напускать нечего. Женщина есть женщина, и ничего нет глупей для мужчины, чем через нее пострадать. Попробовал одну, считай, перепробовал всех. И спаси Бог накручивать себя насчет их цвета. И белые, как снег, у меня бывали, и черные, как сажа, – и все один черт. Не отличишь на ощупь. Что белая, что черная, ни грана разницы, если ее сам себе не придумаешь, а это чистая дурь. По этим девочкам не сохнут, Пуп, встретились – разошлись. Сегодня одна, завтра другая. Так ты научишься понимать толк в женщинах. И когда придет время жениться, зажить своей семьей, ты будешь знать, что делать.

Они остановились перед высоким деревянным домом, известным под названием «Боуменские номера».

– Вот и пришли, Пуп.

– Так ведь здесь живет Тедди, – удивленно сказал Рыбий Пуп.

– Правильно, – сказал Тайри. – У Тедди мама тоже работает тут в заведении.

Жизнь представала перед ним в своем истинном обличье. Он вторгся в пределы существования Тедди извне, сверху. Тедди удерживали в этом темном пристанище прочные корни – он, Рыбий Пуп, был волен прийти и уйти, когда ему угодно; развлекся – и поминай как звали. В нем поднималось ощущение своей силы, значительности. Они взошли по ступенькам, и в ту секунду, когда Тайри нажал на звонок, вспыхнули уличные фонари.

– Школу не запускай из-за этого, сын, – предупредил его Тайри.

– Понятно, – стараясь справиться с волнением, ответил Рыбий Пуп.

Большая темнокожая женщина в облегающем черном платье распахнула дверь.

– Кого я вижу! – воскликнула она, обнажая в улыбке белые зубы. – Тайри! И сынка никак привел?

– Угадала, Мод, – сказал Тайри.

– Заходите, милости просим.

Они прошли за ней по коридору в просторную гостиную. Пуп не раз слышал полные недомолвок разговоры о достоинствах живого товара, которым торгует Мод Уильямс. Дочка у Мод училась в средней школе, ее звали Вера, она была высокая, ладная, и мальчишки возбужденно шушукались ей вслед.

– Располагайтесь поудобнее, – струился густой голос Мод. – Сейчас подам чего-нибудь выпить, правильно, Тайри?

– Догадлива ты. – Тайри шлепнулся на диван и, крякнув, вытянул ноги. – Присаживайся, Пуп.

Рыбий Пуп чинно опустился на краешек стула и огляделся. Обычная обстановка, опрятно – и это публичный дом? Он поймал на себе изучающий взгляд Мод, хитроватый и самодовольный, – она потупила голову и переступила с ноги на ногу, показывая всем своим видом, как ей приятно.

– Я уж и то раскидывала мозгами, Тайри, когда же ты мне его доверишь для выездки. – Посмеиваясь, она утицей выплыла из комнаты.

– Видал? – небрежно заметил Тайри. – Страсть как рада угодить тебе.

Рыбий Пуп через силу изобразил на лице бледную улыбку.

– Кто, она? – переспросил он. – Пап, еемне не надо.

Из горла Тайри выплеснулся смех.

– Вкуса тебе не занимать, я погляжу. Не бойся, сын. Разве что сам захочешь, а так она тебе подберет какую-нибудь из одногодочек.

– И на них можно посмотреть сначала?

– Конечно. Поболтай с ними. Торопиться некуда, сынок.

– А дорого это обойдется, пап?

– Насчет этого не беспокойся. Мод тебе всегда поверит в долг.

Рыбий Пуп глотнул. Целый свет был, по милости Тайри, к его услугам.

Вернулась Мод, неся поднос, на котором стояла бутылка виски, бутылочка кока-колы и стаканы. Тайри налил себе сам, а она с улыбкой подошла к его сыну.

– Угощайся кока-колой, – ласково шепнула она.

– Спасибо.

– Сам скажешь, кого тебе позвать?

– Н-не знаю, – запинаясь, ответил он.

– Тогда потолкуй с Верой. Она разберется. Да ты не стесняйся, сынок. Наша первая забота – чтобы ты остался доволен.

– Ну хорошо. – Рыбий Пуп отпил из бутылочки.

Не успела Мод выйти, как, распространяя запах духов, появилась Вера.

– Привет, Пуп.

– Привет. – С ней ему было проще.

– Как я тебя рада видеть, – проворковала она, накрывая его руку теплой, влажной ладонью. – Я слыхала, у тебя вышла неприятность с белыми. Досталось тебе от них?

– Вот еще! – Рыбий Пуп пренебрежительно отмахнулся. – Подумаешь, важность. – Он скосил глаза, чтобы посмотреть, как принимает его посвящение в настоящие мужчины Тайри, но того, слава Богу, уже не оказалось в комнате. – Испугался я их, как же, – хорохорился он. – Брехливый пес не больно кусает, так и белые…

– Ой, золотые слова! – Сверкнув зубами, Вера придвинулась ближе.

Такой отклик придал ему уверенности, в нем разгоралось желание поразить ее, пленить ее окончательно. Никогда еще ему не внимали с такой готовностью верить каждому его слову, и это было так приятно.

– Спеси у белых девать некуда, а посмотришь – одно дубье! – Суждение человека, который знает, что говорит.

– Мало сказать дубье! Сами ничуть нас не лучше, просто подлость не позволяет признаться! – Веселое согласие единомышленницы.

– Они нас боятся до смерти. Знают, что, зазевайся они на минуту, мы от них не оставим мокрого места! – Сказано с глубокомысленной твердостью.