Текст книги "Прах и безмолвие (сборник)"

Автор книги: Реджинальд Хилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 47 страниц)

– И видимо, она никакого отношения не имела к тому случаю, когда Уотерсон впал в ярость, а вы цыкнули на него?

– Может, и имела, ну и что с того. – Марвуд делал видимые усилия, чтобы сохранять спокойствие. – Слушайте, тот случай не стоит ни малейшего внимания. Просто была вечеринка здесь, в больнице. Я с ней танцевал раза два. Мне она нравится. Она отлично танцует. Он выпил, пошел за мной в туалет и напустился на меня, как если бы застал нас, когда мы трахались или еще что-то в этом роде. Я сначала правда растерялся, но, когда он сказал что-то про негритосов, я так взбесился, что тоже наорал на него, и он вдруг пустился наутек, да так быстро, что его и на велосипеде было бы не догнать. Когда я заговорил об этом с Пам, с миссис Уотерсон, она сказала, что с ним такое постоянно происходит.

– На почве ревности?

– О нет, он обычно слишком занят своими собственными увлечениями, чтобы ревновать. Но подобные вспышки у него случаются где угодно и когда угодно. Именно таким образом он потерял работу. Взбеленился по какому-то поводу и наорал на своего начальника. Это и раньше бывало, но ему все сходило с рук. Он способный художник, и ему прощали его выходки, делая скидку на неуравновешенность творческой натуры. Однако на этот раз он зашел слишком далеко. Он продолжал бушевать и, заявив, что откроет свое дело и проживет и без них, ушел.

– Вы, должно быть, достаточно хорошо знаете миссис Уотерсон, раз она рассказывает вам такие вещи.

– Да, хорошо, но не так хорошо, как вы думаете, сержант. Мы не любовники. Ей нужен кто-то, с кем она может поделиться, кому может довериться. И я рассказываю вам это только потому, что не хочу, чтобы вы ходили к ней и донимали своими расспросами. У нее сейчас тяжелая пора в жизни, и требуется совсем немного, чтобы окончательно сломить ее.

Уилд вздохнул. Почему это люди воображают себе, что ранимый человек должен быть защищен от полицейских допросов, особенно в случае, когда умерла женщина, а двое мужчин, причастных к ее смерти, спокойно разгуливают на свободе?

– Вы же знаете, что мы расследуем дело о насильственной смерти? – напомнил он.

– Я полагал, что это несчастный случай. Или тут нечто более серьезное? Вы поэтому хотите поговорить с этим мерзавцем?

– Он просто свидетель происшествия, вот и все, – ответил Уилд, не считая нужным посвящать Марвуда во все сложности дела. – Так вы, может быть, скажете мне, от кого же вы узнали, что Уотерсон в пивной?

Марвуд пожал плечами и проговорил:

– Ну, хорошо. Да, мне Пам сказала. Я случайно встретил ее, когда она пришла на дежурство. Она была очень расстроена, ей надо было выговориться, я как раз подвернулся. Возможно, сейчас она уже жалеет об этом.

– Очень может быть, – иронически заметил Уилд. – Так что же она сказала?

– Она сказала, что Уотерсон позвонил ей и попросил встретиться с ним в «Приюте». Ему нужны были деньги, и он попросил ее принести ему немножко. Он опоздал, так что у них почти не было времени поговорить. Во всяком случае, когда она ему дала те наличные, которые ей удалось наскрести, он заявил, что этого мало, и, похоже, готов был устроить очередную сцену, поэтому она поспешила уйти.

– Оставив Уотерсона в пивной?

– Да. И я подумал, что все может разрешиться наилучшим образом, если вы отправитесь туда и заберете его. А если бы вы вознамерились хорошенько отделать его, я бы тоже не слишком расстроился. Но похоже, я переоценил ваши способности.

– Да, сэр, – сказал Уилд. – В любом случае, спасибо, что позвонили.

– Всегда пожалуйста. – Помявшись, доктор добавил: – Послушайте, я не хотел бы, чтобы миссис Уотерсон знала, что это я…

Уилд скривился. Со своей стороны он чувствовал, что доктор заслужил, чтобы ему была обещана конфиденциальность, но невозможно было заставить Дэлзиела согласиться на подобного рода человеколюбивый жест.

– Мы постараемся умолчать об этом, сэр, – сказал он. – Но вы ведь понимаете, что ее все равно придется допрашивать?

– Понимаю, – с несчастным видом ответил Марвуд. – Но спрашивать ее будете вы, да? Вы не отдадите ее в лапы этого толстого ублюдка Дэлзиела?

– Нет, сэр, извините, не могу вам ничего обещать, – проговорил Уилд, покачав головой, отчего его пронзила острая боль, словно в подтверждение того, как мудро он поступил, не дав такого обещания. Еще более яркое подтверждение его мудрости неожиданно возникло перед ним воочию.

В дверь заглянула хорошенькая индианка и сказала:

– Извините, но здесь кто-то…

Ее ласково, но решительно отодвинули с дороги, и порог палаты переступил толстый ублюдок собственной персоной. Он перевел взгляд с медсестры на Марвуда и обратно и, подходя к Уилду, произнес:

– Доктор Ливингстон [22]22
  Известный английский исследователь Африки.


[Закрыть], я полагаю? Скажите на милость, что здесь делают эти туземцы?

Глава 2

От каждого – по способностям; каждому – по потребностям.

Дэлзиел как-то раз заявил, что этим принципом он руководствуется при распределении обязанностей в уголовно-следственном отделе. Паско не стал выяснять, крылась ли в этом утверждении сознательная или неосознанная ирония. Но утром, после того как Уотерсон исчез во второй раз, а на Уилда впервые в жизни напали по причине его сексуальной ориентации, Паско пришлось признать, что толстяк, похоже, в этом прав.

Он, Дэлзиел, пошел поджаривать на медленном огне владельца «Приюта пилигрима», поскольку всем известно, что того, кто что-то жарит, мучит от жары нестерпимая жажда. Сеймура отправили в больницу в расчете на то, что обаяние его молодости поможет вытянуть из Памелы Уотерсон больше, чем удалось Дэлзиелу прошлой ночью, когда допросу мешали служебные обязанности Памелы и присутствие Эллисона Марвуда.

А сам Питер Паско, жена которого постоянно пилила его за то, что он, как плотоядное животное, ест больше мяса, чем бобов и отрубей, очутился в магазине здоровой пищи.

Его привел в этот магазин номер машины, замеченный Уилдом. Компьютер выдал, что владельцем синего «пежо» является мистер Гарольд Парк, проживающий по улице Стринг-Лейн в доме номер двадцать семь «А». Это была улица недалеко от центра города, все дома на которой числились представляющими архитектурный интерес, непонятно только для кого. Дома номер двадцать семь «А» Паско так и не смог отыскать, номер двадцать семь – с узким фасадом и подслеповатыми окошками – оказался магазином под названием «Пища для ума», владелец Гордон Гован. Паско вошел внутрь и встал в хвосте коротенькой очереди из трех монахов, которых обслуживал с трудом различимый в полумраке человек, говоривший в нос, будто от сильной простуды. Наконец люди в коричневых одеяниях ушли, унося с собой центнер всяких трав и семечек. Паско оставалось только предположить, что они разводят волнистых попугайчиков. Он подошел ближе к прилавку, и теперь кроме прононса обнаружилась пара ярко-голубых глаз и всклокоченная рыжая борода.

– Вы мистер Гован? – спросил Паско. – Извините, я ищу дом номер двадцать семь «А».

– Двадцать седьмой «А»? – задумчиво переспросил шотландец, картавя, хотя ни в одном из произнесенных им словах не было буквы «р».

– Да, двадцать седьмой «А». Мне нужен некий мистер Гарольд Парк.

– А вы кто будете?

Паско вздохнул и достал свое удостоверение.

– Полиция, а? Сразу бы сказали. У меня здесь такие странные люди бывают.

– Вроде монахов?

– Ох, вы про этих гномов-домовых? Да, мы часто имеем дело с религиозными общинами. Они говорят, так в Библии записано, а я думаю, что им от этого меньше хочется – хоть как-то помогает в их-то положении. Знаете, «лучше кусок сухого хлеба, и с ним мир, нежели дом, полный заколотого скота, с раздором». Послание Павла абердонянам.

Его слова пролили совершенно новый свет на бобовый евангелизм Элли. Но Паско отринул от себя этот свет и сказал:

– Так что насчет мистера Парка? Вы можете мне помочь?

– А то! Двадцать семь «А» – это квартира над магазином. Вы можете подняться по боковой лестнице. Но его там сейчас нет. Он, знаете ли, путешественник у нас. Его по неделе не видно и не слышно.

– А чем он занимается?

– Какие-то ветеринарные препараты продает, что ли. Пилюльки для пуделей, что-то в этом роде. Ему передать что-нибудь?

– Вы скажите ему, чтобы он связался со мной, когда вернется. Вот моя визитная карточка. Но я, вероятно, в любом случае еще раз загляну.

– И правильно сделаете, – сказал Гован, провожая его до дверей, – некоторые не очень-то жаждут помогать полиции, понимаете. А я, мне нравится, чтобы у меня с полицией все гладко было. Кто знает, когда мы можем друг другу понадобиться, а? О, надеюсь, вы недалеко отсюда поставили машину? Похоже, дождь собирается. Или еще чего похуже!

На улице и вправду было холодно и неуютно, а на востоке, за едва различимым шпилем собора, нависли тяжелые тучи, грозя обрушить на город снег, которым до сей поры обделила его необыкновенно теплая зима.

Паско поднял воротник и сказал:

– Я припарковался почти у соборной площади – ближе негде было. Улица такая узкая.

– Ох, вам надо было бы подъехать к магазину со стороны заднего двора. Вы разве не знаете, где у нас машины сгружают товар?

Конечно, он знал. Он слишком долго работал полицейским, чтобы не знать все ходы и выходы в городе. Просто вовремя не подумал. Точнее, мыслил в это время не как полицейский, а как обыкновенный гражданин. Может, ему не только ногу надо было в порядок привести?

Он торопливо шел по тротуару, втянув голову в плечи в ожидании надвигающейся непогоды, и снова был просто гражданином Паско, а никаким не детективом Паско. Потому-то до самого последнего момента, пока на него не было совершено нападение, и не подозревал, что его преследуют.

Паско почувствовал, как сзади кто-то крепко схватил его за руку. Инстинкт самосохранения наконец пробудился в нем, и Паско попытался обернуться, но было поздно. Чья-то рука обхватила его сзади за шею, и он невольно запрокинул голову. Главная атака пришлась на его лицо: он почувствовал влажное тепло на губах и, прежде чем успел осознать, что это было, уже начал ощущать, как это приятно. Но в то же мгновение атака была прервана, и Чанг сказала:

– Это тебе за то, что ты вел себя как хороший мальчик, Пит, милый.

– А что я получил бы, если бы вел себя как плохой мальчик? – тяжело дыша, спросил Паско.

– Это нам надо будет обсудить с Элли, – рассмеялась Чанг. – Только не на улице. Здесь мы можем напугать здешних аборигенов.

Несколько аборигенов уже смотрели на них с нескрываемым интересом. Паско не винил их за это. Не так уж часто можно увидеть, как на улице города в Среднем Йоркшире средь бела дня насилуют беззащитного полицейского.

– Хорошо. Так что я сделал, чтобы это заслужить? – спросил он.

– Он наш, Пит! Он сказал, что согласен! Аллилуйя! Я нашла моего Бога!

– Он что, правда сказал, что согласен? – не поверил своим ушам Паско.

– Мне пришлось над ним немножко потрудиться, – ухмыльнулась Чанг. – Но я все же его заарканила! И просто хотела сказать тебе спасибо, Пит. Без тебя я бы к нему и подступиться не могла!

– О нет, – горячо запротестовал Паско. – Ко мне это не имеет никакого отношения!

– Ну не скромничай, миленький.

Восхищение, которое Паско испытывал к Чанг, несколько померкло. Режиссеру такого высокого класса, как она, следовало бы без труда отличать скромность от панического ужаса.

– Пройдись со мной чуть-чуть, – проговорила Чанг и схватила его за руку, лишив какой-либо возможности отказаться. – Я иду в собор, чтобы поведать новость канонику. Кажется, он весьма неблагоразумно вообразил себе, что на роль Бога пригласят его, а нам ведь не надо, чтобы он потом дулся, правда?

Через несколько шагов ее привычка жестикулировать в разговоре избавила его от ее руки, но он и не попытался бежать. От нее исходила такая неиссякаемая жизненная энергия, что надо было быть совсем уж занудливым болваном, чтобы хотеть избежать этого лучезарного тепла.

Она рассказывала ему о своих планах, связанных с мистериями, и, когда через некоторое время Паско удалось оградить себя от ее заразительного энтузиазма, он сказал:

– Чанг, чего я действительно никак не могу понять, так это почему ты так заинтересовалась этими пьесами. По-моему, они воплощают в себе все те «измы», от которых ты всегда воротила нос. Я знаю, ты можешь так поставить Шекспира, что со сцены будут звучать его словами твои идеи, но эти пьесы… В них ничего своего не вложишь.

– Она толкнула его в бок. Наверное, подразумевалось, что это был легкий дружеский тычок, но Паско в этот момент показалось, будто его ребра вогнулись внутрь грудной клетки, и теперь он мог запросто влезть в пиджак сорок шестого размера вместо пятьдесят второго.

– Так вот как ты обо мне думаешь, да? Я, по-твоему, читаю нравоучения? Что ж, может быть, но это не главное для меня, Пит. Главное – сама пьеса, а чему она учит – это уж потом. Все начиналось с самого действа, это оно – истоки, корни современного европейского театра…

– А я думал, греки… – перебил ее Паско с глупым видом.

– Это тоже, но их театр умер и возродиться ему пришлось уже в нашем обществе, с нашей психологией, в наших климатических условиях, с нашими богами, и мы можем возродить традиции гораздо более ранние, чем известная нам греческая классическая драма.

– Ты говоришь так, будто ты… родилась в Европе, – осторожно заметил Паско.

– Цто вы говорите, господина? – поддразнила его Чанг. – Не позволяй раскосым глазам обмануть тебя, мой мальчик. Мой папочка привез мою мамочку из Малайи к себе в Англию. И особа, которую ты перед собой видишь, выросла, ты не поверишь, в Бирмингеме!

Она радостно рассмеялась сему невероятному обстоятельству. Почему в это трудно было поверить, Паско не знал, но тоже невольно рассмеялся.

Они прошли мимо места, где он оставил машину, и уже подходили к соборной площади, когда Паско неожиданно остановился и сказал:

– Дальше я не пойду. Ты можешь отвергнуть своего каноника и без моей моральной поддержки.

– Ага, если мне понадобится помощь полиции, я свистну в мой свисток, – сказала Чанг, – но не уходи. Зайди со мной в собор, я хочу тебе кое-что показать.

И снова какая-то сила повлекла его вперед. На этот раз с холодного зимнего воздуха он попал в еще более холодную, неподвластную смене времен года атмосферу огромной церкви. Она была пуста, лишь две фигуры, как надеялся Паско – человеческие, скользили по боковому приделу. Агностицизм Паско не был зашитой от принижающей мыслящее существо власти этих гулких сводов, но пламя, горящее в Чанг, оказалось достаточно ярким, чтобы соперничать на равных со всем, что в них притаилось. Она подвела его к хорам и заставила нагнуться, чтобы посмотреть на резьбу под ними. Это были Деревянные фигурки, расположенные по одной или объединенные в маленькие группы, строго по роду занятий, будь то ремесло или вид искусства. Были здесь и кожевенники, и лудильщики, и пастухи, и охотники. Были люди, играющие на свирелях и маленьких барабанах, на шомах [23]23
  Шом – средневековый музыкальный инструмент типа гобоя.


[Закрыть] и цистрах [24]24
  Цистра – струнный средневековый музыкальный инструмент.


[Закрыть]; были там и танцоры, и игроки в кости, и акробаты, и мимы.

– Человек, который все это вырезал, знал этих людей, видел их и понимал, что их присутствие здесь так же важно, необходимо и вечно, как присутствие всего остального. Я не собираюсь делать занудный экскурс в историю; я хочу внедриться в ту историческую среду. А теперь пойдем в часовню Плини, там тоже есть кое-что.

Но, когда они подошли к часовне, оказалось, что в ней кто-то молился. Часовня была названа в честь сэра Уильяма де Плини, чья гробница там находилась. Гробницу венчала бронзовая скульптурная группа, изображавшая в натуральную величину сэра Плини с супругой и маленькой собачкой у их ног. Эта крошечная часовня стояла чуть в стороне от собора и предназначалась для молитв, творимых в одиночестве. У подножия гробницы, склонив голову, неподвижно застыла какая-то женщина. Паско задержался у входа, но Чанг решительно прошла внутрь. На секунду ему показалось, что это было проявлением полнейшей бесчувственности, но, когда она заговорила, оказалось, что все как раз наоборот.

– Миссис Хорнкасл, вы в порядке?

Он не узнал женщину, пока она не подняла голову. Но, увидев ее лицо в то короткое мгновение, когда она еще не успела придать ему любезное выражение и улыбнуться, Паско понял, что Чанг не зря обеспокоилась.

– Как вы поживаете, мисс Чанг? – проговорила жена каноника.

– Я-то отлично. Вы мне не ответили, как вы?

– О, не беспокойтесь. У меня все хорошо. Правда.

– Мне показалось, вы расстроены, – оставив светские условности, призналась Чанг.

– Да? Ну, может быть. Но это глупости. Вы будете смеяться надо мной, но это из-за собачки.

– Собачки?

– Да. – Жена каноника положила руку на голову маленькой бронзовой собачки и погладила ее. – У меня была собачка, очень похожая на эту. Маленький терьер. Я его звала Сэнди. Он действовал на нервы Юстису. Ну да, он иногда бывал непослушным. А когда хотел погулять, то прыгал вокруг меня и лизал мне лицо, а потом бежал к двери и подпрыгивал до самой ручки, как будто хотел открыть дверь. Иногда он царапал краску, и Юстис просто приходил в бешенство. Но это же была всего лишь краска, правда?

– Я тоже так думаю, – серьезно ответила Чанг. – А что случилось с Сэнди?

– Он погиб. Он каким-то образом оказался на улице, выскочил на проезжую часть, и его сбила машина. Мне советовали завести другую собаку, но Юстис сказал, что глупо из-за бессловесной твари рисковать снова, пережить подобные огорчения. Поэтому я больше и не завела себе собаку. Я не раз обращала внимание на то, что собачка Плини очень похожа на Сэнди, во всяком случае, мне так казалось, но Юстис говорит, что я выдумываю и никакого сходства между ними нет. Но они правда похожи.

Внезапно она рассмеялась и спросила:

– У вас бывают сны, мисс Чанг?

– Вы имеете в виду честолюбивные мечты?

– О нет. С ними я рассталась давным-давно. Нет, просто сны. Они всем снятся. И ничего не значат. Так вот, мне снился один сон, только я видела его уже два или три раза, а это что-то значит, не правда ли? Мне снилось, что я проснулась, но не могу шевельнуться и через некоторое время понимаю, что я бронзовая, как леди де Плини, что я лежу на гробнице, рядом с бронзовым Юстисом. И, хоть я и бронзовая, мне страшно холодно, так холодно, что меня бьет дрожь, и я хотела закричать в ужасе, но не могла, потому что была бронзовой. А потом я вдруг почувствовала движение около моих ног, потом выше, выше, пока не ощутила что-то теплое и мокрое на лице, и тогда поняла, что это меня лижет собачка. Постепенно тепло от ее языка разливалось по всему моему телу, пока наконец я не обрела способность двигаться. Каких мук стоили мне эти первые движения! Я была как старуха, страдающая артритом, беспомощная, с трудом передвигающаяся. Я огляделась и снова пала духом, мои слабые силы покинули меня. Я была в гробнице, а не просто на ней. Меня окружали толстые стены, по которым сочилась вода, совершенно глухие, если не считать огромной железной двери. На двери была ручка, но, даже когда я доползла до двери и всей своей тяжестью навалилась на эту ручку, она не подалась ни на йоту. В полном отчаянии я подумала, что теперь мне не остается ничего иного, как снова добраться до своего ложа и лечь рядом с Юстисом, на этот раз навсегда. Но, когда я отступила от двери, собачка подбежала ко мне и стала прыгать до самой ручки, совсем как Сэнди, когда хотел погулять. Конечно, дома он никогда не мог допрыгнуть до нее. А если бы и смог, то все равно не открыл бы дверь. И вот я стояла рядом со своим бронзовым мужем и смотрела, как собачка прыгает все выше и выше, но все ее усилия напрасны. И мне стало жальче собачку, чем себя. Поэтому я решила дойти еще раз до двери и сделать еще одну попытку. И в этот момент пес подпрыгнул так высоко, что сумел схватить ручку зубами. Он висел на ней, царапая лапами дверь, и это выглядело так трогательно, что я едва не расплакалась. Тут дверь начала понемногу открываться. Я глазам своим не верила. Песик изо всех сил тянул зубами ручку, и она опускалась все ниже и ниже. Потом раздался громкий скрежет, и дверь медленно распахнулась. А за ней я увидела залитую солнцем лужайку и услышала пение птиц. А Сэнди сорвался с места, выбежал на травку и стоял там на солнышке, тявкая, словно подзывал меня к себе… Вот видите, какие глупости я вижу во сне, мисс Чанг. Такое только дуре и может присниться.

Она произнесла это веселым тоном, стараясь показать, что сама посмеивается над собой и своими глупостями, но Чанг не стала ей подыгрывать.

– Нет-нет, миссис Хорнкасл, – сказала она, – в этом нет ничего глупого. Совсем ничего.

Она обняла женщину за плечи, а Паско, который, по мере того как миссис Хорнкасл рассказывала свой сон, отступал все дальше и дальше назад, повернулся и поспешил вон из мрачного собора. Оказавшись на свежем морозном воздухе, он почувствовал совершенно необъяснимое облегчение.

Не только контраст с полумраком собора заставил его подумать, что снаружи стало светлее. Зима, видимо, снова собиралась всех обмануть, и подсвеченная бледным солнцем туча окрасилась в серебристо-оловянный цвет. Дэн Тримбл, наверное, доволен. Еще пара дней приличной погоды, и стоянка с гаражами будет достроена в ограниченный финансами срок. Как приятно будет снова ставить машину у задней двери участка, а не через улицу.

Сейчас строители были заняты возведением маленькой будки при въезде на стоянку, наличие которой, согласно нынешним требованиям безопасности, провозглашалось чуть ли не обязательным. Конечно, противно будет каждый раз подвергаться проверке при въезде на задний двор своего полицейского участка, но по крайней мере теперь туда не въедет какой-нибудь псих на грузовике, полном динамита. Паско заметил Арни Стринджера, но Свайна не было видно, хотя, когда Паско приехал утром на работу, он был на месте. Похоже, теперь его финансовые проблемы решены, и он не собирается заниматься грязной работой больше, чем пару часов в день.

Когда Паско проходил пропускной пункт, сержант Брумфилд поднял на него глаза и спросил:

– Как успехи?

– Пока пусто. Что-нибудь слышно про шпану, которая отделала Уилда?

– Ничего. Но, кстати про шпану, в «Пост» вышла статья о том дебоше в «Розе и короне». Они, видно, собираются сенсацию из этого делать. Представляешь, чем нам это грозит. В футбол у нас играют погано, но болельщики нашей команды скоро войдут в высшую лигу хулиганов.

– Черт. Это только даст повод всяким дебилам чувствовать себя героями! – в отчаянии воскликнул Паско. Хозяин «Розы и короны» все еще был в больнице с серьезной травмой глаза. Глаза же потенциальных свидетелей происшествия, похоже, тоже были не в порядке, потому что все описания погромщиков разительно отличались друг от друга.

– Сеймур еще не вернулся? – спросил Паско.

– Да ты что! Всего десять пятнадцать. Раз нашего юного Денниса заслали в общежитие медсестер, его можно не ждать раньше чем через двадцать четыре часа! Зато главный вернулся.

– Как он?

– Невеселый. Я его спросил, удалось ли ему раскопать что-нибудь в «Приюте», а он ответил, что хозяин полный дурак и пиво у него паршивое.

– Плохо, плохо. Думаю, оставлю его пока в одиночестве.

– Да он там все равно не один.

– Да? А с кем?

Сержант пожал плечами.

– Кто его знает? Он тут стоял, когда они вошли.

И сержант кивнул в сторону, где сидел придурок Гектор, склонившись над машинкой с сосредоточенным видом шимпанзе, размышляющей, с какой фразы лучше начать писать «Гамлета».

Паско вздохнул и пошел восвояси.

Ему было, конечно, интересно, кто пришел к Дэлзиелу, но не настолько, чтобы эта проблема завладела им безраздельно. Однако, когда Паско дошел до своего отдела, он услышал рев раненого мастодонта. Его опытное ухо позволило ему определить, что причиной столь яркого проявления чувств был гнев. По идее, в подобной ситуации следовало бы спрятаться в шкафу до выяснения, на кого направлен сей гнев. Но, поскольку в этом отношении Паско чувствовал себя в безопасности, он решил удовлетворить свое любопытство и, легко постучав в дверь начальника, всунул голову в кабинет со словами:

– Вызывали, сэр?

Тайна визитеров была раскрыта. Ими оказались Филип Свайн и Иден Теккерей. Адвокат улыбнулся Паско. Бледный, осунувшийся Свайн не обратил на него никакого внимания. А Дэлзиел заорал:

– Нет, черт возьми, не вызывал! Но раз уж ты пришел, входи! Мне нужен свидетель, потому что, черт возьми, похоже, меня собираются оклеветать!

– Да нет же, нет, – урезонивал его Теккерей. – О какой клевете может идти речь, когда нет никаких обвинений в ваш адрес. Чтобы внести ясность, позвольте мне прежде всего сказать, что мы никоим образом не оспариваем того факта, что мой клиент дал показания добровольно, без принуждения и все правила дознания были соблюдены.

– Премного благодарен, – прорычал Дэлзиел.

– Теперь же все, что он хочет, это только лишь внести небольшие изменения в свои показания. И тоже добровольно, без принуждения и строго соблюдая правила, – продолжал адвокат.

– И только-то? – язвительно осведомился Дэлзиел.

– Здесь у меня копии его измененного заявления. Возможно, мне следует прочитать его вам, чтобы избежать превратного понимания или толкования изложенного.

Адвокат надел очки в роговой оправе и кашлянул, прочищая горло. Паско был убежден, что, кроме того, что он защищал интересы своего клиента, он еще и получал от происходящего огромное удовольствие.

– Прежде чем зачитать вам заявление моего клиента, – добавил Теккерей, – я хочу обратить ваше внимание на то, что все нижеизложенное записано со слов мистера Свайна без каких бы то ни было исправлений или иного вмешательства с моей либо чьей-то еще стороны.

Он снова откашлялся и начал читать.

– Когда детектив Дэлзиел привез меня в участок в ночь смерти Гейл, я, по всей вероятности, был в состоянии шока. Все, за исключением смерти Гейл, казалось мне нереальным, далеким и несущественным. Состояние шока продолжалось у меня после той ночи еще некоторое время, но этот диагноз был официально поставлен только после того, как я, по совету мистера Теккерея, посетил своего врача.

Я всегда буду чувствовать вину за то, что Гейл умерла. Наверное, я что-то сделал не так. И может быть, если бы я не побежал тогда вечером к Уотерсону домой, ничего этого не произошло бы. Как бы то ни было, теперь мне ясно, что эти чувства повлияли на мою оценку происшедшего и изложение фактов так сильно, что я готов был принять на себя всю вину, а не только моральную ответственность. Поэтому и написал, что я фактически держался за пистолет, когда он выстрелил. Теперь я могу все точно восстановить в памяти и с большей ответственностью изложить, что же произошло на самом деле.

Когда Гейл начала размахивать пистолетом, Уотерсон, а не я сделал попытку отнять его у нее. Может быть, он опасался за себя, а может, думал только о том, как бы Гейл не причинила себе вреда. Мне это неизвестно. Я знаю только, что пистолет выстрелил, а Уотерсон совершенно потерял самообладание. Он отпрянул от Гейл, зажав пистолет в руке. Я взял у него оружие из страха, что он может случайно выстрелить вновь и наделать еще больших бед. Он прислонился к стене, а я остался стоять на месте, где и стоял, естественно, в состоянии шока, пока не вошел мистер Дэлзиел.

Внося изменения в мои первоначальные показания, я не пытаюсь снять с себя ответственность за происшедшее. Я лишь хочу восстановить истину, поскольку в этом вижу первый шаг к тому, чтобы примириться со своей потерей, пережить и искупить вину.

Закончив читать, Теккерей сказал:

– Я уверен, что вы воспримете эти пересмотренные и удивительно трогательные по своей искренности показания моего клиента, как они того заслуживают.

Дэлзиел, который прослушал заявление, будто это была великопостная проповедь в сельской церкви, широко зевнул и произнес:

– Да, думаю, что уж это-то я могу обещать.

– Благодарю вас, – сказал Теккерей. – Без сомнения, второй свидетель, мистер Уотерсон, подтвердит эту версию происшествия в своих показаниях, как только мы сможем получить их.

«Ах ты, старый коварный дьявол! – с восхищением подумал Паско. – Ты каким-то образом разузнал о том, что содержится в заявлении Уотерсона? Или просто догадался. Вот поистине противник, достойный Дэлзиела!»

– Мы все еще пытаемся найти мистера Уотерсона, – уклончиво сообщил Дэлзиел.

– Странно, что для вас это оказалось такой сложной задачей, – удивился Теккерей. – И я не в силах понять, почему отсутствие мистера Уотерсона, чем бы оно ни было вызвано, мешает нам уладить это дело. Простое человеколюбие требует того, чтобы следствие было закончено, а останки выданы ближайшим родственникам покойной. Мой клиент и так слишком много пережил.

– Мы в этом не виноваты. Ты же сам сказал, все было по закону.

– Это правда, – согласился адвокат. – Ничего не было упущено. За исключением, может быть, нескольких мелочей. Например, в ночь, когда все это произошло, вы вызвали вашего врача для осмотра мистера Уотерсона, но он не осматривал мистера Свайна, потому что вы его об этом не попросили.

– Не видел в этом нужды, – твердо произнес Дэлзиел. – Уотерсон был в истерике. Свайн же выглядел вполне нормально. Если позволите, он выглядел в ту ночь даже лучше, чем сейчас.

Свайн, который рта не раскрывал, во всяком случае за время присутствия Паско, гневно уставился на Дэлзиела, но Теккерей ободряюще похлопал его по руке и проговорил:

– Да, помнится, в вашем собственном заявлении вы отмечали, как спокоен и собран был мистер Свайн. И когда на следующий день мы с вами впервые беседовали, вы обратили мое внимание на то же самое. У меня сложилось впечатление, что вы делали свои умозаключения на основании своих собственных наблюдений, которые свидетельствовали не в пользу моего клиента.

– Я просто излагаю факты, как я их вижу, и больше ничего.

– Конечно. Но вот чего вы не увидели: это мнимое спокойствие моего клиента, его кажущееся владение собой могли быть на самом деле симптомами шока, который был диагностирован позднее и внешние проявления которого, пусть даже запоздалые, вы только что сами отметили. Как жаль, что при наличии врача в ту ночь вы не…

– Он же был подвергнут медицинскому осмотру на следующий день, – перебил Дэлзиел.

– Да, конечно, – подтвердил Теккерей, – но мы обязаны задать себе вопрос, какие указания получил от вас врач перед тем, как осмотреть моего клиента? Между прочим, как я это понимаю, полное соблюдение всех правил ночью во вторник вовсе не распространилось на следующий день, в частности на медицинский осмотр. О какой законности может идти речь, если согласие было получено обманом.

От этих слов Дэлзиел весь как-то осел в кресле, на его тучном теле собрались складки, и, запустив руку под рубашку, он стал почесываться совсем как какой-нибудь неандерталец. Вид у него был почти побежденный. Подобное зрелище выглядело малопоучительным для Паско.