Текст книги "Прах и безмолвие (сборник)"
Автор книги: Реджинальд Хилл
Жанр:
Криминальные детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 47 страниц)
Генри Волланс уехал из Олд-Милл-Инна с чувством огромного облегчения. Даже знаки внимания со стороны соблазнительной дочки хозяина, оказанные ею репортеру в отместку охладевшему Сеймуру (хотя Волланс и не знал об этом), не могли компенсировать агрессивной унылости Джона Хьюби и его рассказов.
Волланс с радостью выбросил трактирщика из головы и обратил свои мысли к таинственной Саре Бродсворт. Паско, несомненно, думает, что она является агентом какой-нибудь организации, охотящейся за деньгами миссис Хьюби. Если это так, то какой организации? Волланс подозревал, что Паско знает о Бродсворт больше, чем говорит самому же ему было известно совсем немного.
Но у него были значительные преимущества перед этим инспектором. Во-первых, он молод и похож на Роберта Редфорда. Если Сара Бродсворт останется нечувствительной к его обаянию, он обратит его с удвоенной силой на старушку Фолкингэм. Это будет означать еще несколько часов колониальных реминисценций, но за это время он сможет выпытать все, что болтливая старуха знает о Бродсворт.
Волланс был так поглощен своими мыслями, что не заметил полицейской машины, с которой едва не столкнулся.
– Вот дьявол! – выругался он про себя, гадая, почему его остановили. Он вспомнил, что не ограничился тремя пинтами превосходного горького пива в Олд-Милл-Инне.
– Мистер Волланс, не так ли? – Офицер полиции склонился к нему, заглядывая через открытое стекло машины. – Суперинтендант Дэлзиел хотел бы побеседовать с вами в городе, если вы не возражаете, сэр.
Это не было похоже на арест, но кто знает, что у полиции на уме. Не успокоила его и встреча в полицейском участке с Паско.
– Что сие означает? – спросил он у инспектора.
– Не знаю, – честно ответил Паско. – Зависит от того, что вы натворили.
Воллансу предложили чашку по-настоящему ужасного кофе, который остыл к тому времени, когда ему стало горячо от вопросов Дэлзиела.
Паско встретил суперинтенданта у двери.
– Зайди попозже, – сказал толстяк. – Я хотел бы поговорить с нашим другом наедине.
В интонации, с которой он произнес слово «друг», звучала угроза. Волланс раздумал выражать свое негодование, как пассажир тонущего «Титаника» раздумал бы писать жалобу кораблестроителям. Захлопнув за инспектором дверь, Дэлзиел начал без всяких предисловий:
– Кто-то позвонил вам прошлой ночью, чтобы договориться о встрече и продать историю о «голубом» копе, верно? Когда он позвонил?
– Точно не помню… Где-то после семи. Телефонистка в редакции должна знать точно.
– Он спрашивал лично вас?
– Да. Мы раньше уже разговаривали.
– Об этом же деле?
– Да.
– Он назвал свое имя?
– Нет. Никаких имен.
– Но это был тот же голос?
– О да! Совершенно определенно.
– И что он сказал вам?
Подумав, Волланс ответил:
– Он сказал, что хочет встретиться со мной, чтобы договориться об оплате. Он был готов выложить все, что знал, но хотел получить деньги немедленно. Я сказал: «Ладно, давайте встретимся. Назовите время и место».
– И он назвал?
– Да, он сказал: «В полдесятого утром в буфете на железнодорожном вокзале».
– Вы были там?
– Да. Я встал очень рано из-за этой встречи – и все впустую! Он так и не показался.
– А откуда вы это знаете?
– Простите, не понял?
– Если вы не встречались до этого, как вы можете знать, что его там не было?
– Если взглянуть на дело таким образом, то я действительно не знаю… Я сказал ему, как выгляжу, во что буду одет и что в руках у меня будет номер «Челленджера» – как условный знак. Мне казалось, не так уж много людей прогуливаются в середине недели с воскресной газетой в руках.
– Вы так считаете? В этом городке немало придурков! – заметил Дэлзиел. Хотя он произнес эту фразу абсолютно серьезно, для Волланса она прозвучала как гонг, возвещавший конец раунда; в первый раз после появления суперинтенданта он почувствовал, что немедленная опасность ему не угрожает.
– Что все это означает? – поинтересовался он. Но прежде чем Дэлзиел успел ответить, раздался решительный стук в дверь и в комнату вошел Невил Вэтмоу.
– Мистер Волланс, приветствую вас снова!
– Вы знакомы? – удивился Дэлзиел. – Вот не знал.
– Хэлло, сэр! – сказал Волланс.
– Очень Хорошо, что вы помогаете нам, – продолжил Вэтмоу. – Рутинное расследование – простое исключение лиц, не причастных к делу. Я только что в разговоре с мистером Огильби упомянул, какое вы нам оказываете содействие, и заверил его, что он может рассчитывать на такое же сотрудничество с нашей стороны. Вы можете позвонить ему, когда мистер Дэлзиел закончит разговаривать с вами.
– Я уже закончил, – откликнулся суперинтендант, почесывая правую ягодицу и издавая при этом звук, по сравнению с которым царапанье мелом по доске могло показаться мелодией, выводимой Менухиным на скрипке Страдивари.
Волланса проводили из комнаты, Вэтмоу остался.
– Что он сказал? – обратился он к Дэлзиелу.
– Немного, – ответил толстяк, варьируя мелодию тем, что теперь скреб ногтями по своему тесному кителю из голубого габардина. – Он сказал, что наш возможный вымогатель договорился с ним о встрече и не появился в условленном месте. Не более того.
– Значит, убедительных свидетельств, что убитый парень и вымогатель – одно и то же лицо, нет?
– Никаких свидетельств, которые можно было бы опубликовать в прессе, сэр, – сказал Дэлзиел уклончиво. – Ни имен, ни вещественных доказательств, если вы это имели в виду.
Вэтмоу посмотрел на него недовольно.
– Я настаиваю на… – начал он. Но потом, видимо, передумал и попробовал другой ход. – Энди, вы очень опытный офицер……
– И вы можете быть уверены, что я использую весь свой опыт в интересах всех нас, сэр, – не дослушав, затараторил Дэлзиел.
Вэтмоу счел за лучшее промолчать. Толкнув дверь, он чуть не сбил с ног Паско, на худом, почти красивом лице которого отразилась крайняя растерянность, он посторонился, чтобы пропустить заместителя начальника полиции, но, прежде чем тот вышел, Дэлзиел, теперь уже серьезно, спросил:
– Правильно ли я вас понял, сэр: вы настаиваете, чтобы без вашего личного распоряжения по делу Шермана не было сказано или опубликовано ничего, что могло бы отразиться на репутации полиции?
Вэтмоу вздохнул и выдавил из себя: «Да». Было видно, что он тут же пожалел об этом, но, не дав ему ничего добавить, Дэлзиел рывком втащил Паско в комнату и захлопнул дверь.
– Пожалуйста, – взмолился инспектор, – кто-нибудь собирается мне объяснить, что тут происходит?
– Возьми стул. Ты хорошо сидишь? Тогда я начну…
После того как Дэлзиел закончил говорить, в комнате воцарилось молчание. Толстяк даже прекратил чесаться, увидев реакцию инспектора. Наконец Паско нарушил тишину.
– Уилд – «голубой»? – недоверчиво развел он руками. – Ну, дьявол меня побери!
В ответ Дэлзиел громко расхохотался. Поймав на себе неодобрительный взгляд Паско, он оборвал смех и со вздохом спросил:
– Ладно, что не так?
– Ничего. Просто я не вижу повода для смеха, вот и все.
– А что прикажешь делать? Повесить его?
Лицо Паско залилось краской, и он выпалил в сердцах:
– Вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать. Я считаю, что я более… – Паско осекся, заметив, что толстяк лукаво усмехается.
– Более либеральный, ты хочешь сказать? Кое-кто из твоих лучших друзей – «голубые»? Ну что ж, вот вам еще один в вашу веселую компанию.
Паско сделал глубокий вдох.
– Хорошо. Простите. Начнем все сначала, сэр. Вы любите шутки, & я – справедливость.
– Звучит прекрасно! Так в чем проблема?
– В самом Уилде, прежде всего. И в Вэтмоу. Вы же заметили его реакцию на сообщение о полицейском-гомосексуалисте.
– Да, ему не позавидуешь, – признал Дэлзиел. – Он предпочел бы, чтобы я не распространялся об этом.
– Так почему вы не сделали этого, сэр? – напрямую спросил Паско. – Я уверен, сержант Уилд не связан с убийством, так зачем рисковать и втягивать его вообще в это дело?
Дэлзиэл то ли с иронией, то ли с удивлением покачал головой.
– Неужто от экзаменов, которые ты сдавал в университете, у тебя остались лишь дырки в черепе или как? С чего ты взял, что Уилд не связан с убийством?
– Я знаю его! – взорвался Паско, но тут же уточнил, перейдя в минорный лад: – Думал, что знаю.
– Правильно. Ты думал, что знаешь. Я тоже не считаю, что это он грохнул нашего парня. Но у Уилда рыльце в пушку – это точно!
– Понятно. И вы, чтобы не рисковать своей карьерой, утаиваете информацию? – усмехнулся Паско.
– Мать твою, какую информацию? Что, собственно, произошло? В свое время я утаил горы всякой информации! Но почему я должен делать грязную работу за других?
– Что вы имеете в виду?
– Ты забыл, что сказал «Тик-так – говорящие часы» совсем недавно? Боже Всемогущий, я лучше изложу это на бумаге и заставлю тебя расписаться. Послушай, парень, Вэтмоу знать не желает о Уилде, он вообще ни о чем не хочет знать до тех пор, пока не состоится заседание полицейского комитета.
– А после заседания?
– А после заседания будет слишком поздно. Тогда уже он будет отвечать за утаивание сведений. Меньше всего он хотел бы, чтобы новый начальник полиции узнал, как он нарушает правила.
– А что, если он и будет новым начальником? – возразил Паско.
Дэлзиел рассмеялся. Но Питеру было не до смеха.
– А Уилд? – спросил он. – Что с ним?
– Опять болеет. До тех пор пока я не скажу ему, что пора выздоравливать. Он сам себе вырыл глубокую яму – еще немного, и его можно будет в ней похоронить.
– Вы же минуту назад утверждали, что он тут ни при чем!
– Непосредственного отношения к убийству он, конечно, не имеет. Но он замешан, да еще как замешан, только в другом смысле! Мальчишка сообщил ему, что приехал сюда в поисках отца, который пропал три года назад. Они поругались. Уилд заявил, что не верит парню и считает его мелким пакостным мошенником, приехавшим в Йоркшир специально, чтобы очернить его.
– Что ж, этому есть веские доказательства.
– Может быть. Но его отец действительно исчез три года назад. Его бабушка подтвердила это и сказала, что Клифф из-за этого сильно расстраивался.
– Но как это связано с Йоркширом?
– Бабка об этом ничего не знает. Она говорит, что его отец воспитывался, кажется, в детском приюте в Ноттингеме. Я хочу, чтобы ты, Питер, проверил это. Посмотри, может, там найдется какая-нибудь зацепка для нас.
– Зачем? Вы что, тоже верите в эту сказку о пропавшем Папаше?
– Пожалуй, да. Шерман говорил Уилду, что приехал в Йоркшир потому, что последняя открытка, полученная им от отца, пришла именно отсюда. Но открытку эту он якобы потерял, поэтому в ту ночь не было никакого вещественного доказательства, которое бы помешало Уилду обойтись с парнем столь круто. Сумка Шермана с немногими вещами осталась у сержанта в квартире. Я порылся в ней. Не нашел ничего интересного, кроме вот этой почтовой карточки – она была засунута в середину толстой книги…
Дэлзиел протянул Паско открытку. Она была адресована Клиффу Шерману в Далвич. Штемпель был смазан, можно было разобрать лишь цифры – 1982 год.
На открытке было написано:
«Дорогой Клифф, извини, что не смогу приехать на уик-энд. Вернусь, как только закончу здесь дела. Береги себя.
Папа».
Паско перевернул открытку. На фотографии было изображено массивное викторианское здание с высокой центральной башней с часами. Ему ни к чему было читать подпись под фотографией – в окне виднелась та же башня с часами и то же старое здание городской мэрии.
– Выходит, парень говорил правду, по крайней мере частично, – растерянно произнес инспектор. – Уилд видел это?
– Видел.
– И вы оставили его одного?
– Он сам хотел побыть один. Не волнуйся, он не наложит на себя руки.
– Вы уверены в этом? – спросил Паско.
– Уверен, ибо знаю его! Ах да, ты ведь тоже его знаешь, и даже лучше, чем я. Что ж, парень, разница только в одном: мне уже много лет известно, что он гомик, а потому и судить о нем я могу вернее. Уилд не убьет себя. Я его предупредил.
– Предупредили? Каким образом?
– Я сказал ему, что если он попытается это сделать, я вышвырну его из полиции! – с полной серьезностью изрек Дэлзиел.
– И что же он? – обескураженно спросил Питер.
– О, здорово взъерепенился! – оживился Дэлзиел. – Сказал, чтобы я убирался из его дома к чертовой матери! О чем задумался, парень? И ты того же мнения? Ну что ж, никогда не возражал против вотума доверия. Об одном прошу – не бросайся сегодня к Уилду, чтобы сообщить, как ты сожалеешь, что не знал его секретов. Меньше всего на свете ему нужны сейчас слезливые либералы. Эх, хорошее слово – слезливые! В общем, не суй туда нос, по крайней мере до завтрашнего дня! – Толстяк грозно ухмыльнулся. – Во всяком случае, я так нагружу тебя работой, что ты у меня до полуночи не продохнешь!
Занятия у Лэкси Хьюби закончились в восемь вечера, и к Трой-Хаусу она подъехала в половине девятого. Был прекрасный вечер, правда, безлунный, ветер раскачивал деревья, сбрасывая с них редкие засохшие листья. Дом был погружен во мрак; хрупкая фигурка помедлила мгновение около машины, потом дверца автомобиля захлопнулась, и единственный источник света иссяк.
Уже подойдя к крыльцу, Лэкси остановилась и прислушалась: из сада доносились какие-то звуки. Вглядевшись в темноту, она заметила, как шевелятся кусты и чья-то тень то замирает, то снова начинает двигаться.
– Хоб, это ты? – тихонько позвала Лэкси. И тут же улыбнулась, поняв, что ее предположение было верным – над кустарником показались уши старого ослика, едва различимые на фоне сумрачного неба.
В следующую секунду чья-то рука опустилась на ее плечо. Лэкси вскрикнула и обернулась.
– Простите, мисс! – Это был констебль Дженнисон, гриндейлский полицейский. Его квадратное лицо даже вытянулось от беспокойства. – Не хотел вас напугать. Мне велели не спускать глаз с Трой-Хауса, а тут появилась машина, вот я и решил взглянуть на нее поближе. Вы ведь мисс Лэкси? Миссис Брукс предупредила о вашем приезде. Она ушла около часа назад, сказала, что старая леди крепко спит.
Лэкси пришла в себя.
– Очень хорошо. Выпьете чашку чая? – обратилась она к Дженнисону.
– Нет, спасибо. Я должен вернуться в Гриндейл-Инн. Там сегодня первый тур соревнований по дартсу.
– Ожидаются беспорядки?
– Нет, нет. Я участвую в соревнованиях. Спокойной ночи! Попозже загляну сюда еще раз.
Лэкси открыла дверь ключом Ломаса. На кухне ее ждала записка от миссис Брукс, в которой говорилось, что снова приходил доктор, мисс Кич приняла снотворное и заснула, а доктор обещал прислать завтра сиделку. В постскриптуме сообщалось, что все животные накормлены и, даже если они будут выражать неудовольствие, на них не стоит обращать внимания.
Прочитав записку, Лэкси улыбнулась. Она хорошо знала миссис Брукс и поняла, что Дженнисон ушел со своих соревнований по метанию дротиков именно по ее просьбе – проверить, явится ли Лэкси в Трой-Хаус. И эта просьба была для Дженнисона поважнее, чем приказ Дэлзиела обеспечить безопасность дома.
Лэкси поднялась в большую спальню, в которой когда-то спала тетя Гвен и которую теперь занимала мисс Кич. Ощущение было не из приятных – в сумраке легко можно было представить, что на кровати лежит ее тетя, хотя между ней и мисс Кич было мало внешнего сходства.
Лэкси уже собралась выйти из спальни, когда ее остановил слабый голос: «Кто здесь?»
– Это я, мисс Кич, – отозвалась она. – Я, Лэкси. – Девушка зажгла лампу на тумбочке возле кровати, чтобы мисс Кич могла ее увидеть.
– О, Лэкси! Маленькая Лэкси! – словно бы обрадовалась больная. – Который теперь час?
Лэкси ответила.
– Хорошо, что ты пришла навестить меня. Все становятся такими хорошими, когда человек болен. Все забывается – и симпатии, и антипатии…
Лэкси не знала, что сказать.
– Может быть, выпьете горячего вина? – предложила она.
– Нет, спасибо. А вот немного тоника не помешает.
Лэкси налила ей из бутылки, стоявшей тут же, возле кровати. Это был слабоалкогольный напиток, но девушка подумала, что он не повредит мисс Кич, иначе доктор велел бы убрать его из спальни. Потом она помогла ей сесть в кровати, подложив под спину подушки. Тело мисс Кич было маленьким и хрупким, от нее пахло лавандой и старостью.
Пила она с жадностью, но не без изящества, согнув мизинец, что должно было, видимо, подчеркнуть ее утонченность.
– Налить еще?
– Нет, спасибо, дорогая. – Она поставила стакан на тумбочку.
– Вы будете спать или, может быть, хотите послушать радио?
Мисс Кич улыбнулась в ответ, ее улыбка была похожа на слабый болотный огонек на темной глади воды.
– Ты никогда меня не любила, правда?
Лэкси не сразу нашлась, что ответить.
– Нет. Не очень, – наконец, произнесла она.
Мисс Кич беззвучно засмеялась.
– Ты всегда была маленькой дурочкой. Нет, не так. Ты была застенчивой, тихой и запуганной. Но если уж решалась на что-то, то шла до конца.
– Неужели?
– О да! Я помню, как однажды мы хотели посадить тебя и Джейн на Хоба. А Хоб закричал, и этого было достаточно, чтобы Джейн больше ни разу и близко к нему не подошла. Ты же падала с него раз десять, и ничего. Поднималась и снова требовала посадить тебя на Хоба. А твое решение сменить имя! Какое-то время мы продолжали называть тебя Александрой, тяжело отказываться от старых привычек. Но ты была настойчива. Мы могли звать тебя Александрой хоть до самого вечера, а ты только делала вид, будто не понимаешь, к кому это обращаются. И все из-за сына миссис Хьюби, я угадала?
И опять Лэкси задумалась.
– Вы правы, – сказала она, словно что-то вспомнив. – Я никакого значения не придавала тому, что меня зовут так же, как ее сына. Но однажды – это было в воскресенье, когда мы обычно ездили в Трой-Хаус на чай – я отказалась туда поехать – у меня было много домашних дел. Что тут началось! Папа пришел в бешенство, кричал, что я заблуждаюсь, если всерьез думаю, что он по своей охоте туда ездит. Он, дескать, бывает в Трой-Хаусе с единственной целью – обеспечить будущее нашей семьи. Тетя Гвен обидится, если я не приеду, я единственная, к кому она по-настоящему привязана, потому что я разбираюсь в музыке и зовут меня так же, как и ее пропавшего сына. Мне это никогда не приходило в голову! Так вот почему меня нарекли Александрой – родители просто-напросто хотели умаслить тетю Гвен. Пришлось изменить имя. Джейн всегда звала меня Лэкси, с раннего детства. Уж это имя было мое собственное, и ничье больше.
Мисс Кич забормотала, погружаясь в сон:
– Да, это ты, Лэкси… твое собственное имя… ты сама… это подарок… как милость Божья… драгоценный… драгоценный…
Ее глаза закрылись. Из-под ресниц выкатилось по слезинке, которые можно было принять за старческую слезоточивость, если бы они не блестели так ярко, как слезы молодой женщины, охваченной горем.
Вскоре мисс Кич заснула.
Многие в ту ночь тоже говорили и слушали, просыпались и вновь засыпали. Рози Паско, довольная тем, что ей удалось криками заманить к себе отца, поздно вернувшегося домой, заснула, убаюканная его бессвязным монологом:
– Я не пойму, что происходит, малышка. Сержант Уилд – помнишь, до того некрасивый, что при виде его тебя всякий раз разбирал смех, – оказывается, он гомик. Наверное, он стал таким, потому что люди наподобие тебя смеялись над ним. Это кого хочешь сведет с ума. Элли, твоя мать, помнишь, та, с короткими волосами, говорит, что я один такой недогадливый. Она, дескать, давно знала, что Уилд – гей. Толстый Энди говорит то же самое. А я – зажатый в том, что касается чувств, во мне сидит внутренний цензор – твоя мать так говорит. Конечно, это помогает не свихнуться при моей работе, но и делает меня ущербным. Ты думаешь, твоя мать права? Я действительно в чем-то не такой, как все? Что ты сказала? Не заниматься самокопанием, а рассказать тебе, как продвигается дело об убийстве Понтелли? Видишь ли, малышка, оно двигается медленно, но все же я близок к цели. Кажется, я знаю, что происходит, только не могу в это поверить. Это прямо история моей жизни, малышка. История моей жизни!
Звонок у порога звонил долго и настойчиво, и сержанту Уилду пришлось открыть дверь. Он был уверен, что это Паско. Однако вместо него весь дверной проем занимала грузная фигура Дэлзиела.
– Паско зайдет навестить тебя завтра. – Суперинтендант словно прочитал его мысли. – Я велел ему идти домой. Питер, оттого что не может помочь тебе, чувствует себя таким виноватым, что, боюсь, приди он сейчас сюда, то предложил бы тебе свой зад в искупление вины. И никому из вас от этого не стало бы легче…
Уилд готов был врезать Дэлзиелу по носу, но вместо этого вдруг еле заметно улыбнулся. Толстяк был прав. Меньше всего Уилду сейчас хотелось поплакаться кому-нибудь в жилетку.
– Заходите, – предложил он. – Правда, виски я прикончил.
Дэлзиел молча достал из внутреннего кармана бутылку «Глена Гранта», отвинтил колпачок и закинул его подальше.
– Есть у тебя большие стаканы? – спросил он.
Сара Бродсворт спала, и ей снился Генри Волланс. Лицо репортера с волчьим оскалом, мало походившее сейчас на лицо Роберта Редфорда, стремительно надвигалось на нее, грозно выкрикивая вопросы и оттесняя в темноту, наполненную голосами. Проще всего было бы повернуться и убежать, оставив его принюхиваться к тому месту, где она только что находилась, но это было бы непростительной слабостью. Ведь ею двигала не слабость, а стремление завладеть деньгами Хьюби, если они достанутся «Женщинам за Империю». И во сне или наяву она не позволит ни журналисту, ни полицейскому, ни самому дьяволу встать у нее на пути! Нельзя терять бдительность ни днем, ни ночью. Раздался какой-то звук. Кто-то открыл дверь. Неслышные шаги… Легкое дыхание… Спит она или нет? Сара ничего не понимала.
Род Ломас вернулся в Трой-Хаус без десяти минут двенадцать. Он обнаружил Лэкси в холле спящей на просторной софе под покрывалом из кошек и собак, которые, лишившись при строгом режиме мисс Кич права бродить по комнатам, использовали эту возможность отпраздновать свое возвращение в рай.
Ломас наклонился и коснулся губами лба девушки. Та открыла глаза и близоруко прищурилась. Он вытянул очки из-под охранявшей их лапы Лабрадора и водрузил на нос Лэкси.
– Привет! – произнес он.
– Хэлло! – ответила девушка, пытаясь приподняться. – Который час?
– Прости, что так задержался. У нас в театре случилась неприятность: в первом акте кто-то швырнул дымовую шашку. Нужно было проветрить зал, и Чанг потребовала играть все с самого начала. И хотя мы тараторили вдвое быстрее, чем обычно, спектакль кончился очень поздно.
– Кто это сделал? Дети?
– Конечно, в зале было полно школьников. Но кто-то поработал с пульверизатором еще и в фойе. Мерзкая нацистская пачкотня, большей частью – о Чанг. Так что вряд ли это проделки детей. Я позвонил бы тебе, но боялся потревожить Кичи. Как она?
Лэкси поднялась с софы, вызвав протестующие вопли кошек, и направилась к стенному шкафчику, где хранились вина. По заведенным мисс Кич правилам там стояли шотландский виски и вишневый ликер.
– Не знаю, что сказать, – ответила девушка, наливая виски. – Она производит впечатление еще довольно крепкой, но перед сном вдруг начала бормотать что-то бессвязное.
– О чем?
– Разобрать было трудно, – ответила Лэкси уклончиво, протягивая Роду стакан. – Может, подействовало лекарство, которое ей дал доктор? Миссис Брукс оставила записку: утром придет сиделка.
– Слава Богу, – устало выговорил Ломас. – Надеюсь, она не проснется среди ночи? – Он отхлебнул виски и испытующе глянул на девушку. – Между прочим, ты не смогла бы остаться здесь?
– Чтобы ухаживать за мисс Кич? Ты это хотел сказать?
– Да. У меня абсолютно благородные мотивы, – заверил он ее. – Мне просто хочется поболтать с тобой.
– Почему?
– Что «почему»?
– Почему ты называешь свои мотивы благородными? – Как обычно, вопрос Лэкси прозвучал прямо и безыскусно, в нем не было и намека на иронию.
Ломас задумался, затем усмехнулся.
– Я сказал так на всякий случай. Если потом моя физическая немощь или твоя моральная стойкость нам помешают, смогу заявить, что ничего иного у меня и в мыслях не было. Ну, что скажешь, Лэкси? Серьезно, назови свои условия. Ты можешь позвонить в Олд-Милл?
– Уже позвонила. Ради мисс Кич, а не ради тебя.
– Прекрасно! Где ты будешь спать?
Лэкси посмотрела на него долгим взглядом.
– Где угодно, – ответила она, – лишь бы там не было кошек и собак.
– Я знаю одно такое место.
Смысл того, что сказал Ломас, был вполне очевиден, хотя намерения у него были совсем иные. Им просто нужно было многое обсудить и выяснить. Никакого интереса это анемичное, худенькое, почти детское тело у него не вызывало. Он не мог, да и не хотел представить, как это может произойти, как воспримет Лэкси его мужскую настойчивость и силу. Но отступать было уже поздно – предложение сделано и принято. Род вышел вслед за ней из комнаты и поднялся по лестнице наверх, задержавшись на мгновение у двери в комнату Кич в надежде услышать спасительный звук колокольчика. Но из-за двери доносился лишь негромкий храп мирно спящего человека.
К счастью, в ту ночь мисс Кич спала довольно крепко, иначе бы ей потребовались большие усилия и очень большой колокольчик, чтобы привлечь внимание ее мнимых сиделок.
– Клянусь Господом Богом, мне это понравилось! – воскликнул Ломас.
– К чему эти преувеличенные восторги? – спросила Лэкси.
– Прости! Мне казалось… я хотел сказать…
– Попробуй сказать правду.
– Что ж, если честно, я думал, что спать с тобой – все равно, что спать с мальчиком, – признался Ломас, обвиваясь руками и ногами вокруг се маленького тела, словно иллюстрируя свои слова.
– И это было именно так?
– Если это так, я сейчас же перехожу на мальчиков, – засмеялся Род. – Кроме того…
– Что еще?
– Я думал, что у тебя это впервые.
– Ты почти угадал: это был третий раз.
– Ты так точна…
– В первый раз это произошло, когда я училась в школе. Все говорили об этом, и я знала некоторых девочек, у которых это действительно уже было. Тогда я решила, что мне тоже следует узнать, что это такое.
– Боже мой! Я слышал о людях с пытливым умом, но не до такой же степени! Ну и как?
– Мне было больно. Холодно. Неудобно. Тот парень сказал, что он это делал и раньше, но я не уверена, что он говорил правду. А потом, это происходило на краю спортивной площадки, и шел дождь…
– Но ты все равно попробовала снова?
– Да. Все говорили, что в первый раз всегда бывает больно и только во второй раз это начинает нравиться.
– Они были правы?
– Да, во второй раз было уже лучше, – согласилась Лэкси, – но недостаточно для того, чтобы я вошла во вкус.
– А что скажешь о третьем разе?
– Я бы не спешила с выводами. Возможно, после четвертого раза я могла бы ответить.
– Тебе не придется долго ждать. Лэкси, скажи…
– Да?
Род прекрасно осознавал, что собирался спросить у нее, и догадывался, что она тоже это знает. Но нельзя было задавать вопросов, на которые он сам еще не знал, как ответить. Кроме того, в его жизни было такое, во что – он вдруг это отчетливо понял – ему не хотелось впутывать эту девушку.
– Лэкси, ты любишь своих родителей? – неожиданно для себя спросил Род.
Этот вопрос застал ее врасплох. Она повторила слово «любишь» так, будто отыскивала в нем новый смысл.
– Да, я говорю именно о любви. Другие чувства – благодарность, послушание, зависимость и так далее – все это не имеет значения, это можно испытывать к кому угодно. Но родители нуждаются в любви больше, чем все остальные, ты никогда не думала об этом?
– «Они трахают тебя, твои отец и мать! Они, может, и не хотят этого, но делают», – сказала девушка.
– Бог мой!
– Это слова Ларкина.
– Я знаю.
– Но ты удивился. Чему? Тому, что я читала Ларкина, или тому, что произнесла слово «трахают»?
– Извини, старая привычка! Не могу сразу бросить опекать тебя только потому, что один раз неплохо с тобой переспал.
– Ну, может, после второго раза у тебя это и получится? Но в том, что ты сказал о родителях, есть доля правды. Я никогда не слыхала о Ларкине, пока какой-то мальчишка в четвертом классе не нашел это стихотворение, где было слово «трахать». Было так странно – я могла слышать его в любое время на спортплощадке или даже в нашем баре. Но увидеть его напечатанным в поэтическом сборнике! Для меня это был шок. Особенно когда Ларкин говорит такие вещи о моих родителях.
– Вовсе не о твоих. Это лишь обобщение.
– Не может существовать такой вещи, как обобщение, когда тебе уже четырнадцать, а у тебя только что начались менструации. Когда у большинства девочек в твоем классе и даже у твоей младшей сестры они начались гораздо раньше. Я делала вид, что у меня все в порядке, чтобы не отличаться от них. Хотела узнать у мамы, в чем дело, но она сказала, что я должна быть благодарна за это природе, и велела мне не приставать к ней. Нет, все, что говорилось, делалось или писалось, имело прямое отношение ко мне! Землетрясения в Китае – они тоже относились ко мне!.. А ты? Ты любишь свою мать?
– Старую Виндибэнкс? – рассмеялся Ломас. – Да, думаю, что люблю. У нас всегда были искусственные отношения в лучшем смысле этого слова. Что-то вроде утонченной уловки с обеих сторон. Не далее как три года назад я считался подающим надежды юношей из хорошей семьи. Потом отец умер, и вскоре я стал обычным актером без ролей. Должен сказать, матушка быстро переписала сценарий. Теперь у нас идеальные отношения двух компаньонов: я не напоминаю ей, что она достаточно взрослая, чтобы быть мне матерью, а она не напоминает мне, что я достаточно взрослый, чтобы самому зарабатывать на жизнь. По крайней мере, она не делает этого слишком часто.
– Но ты же зарабатываешь себе на жизнь.
– Точнее – на выживание. Чанг поступила верно, взяв меня на две роли. И ты сейчас лежишь в постели не с храбрым и остроумным Меркуцио, а с Аптекарем. «Кто зовет меня так громко?», а Ромео отвечает: «Подойди сюда, старик, я вижу, что ты беден».
– Вы, актеры, ив жизни останетесь таковыми. А каким был твой отец?
– О, моя маленькая хитрая Лэкси! Это был последний великий актер. Считается, что я унаследовал это от мамы, но у нее хрупкий, слабенький, ограниченный талант. Папа был другим. Он переходил от одной роли к другой с бесконечной легкостью. Люди говорили, что отец был актером, способным вести за собой. Но он и сам увлекался едва ли не больше других. Он полностью доверялся роли, которую играл, и в этом – секрет великой актерской игры. По чистой случайности его занесло не в театр, а в финансы. Знаешь, он терпеть не мог покупать веши на распродажах. Ему могли показать шубу, уцененную с четырех тысяч до двух, и он брезгливо отворачивался от нее. «Порядочные люди не покупают такие вещи», – говорил он. Однако, если ему предлагали ту же вещь за полную стоимость, он моментально выторговывал ее за полцены.
Род замолчал. «Сейчас, – подумала Лэкси, – он использует свой талант, чтобы скрыть, а не обнаружить собственные чувства».
