Текст книги "Прах и безмолвие (сборник)"
Автор книги: Реджинальд Хилл
Жанр:
Криминальные детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 47 страниц)
Фасад театра «Кембл» был в плачевном состоянии. Освободить старый театр в эти тяжелые времена от игровых автоматов, обновить, переоборудовать и реставрировать его, привлечь общественные фонды и выклянчить у частных спонсоров деньги на финансирование работ – все это было актом веры или безумия, смотря как это расценивать; и разногласия на сей счет в местном совете возникали отнюдь не по партийному признаку.
Но желание было велико и дело было сделано! Кремово-серый камень был очищен от столетней грязи и копоти, и шекспировские стихи одержали победу над посетителями, игравшими ранее с автоматами в «Бинго».
Однако сегодня громадные афиши, извещавшие о грандиозной премьере «Ромео и Джульетты», были сорваны, а в глаза бросалась яркая надпись, сделанная пульверизатором и буквально затмевавшая камень, стекло и дерево своим непристойным размахом:
УБИРАЙСЯ, НИГГЕР!
ЧАНГ – КАЮК!
БЕЛЫЙ ОГОНЬ СОЖЖЕТ ЧЕРНЫХ УБЛЮДКОВ!
Выйдя из театра, сержант Уилд еще раз взглянул на его фасад. Муниципальные рабочие уже принялись отмывать надпись, но было ясно, что работа эта займет много времени.
Прибыв в полицейский участок, он пошел узнать, вернулся ли из больницы его непосредственный начальник, инспектор сыска Питер Паско. На подступах к кабинету инспектора по глухому рокоту, похожему на раскаты грома в соседней долине, Уилд догадался, что Паско вернулся и сейчас выслушивает лекцию по какому-то необычайно важному полицейскому предмету, а читает лекцию суперинтендант Эндрю Дэлзиел, начальник уголовно-следственного отдела полиции Среднего Йоркшира.
– Подходящая кандидатура! – услышал он возглас Дэлзиела, входя в комнату. – Какие шансы, по мнению Брумфилда, у Дэна Тримбла из Корнуэлла?
– Три к одному. Конечно, теоретически, сэр, – сказал Уилд.
– Разумеется. Ставлю на него пять теоретических фунтов!
Уилд молча взял деньги. Дэлзиел имел в виду сугубо незаконную тетрадь ставок, которую сержант Брумфилд завел в связи с предстоящим назначением нового начальника полиции. Краткий список претендентов был уже объявлен, и через две недели им предстояло пройти собеседование.
Паско, с некоторым неодобрением относившийся к подобному легкомыслию в серьезных полицейских делах, спросил:
– Как дела в театре «Кембл», Уилди?
– Надпись будет отмыта, – ответил сержант. – А как тот парень в больнице?
– С ним дело посложнее. Они раскроили ему череп! – сказал Паско.
– Ты полагаешь, эти две вещи как-то связаны? – удивился Дэлзиел.
– Но ведь он черный и член труппы «Кембла».
Нападение, о котором шла речь, произошло, когда молодой актер после вечеринки с друзьями возвращался из бара домой. Его нашли жестоко избитым в аллее в шесть часов утра. Парень не мог вспомнить, что произошло с ним после того, как он покинул бар.
Неприятности в театре «Кембл» начались вслед за назначением Эйлин Чанг художественным руководителем театра. Чанг, евразийка ростом шесть футов два дюйма и с явным пристрастием к рекламе, тотчас отправилась на местное телевидение и объявила, что при ее правлении «Кембл» станет форпостом радикального театра. Встревоженный корреспондент спросил ее, означает ли это, что театр будет посажен на диету из современных политических пьес?
– Радикальное содержание, а не форма, радость моя, – нежно заметила Чанг. – Мы собираемся начать с «Ромео и Джульетты», полагаю, эта пьеса достаточно старомодна для вас?
На вопрос, почему именно «Ромео и Джульетта», она ответила:
– Это пьеса о злоупотреблении властью, о психологическом насилии над детьми, о деградации женщины. Кроме того, она в программе неполной средней школы в этом году. Дорогой мой, мы затащим на нее детей. Ведь они – наша завтрашняя аудитория, и они ускользнут от нас, если мы не удержим их сегодня!
Эта беседа встревожила многих отцов города. Но кое-кто, в том числе и Паско, были от нее в восторге. Паско, жена которого была секретарем «Группы борьбы за женские права», сразу же связался с Чанг. С их первой встречи она говорила о своем новом актере с таким обожанием, что Паско из чувства, которое он про себя определил как ревность, стал называть ее Большая Эйлин.
Именно после этого телеинтервью посыпались неприятности: непристойные намеки по телефону, письма с угрозами. Нападение предыдущей ночью и акт вандализма в театре были первыми реальными проявлениями этих угроз.
– Что сказала Большая Эйлин? – спросил Паско.
– Ты имеешь в виду мисс Чанг? – поправил его Уилд. – Естественно, она возмущена. Но, сказать по правде, больше всего ее встревожило, кем заменить парня, лежащего в больнице. У него, кажется, важная роль, а в следующий понедельник у них должна состояться премьера, так я думаю.
– Да, я знаю. У меня есть билеты, – сказал Паско без всякого энтузиазма. Элли достала билеты, а также приглашение на актерскую вечеринку после премьеры. Он пытался отговорить жену – в тот же вечер по телику будут показывать «Убийц» Сигеля, но это не нашло сочувствия.
– У нас это проходит как одно дело или как два? – спросил Уилд, любивший порядок во всем.
Паско нахмурился, а Дэлзиел сказал:
– Как два. Ты, Питер, занимайся нападением, а Уилд пусть разбирается с вандализмом. Если они связаны, друг с другом – прекрасно! Но что мы имеем в настоящий момент? Кто-то избивает парня после закрытия бара. Такое случается каждый день. Еще какой-то полоумный балуется с пульверизатором. Ну и что? Покажите мне стену, где они не делают этого!
Паско не был согласен с ним, но предпочел не открывать дебатов. Еще никому не удалось переспорить Дэлзиела. Покончив с этой полицейской рутиной, Дэлзиел был рад вернуться к главной проблеме дня:
– А кто лидирует у Брумфилда, Уилди? – поинтересовался он.
– Мистер Додд из Дархэма. Два к одному. В связке.
– В связке? С кем?
– С мистером Вэтмоу, – ответил Уилд. Его некрасивое лицо исказилось гримасой. Было хорошо известно, что Дэлзиел ставит Вэтмоу – нынешнего заместителя начальника полиции – чуть выше амебы.
– Что ты сказал? У него с головой в порядке? Уилди, узнай, сколько он мне даст, если наш заместитель не сможет выйти из комнаты, где пройдет аттестация, без собаки-поводыря?
Уилд незаметно для всех улыбнулся. Он улыбался жесткому юмору Дэлзиела, слегка болезненной реакции на это Паско, улыбался просто потому, что ему очень нравилось ощущать себя частью всего этого. Даже Дэлзиел мог так оскорбительно отзываться о своем начальстве только в присутствии тех подчиненных, кого он любил и кому доверял. К своему удивлению, Уилд обнаружил, что чувствует себя счастливым. В последние годы, а точнее – с тех пор, как он порвал с Морисом, ему редко доводилось испытывать подобное чувство. И вот сейчас словно пришел конец болезни – все его существо наполнилось легким, но отчетливым ощущением счастья!
Зазвонил телефон. Паско поднял трубку.
– Алло? Да, минутку… Это, кажется, тебя. – Он протянул трубку. – Кто-то спрашивает сержанта Мака Уилда. – В голосе Паско прозвучала вопросительная нотка, когда он произнес слово «Мак». Он никогда не слышал, чтобы кто-нибудь называл Уилда этим именем.
На грубоватом лице сержанта не отразилось никаких эмоций, но его рука сжала трубку так крепко, что было видно, как напряглись мускулы.
– Уилд слушает, – произнес он.
– Это Мак Уилд? Привет! Я друг Мориса, он сказал, что, если я когда-нибудь попаду в эти края и мне понадобится помощь, я могу обратиться к тебе.
– Где ты находишься? – спросил Уилд.
– В кафе на автостанции, что у касс предварительной продажи. Ты меня сразу заметишь: я загорелый.
– Жди меня там, – сказал Уилд и положил трубку.
Дэлзиел и Паско вопросительно посмотрели на него.
– Мне нужно идти, – как-то нерешительно произнес Уилд.
– Может, скажешь нам, в чем дело? – спросил Дэлзиел.
«Вероятно, мне пришел конец», – подумал Уилд, но вслух сказал:
– Кто его знает, может, дело стоящее, а может, туфта. – Пожав плечами, Уилд вышел из комнаты.
– Мак! – присвистнул Паско. – Я и не подозревал, что у Уилда есть родственники в Шотландии.
– Думаю, им это тоже неведомо. Он, кажется, весьма неразговорчив?
– Вероятно, он что-то скрывает, мы все предпочитаем, чтобы о наших тайных грешках никто не знал, – заметил Паско, словно в оправдание сержанта.
– Будь я похож на Уилда, Я бы скорее выставил напоказ все свои грешки и спрятал бы рожу! – проворчал Дэлзиел.
Паско с усмешкой взглянул на крупную лысеющую голову суперинтенданта, которую его жена однажды сравнила с раздувшейся репой. Но постарался предусмотрительно запрятать собственную иронию подальше: в отличие от Уилда он не был уверен в своей способности скрывать мысли от Дэлзиела. Тот мог унюхать непочтительность в своих подчиненных так же легко, как свинья вынюхивает трюфели.
Скрывать Уилду приходилось гораздо больше, чем Паско мог предположить.
«Мак…» – прозвучало в телефонной трубке. Возможно, Уилд и заслуживал наказания за то, что расслабился и позволил ощущению счастья прокрасться в свою душу, но такое немедленное возмездие было слишком жестоким! Он был уверен, что однажды в трубке раздастся голос и изменит ту жизнь, которую он для себя выбрал. Но что голос этот будет таким юным и владелец его будет говорить так просто, он не ожидал.
«Я друг Мориса». Этого можно было и не говорить. Только Морис Итон называл его Маком, их секретным именем. Это было сокращение от Макумазан – так туземцы называли Аллана Квотермейна, злосчастного героя романов Райдера Хаггарда, которые очень нравились Уилду. Имя это означало в переводе «Тот, кто спит с одним открытым глазом». Уилд прекрасно помнил обстоятельства, при которых он был наречен этим именем… Он заставил себя не думать об этом. То, что существовало между ним и Морисом, умерло и должно быть забыто. Этот голос из могилы нес в себе не надежду на воскресение, а тревогу.
Подъехав к кафе, он сразу же увидел того, кто ему звонил. Волосы с голубыми прядями, облегающие брюки из зеленого вельвета, узкая голубая майка со светящимися губами на груди были обычным явлением среди молодежи даже в Йоркшире. Он назвал себя загорелым, и, хотя его гладкая оливковая кожа была скорее результатом смешения кровей, чем пребывания на средиземноморских пляжах, не заметить его было невозможно, даже если бы он сам не узнал Уилда и широко ему не улыбнулся.
Уилд проигнорировал парня и прошел в бар самообслуживания.
– Кажется, у тебя дел по горло, Чарли? – спросил он.
– Весь секрет в моем чае, мистер Уилд, – ответил человек за стойкой. – Сюда даже на автобусах приезжают, чтобы его попробовать. Как насчет чашечки?
– Нет, спасибо, мне хотелось бы переговорить с тем парнем в углу. Могу я воспользоваться твоим офисом?
– С тем, что похож на дельфина? Будьте как дома. Вот ключ. Я пошлю его к вам.
Чарли, жизнерадостный круглолицый мужчина лет пятидесяти, оказывал эту услугу Уилду и Паско всякий раз, когда кафе было слишком переполнено для того, чтобы поговорить с глазу на глаз с осведомителем. Уилд вошел в дверь, на которой было написано «Туалеты», и, миновав букву «М» по правую сторону и елку – по левую, открыл дверь с надписью «Не для посторонних». В эту комнату можно было попасть и из бара, но тогда бы он непременно привлек к себе внимание.
Уилд сел на табурет у небольшого стола, возраст которого можно было определить по числу кругов от чайных чашек на его поверхности. Единственное узкое окно было забрано решеткой. Проникавшего сквозь него света едва хватало, чтобы разглядеть очертания предметов, но Уилд так и не зажег настольную лампу.
Немного погодя дверь отворилась, и на пороге замер в нерешительности юноша.
– Входи и закрой дверь, – сказал Уилд. – А теперь запри. Ключ в замочной скважине.
– Эй, что это?
– Мы здесь называем это комнатой. Пошевеливайся.
Юноша послушно направился к столу.
– Молодец. Побыстрее, сынок. У меня слишком мало времени.
– Побыстрее? О чем это ты? Ты имеешь в виду?.. Нет, я вижу, ты не об этом…
Уилду показалось, что в его речи проскальзывал кокни [4]4
Кокни – лондонское просторечие, преимущественно восточной части города.
[Закрыть].
На вид парню было от четырнадцати до двадцати двух лет.
– Это ты мне звонил? – спросил Уилд.
– Да, я…
– У тебя есть что мне сказать?
– Нет. Не совсем так…
– Нет? Послушай, сынок, людям, которые звонят мне в участок, не называя своего имени, и назначают свидание в дыре наподобие этой, следует получше знать, о чем они будут говорить. Так что давай выкладывай!
Уилд не намеревался вести игру таким образом, но место и ситуация сами диктовали такой ход беседы. После стольких лет дисциплинированной и налаженной жизни он почувствовал, что его ждет впереди новая эпоха, когда он будет играть не по правилам, а по наитию. Если, разумеется, нельзя будет просто запугать этого парня и заставить его убраться.
– Послушай, ты не так все понял, а может быть, притворяешься, что не понял. Как я уже сказал, я друг Мориса…
– Какого Мориса? Я не знаю никаких Морисов.
– Морис Итон.
– Итон? Это ведь название школы! А как его зовут, когда он не в школе, а дома?
Теперь взорвался юнец. Упираясь обеими руками в стол, он заорал:
– Морис Итон, вот кто! Вы трахали друг друга, так что нечего мне чушь пороть! Я видел фотографии и письма. Ты слышишь меня, Макумазан? Я друг Мориса Итона и, как это водится у друзей, подумал, что неплохо было бы повидать тебя. Но если людям теперь наплевать на старые знакомства, я лучше заберу свою сумку и уеду отсюда.
Уилд словно окаменел. Но под маской непроницаемой грубости в нем боролись противоречивые чувства.
Эгоистическое чувство говорило ему, что лучше всего разъяснить этому юнцу, в какой ад превратится его жизнь, если он будет околачиваться в Среднем Йоркшире, а затем посадить его на первый поезд дальнего следования и ласково помахать рукой на прощание. Но это чувство уступало сознанию вины и отвращению к самому себе. Перед ним парень, друг единственного человека, которого Уилд считал своим другом в самом глубоком, полном и очень личном смысле этого слова, и как же он относится к нему? С подозрением и ненавистью, используя свое профессиональное положение для того, чтобы удовлетворить чисто личный и мелочный интерес.
Но где-то в глубине души теплилось другое чувство, имевшее отношение и к гордости, и к его безопасности – понимание того, что, выслав юнца из города, он не найдет реального решения своей многолетней дилеммы. В любом случае, если тот захочет причинить ему неприятности, он сможет это сделать из другой телефонной будки с любого шоссе.
– Как тебя зовут, парень? – спросил Уилд.
– Клифф, – ответил тот угрюмо. – Клифф Шерман.
Уилд включил настольную лампу, осветив углы комнаты. Это зрелище не ласкало глаз, но по крайней мере в одном из них обнаружился старый складной стул.
– Хорошо, Клифф. Принеси-ка сюда этот стул и давай сядем, поговорим немного…
Едва Паско вошел в дом, его дочь начала выть.
– Ты опять опоздал, – сказала Элли.
– Что делать, я – детектив.
– И Рози воет.
– Да ну? А я-то подумал, что у нас в доме волк! – Он снял куртку, и, бросив ее на перила, легко взбежал по лестнице.
Как только он вошел в комнату, дочь тут же перестала выть. Это была игра, придуманная Рози совсем недавно. Девочка обычно крепко спала, но стоило ключу повернуться в замке, как немедленно раздавался призывный вой, не смолкавший до тех пор, пока отец не приходил поговорить с ней. Что он говорил, не имело значения.
Сегодня вечером Питер начал так:
– Привет, малыш! Помнишь, на прошлой неделе я сказал, что должен получить повышение? Так вот, плохая новость – этого пока не произошло. И если ты надеялась иметь новую коляску или отправиться на Рождество в Акапулько, то забудь об этом. Хочешь, я дам тебе совет, малыш? Когда тебе захочется повыть, ты, прежде чем начать, должна быть уверена, что сможешь выть долго-долго! Никто не любит детей, которые вдруг перестают выть!.. Что ты говоришь? Просишь продолжить? Ну что тебе сказать, думаю, здесь есть три варианта. Первый: все они считают, что я любимчик Толстого Энди, а они ненавидят его. Вариант второй: твоя мама без конца выступает против ядерных ракет, кроме того, она – секретарь «Группы борьбы за женские права». А что говорит Толстый Энди? Он говорит, что эта группа – как итальянские водители: все левши и жутко опасны! Какой третий вариант? Нет, я не забыл о нем. Вот тебе и третий: может, я просто не достоин повышения, как ты думаешь? Может быть, должность инспектора полиции – мой потолок? Что ты на это скажешь? Ерунда все это? Ты действительно так думаешь? Ну, спасибо, малыш! Мне всегда легче после разговора с тобой.
Но дочка уже снова мирно спала. Паско уложил ее в кроватку и укрыл маленькое тельце одеялом. Спустившись вниз, он сначала пошел в кухню и налил два больших стакана неразбавленного виски. Потом вернулся в гостиную.
За время его краткого отсутствия жена избавилась от одежды, но обзавелась газетой.
– Ты видел это? – поинтересовалась Элли.
– Часто, – ответил он серьёзно. – Но я не прочь поглядеть еще разок.
– Я говорю об этом! – швыряя «Ивнинг пост», воскликнула его жена.
– Без сомнения, одну такую газету я видел – она была в кармане моей куртки. Но ведь она не может быть той самой газетой, не так ли? Я хочу сказать, что твои хорошо известные взгляды на нарушения прав человека едва ли позволят тебе рыться в карманах мужа. Я не прав?
– Она просто высовывалась из кармана.
– А, ну тогда все в порядке! Как известно, ты поддерживаешь право жен хвататься за все, что высовывается! И что я должен там прочитать? О случае в театре «Кембл»? Ну, с парнем, которого избили, все будет нормально, правда, пока он ничего не помнит. А Уилд занимается граффити [5]5
Граффити – рисунки, надписи, нацарапанные на стенах зданий.
[Закрыть].
А теперь почему бы тебе не засунуть газету обратно в карман?
– Нет! Я имела в виду не случай в «Кембле», прочти вот это. – Она ткнула пальцем в заметку, озаглавленную «Необычное завещание».
«Оглашенное сегодня завещание покойной миссис Г. Хьюби из Трой-Хауса, Гриндейл, представляет собой любопытный документ.
Большая часть ее состояния, оцененного более чем в миллион фунтов, завещана ее единственному сыну Александру Ломасу Хьюби, объявленному пропавшим без вести во время боевых действий в Италии в 1944 году. Смерть лейтенанта Хьюби считается фактом общепризнанным, хотя тело его найдено не было. В случае, если он не объявится до своего 90-летнего дня рождения в 2015 году, чтобы предъявить права на наследство, состояние будет разделено поровну между Обществом защиты животных, Фондом помощи родственникам военнослужащих, являющимися зарегистрированными благотворительными организациями, к которым миссис Хьюби проявляла большой интерес, и организацией „Женщины за Империю“ – социально-политической группой, которую она поддерживала многие годы».
– Очень интересно, – проговорил Паско. – И печально в то же время. Бедная старая женщина.
– Глупая старуха! – воскликнула Элли.
– Ну, это звучит грубовато! Согласен, она могла быть чуть-чуть не в своем уме, но…
– Что «но»? Ты разве не видишь? Треть ее состояния отходит «Женщинам за Империю»! Это – более трети миллиона фунтов!
– А кто эти «Женщины за Империю»? – Паско отхлебнул виски.
– О Боже! Ну, теперь понятно, почему они тянут с твоим назначением на пост старшего инспектора! Это же фашисты! Красные, белые и голубые. И дешевая черная рабочая сила!
– Понятно, – ответил Паско, подумав, что слова о его повышении – удар ниже пояса. – Вряд ли я когда-либо слышал о них.
– Ну и что! Ты, пока на мне не женился, и о бангкокском массаже ничего не слыхал.
– Это верно. Хотелось бы, правда, знать, какой из моих обширных источников информации благодарить за мое невежество. А ты откуда о них знаешь?
Элли слегка покраснела. Лишь немногим удавалось увидеть, что румянец покрывал в основном не ее лицо, а впадинку на шее, переходящую в глубокую ложбинку между грудями. Паско считал, что это – квинтэссенция женского стыда, точнее, стыда, маскирующегося под скромность.
– Откуда? – повторил он настойчиво. – Откуда тебе о них известно?
– Из списка, – пробормотала Элли.
– Из списка?
– Да! – ответила она с вызовом. – Есть такой список ультраправых групп, за которыми мы должны наблюдать. У нас в «Группе борьбы за женские права» есть копия этого списка.
– Ага! Список! – Паско принялся за второй стакан. – Это нечто вроде «Указателя правых центров»? Запрещенное чтиво для законопослушных граждан! Или это больше похоже на знаменитый «черный список» шахтного управления? Что, эти организации считаются исчадием ада? И их надо немедленно запретить?
– Питер, если ты не прекратишь свои насмешки, я снова оденусь. А кстати, почему ты пьешь из двух стаканов?
– Извини, – смутился Паско, протягивая ей более полный стакан. – У меня к тебе встречный вопрос: как вышло, что в половине десятого вечера на тебе нет ничего, кроме «Ивнинг пост»?
– Каждый вечер вот уже несколько недель ты являешься домой, еле держась на ногах. Рози немедленно издает этот ужасный вой, и ты плетешься наверх поговорить с ней. Мне страшно подумать, как в будущем отразятся на девочке твои монологи.
– Она не жалуется.
– Да, Не жалуется. Потому что для нее это единственный способ хоть на время завладеть твоим вниманием, вот и все. Потом ты, пошатываясь, плетешься вниз, выпиваешь пару стаканов, ешь свой ужин, заваливаешься спать и спишь так крепко, что тебя уже ничто не в силах разбудить, разве только голос Толстого Энди. Так вот, сегодня вечером начну выть я!
Паско посмотрел на нее задумчиво, допил стакан и прилег на диван.
– Давай начинай, – предложил он.
Заметка под названием «Необычное завещание» попалась в тот день на глаза многим.
«Ивнинг пост» – одна из местных северных газет в группе «Челленджер». Сам «Челленджер» был воскресным бульварным изданием, выходившем в Лидсе и распространяемом в основном на Севере, хотя в последние годы под энергичным руководством Айка Огильби оно проникло и в центральную часть Йоркшира. Амбиции Огильби не ограничились Бирмингемом. В следующие пять лет он планировал либо превратить «Челленджер» в полноценную национальную газету, либо использовать его как личный трамплин для получения солидного редакторского кресла на Флит-стрит, ему было безразлично – какого именно.
Другие редакторы в этой группе должны были снабжать Огильби всеми местными сообщениями, которые могли заинтересовать «Челленджер». Кроме того, Огильби, свято веривший в то, что его собратья-журналисты поделятся с ним информацией, как шимпанзе уверенный, что сородичи непременно поделятся с ним бананом, просил сотрудников просматривать колонки в вечерних газетах.
Генри Волланс, молодой человек, недавно перешедший в его газету из еженедельника «Вест Кантри», обнаружил заметку «Завещание Хьюби» в полшестого вечера. Он храбро принес ее прямо к Огильби, собиравшемуся домой. Редактор, которого восхищали в людях напористость и честолюбие, равные по силе таким же качествам в нем самом, сказал, с сомнением покачав головой:
– Не нахожу ничего особенного. Что можно состряпать из этого? Разве какую-нибудь душещипательную историю типа «Несчастная мать и пропавший ребенок»?
– Там видно будет, – ответил Волланс. Он был худощав, светловолос и не без успеха старался быть похожим на Роберта Редфорда в фильме «Вся королевская рать». – Но уж сюжет о «Женщинах за Империю», безусловно, заслуживает внимания. Пару недель назад, разбирая почту для «Колонки читателя», я наткнулся на письмо от миссис Летиции Фолкингэм. Навел справки и выяснил, что это реальное лицо, живет она в Илкли и называет себя основательницей и пожизненным президентом «Женщин за Империю». Письмо касалось беспорядков в школах Брэдфорда. По ее глубокому убеждению, проблему можно решить, ежели все белые дети будут учиться в Итоне, а черные – под деревьями в общественных парках. Я полистал подшивки: оказалось, уже несколько лет она время от времени пишет в нашу газету. Несколько ее писем опубликовано.
– Ты прав, в этих заметках действительно что-то есть, – удовлетворенно потер руки Огильби. – Сдается мне, эта миссис Фолкингэм здорово чокнутая, как ты думаешь? О'кей, посмотри, нельзя ли из этого выудить что-нибудь интересное и для нас. Кажется, сюжет «Несчастная мамаша – потерянный ребенок» будет иметь успех. Но история с актом вандализма в театре «Кембл» выглядит более занятно.
– Будет еще занятнее, если в день премьеры там разыграется скандальчик, – загадочно улыбнулся Волланс. – Мне сходить туда? В любом случае я мог бы написать рецензию.
– Ты и театральный критик к тому же? – воскликнул Огильби, не скрывая восхищения предприимчивостью молодого человека. – В театр сходи, пожалуй, а потом загляни ко мне. Нам стоит еще раз все обсудить, прежде чем приниматься за миссис Фолкингэм. Мы должны быть предельно осторожны в вопросе с Брэдфордом.
Большая и постоянно растущая азиатская община в Брэдфорде привлекла к себе внимание потому, что проблема смешанного образования оказалась там совершенно запущенной. Обычный вопрос – как удовлетворить потребности меньшинства – осложнялся в данном случае тем, что здесь таковым было по преимуществу белое население. «Челленджер» традиционно придерживался консервативных взглядов, но Огильби не собирался с порога отпугивать тысячи потенциальных читателей.
– О'кей, Генри, – произнес Огильби, ставя точку в их разговоре. – Хороший улов!
Генри остался настолько доволен собой, что, уходя, чуть было не забыл о своем сходстве с Робертом Редфордом.
Интерес к завещанию на этом не иссяк.
Несколькими часами позже зазвонил телефон в одной из квартир в северной части Лидса, недалеко от университета. Беседа была короткой и осторожной.
– Я слушаю!
– Кое-что в «Ивнинг пост» может заинтересовать вас. «Женщины за Империю», этот небольшой кружок любительниц чая под руководством спятившей Фолкингэм из Илкли, может получить неожиданное наследство.
– Знаю.
– Неужели?
– Да, вы, как всегда, опоздали с новостью. Об этом уже давно позаботились.
– О, в таком случае извините.
– Ну что вы, ничего, спасибо, что позвонили. Вы говорите из телефонной будки?
– Нет.
– Прекрасно. Но часто звонить сюда не следует. До свидания!
– Пошла к черту! – злобно выругался звонивший, когда в трубке послышались гудки. – Высокомерная сука!
Сержант Уилд лежал на диване в своей небольшой квартирке в пригороде и тщетно силился заснуть. «Ивнинг пост» с новостями о завещании и вандалах в театре валялась непрочитанной на полу в холле, а растаявшие кубики льда в стакане виски, которое он так и не пригубил, разбавили его настолько, что из густо-янтарного напиток превратился в бледно-соломенный.
Уилд думал о Морисе Итоне. Поразительно, как редко он вспоминал о нем в последнее время! Любовники под поющими небесами мая, однажды они чуть не пришли к решению, очень важному в то время, в том месте и в тех обстоятельствах, – открыто поселиться вместе. Но Морис, работавший на почте, неожиданно был переведен на север, в Ньюкасл.
Тогда это казалось компромиссным решением, посланным самим Богом: Ньюкасл был достаточно близко, чтобы встречаться регулярно, и в то же время достаточно далеко, чтобы их с Морисом стремление завести общий дом превратилось в географическую проблему.
Но даже небольшие расстояния ведут к большим разочарованиям. Уилд когда-то гордился своей неистовой верностью Морису, сейчас же она представлялась ему разновидностью эгоцентризма. С чувством удивления и стыда он вспомнил полуистерический взрыв ревности, когда Морис признался, что встречается с другим. Полчаса Уилд не мог справиться с эмоциями, которые он подавлял в себе долгие годы. С того дня он больше ни разу не видел Мориса.
Единственным человеком, догадавшимся о том, что ему пришлось пережить, была его сестра Мери. Они тогда не говорили о сексуальных наклонностях Уилда, но их связывало понимание, проникнутое любовью. Через два года после того, как он порвал с Морисом, Мери тоже уехала из Йоркшира. Когда ее мужа уволили со службы, он решил, что Канада сулит его семье больше надежды, чем никчемная Англия.
Теперь Уилд был одинок. И остался один, не поддаваясь никаким искушениям. Сейчас он относился к своим физическим и эмоциональным особенностям как к какому-то физиологическому недостатку вроде алкоголизма, побороть который можно лишь полным воздержанием.
Изредка у Уилда случались кризисы, но в первую же секунду, когда он услышал по телефону голос Шермана, ему стало ясно: началось последнее сражение.
Он снова мысленно вернулся к их разговору, как будто читал протокол допроса в полицейском участке.
– Где ты встретил Мориса?
– В Лондоне.
– В Лондоне?
– Да. Он приехал туда с Севера пару лет назад, ты не знал об этом? – Этот вопрос можно было и не задавать, парень прекрасно знал ответ на него.
Уилд спросил:
– Новая работа? Он все еще служит на почте?
– Нет, в «Бритиш телеком». Разъезжает по всей стране.
– У него… все в порядке?
Вероятно, ему не следовало выказывать любопытства, пусть и в такой приглушенной форме. Парень улыбнулся в ответ.
– Да, у него все хорошо. Лучше, чем когда бы то ни было, так он говорит. Ты же знаешь – в Лондоне совсем другая жизнь. На Севере, как любил повторять Морис, по календарю могут быть и восьмидесятые годы, но у людей там сохраняется менталитет гетто, понимаешь, что я имею в виду? Что касается меня, это первый раз, когда я выбрался куда-то дальше Уэмбли!
– Вот как? А зачем?
– Что «зачем»?
– Почему ты решил попутешествовать, парень? Разыскиваешь Соломоновы копи?
– Пардон? Ты хочешь сказать – угольные копи?
– Ладно, забудь об этом. Просто скажи, с какой стати ты приехал сюда?
Юноша замешкался с ответом. Уилд понял, что тот колеблется, не зная, какое решение принять, что лучше – продаться задешево или задорого, иметь свободу действий или заняться шантажом.
– Просто подумал, не переменить ли обстановку, – произнес наконец Шерман. – Мы с Морисом решили отдохнуть друг от друга.
– Вы жили вместе?
– Да. – Юнец понимающе ухмыльнулся. – Вам ведь не удалось это, насколько я знаю. Морис говорил, что вы всегда боялись соседей. Вот почему ему нравится жить в Лондоне. Никому нет дела, кто с кем трахается!
– Так ты решил приехать в Йоркшир и повидать меня? – спросил Уилд.
– Нет! Я просто путешествовал автостопом и оказался сегодня здесь, а, вспомнив, что ты живешь где-то рядом, сказал себе: «Привет, почему бы тебе не повидать старого приятеля Мориса и не поприветствовать его?» Вот и все.
Звучало не очень убедительно, но даже если это и было правдой, Уилд не был склонен верить этому. Те, кто путешествует автостопом, обычно не высаживаются на автостанциях.
– Значит, Морис рассказал тебе все обо мне?
– О да, – заявил Шерман уверенно. – Однажды ночью в постели он показывал мне фотографии, я спросил: «Кто это?» – и он поведал мне о тебе, и о том, что между вами было, и о том, что вы должны были держать это в секрете, так как ты был копом, и все прочее!
