Текст книги "Химеры просыпаются ночью"

Автор книги: Райво Штулберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 38 страниц)

– Ты никуда не пойдешь, я сказал. Завалю!

– А вот и попробуй, – сказал Митин и вдруг, резко уйдя в сторону, подкатом справа сбил Пашу с ног. Оба покатились в густой ледяной грязи.

Более сильный и не измученный ранами, Паша сразу подмял ученого под себя. Изо всех сил вырываясь, Митин чувствовал, что слабеет с каждой секундой; возможно, это будут последние секунды его жизни. Потом в нос хлынула грязная жижа. Паша топил Митина в луже. Ученый рванулся всем измотанным телом, попытался выскользнуть, но Пингвин держал, будто цепкими клещами. Жижа стала проникать в уши, глаза… Митину хотелось вдохнуть, только одного-единственного вдоха не хватало, чтобы скинуть бандита, но… этого вдоха как раз и не было. В голове загудело, Митин сделал последнее усилие, чтоб не вдохнуть…

Клещи внезапно ослабли, ученый вывернулся и опрокинулся на спину. Бандит мешком свалился в грязь и – странное дело – даже не предпринял попытки снова наброситься на Митина. Бледный, Пингвин смотрел широко распахнутыми глазами куда-то за спину Митину, но тот все еще не мог придти в себя, задыхался и кашлял.

Паша поднялся, что-то промычал и на подкашивающихся ногах заковылял прочь, даже забыв про автомат. Только тогда ученый понял, что произошло действительно нечто страшное. Он оглянулся туда, куда только что с ужасом смотрел Пингвин.

Громадный и черный, гориллообразный силуэт молча надвигался сквозь стену ливня. Бугристая, в отваливающихся струпьях шкура монстра кровоточила, и даже дождь не мог до конца смыть эту кровь. Казалось, существо гнило живьем.

От внезапно нахлынувшего ужаса Митин не мог двинуться с места. Казалось, все пространство вдруг скрутилось вокруг этой черной бугристой громадины, пропахивающей поле своими могучими кривыми ножищами. Даже время исчезло, Митину казалось, что прошел целый час, пока мутант преодолевал разделявшую их сотню метров. И только край еще не совсем утраченного рассудка подсказал: рядом автомат… и беги. Одеревенелая рука нащупала оружие, а мутант продолжал неумолимо надвигаться. Ломая трясущиеся озябшие пальцы, сдернуть предохранитель… Он совсем близко, роняет кровавые ошметки в бурлящие лужи.

Гулко раскатился по деревьям грозовой удар, потом оглушительно треснуло, на секунду ослепительно-белая вспышка среди многих бесформенных бугров на одном из них выхватила морду мутанта, и Митин понял, что оно – человеческое. Черное, изуродованное, с проваленными глазами, изорванное гноящимися ранами, но – человеческое.

И он выпустил очередь – прямо в это лицо. Видел, как взрывали гнойную плоть пули, как отрывали они клочья мяса от черепа, как взбрызгивала густая бордовая кровь.

Существо взревело, и это был не человеческий крик, даже не звериный. Оно яростно мотало головой, а Митин жал и жал на спуск, но лишь через несколько секунд понял, что слышит холостые щелчки. Невероятно, но монстр, кажется, начинал приходить в себя. Хрипя, он что-то сдирал с морды кривыми ручищами, но крепко стоял на широко расставленных кряжистых ногах. Митин бросил бесполезный автомат и побежал к шару, до которого оставалось около ста метров. Сзади ревело, ученый двинулся из последних сил, едва выдираясь из грязного месива. В лицо хлестало водой, мешало дышать, словно сам дождь не хотел выпускать ученого из этих мест.

За спиной снова заревело, послышалось чавканье приближающихся шагов. Митин не оглядывался – страшно, совершенно невозможно было оглянуться – но знал, что чудовище уже начало преследование и на этот раз живым ему не уйти.

Будто в страшном сне, преодолевал он последние метры до призрачного шара. В лицо хлестало, заливало глаза, приходилось передвигаться почти вслепую. Нога вывернулась в сторону, Митин упал в грязь, барахтаясь, изо всех сил продолжал ползти, ползти… Вот до аномалии осталось каких-то метра три, но ступню крепко сдавило каменной хваткой, а потом ученого потащило назад. Он взбрыкнул обеими ногами, тщетно пытаясь отбиться, но лишь плюхнулся лицом в грязь. Лодыжку прорезала страшная боль, обожгло до самой спины. Митин охнул и обмяк, все вокруг накрылось белым мельтешащим шумом. А сфера удалялась и удалялась. Где-то в уголке сознания мелькнуло: а вдруг так и должно быть, вдруг шар – это не выход… Но надежда была сильнее, она вопила: скорее туда, только там твое спасение! А самого Митина увлекало и увлекало прочь, и с каждой секундой он терял надежду на спасение.

– Я отдам, – прошептал он в ужасе, – я отдам все, все, что у меня есть, только бы мне выбраться отсюда!

А потом накрыл приступ последнего, отчаянного бешенства, будто что-то первобытное прорвалось из глубины. Митин заревел, и сам испугался собственного рева; от нечеловеческого напряжения потемнело в глазах, ему показалось, что вот-вот глаза вырвутся из своих орбит, мышцы натужно захрустели, выворачивая суставы. Пронзительная боль обожгла до самых лопаток. Но хватка чудовища немного ослабла; этого Митину хватило, чтобы высвободить ногу. Не обращая внимания на ослепляющую боль в ноге, ученый кинулся назад, к сфере. Не было вокруг ничего – только этот зыбкий шар, качавшийся впереди, за ливневой стеной. Отчаянный прыжок, еще прыжок – и сфера совсем рядом, всего в метре… Над ухом оглушительно проревело, обдало теплым зловонием, потом в плечо вцепились острые иглы, прорвали плоть до самых костей. Митин упал и в падении собрал все тело в последнем рывке сквозь тугой поток дождя – вперед, в искривленное округлое пространство.

В следующую секунду ученого будто вывернуло наизнанку, скрутило конечности, оглушило и поволокло в густую, бесконечную пустоту. Голова лопнула и разлетелась на тысячи брызг.

Последнее, что он слышал, был обрывок оглушительного рева где-то далеко за спиной. Потом пропало все.

Эпилог

Кабан вывел группу на рубеж точно в назначенное время – восемь утра. Сегодня они вышибут дух из монолитовцев. Точно вышибут. С той стороны к кварталу уже подтянулась группа Буры и ждала команды.

Монолит, чувствуя скорый конец, защищался фанатично. Вчера на подступах к универмагу уложили почти весь передовой взвод. Перестрелка была жестокая, все стихло лишь к утру. Долговцы подтягивали свежие силы, эвакуировали убитых и раненых, осажденные монолитовцы готовились к новому штурму. Тем и другим был ясен исход, но остановить уже не могло ничто.

На крыше соседнего здания установили станковый гранатомет.

– Хана теперь каменщикам, – заметил кто-то, – и в атаку ходить не надо будет.

– Хана – не хана, а потреплет знатно!

Оконные провалы универмага были черны и пустынны.

– Где ж вы засели, гады, вылезайте, – говорил про себя Кабан, рассматривая в бинокль изуродованные вчерашним боем стены, пробоины, окна… Универмаг словно бы вымер, но было ясно: стоит только долговцам подняться в атаку – мгновенно эти стены и дыры ощетинятся отчаянным огнем с яростью, на которую способны лишь обреченные.

Бледное утро занималось белесым солнцем, ветер погнал по небу низкие обрывки черных туч. Кабану показалось, что в одном из проемов мелькнула быстрая тень. Да нет, не показалось, там точно кто-то был.

– Ну-ка, пощупай мне вон то окно, – указал он гранатометчику в то место, где промелькнула тень.

Хлопнул выстрел, первая граната грохнула о стену, за ней последовала вторая и точно влетела в окно. Взрыв вырвал из проема клубы дыма и пыли вперемешку с обломками. И вдруг весь универмаг, казалось, ощетинился огнем. Кабан едва успел упасть за какой-то выступ, как над головой прожужжали раскаленные свинцовые шмели; гранатометчик схватился за шею и повалился навзничь.

– Что там у вас? – захрипело в наушнике.

Кабан матерясь втиснулся глубже за выступ.

– Они тут повсюду точек напихали, не подойти!..

Но огонь стих так же внезапно, как и начался. Будто по команде. Монолит всегда был организованной группировкой, во многом превосходя по дисциплине даже Долг. Но, чтобы прекратить столь массированный залп в мгновение ока, требовалось поистине фанатичное подчинение.

– У меня один двухсотый, – сказал Кабан.

– Понял, – сказал наушник, – тогда пока отбой, не суйтесь там зря.

– Отбой, твою мать, – сплюнул Кабан. Предстояла, вопреки ожиданиям, довольно трудная работенка. Монолит, несмотря на вчерашние чудовищные потери, готов был огрызаться до последнего. Эти не сдаются. Никогда. Что же творилось тут еще вчера, когда силы «каменных фанатиков» были свежи и крепки, – и представить невозможно…

– Ща мы их размолотим, – сзади подполз Прапор, – они уж там, поди, последние патроны считают.

– Что-то не похоже, что последние…

– А они всегда так: пока могут – дерутся, как бешеные. А как патроны заканчиваются или к стенке прижмут – так на колени падают и молиться начинают. Уж я-то их знаю, повоевал.

– И я воевал, – нахмурился Кабан, – лютые черти. Молиться – говоришь – начинают? А на моих глазах один такой набожный с ножом на Барсука бросился, а Барсук в экзобронике был… А ты – молиться…

Кабан осторожно высунулся из-за своего укрытия и снова посмотрел в бинокль. Голые стены, все те же безмолвные черные пробоины и окна… Даже не верилось, что всего минуту назад оттуда поливало шквальным огнем.

– Бура, что у тебя?

– Все тихо. Готовность один.

– Тогда по ракете начнем из тяжелого. Потом по зеленой штурм.

– Понял. По ракете. Потом по второй штурм.

Кабан спустился в вестибюль, бойцы замерли в ожидании.

– Шевцов, пулей на гранатомет. Станок оттащи на другую позицию, по той, кажись, снайпер работает. По ракете начнешь.

– По какой цели?

– По всем, там они везде – цели. Засели, как в осятнике, так что бей по окнам.

И Шевцов без лишних слов испарился на крышу.

– Я готов, – доложил вскоре по радио.

– Ну что, ребятки, пора бы заканчивать, а то к обеду на базу не вернемся – весь суп без нас схарчат. За живого монолитовца сразу бригадного – я обещаю.

– А за мертвого? – откликнулся кто-то.

– А за мертвого я тебя лично поцелую туда, куда тебя еще никто не целовал.

– Ну все, Кабан, мой рот заранее, скоро целовать заколебешься!

Грохнул смех.

– Так, так, молодцом, – одобрительно кивнул Кабан, высунул из окна руку с ракетницей, красная вспышка с шипением ушла в серое небо, и вслед за этим загрохотало, казалось, со всех сторон. Воедино слились разрывы гранат, стрекотня автоматных очередей, грохот рушащихся перекрытий. Универмаг стоял, окутанный облаком пыли и дыма, только короткие вспышки обозначали огневые точки противника.

– Запоминай, откуда долбят, – указал на них Кабан, – потом как раз туда и мы вдарим.

Но Шевцов наверху, похоже, и сам все понял: одна за другой, в сторону вспышек летели гранаты. И тут вакханалию перестрелки перекрыл еще более мощный грохот, от которого земля под ногами содрогнулась и завибрировала. Никто сначала не понял, откуда он исходил; когда же над универмагом – словно ядерный гриб – вспучилась громадная черная туча и начали проседать стены, стало ясно: обрушился почти весь второй этаж.

– Получили сволочи, – удовлетворенно хмыкнул Кабан.

Тут и гранатомет на крыше умолк. Видимо, закончились боеприпасы.

– Пустой, – раздалось в наушнике.

– Видел я головорезов, ребятки, но таких, как вы, еще поискать надо, – громко произнес Кабан и махнул автоматом, – а пошли, покажем камнезадым, кто здесь главный!

В небо взлетела вторая ракета – и вся группа человек в пятьдесят со свистом и диким криком хлынула через проломы и окна. В универмаге заработал пулемет – берегли, значит, для атаки. Но остановить озверелый штурм и он был не в состоянии. К тому же, с противоположной стороны пошла группа Буры. Смятые остатки Монолита огрызались недолго. Через четверть часа все было закончено. В плен фанатики не сдавались, предпочитая покончить с собой; только раненые корчились, засыпанные обломками камней.

Кабан перешагивал через разорванные трупы в черно-белых лохмотьях камуфляжа, искореженные куски каких-то конструкций, завалы… и в который раз спрашивал себя: что же все-таки заставляет драться настолько яростно, фанатично? Вера? Выжженные ли мозги? Или нечто другое, что стоит выше всего и недоступно пониманию отсюда, из этих обгорелых руин?

Он повоевал много на своем веку, но ни на Кавказе, ни в Афганистане не оказывали столь ожесточенного, безысходного сопротивления, как эти смертники в Припяти, свихнувшиеся на своем Небесном Камне.

Тут странное оранжевое пятно в дверном провале привлекло внимание Кабана. Он подал команду рукой: внимание! Там, согнувшись в три погибели, на корточках сидел полностью седой человек в комбинезоне ученого. Человек судорожно трясся, но не произносил не звука.

– Эй, – окликнул его Кабан.

Это явно не был адепт Монолита. Быть может, раб или даже предназначенный в жертву. От этих свихнувшихся сектантов можно было ожидать чего угодно.

Но человек по-прежнему не издал ни звука, только продолжал мелко трястись. Бойцы подошли ближе. Кто-то тронул его за плечо. Человек в комбинезоне резко вскинулся и обратил к ним свое почерневшее обезумевшее лицо. И тут стало понятно, отчего его трясло: он – смеялся.

Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было, – и Бог воззовет прошедшее. Еще видел я под солнцем: место суда, а там беззаконие; место правды, а там неправда.

Книга Екклесиаста