Текст книги "Химеры просыпаются ночью"
Автор книги: Райво Штулберг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 38 страниц)
– Да… было время… Когда-то было время, было так хорошо…
А все оттого, что не могут крепко сколотить свое настоящее.
И потом прихожу я с ножом и решаю их судьбу. Но за себя бороться стыдно. И надо умирать, униженно ползать на коленях и умолять забрать все, только оставить им самое дорогое – жизнь. Да, они правы. Они могут мне предложить самое дорогое, потому что больше у них ничего и нет. Но они никогда не понимали одного: она им уже не принадлежала, они не моглимне предложить ее или не предложить.
Я и отнимал.
А они не поняли это и на пороге смерти.
Зато чувствовали себя сильными, когда у меня не было ножа. Они могли презрительно смерить взглядом мой старый турецкий свитер, усмехнуться на мои немытые волосы или высокомерно отойти в сторону при виде моих истрепанных джинсов.
Зато какая перемена происходила в них, как только в руке у меня возникало лезвие! Как предупредительны и учтивы они становились! И это не было моей выдумкой. Однажды опаздывал и спросил у девушки, который час. Я действительно хотел только узнать время. Но сколько было холода и королевского презрения в ее серых глазах. Она даже не удостоила меня ответом. Гордо отошла в сторону.
Конечно, я был в турецкой кожанке, а не в шикарном шерстяном пальто.
За день до того подобная ей особь шествовала по тротуару. Подкатила иномарка, дверь распахнулась.
– Подвезти?
И та – уселась в машину. Она не могла не понимать, зачем именно ее посадили. Уж точно не для того, чтобы доставить до нужного ей места.
Перед тем, как иномарка тронулась, кто-то из парней (а их было трое) начал:
– Ну, для начала меня зовут Сергей, а это…
Мотор взревел, резина взвизгнула.
И эта дура даже не сделала попытки покинуть машину. Наверняка, она не только ответила бы им, который час, но и показала потом все, что могла показать, и сделала все, что могла сделать.
Но тогда у меня не было в кармане ножа. Я униженно отошел в сторону. В конце концов, у нее могло просто не оказаться часов. Впрочем, об этом также можно было сказать. Но не высокомерно задирать нос, только затем, чтоб через час нисколько не высокомерно, но просто высоко задирать ноги перед уродом, который отличается от меня лишь тем, что носит пальто.
Рука сжала автомат, даже костяшки хрустнули.
Как же здесь все просто и грубо: можно вскинуть оружие и выстрелить кому-нибудь в лицо. Просто за то, что тебе не ответили на вопрос. И никакое пальто не поможет, лишь скорость, с которой успеешь передернуть затвор. И даже нет никакой разницы: выпустишь ты в лоб пулю из перетянутого проволокой бердана или из НАТОвской «элэрки». Она одинаково вонзится в череп и вынесет мозги на достаточное для смерти расстояние.
И причем тут пальто или Мерседес?
А с фотографий продолжали смотреть люди. В неверном багровом свете костра перелистывалась чужая жизнь. В основном, протекавшая рядом с тем домом, внутри которого я теперь сидел и сжигал для поддержания жизни некогда уютную мебель.
К матери прижался ребенок. Испуганно смотрит в камеру. Должно быть, впервые увидел объектив. Дети вообще – либо очень непосредственны перед фотографом, либо зажатее их нет существа. Этот – будто бы искал защиты от направленного в его сторону стекла. Интересно, что с этим человеком теперь? Расплакался ли он после того, как щелкнул затвор? Унесла ли его мать потом в дом? Быть может, даже посадила перед вот этим самым выломанным окном. Он сидел и смотрел на зеленую улицу, переживал недавний испуг и постепенно успокаивался. Теперь он понимал, что фотограф ничего плохого не сделает, будет понемногу привыкать и даже натянуто улыбаться для камеры. Так это делают почти все для семейного альбома. Дословно – точно так же задумчиво и томно корчатся туманные красавицы и пялятся вдаль. Или сжимают вонючую сигарету, пытаясь изобразить из себя роковую женщину. Только потом от них воняет, как от грузовика. А после шампанского – еще и перегаром, словно из гнилой пасти шофера. Спирт – как ни крути.
Но шампанское, тонкая сигаретка, медленный дым, свечи, белая иномарка…
И этот автомат со сколотым рожком у меня на коленях.
А было время, тут ходили люди, по тому самому месту, где я сижу теперь. Обсуждали свои повседневные дела, ругались из-за пролитого на стол супа, переодевались к празднику, просто скучали нескончаемым зимним вечером, смотрели телевизор («Здравствуйте, дорогие товарищи…»), ужинали, радовались покупке, принимали гостей, любили, плакали, обедали, болели, прихорашивались… У дверей этого дома фотографировались, провожали родственников, уходили каждое утро на работу или в школу… Жили, жили, жили. Но вот пришли люди в форме и противогазах – и их существование разорвалось на «до» и «после». Наверное, у каждого в жизни существуют свои «до» и свои «после». Но для всех, кто попал в Зону, это разделение однозначное, оно едино для всех. Здесь даже физические законы работают иначе. А уж о человеческих и говорить не приходится.
Пугают, а, может, правда: Зона разрастается после каждого Выброса. Значит, рано или поздно для всего человечества наступит этот водораздел. И чего будут тогда стоить все интриги политиков, все старания простого работяги и все жеманства томных красавиц, когда у дверей каждого дома вырастет Воронка или Карусель притаится?
Хотя, у людей есть еще время. Даже если раз в два-три месяца, когда обычно происходит Выброс, Зона пожирает метров сто, то для того, чтобы вырасти на километр, потребуется года три. На сто километров – триста лет. Сто километров для всего Земного шара – тьфу. Человеки просто отодвинут свои жилища и продолжат жизнь. Как сделали это в восемьдесят шестом. Но – это если только при таком развитии. А вдруг Зона будет набирать силу и пожирать за раз, скажем, не сто метров, а по целому километру? А ну как по десять, а потом и по сто? Но никому до того нет дела, никому.
Впрочем, более чем уверен, что деньги необходимые выделяются и оседают, где надо… Те, кто отвечает за это оседание, никоим образом не надеется дожить до последствий своих действий, точнее, бездействий. А дети и внуки его к тому времени успеют свалить за океан, где никакая Зона их не достанет еще пару веков.
Зато, как и прежде, каждый кандидат, каждый депутат или прочий …дат – все они продолжат клятвенно заверять, что решат проблему Зоны уже в следующей пятилетке, что приложат все необходимые и решат все наболевшие.
А запихнуть бы их сюда из своих теплых жилищ и тонированных лимузинов. Кто хоть раз побродит – пусть ясным днем и пусть даже в полной амуниции – уяснит себе одну несложную вещь: с Зоной невозможно бороться. А что делать – кто знает? Вероятно, где-то находится самый ее центр, который необходимо ликвидировать, откуда и произрастает она. Но это было бы слишком просто. Тем не менее, никто, совершенно никто не делал попыток проникнуть в центр и отыскать первопричину. Правительственные войска – они лишь занимаются каким-то непонятным, почти бесполезным, патрулированием. Берут взятки со сталкеров, пропускают за периметр едва ли не за литр водки. Но продолжают жрать государственные деньги, как та, что потом сожрет и их. Зона не только внутри конкретного места, она внутри всего. Буквально внутри всего и всех. И пожирает, пожирает, пожирает…
Так и у меня – есть своя Зона. Только когда же…
Глухой ровный удар раздался внутри стены в соседней комнаты. Именно внутри самой стены, а не снаружи. Через пару секунд прозвучал второй, точно такой же. И третий – тоже через две секунды. Затем все стихло.
Я вскочил, озираясь. Была совершенно непонятна причина этих стуков, оттого вдвойне страшнее. Но отчего-то совершенно ясно: то двухголовое чудовище тут не при чем. Палец плотно прижался к спуску, но лишь немалым усилием воли я заставил себя опустить автомат. Пуля здесь не поможет.
Звук исходил из соседней комнаты. Я осторожно выглянул туда. Кромешная тьма и больше ничего. Ветер воет, бьется о стены. Должно быть, что-то прибило к стене ветром. Да, так оно и было. Ветка или камень. Постучало – и дальше себе полетело. И волноваться не о чем. Все остальное – нервное.
Я немного успокоился и вернулся к костру. Ничего, это все ничего, это пройдет. Ветер еще и не такое может сотворить.
И снова оттуда стукнуло – раз, другой, третий. Било через равные промежутки времени – две секунды. Сильно, мерно.
Покрываясь холодным потом, я понял: на этот раз – точно не ветер. Сорвал автомат с предохранителя, запрыгнул в ту комнату и дал в стену длинную очередь. Завоняло порохом, всполохи выстрелов освещали голые стены и откалывающиеся куски дерева.
– Сволочь! Да что тебе надо от меня?!
Будто и вправду ожидал какого-то ответа. Стоял и не опускал дуло, ожидая, что вот-вот стукнет снова. Я был уверен, что стукнет. И тогда я выстрелю, надо выстрелить именно когда ударит.
Оно ударило. Ровно, три раза, с разрывом в две секунды. После первого удара я вздрогнул, видимо, где-то в подсознании все-таки надеялся, что выстрелы успокоят стучавшего; но, как только вдарило повторно, палец сам сдавил крючок. Но третий удар случился в свой срок, не обращая на мои выстрелы ровно никакого внимания. Так же равнодушно, как и в первый, и во второй разы.
В памяти всплыли все услышанные истории про барабашку и местных полтергейстов. Те, правда, если верить рассказам, метали в людей предметы. Этот же – пока лишь стучал. Но ни о каком сне речи быть не могло.
Сам стыдясь (перед кем?) своих слов, я задал вопрос:
– Ты кто? И что тебе от меня нужно?
Спросил громко, четко.
В ответ была тишина.
Через несколько секунд раздались те же самые три стука.
– Хорошо, – сказал я, – давай так. Я буду спрашивать, а ты стучи. Если «да» – то стукни один раз. Если «нет» – два раза. Ты согласен?
Раздался стук. Я надеялся, что он не повторится. Но потом был и второй. «Неужели нет?» – отчего-то со страхом подумал я. И третий. На мои слова это стучавшее не обратило абсолютно никакого внимания. И, должно быть, это было хуже, чем оно ответило бы «нет».
– Ну и черт с тобой, – сказал я, но голос дрожал, – не хочешь – и не надо. Пусть будет каждый сам по себе. Я буду сидеть у себя, а ты тут стучи у себя. Не будем друг друга трогать.
Я и правда уселся у огня. Но в мыслях прокручивал варианты: стоит ли перейти в другой дом или остаться здесь. Не хотелось идти в ледяную ночь, рыскать по всей деревне в кромешной тьме в поисках до сих пор не обвалившейся лачуги. Но элементарные основы безопасности требовали именно этого. И даже по двум причинам. Первое: двухголовая тварь могла в любой момент вернуться сюда. Второе: кто знает, чего ожидать от этого странного стука…
Вот, повторилось. Три раза. С интервалом в две секунды.
Но тварь могла могла отыскать меня и в любом другом доме. Здесь она на своей территории и наверняка учует новый запах – забейся я хоть в самый глубокий подвал. А стук… стук тревожит, но пока ничего плохого не происходит. Вполне возможно, что он имеет реальное физическое объяснение, а я лишь покину теплое и более-менее укрепленное место. Даже почти наверняка уверен: это можно объяснить разумно. Быть может, на чердаке висит что-то, ветром качает – оно и стучит. А почему раньше не стучало? А раньше прочнее висело, а теперь вот сползло и застучало. Или перекос рассохшейся конструкции самого дома. Или… Да мало ли причин может быть. Сколько раз, встречаясь с чем-нибудь странным, мы с холодеющим сердцем останавливались и порывались бежать прочь – только оттого, что не могли моментально объяснить это. Но, если взять себя в руки, присмотреться… становится ясно: все вполне себе обыденно, ничего таинственного. И самому смешно делается от собственной трусости.
Так и очень многие вещи в Зоне, на первый взгляд совершенно необъяснимые, мистические, при ближайшем рассмотрении…
Оглушительный удар сотряс стены и пол. За ним второй, еще сильнее. Третий, четвертый. Удары грохотали, казалось, со всех сторон. Я вскочил, дико озираясь. Какой там ветер! Это онменя выгоняет. Я не понял с первого раза, и теперь емуэто надоело.
Не помня себя, я бросился к выходу, дрожащими руками едва сумел отодвинуть свой засов, рванул дверь – и оказался под колючим ледяным ветром. Дверь со страшным грохотом закрылась. Ударов больше не было слышно. Что это было? Сердце колотилось бешено. Снег забивался за шиворот, но мне было все равно, я никак не мог прийти в себя от пережитого ужаса. Что бы там ни было, но только не живое существо способно так колотить по стенам. Будь оно хоть самым громадным чудовищем в этом мире.
Чудовище. Сразу вернулся страх перед той двухголовой тварью. Вот сейчас она где-то бродит, раненая, разъяренная. И, возможно, ищет меня. Или уже смотрит из темноты, выбирая момент для нападения.
Но в дом уже ничто не заставило бы меня вернуться.
Я посмотрел на окно. Оно не светилось!
Кто-то погасил мой костер.
Я бросился в ночь, подальше от этого страшного дома. Было очень темно, абсолютно ничего не видно даже на расстоянии вытянутой руки. А уж куда бежать – и подавно не ясно. Снега намело порядочно, местами я проваливался почти по колено, несколько раз падал. И не имел ни малейшего представления о том, куда иду. Ясно было лишь, что мне тут не рады. Кто или что – какое имеет значение? Мне ясно дали понять, чтоб сваливал, а испытывать терпение здешних жильцов будет себе дороже.
Только когда вспомнил, что оставил мешок со всеми вещами и припасами у костра, – остановился. Идиот трусливый! Надо возвращаться.
Но сразу понял, что заблудился. Наглухо – в самом полном и прямом смысле этого слова. Я стоял в полнейшей темноте, со всех сторон завывало, ветер хлестал в лицо колючим снегом, забивался под рукава и за воротник.
По привычке, достал наладонник. Он мельтешил серой рябью. То ли очень мощные импульсы, то ли поломался. Детектор тоже не работал. Как же слаб и одинок – стоял я в ледяной темноте, только автомат с полупустым рожком немного вселяет уверенности. Но что он может против здешних неведомых тварей? Или против крупных хищников. Я даже не успею вскинуть ствол – как окажусь в снегу, а в следующую секунду мне начнут отъедать голову.
Попробовал подсвечивать путь экраном наладонника – пустой номер. Бледное пятнышко выхватывает стремительно мчащуюся снежную стену, за которой совершенно ничего не видно. За то сам себя выдаю с головой. Это только в кино у хищников глаза в темноте светятся. Хороши бы они были, светись у них и в самом деле глаза!.. Оставалась надежда на то, что в такую метель они предпочтут отсиживаться в норах, или где там они еще обитают, а не рыскать по округе.
Но надо было куда-то двигаться. Все равно двигаться. Ночь только начиналась, стоять на месте значило замерзнуть. А в такой слепой темноте недолго и в аномалию войти… Уж по сравнению со всеми этими кошмарами, радиация кажется безобидным проявлением природы.
Я решил: просто идти. Если попаду в Карусель – так тому и быть. По крайней мере, закончу все свои мучения. Можно прямо здесь снести себе голову из автомата, но, пока имеется хоть какая-то надежда, – я буду идти и бороться.
И все-таки попытался сообразить, в какой стороне поселок. Когда выходил из того дома, ветер дул справа. Потом я побежал по ветру, теперь он снова в спину дует. Значит, придется идти так, чтобы ветер постоянно был в лицо. Я пригнулся – и двинулся назад. Дыхание сразу перехватило, каждый шаг давался с заметным усилием. Потом я повернулся спиной вперед и пошел так. Не особенно легче стало, но, по крайней мере, дышать можно.
А ветер хлестал колючим снегом и терзал, старался сбить с ног, опрокинуть. Чтобы не думать о том, как трудно идти, принялся считать шаги. Удивительно, как может простой счет отвлечь внимание. В детстве я всегда считал, когда время тянулось долго. Едем в автобусе – я считаю встречные машины; не могу уснуть – считаю до тысячи; тянется время на уроке – снова что-нибудь считаю… Шаги считать тоже хорошо, когда долго куда-то идешь. Если учитывать, что теперь мой шаг равен сантиметрам тридцати, то три шага – это метр. Вряд ли я ушел дальше километра. Будем считать, что на километр. Значит, до деревни три тысячи шагов. Не больше.
… Семьдесят пять, семьдесят шесть, семьдесят семь, семьдесят… восемь… семьдесят… так… сколько там… восемьдесят, теперь восемьдесят… один… восемьдесят… два…
Но уже через несколько минут я вымотался так, что останавливался и отдыхал после каждого шага. Дикая усталость сковывала ноги. Больше всего я боялся, что не смогу бороться со сном. Как часто читал, что в ледяных походах люди могут заснуть и не проснуться. Им кажется, что прилягут всего на минуту, всего на две… Они садятся в снег. И больше не просыпаются.
Но так нелепо замерзнуть, возможно, всего в нескольких шагах от селения. Там дома, пусть загрязненные, пусть разваленные, пусть с полтергейстами. Теперь и тысячи полтергейстов со своими дурацкими стуками не заставят меня покинуть укрытие.
И тут показалось, что сбоку промелькнула тень, более темная, чем окружающая со всех сторон ночь. Вот и началось. Это конец. Возможно, тварь выслеживала меня и специально выжидала, когда я ослабну, как львы терпеливо преследуют стадо антилоп и выбирают больную, отставшую ото всех жертву.
Но я не жертва! Я буду стоять до конца! Как жаль, что не прикрутил фонарь к автомату. А ведь предлагали на Кордоне. Да все потом, потом… Если доберусь до Кордона, первое, что сделаю…
Стоп. До какого Кордона? Путь туда мне заказан. Даже если удалось каким-то чудом завалить Пластыря с его наемником, весь Кордон давно в курсе.
Сделалось совсем страшно и одиноко. Что толку, что выживу теперь? Даже если наступит утро – куда идти? Вот сейчас сесть в снег – и засунуть дуло в рот.
Накатила апатия, все существование осозналось в один миг – безысходное, бесполезное. Дальше просто некуда идти. Сейчас – некуда. Утром – некуда. Рано или поздно, но и в Ростоке, и даже в Припяти про меня будет известно. И тогда пулю в спину – это вопрос времени. А притаиться и жить, как все, – не получится. Уже никогда не получится. И только…
Из пелены прямо в лицо вылетела когтистая лапа, лоб обожгло пронзительной болью. Инстинктивно я успел податься корпусом в сторону, и это спасло от мгновенной смерти. Рычащая туша пронеслась мимо, плюхнулась в нескольких шагах, подняв фонтан снега. Обледеневшими пальцами я не сразу сорвал автомат с предохранителя, а в следующую секунду все опрокинулось, завертелось, что-то тяжелое прижало, вдавило в снег. Я сдавил спусковой крючок. Надо мной заревело, задергалось, левое плечо разорвало дикой болью. Но в то же время тело наверху обмякло, я с усилием подался назад и увидел прямо перед собой черную лохматую морду.
– Вот дерьмо!
Псевдособака. Мне повезло: всего лишь псевдособака. К тому же, эти сволочи не стайные. Будь на ее месте сейчас слепыш – я бы считал, что моя песенка спета. Хотя, я бы уже ничего не считал. Стая слепышей способна разорвать плоть за пару минут. Разорвать – в прямом смысле, на части. С человеком справится куда быстрее.
Я отполз в сторону. Плечо горело, рукав быстро наполнился теплым. Только этого не хватало. И аптечку в мешке оставил. Если рана глубокая, то потери крови не избежать, а это – потеря сил, драгоценной температуры тела. Я вытащил шнурок из левого ботинка и перевязал этим импровизированным жгутом плечо, стараясь попасть выше раны. Сколько там на морозе можно держать жгут? Час или полчаса? А то недолго и руки лишиться. К черту, часов все равно нет. Решил, что развяжу только когда почувствую сильное онемение.
Откуда черти вынесли эту собаку!
Я скрипнул зубами так, что, кажется, они хрустнули у самых корней.
Но я выдержал и этот удар, я выжил. Сколько раз судьба готовила мне смерть, но раз за разом мне удавалось преодолеть, перешагнуть – и вырваться. Вырвусь и теперь. Никуда я не денусь, придется вырваться. Стиснуть зубы – и вперед. Теперь уж совсем недолго, осталось – всего лишь дойти. И что такое метель по сравнению с ночным хищником? Дрянь, пустяки.
Чтобы экономить силы, я пополз, загребая снег. Потом подумалось, что запах свежей крови может привлечь из темноты еще какого-нибудь хищника. Зажал рану комком снега. Боль в раскаленном плече немного успокоилась, видимо, снег сработал в качестве заморозки. Сколько еще ползти? Пять метров? Десять? Сто? Двести? В абсолютной черноте по-прежнему не было видно ни одного ориентира. Ничего не было видно. Но я упрямо передвигался, теперь ведя счет своим ползкам. С сипением из груди прерывисто выходил воздух. Я несколько раз останавливался, глотал комья снега, клал их на горевшее плечо. А потом – снова загребал и совершал ползок вперед. И еще. И еще.
А силы все-таки постепенно покидали изможденное, израненное тело. Через некоторое время я перестал чувствовать изодранные пальцы на руках, даже когда отвязал шнурок-жгут; потом и ступни превратились в одеревенелые культи. А поселка все не было и не было, хотя, по моим расчетам, он должен был возникнуть уже давно. Но сил больше не оставалось, глаза начали предательски слипаться. Этого я боялся больше всего. И вот – это пришло.
И я – завыл. Как отчаявшийся раненый зверь, загнанный в западню, потерявший всякую надежду на спасение, у которого остался лишь его голос и его дикая тоска, страстное желание жить и – бессилие перед этой же самой жизнью, за право внутри которой он боролся. Из груди исторгся рев, протяжный, тоскливый. Я не знал, что нужно сделать, куда пойти, чтобы спастись. Это было так несправедливо, так нечестно: лишить даже самой возможности бороться за свою жизнь. Ведь даже у жертвы в зубах хищника до самого последнего момента есть шанс – извернуться, выскользнуть убежать. Попытаться убежать… А у меня…
У меня тоже есть. Я буду ползти, пока будет сил! В конце куда-нибудь приползти все равно можно. И метель не бесконечна. Надо только не спать и равномерно распределить силы, чтоб хватило на всю ночь.
Я загреб еще и еще.
И тут голова уперлась во что-то твердое. Вначале подумал, что это просто дерево. Но, когда поднял голову, увидел тонкие очертания штакетин и понял: дополз.
Видимо, на этот раз я оказался в поселке со стороны огородов и задних дворов. Как такое могло случиться, объяснить не мог. Но это было неважно. Поменялся ветер, какие-то там физически обоснованные петляния без ориентиров… Мало ли что еще. Какая разница. Я – дополз. И все.
Но прошло еще порядочно времени, прежде, чем мое истощенное тело ввалилось в распахнутые двери какого-то сарая. У входа намело порядочный сугроб, но я пропахал его насквозь и заполз за угол, где ветер практически не ощущался. Сразу сделалось значительно теплее. Все, теперь ни одна сила в мире не заставит меня тронуться с места. Пусть вся вселенная катится в тартарары, пусть хоть сто Выбросов развернутся – я останусь лежать в этом закутке, недвижим и словно из камня. Равнодушного ко всему камня. Я глыба, которой все равно, она мерно качается на ветру, ее несут мягкие волны света и тепла, но она…
Из теплой тьмы меня будто выдернуло. Резкая боль в плече.
Я распахнул глаза, предрассветные сумерки ровной серостью стояли вокруг, были едва различимы черные очертания опорных столбов сарая, какая-то лестница… Но сами стены все еще скрывались в глубинах темноты.
Болело все. Каждая клеточка тела ныла, тосковала и просила отдыха. Но плечо – прожигающее организм до самой кости, – оно не давало расслабиться и клещами возвращало сознание при малейшем движении. Было совершенно ясно, что отдохнуть не удастся. Может, и к лучшему: конечности уже стали неметь. Я подумал, что это от обморожения. В темноте не было видно пальцев, но, думаю, они теперь сделались подозрительно белого цвета. И, как знать, проспи я еще час-другой – мог бы не проснуться вовсе.
Едва передвигая руками и ногами, я попробовал расчистить место для костра. Необходимо было согреться как следует. На дрова можно разломать что-нибудь внутри, вот хоть ту лестницу, например.
Потом вспомнил, что жидкость для розжига оставил в том страшном доме. Придется возвращаться. Вот только пусть станет светлее. В утреннем свете все не такое страшное, можно попробовать войти туда снова.
Согреться – а потом в путь. На север. Придется быть осторожным: без детектора и ПДА сталкер обречен на слепоту. Мне предстоял очень нелегкий путь, даже для профессионала; что уж говорить о новичке, всего год потоптавшемуся на Кордоне. А дойти – надо. Если ничего не помешает, то можно проделать этот путь за два дня. Но помешает – это точно. Здесь всегда что-то мешает.
Возможно также, что Пластырь с тем уродом прыгнули за мной и ошиваются где-то поблизости. Такое тоже исключать нельзя. Но тут уж ничего не поделать. Организм прогреть необходимо. Иначе просто не дойти, физически не дойти.
Я лежал и заторможено прикидывал план действий. Добраться до Ростока. Или до складов. Там свободовцы, они в обиду не дадут. К долговцам лучше не соваться, не известно, какие у них там связи с властями. А в «Свободе» однозначно перекантоваться и раны зализать можно. Вряд ли эти ребята интересуются сводками розысков (из них добрая половина сама разыскивается). Да, до складов будет, пожалуй, самый оптимальный вариант. Сначала через Свалку, на восток подать. На северо-восток. А там, рассказывали, мест гиблых полно. Детектором во что бы то ни стало разжиться нужно.
Стоп, это если с Кордона идти, то на северо-восток. А где я теперь? Не известно. Сначала каким-то образом разузнать свое местоположение. Как встретится живая душа – так и разузнать. Тогда же и детектор позаимствовать. Одежду брать не стоит, легко спалиться с чужими тряпками. А вот патроны, медикаменты и жрачка – самое то. Но сначала все-таки повстречать нужно.
А потом?
Потом отлежаться какое-то время. Свободовцы должны приютить, не оставят же своего брата-сталкера в беде. А там видно будет, что да как. Но до Кордона слишком далеко, так что оставаться опасно. На Агропроме вояки сейчас. Тоже не вариант. На саму Припять? На саму Припять… На Припять…
Самое имя города звучало устрашающе. Оттуда возвращались грубые, все в радиоактивном загаре мужики, увешанные непонятной снарягой, часто в экзоскафандрах, запыленных, истерзанных. Обыкновенная сталкерня взирала на них, как на могучих легендарных атлантов. Оттуда либо не возвращались, либо по возвращении пили беспробудно недели две. И много чего рассказывали… Аномалии на каждом шагу, причем, в десятки и сотни раз злее обыкновенных; черные пятна на земле, выжженные радиацией; невиданные мутанты, таинственный «Монолит», живущий в мертвых многоэтажках, растения, мутировавшие до невероятных размеров (чего стоит, например, дерево, разорвавшее ветвями десятиэтажку)… Много рассказывали. Если бы даже половина изо всего оказалась правдой, – и тогда никто в здравом уме не сунулся бы в этот черный мертвый город. А у меня – у меня просто не было выбора.
Но ведь кто-то жил там все время. Тот же самый «Монолит». Да и некоторые рейдовые сталкеры – месяцами существовали в тех местах в автономном режиме. Жить, значит, можно.
Размышлял я еще и для того, чтобы меньше обращать внимания на рвущую боль в плече. Клыки зверя, видимо, вошли не так глубоко, потому что кровь уже остановилась, образовав бордовую наледь на рукаве. Но боль была жуткая. Что было бы – вцепись мутант мне в горло – предугадать нетрудно.
Кровопотеря, впрочем, была все же неслабая. На морозе это было чревато вдвойне. Сильно мутило, при малейшей попытке встать или хотя бы приподняться все плыло, подкатывала тошнотворная слабость. Я решил, что лучше просто отлежаться, принял более-менее удобное положение и замер. Плечо продолжало болеть, но я успокаивал себя тем, что вскоре рассветет, я доберусь до мешка с аптечкой и вколю себе лошадиную дозу анестезии.
И еще сильно мерзли конечности. Пальцев ни на руках, ни на ногах я давно не чувствовал, не помогло даже то, что регулярно растирал руки и спрятал их под одежду. От холода можно спрятаться лишь возле огня – эта древняя истина подтверждалась и в моем случае. Но все необходимое для костра находилось также в мешке. Чтобы согреться и обезболить себя, требовалось сначала отыскать вчерашний дом (по выбитым окнам – я был уверен – отыщу его быстро), а потом еще и набраться смелости… Но что такое стуки – пусть и непонятного происхождения – в сравнении с перспективой обморожения или даже смерти. Рана также требовала немедленной обработки, я лишь тешил себя мыслью, что благодаря морозу процессы гниения в ней затормозятся. Но антибиотики требовались в любом случае.
А тут – какой-то нелепый стук.
Чтобы еще больше воодушевить себя, я представил себя лежащим на койке со свежеампутированными обмороженными руками. И ногами. И гангренозным плечом, воняющим на всю палату тухлым мясом.
– Сепсис пошел на сердце… – слышатся приглушенные слова хирурга поодаль.
– Еще одна ампутация?
И молчание.
Значит, поздно и ампутацию.
А все потому, что смалодушничал и трусливо не вернулся в тот дом.
Если не шевелить плечом, то оно болит ощутимо меньше. В какой-то момент даже показалось, что боль отступила вовсе. Даже испугался, не потеря ли это чувствительности, со всеми вытекающими. Но нет, стоило только подумать об этом, как боль вернулась. Острая, пульсирующая. Нет, залеживаться здесь недосуг. Да и нужно затемно добраться до какого-нибудь убежища. До самих складов – это вряд ли, так хотя бы отыскать удобное место для костра. Я подумал, что на самом деле сейчас немного светлее, чем внутри сарая, и начал понемногу выползать наружу. От попыток подняться отказался сразу: принятие вертикального положения вызывало немедленный приступ слабости и тошноты. Силы только впустую тратились. А ползти – это значит, можно отлежаться и передохнуть, глотнуть холодного снега – и снова совершить ползок вперед. Пусть медленно, зато верно. И капля камень точит – и по сантиметру можно преодолеть километры. Мне бы только добраться до ровного места, а там можно и встать попытаться, чтоб было удобнее ковылять. В крайнем случае, еще одну ночь можно провести и здесь, набраться сил. Почему-то казалось, что в открытом сарае никаких стуков быть не должно.
Но сейчас первоочередной задачей стояло – добраться до мешка.
Когда выполз наружу, увидел небо, взлохмаченное черно-синими тучами, с малиновой полосой. Утро только-только занималось. Ветер гудел и гнал эти тучи со страшной силой, я еще никогда не видел подобной скорости. Метель улеглась, только поземка струилась колючей пленкой, несмотря на перчатки, ощутимо хлестала по рукам и в лицо – если опустить голову для отдыха.
Я перекатился через снежный гребень, который нанесло за ночь, и сразу провалился в сугроб. Свежий, он был рыхлый и податливый, так что нечего было и думать о том, чтобы преодолеть намеченный путь быстро. Придется двигаться либо ползком, либо перекатом, иначе последние силы уйдут на борьбу с рыхлостью снега.
