Текст книги "Химеры просыпаются ночью"

Автор книги: Райво Штулберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 38 страниц)

В самом деле, придти-то я пришел, но вот не подумал о том, что придется ходить с ней по улице… Впрочем, все-таки думал, да недодумал до конца. Ставил перед собой целью найти адрес и только.

– А все-таки я нашел тебя, – улыбнулся я.

– А что меня искать?

– Ну, ты же адреса точного не дала…

– А, ну это да…

Мы стояли. Она в дверях, я на лестничной площадке.

– Ну что, мне домой тогда?

Она пожала плечами, но, видимо, сама застеснялась своего жеста. Сказала:

– Не стоило же в такую погоду…

– Да я понял. Я просто хотел твой двор найти. Дерево, качалка детская… Теперь нашел. Когда теперь? То есть, когда теперь можно зайти?

– Сегодня точно уже не получится ведь.

– А завтра?

– Давай по погоде.

– Ладно. Тогда во сколько примерно?

– Ну… давай, как сегодня.

– Хорошо, как сегодня. В семь буду.

– Ага.

– Пока, – я постарался улыбнуться как можно шире. Получилось будто бы резиново. Или только так показалось?

– Ну, пока.

– Давай…

Я постучал ботинками вниз по лестнице и слышал, как захлопнулась наверху дверь. Плевать на ветер, холод, дождь – я нашел ее, я, наконец, обрел ее! Пусть сегодня ничего не сложилось, но ведь и правда: погода не для прогулок.

Но тут новая мысль пришла в голову: а что бы сказала мама по этому поводу?..

И простой ответ поразил до такой степени, что я сразу остановился посреди улицы.

– А почему она тебя домой не пригласила? Видит, что ты мокрый, холодный, – могла бы и чаем напоить, и обсушить. Нет, сынок, не нужен ты ей.

Действительно, могла бы и пригласить, и напоить. Неужели не нужен? Тогда зачем сегодня просто не ушла по коридору, а остановилась и поддержала разговор? И зачем адрес, пусть и неполный, но все-таки дала? Что-то здесь не срастается, в чем-то подвох, но даже не понятно, с какой именно стороны.

Впрочем, через некоторое время я успокоился и снова двинулся по промозглой темной улице, решив, что делать выводы после одного мимолетного и, тем более, первого раза, рановато. Впереди, возможно, еще много разов. И удачных, и не очень. Будет время все обдумать, все решить.

– Пацан, дай папироску, – из подъезда вывалился мужик, пьяный настолько, что едва держался на подкашивающихся ногах.

Все похолодело. Да и сигареты у меня не было. Да и это у них у всех повод такой – я знаю.

Ничего не ответив, я опмертью бросился сквозь дождь, исхлестывая лужами штанины.

– Ну придешь ты ко мне в армию… – донеслось далеко сзади.

Но я бежал еще минут пять, не оглядываясь. Только когда дыхание перехватило настолько, что из груди стали вырываться хрипы, перешел на обычный шаг. Оглянулся. Никого, конечно, не было. Он пьяный, наверняка не смог бы догнать, но с ним могли быть дружки, с которыми выпивал. Так что все равно благоразумно поступил. К черту самоуважение, зато сейчас просто иду по улице, а не валяюсь избитый в грязи и без куртки. Но ходить теперь тут придется часто, так что надо что-нибудь придумать. Санек про «качалку» в подвале больницы что-то говорил. Завтра же расспрошу подробнее. Мышцы всегда поднакачать не помешает.

Остаток пути до остановки проделал просто скорым шагом, вымок, конечно, до самой последней пуговицы на штанах. Сменил одежду и юркнул к себе в комнату. Внутри все ликовало. Перед глазами стояло – ее лицо. И как она мне сегодня отвечала. И как я ей отвечал. И как в глаза смотрела. Ничего, я еще перевалю ситуацию в свою сторону.

Эх, черт, умел бы я целоваться! Тогда бы просто подтянул ее к себе, там, в подъезде, как это делают в фильмах, опрокинул на руку – и заткнул бы рот долгим страстным поцелуем, не давая ничего сказать и возразить.

У кого бы узнать, как вообще целоваться надо? А то, если дело до этого дойдет, сразу будет видно, что лох. Не зря же девчонки промеж друг друга обсуждают парней:

– А он целуется классно…

– Нет, он целоваться не умеет. Лезет, как телок слюнявый.

Ладно, разберемся.

Утро случилось скомканным. На улице хмурилось дождем. Болело горло, кости подламывало. Я едва не проспал в училище.

Но сама мысль о том, что теперь у меня есть девушка, заставила воспрянуть, не заметив ни дождя, ни недомогания. Едва ли ошибусь, если назову то утро одним из самых счастливых утр в моей жизни. Впереди, все впереди!

Я натянул запасные брюки (вчерашние безнадежно вымокли), с досадой отметил, что ботинки до конца не высохли. Вчера вечером поленился подвинуть ближе к батарее – теперь придется шлепать во влажных. Но хотя бы куртка была как новая: вчерашняя дождевая ванная пошла ей только на пользу: сияла первозданной чистотой.

Кое-как закинувшись чаем и булкой, побежал на троллейбус. По дороге меня с ног до головы окатил лужей тонированный джип, на бешеной скорости промчался дальше, а я остался стоять, облеванный ледяной жижей. Бежать назад? Но сообразил, что запасных брюк все равно нет. И на куртке теперь красовались грязные пятнистые разводы. Совсем пропустить занятия и посвятить день отстирыванию?

И что за уроды катили в той тачке? Им и задавить человека – что кошку переехать. Притормозят на секунду, проверить, не отскочил ли колпак от колеса, – и дальше своей дорогой. А если жив останешься – тебя же и обвинят, на счетчик поставят за помятый бампер. Говорить с ними – все равно, что с пеньком трухлявым, червивым. Его можно только выкорчевать к черту и растоптать, чтоб не распространял заразу и червие; все равно больше не дерево. И таких надо тоже – давить и топтать, сжигать прямо в их джипах. Тогда же, стоя перед лужей, подумал вот что: как-то я размышлял о том, чтоб формировать расстрельные дома, в которые приходили бы деклассированные элементы, дабы прекратить свои мучения и избавить общество от своего присутствия. Вот точно такие же дома нужно открывать и для подобных уродов. Вытаскивать их из тонированных тачек и многоэтажных дворцов – и туда же, голубчиков. Своим ходом они ведь не пойдут, захотят и дальше отравлять жизнь нормальным людям, чтоб ощущать свое превосходство, оттенять собственное величие. Ну а не пойдут – по законам военного времени, расстрел на месте.

Интересно выходит. Недостойны жизни как самые низы, так и самые верхи этого общества?

Представилась картина: на окраинах городов под набрякшим болотным небом стоят расстрельные заводы, выросшие и окрепшие за годы и годы существования. Все давно отлажено, механизм очищения работает, как часы. Никого уже не надо привозить насильно, все сознательно идут в круглосуточно открытые ворота. Тянутся, тянутся серые массы людей. Дымят трубы крематориев, гудят насосы, качающие воду к охладителям и смывателям человеческой крови.

– Вы сегодня расстреливаетесь? – спрашивает вполголоса изможденная женщина своего соседа по очереди.

– Еще не знаю, – отвечает тот, – говорят, там могут на ночь определить в палату, если поток большой. Да не переживайте, до завтрашнего вечера убьют, это у них не долго.

– Да уж поскорей бы… – вздыхает женщина.

– А я своей дочери говорю, – встревает в разговор другая, – пойдем вместе расстреливаться, пойдем, говорю, дуреха. А она: не пойду пока, мам. Потом как-нибудь. Все потом да потом. Ну, я собралась – да и пошла одна. Чего ж еще ждать.

– Мы пойдем сегодня куда-нибудь? – послышался раздраженный голос за спиной. Какой-то дядька в светлой куртке готовился переходить улицу, а я преграждал ему дорогу.

Вот бы его – да по светлой куртчонке… Небось не так заговорил бы.

Пришлось в училище ехать в исхлюстанном виде. Брюки кое-как затер в туалете под краном, а вот куртка требовала самой настоящей стирки. С досадой подумал, что сегодня свидания с Людкой не получится. А я ведь хотел на перемене как-нибудь подойти… Но не в грязных же штанах.

Чтоб те черти на джипе перевернулись тысячу раз!

Но все-таки на переменах крутился в коридоре в надежде хоть краем глаза увидеть Люду или даже чтоб она меня увидела… Нет, не увидела. Я вовремя спрятался за колонну. Все-таки она симпатичная. Не эталонно прекрасна – мне никогда такая красота не нравилась – а именно симпатичная. Мне симпатична. И ее короткие белые волосы, припухлость щек и губ; и квадратные очки в тонкой оправе, и плащ светлый… Все так идет ей.

А ведь я до сих пор не знаю даже ее фамилии. Впрочем, что мне фамилия. Ну, будет какая-нибудь Рябушкина или Колдыкина. И что?..

Или нет. Фамилия придает девушке еще больше сексуальности и привлекательности. Все эти красотки в журналах абсолютно не привлекают к себе как раз, наверное, оттого, что не имеют ни имени, ни фамилии. Они – только картинка.

А вот Макар, наверное, подошел бы к ней на перемене. Уверенный в себе, высокий и красивый, он не обратил бы внимания и на заляпанные штаны. Уж он-то что-нибудь сказал бы – красивое, сочное, крутое. Всем девушкам такие нравятся. А потом они, эти уверенные в да красивые, выбрасывают их, как использованные тряпки. Я бы таких уверенных расстреливал. Или встречал бы в темных переулках и лично ставил к сырой кирпичной стенке.

И Макара бы поставил. Пусть только попробует не встать.

Да нет же, просто расстрел для них – слишком легко. Надо стрелять не в голову, а в пах, чтобы потом всю отпущенную жизнь мучились от невозможности применить свою красоту и уверенность.

Вспомнил, как недавно этот Макар пер на меня по коридору. Я не успел отпрянуть – и мы столкнулись плечами. В тот же день он подозвал меня, стоя в окружении трех девчонок.

– Эй ты, хер в тельняшке.

И он знал мое имя, точно знал. Я подошел. Да, я подошел, хотя следовало бы возмутиться, ответить что-то дерзкое и мускулистое, что обычно говорят в таких случаях герои боевиков. Но я просто подошел.

– Говорят, что ты толкнул меня сегодня.

– Прошу прощения, – сразу отозвался я.

– Иди отсюда.

Такие будут утверждать свою силу только за счет слабых. Они трусливы. И сами не имеют такой силы, чтоб возвышаться через победы над теми, кто сильнее их. Вместо этого они будут раз за разом унижать слабых. Но на самом деле, это точно то же самое, что мнить себя великаном, убивая мух. Дословно точно то же самое. И выходит, что я… Ну да, я – муха. Но и Макар не великан.

Что в них находят девушки? Хамство никогда не выглядит привлекательным. Стало быть, шалавы, которые окружают Макара, – сами недалеко ушли от него. То ли пятак к пятаку, то ли в силу своей женской ничтожности жмутся к сильным и агрессивным самцам. Не удивлюсь, если Макар поступил в училище через блат.

А к Людке я на перемене так и не подошел. Даже с каким-то облегчением решил, что в грязных штанах подходить все равно неприлично. Но запасных дома нет, так что и вечером поход к ней откладывается. Но уж завтра… Да, завтра! Сегодня обязательно вычищу брюки, пусть бы и придется застирывать всю ночь самому. Заодно будет время продумать все до завтрашнего вечера. Куда пойти, о чем говорить… Сделалось легко и даже почти весело от этого решения. Ничего, сегодня она потерпит, сегодня еще ничего не начнется. Все будет завтра.

Какое на самом деле сладкое слово это – «завтра»…

Потом увидел, как она беседует с незнакомым мне парнем. Настроение сразу упало ниже нуля. Разболелась голова, неприятно засвербило под сердцем. Почему я все-таки не подошел? Теперь она нашла себе другого? Да нет, не может быть, чтобы так быстро. А как же я? Она меня не отвергала вчера, значит, должна ждать.

Но сегодня я никуда не пойду. Точно не пойду. Чтобы становиться в ее глазах чучелом в грязных штанах?

На семинаре от дурного настроения и нечего делать я нарисовал человека, положившего голову на плаху. Потом подумал – и изобразил палача над ним. Уже почти опустившего топор. Еще миг – и тяжелое лезвие со стуком отделит голову от шеи. Но пока до тела казнимого остался сантиметр-другой, тот еще жив, еще видит что-то и дышит. И он знает, что сейчас, вот-вот… умрет. Страх парализовал его мысли, или напротив: он еще что-то думает. Может, до самого последнего момента не верит, что оно случится. Даже когда его подводили к плахе – и он видел ее – этот разбухший, окровавленный обрубок дерева, на котором уже неоднократно лишали жизни. И почему именно для него должны делать исключение и не отрубить голову точно так же, как отрубали его предшественникам? Но он надеялся, что сейчас уже скачет гонец с помилованием, что можно потянуть время, что, может быть, у вестника лошадь захромала, или дорогу преградило упавшее дерево…

И он растягивал время, а толпа стала недовольно гудеть, и тогда палач схватил его своими мощными волосатыми ручищами за ворот рубахи, опрокинул на окровавленный пень. Рубаха треснула, обнажив торс. Осужденного охватил ужас. Он уже не думал ни о чем. Совсем. Не мог думать. Только распахнутыми глазами в последний раз смотрел на мир, не видел море людей на площади, но лишь яркий белый свет и небо. Грубая ладонь наклонила его голову ниже, чтобы сподручнее было отрубить. Шаги палача отдалились от плахи. И вот пауза. Пауза. Пауза.

Я почувствовал, как в штанах все напряглось. Так томительно-сладостно убивать на рисунках. В следующий раз покажу, как топор уже врезался в шею и кровь брызнула во все стороны. Михея нарисую. А себя – палачом. И у расстрельной стены его изображу.

Как же все-таки упоительно работать в тех расстрельных комбинатах. Хорошо проветриваемое, холодное помещение, все в кафеле, как в ванной. Постоянно струится вода, смывая кровь, обмывая трупы. Людей заводят группами по десять человек, раздевают догола. Они прикрывают стыд, но что теперь в том толку. Жмутся, им холодно, им страшно. Но – так надо. Иначе никак. И ничего они больше сделать не в силах. Расстрельная машина схватила, зажевала, поволокла через свои шестеренки. Люди теперь даже не люди. Даже не известно, кто они. Так, материал для работы. Они не принадлежат и сами себе.

Перед тем, как эта десятка вошла в комнату, из соседних дверей выволокли тележки с голыми обмытыми трупами. Крови уже нет, трупы лежат гладкие, бесцветные, только дырочки и борозды в телах. И стоящие наверняка знают, что через пять минут точно так же вынесут и их. Пока еще шевелятся руки, передвигаются ноги, подчиняясь своим владельцам. Но лишь отчасти подчиняясь: ведут туловища не по свободной воле, но куда прикажут.

Вот зажглась зеленая лампа над железной дверью. Это значит – надо заходить. И они покорно заходят, зная, что никогда больше не выйдут отсюда.

Комната – полутемная и просторная, холодно, журчит вода. На испещренной кафельно-бетонной стене надпись: «Становись лицом к стене». Крови уже нет, только розоватые лужицы кое-где подрагивают. А с противоположной стороны – оружейная щель, типа дота. Расстрельной команде предлагается оружие на выбор: кому что удобнее. Но напрасно всматриваться в щель. Там темно, ни малейшего шевеления не заметно.

Люди строятся у стены, как и велено – спиной к доту. Покорно ждут. Последнее, что они видят, – сколотый кафель. Сзади сначала раздается гудок, потом грохот, треск. Резкая боль на мгновение пронзает спину.

И тут я поймал себя на том, что вижу все происходящее от лица одного из расстреливаемых. Я не по ту сторону щели, а сам – жертва. Выходит, я никуда не сгодился, ничего больше в жизни не достигну, так что остается лишь одно: собираться в расстрельный дом. И это я сам себе определил.

Нет, не так. Я же сам придумал все это. Так что никак не могу становиться у той стены. Я буду расслабленно курить у щели, отирая приклад винтовки. Сегодня выбрал себе винтовку: вчера от пулеметной отдачи руки долго тряслись. Загрохотала дверь: вводят новый материал. Голые тела шевелятся, белыми червями копошатся конечности. Послушно встают у стены, им даже не надо приказывать. Звучит гудок – сигнал приступить.

Я гашу окурок, вскидываю винтовку и выбираю цель прямо напротив себя. Белое, бесполое тело стоит голой задницей ко мне. Навести дуло и совместить мушку со спиной – дело одной секунды. Рядом уже трещат выстрелы: коллеги приступили. Я давлю на спусковой крючок. Тело впереди моментально падает бесформенным мешком. Перевожу дуло вниз, стреляю несколько раз в голый комок – для проверки. Теперь все.

Прозвучал звонок. Записав домашнее задание, я вышел из кабинета. Последний урок. Можно двигать домой и постираться, а можно пойти на кружок информатики. Два раза в неделю он проходит, и всякий раз я его с нетерпением ожидаю. Ну а постираться – постирушки можно оставить на вечер, до утра высохнет, а сегодня все равно никуда пойти не получится. Штаны же испачканы не очень заметно, если сесть за стол, то и вовсе никто ничего не увидит.

С такими мыслями я вошел в компьютерный класс. Там уже сидело три человека, двух я знал: братья, оба сироты, из детдома. Упорно занимаются компьютерами, им учитель даже свои какие-то книги толстые дает. Наверняка поставили себе целью выучиться на программистов, чтобы подняться в этой жизни. Надеяться им не на кого, только друг на друга и на свои мозги. Признаться, я завидовал их упорству и втайне уважал. Но сам себя не мог заставить с таким же усердием заняться компьютерами. Как-то попросил у одного из них пролистать очередную толстую книгу. Ничего не понял. Графики какие-то, команды, совершенно мне не знакомые. «Программирование графической системы Windows» – значилось в оглавлении. До сих пор считая себя далеко не профаном в компьютерной области, я моментально почувствовал собственное скудоумие. Как же много предстояло изучить, чтобы понять хотя бы толику того, что знали эти два брата, на которых прежде я смотрел с некоторого высока.

Прошел к свободной машине в углу. Не любил никогда сидеть в центре, когда и справа, и слева кто-то находится. А тут ото всех отвернешься – и сам по себе. Расписался в журнале. Нажал на кнопки питания. Итак, теперь целый час в моем распоряжении. Кружок-то как таковой и не ведется, можно заниматься чем угодно. Иногда, правда, на препода накатывало: запретит играть и игрушки все поудаляет. Но через неделю игры волшебным образом возникали вновь, а информатик не обращал на них никакого внимания.

Синие панели Нортона. Ага, директория GAMES на месте, значит, сегодня можно продолжить в «Принца». А вот и он. Пошла заставка. В прошлый раз завис в подземельях, а кто-то уже играл – я видел – во дворце. Интересно, долго туда еще добираться?

Прыжок, прыжок… Стоп, вот тут должна быть педаль, она захлопывает решетку, потом заколебешься в обход идти. Полный назад! Успел, не нажал на педаль.

В какой-то момент исчезло все. И сам компьютер, и стол под ним, и стены класса пропали. Я был сам тем принцем, спешащим на выручку своей принцессе – по темным каменным коридорам подземелья. Каждый камешек в стене стал реален, они ведь все разные – камни. Вот этот с трещинкой, этот положен немного криво. По ту сторону монитора творится самая настоящая жизнь, там все взаправду. И маленький человечек, прыгающий через смертоносные ловушки, выпивающий кувшины, – он на самом деле ведь хочет жить и добраться до своей любимой. Я лишь помогаю ему в этом. Он все чувствует, ему в самом деле больно падать с высоты и страшно, когда впереди возникает стражник. И он…

Чья-то рука грубо опустилась на мое плечо. Я не сразу понял, что это произошло, поднял голову. Надо мной навис детина с четвертого курса. Имени его я не знал, но всегда побаивался: такой здоровый, рябая морда будто из кирпича выдолблена и кирпича же просит.

Детина молча показал мне на выход. Вокруг было много свободных мест, по крайней мере, половина класса пустовала.

– Да вон же, полно места… – вяло запротестовал я.

– Ты это что, мне возражаешь? – спокойно вопросил этот здоровый гад.

– Ну я сейчас сохранюсь…

– Пошел отсюда, – он пребольно схватил меня за ухо и оттащил вместе со стулом. Девчонки за соседним компьютером захихикали. Вслед за тем в зад мне вонзился острый пинок, так что я отлетел на седину класса.

– И чтоб я тебя больше тут вообще не видел. Я тебе запретил.

Я молча побрел к выходу. Лицо пылало.

– Нет, ты понял? – донесся голос, будто из ваты.

Я был уже у двери.

– Нет, я не слышу. Ты понял?

Приблизились шаги, но я уже выскользнул в коридор. Вспомнил, что забыл сумку. Но вернуться не было никакой возможности. Захлопнул дверь, но она сразу распахнулась, детина возвышался надо мной как минимум на две головы. В бок мне ощутимо ткнулся здоровенный кулак.

– Что молчишь, когда с тобой разговаривают старшие?

Я сделал попытку уйти, но каменная ручища держала меня за воротник.

– Нет, я не понял, ты что, не понял?

– Я понял.

– Скажи: я понял. Громко.

– Да понял я, понял. Там моя сумка осталась. Можно я ее возьму?

– Нельзя. Пшел отсюда!

И я отлетел к лестнице.

– Мне уроки делать… – промямлил я.

– Нет, я вижу, ты борзый. Ты борзый?

– Нет, я не борзой. Мне уроки делать надо, а без сумки…

Новый тычок в ребро перехватил дыхание. Ноги предательски ослабели, я понял, что могу напустить в штаны, если это сейчас не закончится. Почувствовал на глазах невольные слезы. От обиды и бессилия. Что ему надо от меня? Я ведь его не трогал.

Меня приподняло над полом, поставило на ноги.

– Ты меня теперь обидел ведь…

– Да я чем обидел-то?..

– Ты меня обидел.

– Я прошу прощения, – выдавил я, желая только одного: чтобы это все поскорее закончилось.

– Не так, не вижу раскаяния в голосе.

– Ну прости меня, пожалуйста, – из глаз хлынули самые настоящие слезы, – я больше так не буду, я правда не хотел…

– Вот, теперь вижу. Иди, гуляй.

И хватка ослабла.

Не поднимая глаз, я быстро прошел в туалет. Холодная вода немного успокоила. Но было гадко, обидно и тошно. Я ничего не сделал плохого, тогда зачем меня только что лишили моего увлечения, хоть немного радости было, а теперь и вовсе ничего не осталось. И сумка с учебниками там осталась. И девчонки видели мое унижение. Да что за день-то такой?! Я поднял глаза к зеркалу. На меня смотрела заплаканная нескладная рожа, изуродованная угрями и оспинами. Сальные волосы липкими полосами обрамляли прыщавый лоб, некоторые прыщи созрели настолько, что побелели; красные, опухшие щелочки глаз. С отвращением смотрел в зеркало, понимая, что это – и есть я. Да, я на самом деле так выгляжу. Без прикрас. И каждый прыщ прекрасно виден всем. И грязь под ногтями наверняка заметна, как ни скрывай ее, пряча руки в карманах или под партой. И несколько длинных волос на подбородке – противно они смотрятся. Я никогда не обращал особенного внимания на волосы на лице, но в тот момент увидел себя как бы со стороны. Мерзко. И на что я только надеялся, когда шел вчера к Людке? Она никогда не выберет меня. Я трус, не могу даже за себя постоять. Я урод, весь в зудящих прыщах. Я слабак, никогда не подниму руку на обидчика. И зачем мне к ней ходить вообще? Все впустую, ничего у меня с ней не получится. И на что я только мог надеяться?

А дома было все то же. Нудная мать, упреки насчет заляпанной куртки…

– Ты совсем мать не бережешь, я все руки себе в кровь истерла, а тебе только мазать и мазать!..

Ничего доказать про тот джип было абсолютно невозможно. Про то же, что оставил сумку в училище, я и подавно предпочел умолчать.

Дома сидеть было совершенно невыносимо. Четыре тесные стены комнаты, скудный свет настольной лампы, скомканная постель. Я плюхнулся на одеяло. За окном выл осенний ветер и хотелось завыть вместе с ним. Начинала ныть голова. Не болеть, а именно ныть – нудно, в висках. А мог бы сейчас пойти к Людке. Но на что я ей? Ей нужен такой, как Макар, – наглый, красивый и сильный. При деньгах. А я что? У меня даже нет приличной одежды, чтобы надеть на встречу. (Слово «свидание» не проговаривалось у меня даже мысленно.)

И теперь в довершение всего – этот урод с четвертого курса. Надо же, так вляпаться на совершенно ровном месте. А ведь думал: идти или не идти на этот кружок. Если бы не пошел, ничего бы и не было. Ждал бы завтрашнего дня, когда постирается одежда, готовился к урокам… А ведь в каком-нибудь параллельном мире сейчас такой же я так и делаю, я там выбрал пойти домой, а не в компьютерный класс. И завтра у меня будет встреча с Людкой. И уроки я все сделал уже.

Я лежал, смотрел в бугристый потолок, на свисающие оттуда рожи с раскрытыми ртами и ни о чем не думал. Совсем ни о чем. Перевел взгляд на плакат с Ван Даммом. Hard Target. Он там длинноволосый, вскинул пистолет у полицейской машины с раздолбанными мигалками и держит какую-то раненую девушку. Я не смотрел этот фильм, только однажды на рынке отрывок видел. Ван Дамм был великолепен. Дрался на улице, в плаще, потом отдал сумку девушке. Это как раз из того фильма. Только вряд ли я его посмотрю. Про то, чтоб купить видеомагнитофон, и речи не может быть. Но выход есть. Наверняка он где-то есть. Но я хожу около него, как слепой в ослепительно освещенной комнате, и не вижу. А в другом измерении мой двойник уже давно увидел, сидит сейчас с Людкой и смотрит Hard Target.

Стало трудно дышать. По-прежнему ныла голова. Уснуть бы сейчас, чтоб поскорее прошел этот вечер. А что потом? Снова тусклое утро, поход в училище с невыученными уроками, точно такой же вечер…

Вечер. Вечером завтра я хотел пойти к Людке. А вот возьму и пойду. И буду веселым, находчивым, пусть не таким наглым и красивым, как Макар, но и у меня ведь есть шанс. Кто же мешает мне его использовать? Ведь он существует – один из ста, один из тысячи. Так почему же он не будем моим? Наверняка многие неудачи в жизни других были именно оттого, что они плевали на этот единственный шанс. Побоялись, поленились его использовать или просто не увидели. А я – увидел. А я – использую. Зато потом смогу сказать себе: «Я сделал все возможное. Эта неудача не на моей совести».

А вдруг да и получится?! И тогда завтра, ровно в это же время, я буду уже гулять с Людкой по улице, что-то говорить ей. Что говорить? Ничего не лезет в голову. О чем говорить? Не важно, впрочем. Там найдется тема.

Новая мысль так поразила своей простотой и, в то же время, безотказностью в исполнении, что я даже вскочил с постели. И куда только ломота в висках пропала? И тяжесть в груди исчезла. Да, я, несомненно, сделаю это.

Сразу захотелось действовать, что-то совершать. Что угодно, только не сидеть на месте. Я осмотрел комнату. Нет, пожалуй, что сегодня все равно ничего уже не сделать. Если только из имеющихся учебников к завтрашнему дню что-нибудь выучить. В самом деле, половину уроков можно и из того, что есть. А завтра утром пораньше пойду в кабинет информатики, заберу сумку и, может быть, успею доделать остальное.

Вот он – выход, около которого ходишь в яркой комнате, но не хочешь открыть глаза. А когда открываешь, то до цели, оказывается, необходимо сделать всего несколько шагов. И нужно приложить всего-то ничего усилий, чтобы приоткрыть глаза. Комната и так уже ярко освещена.

И вот снова вечер. Позади все передряги прошедшего дня. Слава Богу, обошлось малой кровью: отвечать не вызвали, невыученное отразилось лишь потраченными нервами. Четверокурсного детину я не видел весь день, но, должно быть, лишь оттого, что старательно скрывался на переменах по кабинетам. Людку тоже не видел. От меня не было ни слуху ни духу больше суток. Это много. Я боялся, что она может попросту забыть обо мне. На самом деле, я и сам уже начинал немного отвыкать от нее. Подумал, что через неделю могу и вовсе забыть. Что ж, это будет неплохой вариант, если ничего не получится. Очередной удар по самолюбию – не больше.

Но на часах без пяти шесть, надо собираться. Ветер не такой сильный, как вчера, даже дождь, моросивший весь день, прекратился. Поскорей бы выпал снег, тогда грязи бояться не нужно будет.

Я сидел в своей комнате и оглядывал ее – будто совершенно новыми глазами. Еще вчера я находился здесь же, на этом самом месте. Но как изменилось все. Даже Ван Дамм будто бы совсем другой. А буквально через час я буду уже с Людкой.

Даже дух перехватило, сладко-сладко зажало грудь, опустилось в живот. Приятно так. Я подумал, что общение с девушкой – как наркотик – стоит раз попробовать и потом будет на хватать постоянно. Даже вчера… нет, позавчера, всего-то ничего поболтали, постояли – а какой заряд, какие ощущения. И хочется, чтоб это повторялось, повторялось, повторялось… И сегодня – так и будет.

Но требовалось вставать, а я все медлил. Не хотелось разрушать таинственную атмосферу ожидания в этой полутемной комнате. Хотя я и знал, что потом будет только лучше. Будет по-другому и лучше. Но что-то подсказывало, что вот этого момента, наполненного неясным предчувствием, сладким щемлением в груди, уже не будет, не повторится это.

Стрелка коснулась двенадцати. Ровно шесть. Пора.

Я поднялся и пошел в ванную чистить зубы.

Было нетепло, воздух обжигал горло и с густым паром вываливался наружу. Но ни дождя, ни ветра. Асфальт покрылся тонкой ледяной коркой и красиво блестел в оранжевом свете фонарей. На фоне абсолютно черного неба теплились огни многоэтажек. Было легко и радостно, я летел по вечерней улице, вдыхая свежесть морозного осеннего вечера. Почему-то казалось, что все неудачи теперь остались в прошлом, что-то переломилось в жизни, перешло на новый виток. Теперь все будет получаться легко и непринужденно. Стоит только взяться – как все и получится.

И проплывающие за окном троллейбуса огни – они такие праздничные. Совсем как на Новый год. Хотя нет, это совсем другое. Что-то совсем другое. Такого прежде не было со мной. Это любовь? Кажется, пока нет. Просто радостно от предстоящей встречи.

Не хотелось копаться в себе и разрушать атмосферу таинственного вечера.

Когда же вышел из троллейбуса, на душе вдруг засвербило. Я даже замедлил шаг. А вдруг не ждет? А вдруг у нее другие планы на вечер? И что я скажу? А вдруг она скажет, что сегодня слишком холодно? Или вовсе ее дома не будет?

Хотя к черту. Слишком много «если». Самое худшее, что может произойти, – это встреча ее целующейся с парнем. Но тогда можно будет просто уйти.

Снова голова заболела. Вдруг и правда увижу?

Да ладно, не увижу никого. Она сейчас сидит в комнате и меня ждет. Я же обещал зайти, когда погода наладится. А вчера был ветер и дождь, так что у меня законная причина не приходить имелась. Сегодня же слово свое сдержу – приду. Вот она и ждет меня. Сидит в своей комнате на кровати и ждет.

И сразу снова сделалось легко. Да, конечно же ждет. Не может не ждать. Я же обещал, и она про это знает.

Снова подворотни, темные переулки. Но дорога была знакома, я даже почти не боялся. В самом деле, что может случиться, если впереди ждет девчонка? Только у самого подъезда немного замедлил шаг. Сердце билось чаще, голову будто в кипяток опустили. Что я скажу сейчас? А если все-таки дома не будет?

Но сам все шел и шел вперед. Поднялся по лестнице. Вот ее квартира. Теперь нужно нажать на кнопку звонка. И потом пути назад уже не будет.

Да что я, в самом деле! Зачем же пришел сюда, как не за этим! Когда нажимал на кнопку, увидел, как дрожит палец.