Текст книги "Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Полина Дашкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 304 (всего у книги 329 страниц)

– Вы только ответите нам на несколько вопросов, мы запишем ваши ответы на пленку, потом сразу развернемся и отвезем вас домой, – сказала женщина, доставая из маленького диктофона кассету и вставляя новую, – первая часть ваших ответов записана. Это были косвенные ответы на косвенные вопросы. Теперь поговорим конкретно. Я не спрашиваю вас, узнали вы меня или нет. Вижу, узнали. Я спрашиваю – первое: кто ваш заказчик?

– Я заявлю в милицию; – прошептал Курочкин.

– Обязательно заявите. Этим вы только облегчите нашу задачу. Прямо завтра утром идите и заявляйте.

Курочкин молчал. Гоша шумно вздохнул.

– Дмитрий Захарович, вы задерживаете нас и себя.

– Выключите диктофон, – простонал Курочкин, – мне плохо с сердцем.

– Что вы предпочитаете – валидол, нитроглицерин, валокордин? У меня есть все. Я предвидел вашу реакцию. – Гоша участливо заглянул ему в лицо.

– Дайте таблетку валидола и выключите диктофон. Тогда хоть что-то вам скажу. Иначе буду молчать до утра.

– Диктофон мы выключать не будем. Иначе наша беседа просто потеряет смысл. – Лена вздохнула. – Не думаю, что вы можете поведать нам что-то, чего мы не знаем, разве только некоторые технические детали. Но суть не в них. Я помогу вам и напомню, что произошло два дня назад.

Курочкин молчал, посасывая валидолину.

– Вам заплатили за то, чтобы усыпить меня и отправить в Лесногорскую больницу, – продолжала Лена, – то есть усыпить вы решили потом, когда поняли, что я вам не поверила и сейчас уйду. В маленькой Лесногорской больнице работает некто Зотова. Ей нужна была не именно я, а просто живой материал, сырье для изготовления чудодейственного препарата. Я попалась вам под руку. Заказ, вероятно, был срочный. Пришлось применить насилие.

– Бред! – выкрикнул Курочкин. – Я понимаю, вы потеряли ребенка, продолжил он уже спокойно, – это сильное потрясение. Но уверяю вас, ребенка уже не было, когда вы пришли ко мне. Он был уже мертв, и комедией с моим похищением вы его не вернете.

И тут Лена засмеялась. Это не было истерикой. Она хохотала весело и так заразительно, что вслед за ней засмеялся и Гоша. От этого дружного хохота Курочкину стало еще страшней.

– Я смеюсь над ващей тупой самонадеянностью, – объяснила Лена, вытирая слезы, – вы так уверены, что моего ребенка уже нет, только потому, что вы, доктор Курочкин, изволили объявить его мертвым. Ваши хозяева гоняются за мной по всей Москве, чтобы убить его, а теперь, уж конечно, и меня. Между тем должна вас огорчить: моя девочка жива и здорова, отлично себя чувствует и родится тогда, когда придет ее срок, то есть в конце февраля – начале марта. Ей наплевать на вас и на вашу дуру Зотову!

«Она прошла еще одно обследование, – с ужасом подумал Курочкин, – иначе откуда ей знать, что у нее девочка? И почему ребенок еще…» Все путалось у него в голове, сердце опять заболело.

– Откуда вы знаете, что у вас девочка? – слабым голосом спросил он.

– Чувствую, – ответила Лена, – а вот вы знаете точно. На моем сроке такой опытный врач, как вы, может определить пол ребенка. А уж отличить мертвого от живого, как вы сами сказали, может и профан.

– Я продолжаю утверждать, что ваш ребенок погиб, – монотонным хриплым голосом произнес Курочкин, – и я не понимаю, по какой причине вам до сих пор не сделали искусственные роды. Вы подвергаете свою жизнь серьезной опасности.

– Так. Все. Мое терпение лопнуло! – Ленина рука ловко скользнула между спинками передних сидений в карман Гошиной куртки, и через , секунду твердое холодное дуло уперлось Курочкину в затылок.

– Гоша, пистолет настоящий? – весело спросила Лена.

– Обижаешь, Елена Николаевна, конечно, настоящий.

– Он заряжен?

– А как же!

– Патроны боевые?

– Других не держим! Бросьте, доктор, валять дурака, – обратился Гоша к Курочкину. – Елена Николаевна не шутит. Она пальнет и будет права. Я с ней полностью соглашусь. Потому что вы, доктор, мерзавец и сукин сын, хоть и пожилой человек.

– Если вы меня убьете, вся машина будет в крови.

– Это уж наши проблемы, – усмехнулась Лена, – пусть меня посадят. Много мне, беременной женщине, не дадут, тем более когда всплывет вся история. Возможно, меня даже оправдают. Ну, будем говорить? Я могу, как в кино, посчитать до трех, могу даже до пяти. Но потом я нажму курок.

– И вам не будет жалко мою жену, моих детей и внуков? – равнодушно спросил Курочкин. Ему вдруг стало все равно. Кому он нужен? Старый, одинокий, к тому же бессовестный человек. На самом деле жена умерла пять лет назад, а дочь с зятем и внуком в тот же год уехали в Австралию. Недавно приезжала – чужая сорокалетняя женщина, привезла ему мешок каких-то ношеных шмоток, показала цветные снимки счастливой австралийской жизни. Своим приездом она только утвердила его окончательное одиночество.

– Мне очень жалко ваших близких, – услышал он голос Лены, – но лично вас я пожалеть не могу, простите. Я начинаю считать.

– Ну что ж, извольте, – вздохнул Курочкин, – я расскажу все, что знаю. Но не потому, что вы меня напугали. Просто я устал и хочу домой.

На самом деле он врал – и себе, и им. Ему было очень страшно. Рубашка промокла от пота, и свитер омерзительно покалывал кожу сквозь холодную, влажную ткань. Но самым омерзительным было это ощущение пистолетного дула у затылка. Пистолет держала твердая, ни разу не дрогнувшая рука.

– Вы назвали фамилию Зотова, и вы совершенно правы. Амалия Петровна Зотова, заведующая отделением гинекологии Лесногорской больницы, – мой заказчик. Я получаю от нее деньги, по теперешним масштабам небольшие, но мне необходимые.

– За что вы получаете деньги? – спросил Гоша.

– Не перебивайте меня, пожалуйста. Я должен рассказать с самого начала, чтобы вы поняли. Только боюсь, вам не хватит пленки.

– Ничего, – успокоила его Лена, – у меня большой запас кассет.

– Может, вы, Елена Николаевна, опустите пистолет? У вас, наверное, рука уже устала, и мне будет легче говорить.

– Рука у меня устала, это правда, – призналась Лена, – пистолет я пока опущу, но как только вы замолчите или…

– Я не замолчу, пока не расскажу вам все, – пообещал Курочкин, – возможно, мне даже захотелось рассказать вам то, что никому никогда прежде я не рассказывал.

– Мы слушаем вас, Дмитрий Захарович. Может, вы водички попить хотите? – У Гоши в руках была бутылка минеральной воды и три пластиковых стаканчика, вставленные один в другой. Налив воды, он передал стакан Лене, второй Курочкину, третий взял себе.

Жадно глотнув солоноватой минералки, Курочкин проговорил:

– С Амалией мы вместе учились в Первом меде. Не то чтобы дружили, но на третьем курсе у нас случился роман. Она, знаете ли, была очень хороша собой… Мы учились в начале пятидесятых. Как раз тогда развернулась та жуткая кампания, слышали, наверное, – «убийцы в белых халатах». Сами понимаете, что творилось у нас в институте. Преподавателей брали одного за другим. Было очень страшно.

Так вот, однажды старенький профессор, эмбриолог, влепил мне «неуд» на экзамене. Я учился хорошо, но этот «неуд» был вполне справедливым. А профессор, надо сказать, был известной фигурой – всемирно известной. К тому же хороший, добрый человек. Его очень любили студенты, и я тоже. Но экзамен мне пришлось пересдать, и не один раз, а трижды, пока я не выучил все наизусть.

После этого меня вызвал кадровик института, долго расспрашивал о моем отношении к професcopy, а потом заставил написать… В общем, сами понимаете что… Через два дня профессора взяли. Я понимал, его все равно бы взяли, но переживал, мучился и все рассказал Амалии. Она посочувствовала, сказала: «Ты не виноват», но с тех пор постоянно напоминала мне о том профессоре.

После института мы общались редко, но всякий раз она обязательно как-нибудь намекала на ту историю, вроде бы невзначай, но вполне сознательно ей нравилось держать меня в напряжении. Постепенно у меня созрел глубокий комплекс страха.

У жены моей отец и мать погибли в сталинских лагерях, и узнай она про меня такое – ушла бы сразу, не слушая оправданий. А я ее очень любил… Так Амалия могла прийти к нам в гости и целый вечер вертеть вокруг да около, будто вот-вот случайно проговорится.

Много лет прошло, жена умерла, я старый человек, но страх перед Амалией остался. Даже не страх, а такое чувство, будто я ей обязан: она знает обо мне самое стыдное и страшное, может рассказать, но молчит. То есть почти молчит. А кроме нее, об этом стыдном никто не знает. Вам я первым рассказываю, и, честно говоря, мне становится легче. Так вот. Три года назад Амалия опять появилась в моей жизни. Она сказала, что хочет мне помочь заработать на пристойную старость. Я не понял, Амалия объяснила: она намерена платить мне за то, что я буду отправлять к ней женщин со сроками от двадцатой до двадцать пятой недели. Разумеется, только тех, у которых есть веские показания к прерыванию беременности. Таких ведь немало сейчас. Ну и еще – если приходит, например, женщина на раннем сроке, хочет сделать аборт, а я вижу, что она бедная, одинокая или просто шлюшка, которой все равно, я осторожно намекаю, мол, если подождать пару-тройку месяцев, то можно получить приличные деньги, и операция будет сделана на высоком уровне, и палата потом отдельная, и питание… В общем, многие соглашались, практически каждая вторая. Было, правда, несколько раз, что женщина, поносив ребенка месяц-другой, решала его оставить. Ну что ж, пожалуйста. Правда, они получали небольшой аванс и в случае отказа от операции должны были его вернуть. Писали обычную долговую расписку: «Я, такая-то, взяла в долг у такого-то…» Нет, этим я уже не занимался. Я только вел беседы, предлагал, советовал.

Но материала требовалось все больше. Зотова начала давить на меня сначала потихоньку, исподволь. И вот пошла в работу так называемая группа риска. Знаете, беременные с диабетом, с гипертонией, с пороками сердца.

Я начал пугать: «Можете умереть во время родов». Но тут, конечно, было сложней. Дело ведь не в патологии, а в психологии. Хочет женщина ребенка – она родит его под страхом смерти. Хочет избавиться от него – избавится тоже под страхом смерти… Простите, молодой человек, у вас случайно нет сигареты?

– Да, конечно. – Гоша достал пачку «Мальборо».

– Я открою окошко, если позволите? – Курочкин жадно затянулся, выпустил струйку дыма в открытое окно и продолжал:

– А с вас, Елена Николаевна, вероятно, начался уже третий этап. Сырье потребовалось очень срочно, а запасов не оказалось. На Зотову нажали, она, в свою очередь, нажала на меня и, вероятно, еще на нескольких таких, как я, поставщиков. Я не знаю, кто они и сколько их, но думаю, я из них самый исполнительный. – Курочкин усмехнулся. Вы подвернулись под горячую руку. Я хотел, чтобы она отстала от меня на какое-то время. Вот и все.

– Спасибо, доктор, – вздохнула Лена.

Курочкина отвезли домой. Весь путь до Черемушек проехали молча. Перед тем как выйти из машины, Курочкин сказал:

– Елена Николаевна, вы правы. У вас действительно будет девочка. Здоровенькая девочка. Подумайте о ней. Вас убьют, если вы станете действовать подобным образом. Чем больше будете шуметь, тем вернее убьют. И закон вас не защитит. И никто не защитит.

Не дождавшись ответа, он вышел из машины и аккуратно прикрыл за собой дверцу.

Глава 10

Лидия Всеволодовна Глушко была пятой в очереди в кабинет ультразвука. Она сосредоточенно вязала синий свитер для сына Васи. Сыновей у Лидии Всеволодовны было трое. Старшему, Михаилу, восемь, среднему, Васе, пять. Младшему, Данилке, два годика.

Самой Лидии Всеволодовне было всего двадцать девять, но выглядела она ровесницей своего сорокалетнего мужа Георгия. От родов и кормлений фигура расплылась, волосы поредели.

Теперь Лида была опять беременна.

Для нее, человека православной веры, об аборте не могло быть и речи: это смертный грех. Грехом было и то, что она не хотела этого ребенка. А она его не хотела и честно признавалась себе в этом.

Каждая копейка в доме была на счету. Георгий Глушко работал мастером на часовом заводе, получал не так уж мало, но семья-то какая!

Лида вязала свитер для Васи и думала о том, что Мише пора покупать новые ботинки. Нога у мальчика растет не по дням, а по часам. Причем старые ботинки не только малы, но и до дыр изношены, значит, Васе уже не перейдут. А у Васи в детском садике почти у всех детей есть конструкторы «лего». Васе, конечно, тоже хочется. Поиграть ему не дают, а покупать – даже подумать страшно, сколько эти кусочки пластмассы стоят… Да еще позавчера воспитательница ей сказала:

"Вы меня, конечно, простите, но ваш Вася проплакал сегодня весь тихий час. Его бомжонком обозвали. Знаете, дети злые бывают. Вы уж одевайте его как-нибудь получше, а то все штопаное-перештопаное ".

И надо же – четвертый ребенок. Одно утешение – может, наконец родится девочка. Но так тоже нельзя. Кого даст Бог, того и даст. И все-таки хотелось девочку… Сегодня на ультразвуке, возможно, скажут, кто там. Уже двадцать две недели, можно определить.

Врач, молодая элегантная женщина, молча смотрела на мерцающий экран. Потом отошла к столу, стала что-то быстро писать.

– Мне можно одеваться? – робко спросила Лида.

– Да, конечно, – вскинула на нее искусно подведенные светло-карие глаза докторша.

«Ведь она наверняка моя ровесница, – подумала Лида, – а как хорошо выглядит. Стройненькая, волосы шикарные. А я…»

– Садитесь, пожалуйста. Как вы себя чувствуете? Тошноты, головокружения нет?

– Да вроде все нормально, – пожала плечами Лида.

– Сейчас давление измерим, а потом поговорим. – Голос у докторши был низкий, грудной. Она смотрела на Лиду спокойно и внимательно.

– Ну, кто там у меня? Неужели опять мальчик? – Лида попыталась заглянуть докторше в глаза, когда та наматывала ей на руку ленту аппарата.

– У вас ведь четвертая беременность? Детишки здоровые?

– Здоровые, – кивнула Лида.

Она чувствовала терпкий запах дорогих духов докторши, и что-то в этом запахе было неприятное, тревожное.

– Скажите, что-то не так?

– Давление у вас нормальное. – Докторша размотала ленту, убрала аппарат.

– А ребенок?

– Дело в том, Лидия Всеволодовна, что ребенок ваш… В общем, нет сердцебиения.

* * *

Когда ее усадили в машину, она заплакала. Слезы текли и текли; она даже не обратила внимания, что машина – обыкновенный зеленый «жигуленок», без красного креста.

Сидя на заднем сиденье, она корила себя: «Что я наделала? Зачем я не хотела этого малыша? Господи, прости меня!»

И вдруг слезы высохли. Она почувствовала, что ребенок у нее внутри двигается, прямо-таки прыгает. Лида была беременна в четвертый раз и движения ребенка не могла спутать ни с чем.

– Послушайте, – крикнула она в ухо сидевшему рядом молодому санитару, – :ребенок живой! Не надо в больницу!

– Что? – уставился на нее парень.

– Я говорю, ребенок живой. Ошиблась докторша. Вы меня где-нибудь у метро высадите, я домой поеду.

– Не имеем права, – тусклым голосом ответил парень, – в больницу привезем, там разберутся.

– А вы меня в какую больницу везете? – уже спокойно спросила Лида. Она была уверена – в больнице ее посмотрят и отпустят.

– В хорошую, – буркнул парень.

В приемном отделении ее встретила медсестра в белом халате.

– Ребенок живой! – радостно сообщила ей Лида. – Мне бы домой скорей, а то больница ваша далеко, за городом.

– Давайте мы вас сначала посмотрим, раз уж приехали, – приветливо улыбнулась медсестра, – раздевайтесь.

Лиду огорчало только одно: домой придется добираться на электричке, а это дорого. Она послушно разделась и отдалась в руки проворной медсестре.

«Посмотрят и отпустят», – повторяла она про себя, но пока ее никто не смотрел.

Лежа в какой-то маленькой комнатке с воткнутой в вену иглой капельницы, Лида ждала врача и старалась не двигаться. Улыбчивая сестра, которая ставила ей капельницу, уходя, предупредила:

– Лежите, не двигайтесь.

– А там что? – спросила Лида, скосив глаза на подвешенную над ней банку.

– Витаминчики, – ответила сестра. Лида старалась не двигаться и не заметила, как задремала. Проснулась она от резкой боли в пояснице и сначала ничего не поняла.

Все остальное происходило как в страшном сне. И в этом сне она услышала слабый, жалобный писк, похожий на мяуканье крошечного котенка. Приподнявшись на локте, Лида увидела в руках высокой полной женщины большой эмалированный лоток. Из лотка выглядывала крошечная ножка. Она мелко дрожала и подергивалась.

– Девочка, – будто сквозь вату, услышала Лида голос пожилой полной женщины, которая отдала лоток улыбчивой медсестре.

Из груди Лиды вырвался дикий, животный вопль. Пожилая докторша оглянулась.

– Больная, что вы кричите? Все уже позади.

– Что позади? Она живая. Отдайте мне ее, я выхожу!

– Успокойтесь, пожалуйста. Да, плод оказался живым. Но у него патология, несовместимость с жизнью. У вас произошел выкидыш. Хорошо, что это случилось здесь, в больнице.

– Какой выкидыш? – выкрикнула Лида в спокойное, холеное лицо.

– Обыкновенный. Вас привезли к нам с подозрением на внутриутробную смерть плода. Плод действительно оказался нежизнеспособным. Мы поставили вам капельницу с глюкозой и витаминами, чтобы попробовать поддержать его. Но у вас от нервного перенапряжения началась активная родовая деятельность.

– Я подам на вас в суд, – тихо и решительно произнесла Лида.

– Это ваше право, – пожала плечами Амалия Петровна.

Выйдя из операционной, она быстрым шагом направилась к себе в кабинет, заперла дверь изнутри, сняла телефонную трубку и набрала номер.

– Все в порядке. Сырье есть, – быстро сказала она.

* * *

Бориса Симакова вторую ночь подряд мучила бессонница. Он пробовал все вечернюю прогулку, теплую воду с медом, валерьянку с пустырником. Но заснуть не мог. Было искушение – принять таблетку снотворного. Но он знал свой организм и не хотел к навалившимся проблемам прибавлять еще одну: ведь две-три ночи со снотворным, и потом без него вообще не уснешь, и надо будет все увеличивать дозу.

Жена Регина не могла спать при свете. В соседней комнате посапывал трехлетний Тема. Измотанному Симакову оставалось сидеть на кухне и читать детективы Чейза. Раньше после пяти-шести страниц любого иностранного детектива он засыпал моментально. А теперь заканчивал читать уже сто двадцатую страницу, а сна не было ни в одном глазу.

Впрочем, в теперешней его ситуации уснуть мог бы только человек с железобетонными нервами.

Одно дело – высказать все этой страшной бабе, швырнуть ей в морду заявление об уходе, хлопнуть дверью. И совсем другое – остаться наедине с результатом этого приятного, красивого поступка, который доставил ему истинное удовольствие.

С какой радостью вышел Борис из кабинета Зотовой! Он шел домой по пустым улицам и думал, что дальше все будет хорошо, просто отлично. Он закончит ординатуру в будущем году, найдет работу в каком-нибудь кооперативе, а если повезет – в частной клинике. Почему нет? Он классный специалист, такие везде нужны. Потом можно будет заработать на небольшую квартирку в Москве, обменять Лесногорскую с доплатой, машину купить. Можно ведь зарабатывать деньги, не делая тех гадостей, которые он делал, работая с Зотовой. Да, теперь все будет хорошо!

Но от радости не осталось и следа после утреннего разговора с женой. Выслушав новость, Регина сказала:

– Ты с ума сошел? На что мы будем жить?

– Да ты хоть знаешь, чем мне там приходилось заниматься?

– Не знаю и знать не хочу. Ты кормил семью. Если вы с Зотовой воровали, так все воруют. Главное – не попадаться.

– А ты хоть представляешь, что именно мы воровали?

– Мне это неинтересно.

На сем разговор был окончен. Итак, Симаков потерял работу, а теперь может запросто потерять и семью. У Регины было твердое убеждение: мужчина обязан кормить семью, а если не может – он не мужчина, не муж и не отец.

В результате своего красивого жеста Борис теперь не только кормить, но и гарантировать безопасность своей семье не может. Угрозы Зотовой – не блеф. Значит, либо надо приползти к ней на брюхе: «Амалия Петровна, простите меня, дурака, погорячился», либо идти против нее.

Первое было невозможно. Он потерял бы уважение к себе, растоптал бы себя самого. Остается второе: потягаться с Зотовой. А почему нет? Пожалуй, это единственно возможный и достойный вариант.

Решение созрело, и Симаков наконец смог спокойно заснуть.

* * *

Дверь, за которой могла бы скрываться лаборатория, Валя Щербакова нашла в самом конце коридора, в маленьком закутке. Раньше Валя ее не замечала, но теперь, подойдя поближе и разглядев внимательно, обнаружила, что дверь эта отличается от других – она стальная, с каким-то мудреным замком, и на ней нет никакой таблички. Ни разу за всю свою практику Валя не видела ее открытой.

«Да, скорее всего лаборатория именно там, за стальной дверью. А что толку? Я все равно туда не войду, – подумала она. – Надо последить за Зотовой, посмотреть, кто входит туда, кроме нее, что туда приносят, что выносят оттуда».

Валя побрела по коридору к ординаторской, размышляя о том, что пользы от ее шпионажа будет мало. Если и правда в больнице происходит весь этот кошмар, доказать ничего не удастся. Не допустят…

Дверь в маленькую отдельную палату, где лежали послеоперационные больные, была приоткрыта. Вале показалось, что оттуда раздаются тихие всхлипывания.

В палате было темно и душно. Лежавшая на койке женщина горько плакала.

– Что случилось? – тихо спросила Валя. – Вам плохо?

– Да, – ответила женщина, – мне плохо. Я так хотела девочку. Она была живая, я бы выходила ее.

– Вам сделали искусственные роды? – догадалась Валя и присела на край койки.

– Да. Но сказали, что был выкидыш. Валя взяла женщину за руку. Рука была ледяная.

– Хотите, я вам чайку горячего принесу?

– Девушка, миленькая, который сейчас час? – Женщина приподнялась на койке.

– Без десяти одиннадцать.

– Я вам номер скажу, вы позвоните; пожалуйста, моему мужу. Конечно!

* * *

Георгий Глушко ждал звонка. Вечером, когда он пришел домой с работы, теща, сидевшая с детьми, сообщила:

– Звонили из консультации. Лидочку прямо оттуда увезли в больницу на обследование. В какую именно больницу и что случилось, не сказали.

Георгий сильно нервничал. Вера Александровна покормила ужином его и детей и уехала домой.

– Станет известно что-нибудь, сразу звони, – сказала она на прощание, звони в любое время. Завтра суббота, я приеду утром, посижу с мальчиками, а ты отправляйся к Лидуше в больницу. Только узнай, в какую.

В десять вечера Георгий уложил детей, прочитал им очередную главу «Пеппи Длинныйчулок», погасил свет в детской и отправился на кухню. Поставив чайник на огонь, он закурил и стал думать: что могло случиться с Лидой?

У нее уже двадцать вторая неделя. До сегодняшнего дня все шло нормально. Интересно, в какую ее увезли больницу? И зачем? Почему до сих пор никто не звонит?

Впрочем, было бы что серьезное, сообщили бы. Сейчас уже поздно, а завтра утром Лидуша сама позвонит. Но лучше бы сегодня узнать.

В коридоре раздалось шлепанье босых ног, на пороге кухни возник двухлетний Данилка.

– А где мама? – спросил мальчик, сладко зевая.

– Мама немножко заболела, ее повезли в больницу. Полечат и отпустят.

– Я хочу к маме, – строго сказал Данилка.

– Ты сейчас поспи, а завтра утром мы поедем, маму заберем домой.

– Я не хочу спать. Поехали сейчас. Я хочу к маме.

Георгий отнес Данилку в кроватку, посидел с ним немного, гладя мягкие, шелковистые волосенки – так делала Лида, когда мальчик не мог заснуть: сидела с ним и тихонько гладила по головке.

– Ну, пожалуйста, – уже засыпая, пробормотал Данилка, – поехали сейчас к маме.

Когда мальчик наконец уснул, Георгий вышел на цыпочках из детской, прикрыл дверь и вернулся на кухню.

«Ведь наверняка есть какая-то общая справочная служба, где сообщают, в какую больницу отвезли человека, – размышлял Георгий, – но нет телефонного справочника в доме, а если звонить по „09“, придется занять телефон на час, не меньше – там постоянно занято. А вдруг Лидуша сама будет звонить в это время или кто-то из больницы?»

Чайник давно закипел, Георгий налил себе чаю, закурил еще одну сигарету. И тут раздался телефонный звонок.

– Лидуша? – крикнул Георгий, схватив трубку.

– Здравствуйте, Георгий Иванович, – отвечал незнакомый молодой голос, меня зовут Валя. Ваша жена просила позвонить.

– Вы из больницы? Где она? Что случилось?

– Лидия Всеволодовна в Лесногорской городской больнице, в отделении гинекологии.

– В Лесногорской? Это же сорок километров от Москвы! Что с Лидушей?

– Георгий Иванович, я понимаю, глупо так говорить, но вы все-таки постарайтесь успокоиться. Лидии Всеволодовне сделали искусственные роды.

– Но ведь все было нормально! Зачем?

– Я пока ничего не могу вам сказать, – вздохнула Валя, – я студентка, а здесь просто практику прохожу. Вы приезжайте завтра, фруктов ей привезите, соков каких-нибудь, а главное – постарайтесь ее успокоить.

– Как она себя чувствует? – упавшим голосом спросил Георгий.

– Ну, в общем, ничего. Только плачет все время. У вас есть дети?

– Да, – растерянно ответил Георгий, – трое мальчиков.

– Ну, слава Богу. Вы обязательно завтра приезжайте.

– Спасибо вам. Скажите Лиде, дома все нормально. Дети спят.

«А ведь его не пустят!» – подумала Валя, повесив трубку.

В ординаторской закипел чайник, она налила два стакана, бросила в карман халата горсть карамелек и сушек и отправилась в послеоперационную палату.

А Георгий Глушко достал из холодильника непочатую бутылку водки, налил себе полстакана, выпил залпом, закусил кусочком черного хлеба.

«Значит, четвертого ребенка не будет, – подумал он, – ну что ж, трое детей уже есть. В наше время это много. Но почему мне так тошно? А Лидуше сейчас каково? Девушка из больницы сказала, мол, плачет Лида. Интересно, зачем ее все-таки повезли в Лесногорск? Что, в Москве больниц мало?»

Георгий хотел налить себе еще водки, но передумал. Завтра он должен быть со свежей головой. Он вспомнил, что надо позвонить теще.

Вера Александровна отнеслась к сообщению спокойно.

– Ну, дело житейское. Я сама двоих родила, троих выкинула. Такая наша бабья доля. Да и куда вам четвертый-то ребенок? Может, оно и к лучшему.

Почему-то после разговора с тещей стало еще тошней. А когда Георгию было тошно, он звонил своему старому другу, однокласснику Сереге. Встречались они редко, да и перезванивались нечасто, но всегда знали, что они есть друг у друга, как бы ни повернулась жизнь. А жизнь у них повернулась по-разному: Георгий – всего лишь мастер на часовом заводе, а Серега – подполковник милиции.

Телефон Сергея Кротова Георгий знал наизусть.

Кротов оказался дома и сразу взял трубку.

* * *

Борис Симаков уже второй час сидел на скамейке в маленьком дворике в центре Москвы и смотрел не отрываясь на три подъезда старого, добротного дома. Двери подъездов были снабжены домофонами, а квартиры внутри занимали по половине этажа каждая. Было и несколько двухэтажных квартир. Человек, которого ждал Борис, занимал именно такую, бесконечно огромную, двухэтажную квартиру.

– Боря? Здравствуй, рад тебя видеть! – услышал он у себя за спиной. – Ты меня ждешь или случайно здесь?

– Здравствуйте, Андрей Иванович. Я вас жду.

– А что не позвонил? Заранее договорились бы. Я ведь случайно заехал. Ты бы так мог до глубокой ночи ждать. Случилось что у тебя?

– Случилось, Андрей Иванович, – Борис тяжело вздохнул. – Из больницы я уволился.

– Сам ушел или тебя ушли? Ладно, подожди в машине. Мне надо домой зайти минут на десять.

Квадратный кожаный шофер распахнул перед Борисом заднюю дверцу новенького черного «Сааба».

Ровно через десять минут Андрей Иванович вышел из подъезда.

– Рубашку сменил, – объяснил он, – не могу целый день в одной ходить. Потею, даже зимой. Кровь у меня горячая.

Он уселся рядом с шофером на переднее сиденье.

– Давай, Вовчик, в клуб. А ты, – он обернулся к Борису, – уж извини, в машине говорить не будем. Надо мне кое-какие бумажки проглядеть.

Минут через двадцать машина остановилась в одном из тихих переулков в районе Таганки, у старинного двухэтажного особнячка.

В тот же миг из подъезда появился швейцар в ливрее и распахнул заднюю дверцу:

– Андрей Иванович! Милости просим!

Внутри особнячок выглядел так, как Симаков представлял себе настоящий Английский клуб: стены, обитые темным матовым деревом, темно-синие наглухо задернутые шторы из тяжелого бархата, необъятные кожаные кресла. Пахло отличным табаком и дорогим мужским одеколоном.

Борис почувствовал себя неловко в своих побелевших от уличной соли ботинках и потертой рыжей дубленке, которую бесшумный лакей тут же снял с него и унес куда-то.

Так же бесшумно явился пожилой господин в безупречном черном костюме, тепло улыбаясь и спрашивая Андрея Ивановича о здоровье и семье, проводил их в ресторанный зал, где стояло не более пяти столиков, отделенных друг от друга резными перегородками.

Их усадили за столик, покрытый белоснежной скатертью, зажгли старинную настольную лампу.

Симаков слышал, что в Москве существуют закрытые клубы, но чтобы самому попасть в такое место – об этом он, рядовой врач, и не мечтал.

И если интерьер и уровень обслуги он мог представить себе по фильмам и книгам, то запах и вкус блюд, которыми через пятнадцать минут был уставлен стол, не могли присниться ему даже во сне.

Отправив в рот первый прозрачный кусочек малосольной семги, намазав поджаренный ломтик ржаного хлеба паюсной икрой, Симаков на несколько мгновений забыл обо всем на свете.

– Ну, рассказывай, что стряслось? – Андрей Иванович смотрел на него, ласково улыбаясь, но серые глаза были холодны и серьезны.

– Я уволился из больницы потому, что там происходят странные вещи. Честно говоря, я испугался.

И он выложил всю историю с Полянской, опустив только те детали, которые дали бы понять его собеседнику, что подоплека происшедшего ему, Симакову, отлично известна.

Закончив свой рассказ красочным описанием ярости Зотовой, он вздохнул облегченно и поднес ко рту сигарету, которую до этого вертел в пальцах. Тут же вспыхнул огонек зажигалки в невидимых руках официанта.

Андрей Иванович, подождав, когда официант удалится, задумчиво спросил:

– Что-нибудь подобное раньше бывало?

– Искусственные роды, выкидыши и всякое такое – да, довольно часто. Возможно, чаще, чем в других больницах. Но я не задумывался над этим. Знаете, сейчас такое вредая, такая экология…

– И на каких же сроках чаще всего бывали у вас искусственные роды?

Прежде чем ответить, Симаков немного помолчал будто пытаясь вспомнить.

– Пожалуй, больше на поздних, – медленно произнес он, – где-то с двадцатой до двадцать пятой недели.

Легкая тень пробежала по лицу Андрея Ивановича.

– И что ты сам обо всем этом думаешь, Бориска?