Текст книги "Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Полина Дашкова

– Я вас не приглашала в гости. Я очень устала, хочу спать, – она протянула руку, чтобы открыть дверь, но он поймал ее кисть.

– А, вот кольца я раньше не замечал. Это ведь комплект? Голубой топаз – ваш камень? Он соответствует вашему знаку Зодиака? Неужели вы Скорпион? Или ваша прабабушка была Скорпионом? Вы так любите этот комплект, что даже на ночь не снимаете?

– Обычно снимаю, просто сейчас забыла, от усталости. Простите, Анатолий Григорьевич, я действительно очень устала и хочу спать. Не могли бы вы уйти к себе? – Лиза резко выдернула руку, отступила к окну. Красавченко плюхнулся в кресло, вальяжно закинул ногу на ногу.

– Елизавета Павловна, ну вы же взрослая, сдержанная, хорошо воспитанная дама. Что с вами? Откуда такой тон? Разве я вас чем-то обидел? Давайте спокойно посидим, минут пятнадцать, не больше, выпьем что-нибудь, и я сразу уйду. Честное слово.

– Ну ладно, – вздохнула Лиза, – если вы так хотите пообщаться, мы можем спуститься в бар на седьмом этаже. Он открыт круглосуточно.

– Зачем? Все необходимое есть в номерах. Разрешите? – не дожидаясь ответа, Красавченко поднялся с кресла, откинул крышку бара. – Чего вам налить? Коньяк, виски, сухое рейнское вино…

– Я же говорила, что не пью, и вообще, должна заметить, Анатолий Григорьевич, что для дипломата вы ведете себя несколько странно. Бар, между прочим, платный. Коньяк очень дорогой.

– А, вы об этом? Не волнуйтесь, я оплачу ваш счет за пользование баром. Так что же будем пить? Нам с вами непременно надо выпить за удачу. За счастливую звезду, под которой вы родились. Я не сказал вам вчера, когда мы сидели в кондитерской, что квартал красных фонарей не только самое неприличное, но и самое криминальное место в этом городе. Просто не хотел вас пугать, вы и так слишком перенервничали. Между прочим, не зря. Вас могли запросто ограбить, отнять сумку, вырвать из ушей ваши чудесные сережки. Если бы я случайно не оказался рядом, все могло бы кончиться очень печально. И вот, вместо того чтобы поблагодарить, вы меня обижаете, шарахаетесь от меня, как от чумы.

– Простите, Анатолий Григорьевич. Я чрезвычайно вам благодарна и вовсе не хотела вас обидеть. – Лизе стало неловко. Она подумала, что он прав, она ведет себя как-то нехорошо, невежливо. – Вы выпейте, что вам больше нравится. А я мысленно к вами присоединюсь.

– Ну конечно! – Он рассмеялся. – В одиночестве я могу выпить и у себя в номере. Раньше так благодарили водопроводчиков и электриков из ЖСК. Наливали стакан спиртного. Вы еще мне денег предложите за то, что я вытащил вас из опасной ситуации, это будет совсем красиво! Я имею право хотя бы чокнуться с вами? Давайте выпьем белого сухого вина. Оно слабое, как виноградный сок.

Он открыл бутылку, разлил вино по большим хрустальным бокалам.

– За вас, Елизавета Павловна, за вашу красоту, за вашу счастливую звезду! – произнес он торжественным шепотом.

Лиза пригубила вино и тут же поставила бокал.

– Ой, подождите, у вас сейчас ресничка в глаз попадет. – Красавченко протянул руку, притронулся к ее лицу.

– Не надо, я сама, – она резко встала и вышла в ванную. Свет там был очень ярким, но, как ни вглядывалась Лиза в зеркало, никакой выпавшей ресницы не заметила. Поправила волосы, вернулась в комнату.

– Значит, к драгоценностям вы равнодушны? – улыбнулся Красавченко, когда она опять уселась в кресло напротив него. – Ну что ж, за это тоже стоит выпить.

– Почему?

– А просто так, – он поднял бокал, ей пришлось сделать то же самое. – Нет, все-таки удивительный камень, голубой топаз. Вы так и не ответили, вы купили комплект в антикварном магазине или он достался вам по наследству?

– Анатолий Григорьевич, почему вас это так интересует? Вы серьезно увлекаетесь астрологией и ювелирным делом?

– Нет. Я увлекся вами, Елизавета Павловна, и пытаюсь нащупать тему, которая была бы вам интересна, стараюсь растянуть разговор. Я понимаю, что веду себя глупо и даже не совсем вежливо. Но когда я вижу вас, со мной что-то происходит. Я теряю голову. С вами такого не случалось?

– Анатолий Григорьевич, идите к себе.

В нашем с вами возрасте уже не интересны эти игры.

– Лиза, это не игра. Я совершенно серьезно спрашиваю, вы никогда не теряли голову? Не влюблялись так, что обо всем забывали, о приличиях, о здравом смысле? Я знаю, у вас кристальная репутация, двадцать лет замужем, вы образец нравственности, но так не бывает, чтобы красивая, яркая, сильная женщина ни разу в жизни не теряла голову. Впрочем, вероятно, правы были древние ассирийцы, когда утверждали, что человек, украшающий себя топазом, сохраняет честность и порядочность на всю жизнь. Или нет?

– Анатолий Григорьевич, вы, часом, не пьяны? – осторожно поинтересовалась Лиза.

– Я трезв, как стеклышко. Я прозрачен и чист, как эти чудесные топазы. А вот с вами что происходит? Щеки пылают, глаза блестят. Тайный роман, сильное позднее чувство. Я угадал? Можете не отвечать, вижу по глазам, что угадал. Но беда в том, что роман этот вас совсем не радует. Вам, неуютно, стыдно. Вы боитесь, что рано или поздно узнают коллеги, семья. Вы не относитесь к тому распространенному типу женщин, которые с удовольствием делятся всеми деталями своей личной жизни и болтают о своих победах при каждом удобном случае, пытаясь таким образом повысить себе цену в глазах окружающих. Вам самоутверждаться не надо. Цена и так высока. Вы влюблены всерьез, мучительно стыдитесь этого, боитесь огласки, но ничего поделать с собой не можете, получается полнейшая чушь. Вместо счастья и удовольствия постоянная внутренняя борьба муки совести, воспаленные нервы.

– Нет, вы явно не в себе, Анатолий Григорьевич, – громко и неестественно рассмеялась Лиза, – что за бред вы несете?

– Ну вот, – он печально вздохнул и развел руками, – так и знал, что вы станете мне возражать. Между тем ваша тайная любовная история написана у вас на лбу. Вас лицо выдает, глаза. Кстати, вам очень идет состояние влюбленности. Вы удивительно похорошели.

– Спасибо на добром слове. Возражать я вам не собираюсь, – отчеканила Лиза, стараясь сохранить спокойствие, – просто это не ваше дело. Я не хочу обсуждать с вами свою личную жизнь.

– Ага, значит, есть, что обсуждать? – Красавченко хитро прищурился. – Я ведь просто спровоцировал вас на откровенность. Клянусь, я ничего не знал о вашем романе. Вы сами только что признались. Из этого следует, что между нами уже установились теплые доверительные отношения. Давайте за это выпьем.

Лиза машинально чокнулась с ним, сделала несколько больших глотков вина. У нее сильно пересохло во рту.

– За нашу нежную дружбу, – улыбнулся Красавченко, – на правах друга я подскажу вам отличное средство от томительной, ненужной любви. Не надо относиться к этому так серьезно. Именно серьезность вам мешает. Сбавьте тон, будьте легкомысленней.

– Простите, я не совсем поняла…

– Бросьте. Все вы отлично поняли. В конце концов, живем один раз, живем мало и очень сложно. Боремся за выживание. Все эти дутые романтические страсти делают человека слабым, рассеянным, беззащитным. Проще надо быть, естественней, ближе к матушке-природе.

– Все это, конечно, очень интересно. Но давайте перенесем философскую дискуссию на другой раз.

– Давайте, – кивнул Красавченко, – мы можем вообще обойтись без дискуссий. Знаете, что вам надо сделать? Переспать со мной. И сразу станет легче.

– С вами? – Лиза критически оглядела его и произнесла со спокойной улыбкой:

– В общем, идея не так плоха, как кажется. Я подумаю об этом.

– Об этом не думают. Это делают, – он медленно поднялся с кресла и снял пиджак, – сразу пройдут все ваши комплексы, проблемы решатся сами собой.

– Есть одна, которую вряд ли удастся решить. Дело в том, что вы мне не нравитесь, Анатолий Григорьевич. Вы хам и пошляк. Боюсь, ничего не получится. А теперь будьте добры, выйдите вон.

Красавченко кашлянул, провел ладонью по волосам.

– Ну что ж, очень жаль. Спокойной ночи. Спасибо за вино. О счете можете не беспокоиться. Я оплачу завтра утром, он подошел к двери, взялся за ручку.

– Вы пиджак забыли, Анатолий Григорьевич.

– Ах, да, спасибо, – он вернулся, взял пиджак, но надевать не стал, вытащил из внутреннего кармана небольшой конверт и тихо произнес:

– Я ведь еще кое-что забыл. Вот, взгляните.

По журнальному столу веером рассыпались цветные фотографии. Лиза увидела себя рядом с проституткой мужского пола, на фоне светящейся вывески «Незабываемые радости орального секса». И соответствующая картинка, которая делала английскую надпись понятной без перевода.

– Читатели желтой прессы с удовольствием поверят комментариям, в которых будет сказано, что вы договариваетесь о цене, – со вздохом сообщил Красавченко. – А вот прелести лесбийской страсти. Посмотрите, как нежно вас держит за руку эта пышная светловолосая негритянка. А здесь уличный мужской стриптиз, возможно с последующей групповухой. Вот так честнейшая Елизавета Павловна Беляева развлекается за границей. Вот они, нынешние нравы. Добропорядочная женщина, мать семейства, уважаемый всей страной политический обозреватель, скрылась за этой дверью с заманчивой надписью «Вавилонские ночи. Экзотические удовольствия. Сегодня скидка двадцать процентов!». Самое печальное, что никакая экспертиза не сумеет доказать, подделку, обнаружить фотомонтаж. Ведь мы с вами знаем, снимки совершенно подлинные. Любопытно, что на вашем лице нельзя прочитать ни испуга, ни смущения. Вы выглядите здесь весьма возбужденной, что вполне естественно в такой обстановке. У вас просто глаза разбегаются. Читатели желтой прессы получат огромное удовольствие, об этом будет говорить вся Москва. Тираж двух-трех поганых газетенок взлетит, номера с фотографиями пойдут нарасхват. Кто-нибудь обязательно притащит эту гадость в школу, где учатся ваши дети.

– Почему я не заметила вспышек? – пробормотала Лиза.

– Потому, что их не было. Квартал освещается достаточно ярко. Живой товар должен быть виден во всех подробностях. Вспышка не срабатывала, но смотрите, какие четкие, качественные получили снимки. Фирма «Кодак» не зря рекламирует свою продукцию.

– Чего вы добиваетесь, Красавченко?

– Всего лишь внимания к моей скромной персоне. Внимания и уважения. Но подождите, я еще не закончил. Вполне возможно, таким горячим материалом заинтересуется телевидение, снимки попадут в какую-нибудь скандальную ночную программу, типа той, что ведет ваш знакомый Артем Бутейко. Он очень остроумно их прокомментирует.

Елизавета Павловна резко поднялась с кресла, подошла к окну. У нее сильно закружилась голова, ее зазнобило так, словно температура поднялась до сорока градусов. Меньше всего ей сейчас хотелось, чтобы Красавченко заметил, как изменилось ее лицо.

Следователь Бородин долго, упорно звонил в дверь квартиры Бутейко. Он не сомневался, что хозяйка дома. Наконец зашаркали торопливые шаги, и тут же стало тихо. Елена Петровна прижалась к дверному глазку. Железная дверь как будто даже нагрелась от волнения хозяйки.

Кстати, железная дверь при такой бедности – весьма красноречивая деталь интерьера.

Вопрос «кто там?» прозвучал минуты через три.

– Следователь Бородин, – бодро отозвался Илья Никитич, – будьте любезны, откройте, пожалуйста.

– А в чем дело? У вас есть санкция прокурора?

– Елена Петровна, я не собираюсь сейчас проводить ни допросов, ни обысков. Мне нужно, с вашего позволения, взять на время кассеты с интервью, которые брал Артем. Я все верну через несколько дней.

Заскрежетали замки, звякнула цепочка. Дверь медленно приоткрылась. Три дорогих, сложных итальянских замка, да еще цепочка и стальной засов.

– Я только что встала, – надменно сообщила мать погибшего, – вы могли бы заранее предупредить о вашем приходе.

– Извините, Елена Петровна, – Илья Никитич виновато улыбнулся, – я просто был неподалеку, решил к вам заглянуть на минутку. Еще раз извините, что потревожил. Мне необходимо прослушать кассеты с интервью, которые брал ваш сын.

– Интервью? – равнодушно переспросила Бутейко. – Делайте что хотите, идите к нему в комнату, слушайте кассеты Мне все равно.

– Значит, вы не возражаете, чтобы я забрал кассеты? – уточнил Илья Никитич.

– Как же я могу возражать? Это ваше право.

Елена Петровна поправила прическу демонстративно повернулась спиной к Бородину, отправилась на кухню, взяла тряпку и стала тщательно протирать пластиковую поверхность буфета, которая и так была чистой. Илья Никитич вытер ноги, прошел вслед за ней.

– Елена Петровна, может, вы меня все-таки проводите в комнату Артема? Я ведь не знаю, где лежат кассеты.

Она застыла с тряпкой в руках и вдруг развернулась к нему лицом. Это было совсем другое лицо. Елена Петровна улыбалась. Бородин впервые обратил внимание, какие у нее великолепные зубы, ровные, крупные, белоснежные. Неужели сохранились свои в таком возрасте? Если это вставные, то такая лучезарная улыбка стоит тысяч пять долларов, не меньше. И вообще, если внимательно присмотреться, то Елена Петровна вовсе не похожа на полунищую старушку, у которой все позади.

Лицо гладкое, почти без морщин. И волосы на этот раз как-то подкрашены, уложены. Когда она улыбается и выпрямляет спину, ей можно дать лет сорок. А если еще и подкрасить – ну просто очень интересная женщина получится.

– Да, конечно, простите. Вас Илья Никитич зовут? Вы извините меня, Илья Никитич. Я при нашей первой встрече вела с вами ужасно, но вы должны понять мое состояние. У вас есть дети?

– Нет.

– Наверное, вы счастливый человек. Теперь, после того, что случилось, я думаю, лучше вообще не иметь детей. Чаю хотите?

– Спасибо, – удивленно кивнул Бородин, – не откажусь.

– Пойдемте, провожу вас в комнату Артема, покажу, где лежат кассеты, вы отберете, что вам нужно, а я пока чайку заварю свежего. Не возражаете?

Илье Никитичу показалось, что его собеседницу подменили. Какой-то был здесь подвох. По паспорту ей пятьдесят пять. Сейчас перед ним настоящая леди, а пару дней назад это была взвинченная, испуганная, агрессивная истеричка, злобная страшная старуха, готовая орать, врать, угрожать, лишь бы… «Лишь бы что?» – спросил себя Бородин.

Она изо всех сил старалась скрыть, что ее муж был знаком с ювелирным делом. В общем, вполне понятно. Он нелегально работал с золотом и камнями у себя на квартире, она боится, что сейчас, в процессе следствия, вскроются какие-то старые дела. Непонятно другое. С какой стати она вдруг так резко изменила показания? Сначала, над трупом сына, заявила о трех тысячах, а потом вдруг – нате вам! – не было никакого долга.

Однако сейчас Елена Петровна просто ангел. Вот, пожалуйста, улыбается. И не подумаешь, что потеряла единственного сына.

– Проходите, Илья Никитич, не стесняйтесь. Простите, здесь у меня не прибрано.

В прошлый раз хозяйка пригласила его на кухню, а дверь в комнату плотно прикрыла.

Комнаты были смежные. Илья Никитич заметил у раскладной тахты старую швейную машинку. Это была громоздкая конструкция с ножной педалью, похожей на фрагмент чугунной ограды. На стуле висел огромный лоскут дешевой пестрой ткани. Вероятно, Елена Петровна латала или шила постельное белье.

В полированном серванте красовался стандартный чешский хрусталь и немецкий фарфор. Из фужеров и чашек никто никогда не пил, в вазочках конфеты не ночевали.

Все в этом доме было подернуто налетом серости, нищеты, какой-то нарочитой дешевизны и экономности. Илье Никитичу бросилась в глаза большая аккуратная заплата на вытертой обивке кресла, линялые льняные шторы, торшер с прогоревшим насквозь пластмассовым абажуром.

Саша Анисимов говорил правду. Родители Бутейко многие годы ничего, кроме продуктов, не покупали. Впрочем, маленькая смежная комнатка, в которой еще недавно жил их сын Артем, светский лев, тусовщик, любитель одеваться у Версаче, от родительской ничем не отличалась. Новенький японский телевизор с видеомагнитофоном и компактный, довольно дорогой музыкальный центр резко выделялись на фоне унылой опрятной нищеты.

Кассеты с интервью хранились в специальных коробках. Все они были подписаны, на каждой стояла дата и фамилия собеседника Бутейко.

– Елена Петровна, вы не возражаете, если я заберу их на некоторое время? – спросил Илья Никитич.

– Пожалуйста, я не возражаю, хотя совершенно не понимаю, зачем вам все это нужно.

– Что именно?

– Допросы, обыски, изъятие кассет с интервью. Вам как будто делать нечего.

Столько дел нераскрытых, столько преступников на свободе гуляет, а вы тратите время на то, что ясно без всяких усилий. Не понимаю, – она повела полными плечами, как будто даже кокетливо, и опять сверкнули в улыбке белоснежные зубы.

– Елена Петровна, когда речь идет о таком серьезном деле, как умышленное убийство, необходимо знать все совершенно точно. Нельзя ошибиться, – устало объяснил Бородин.

Он перекладывал кассеты в свой портфель, попутно читая надписи. Попадалось много знакомых фамилий. Бутейко брал интервью у известных эстрадных певцов, продюсеров, скандальных депутатов Госдумы, лидеров каких-то опереточно-радикальных крошечных партий. Рядом с некоторыми именами стояли специальные пометки, например, «Сюзанна Громова, жесткое порно», или «Вольдемар Райский, клуб геев».

– Да, конечно, все сразу я не унесу, – задумчиво произнес Илья Никитич, – придется наведаться к вам еще раз. Эти верну, новые возьму. Не возражаете?

– Конечно, конечно, я понимаю, их так много, вам нести тяжело.

Одну кассету Илья Никитич разглядывал дольше других. Надпись на ней была сделана не синей шариковой ручкой, а красным фломастером. Жирно, очень аккуратными печатными буквами было выведено «Беляева».

Точно такую же надпись Илья Никитич обнаружил еще на двух аудиокассетах и на одной видеокассете. Совершенно машинально он повернулся к Елене Павловне и спросил:

– Беляева – это, кажется, политический обозреватель ОРТ?

– Да, Елизавета Беляева, та самая, – не без гордости заявила Бутейко, – между прочим, когда-то они с Темочкой работали вместе, на одном канале.

* * *

Красавченко сидел в кресле, вальяжно раскинувшись, и чувствовал себя в Лизином номере как дома. Он все тянул время, держал паузу, он, правда, был неплохим психологом. Каждая минута неопределенности шла ему на пользу. Лиза нервничала все больше, чувствовала себя все хуже, а чем человек взвинченной, тем он слабей, тем проще им манипулировать. Она уже успела несколько раз задать простой и логичный вопрос:

– Что вам от меня надо?

– Внимания и уважения, – отвечал он бархатным елейным голосом.

– Это не серьезно. Давайте конкретней чего вы хотите? – Лиза отошла от окна уселась в кресло напротив Красавченко. Шок прошел. Мозги прочистились. «А вообще, – подумала она, – для реального шантажа слишком глупо и дешево. И весь он со своими ухаживаниями, намеками глубокомысленными замечаниями какой-то ненатуральный, пластмассовый, как штампованная китайская игрушка. Однако почему-то он ведь привязался ко мне. Хотелось бы знать почему. Надо спокойно дождаться, когда он наконец сам выскажет свои требования. Надо дать ему возможность сделать хоть один серьезный ход. Это может быть опасно, но иных вариантов нет. Пока я просто ничего не понимаю».

– Я вас внимательно слушаю, Анатолий Григорьевич.

– Я уже сказал, мне надо поговорить с вами. Мне надо, чтобы вы соизволили обратить на меня внимание, чтобы вы услышали меня.

– Ну вот, говорите. Я вся внимание.

– В наше время людям все тяжелее докричаться друг до друга, никто не хочет слушать ближнего, только самого себя. – Он вздохнул и выразительно закатил глаза.

«Похоже, он просто тянет время, валяет дурака, – вдруг догадалась Лиза, – как будто ждет чего-то. Иных вариантов я не вижу. Можно, конечно, попытаться еще раз его выставить, но это не так просто. Возможно, сейчас он уйдет, но завтра все начнется сначала… О, Господи, да что же мне так худо? Может, давление? Или магнитные бури?»

– Ну, вы прямо экзистенциальный философ, – она слабо усмехнулась, – заслушаться можно, так все глубоко и содержательно.

– Перестаньте! – впервые он повысил голос и густо покраснел. – Бросьте этот ваш идиотский тон! Всему есть предел!

– Для шантажиста вы слишком нервны и обидчивы, – сочувственно заметила Лиза.

Несколько секунд он молчал, она видела, как он лихорадочно работает над собой, пытается побороть раздражение.

– Анатолий Григорьевич, вам нехорошо? – спросила она тихо и серьезно, без тени иронии.

– С чего вы взяли? – Он вздрогнул, и Лиза искренне поздравила себя с первой за этот вечер маленькой победой.

– Вы краснеете, бледнеете, у вас руки дрожат.

Он тревожно взглянул на свои руки. На самом деле, не было никакой бледности и дрожи. А вот сама Лиза чувствовала себя все хуже. Ее сильно знобило. Впрочем, ее всегда знобило, когда она хотела спать.

Спокойно глядя ему в глаза, она произнесла усталым, безразличным голосом:

– А знаете, Анатолий Григорьевич, продавайте вы эти несчастные снимки куда хотите. Мне безразлично. Более того, я могу в прямом эфире рассказать смешную историю о том, как гуляла по Монреалю, забрела случайно в квартал публичных домов и порнозаведений. Меня обступили, стали наперебой предлагать дешевые услуги. Вот ведь кошмар! Но такое могло случиться с кем угодно и где угодно. В Париже есть Плас-Пигаль, в Нью-Йорке Сорок седьмая улица, и там тоже хватают за руки, демонстрируют товар. Я поспешила уйти, и очень обрадовалась, встретив соотечественника, любезного дипломата господина Красавченко. Он, как истинный джентльмен, вывел меня из порно-джунглей, успокоил, угостил фруктовым салатом. Но оказывается, прежде чем спасти меня от приставучих проституток мужского пола, он решил запечатлеть для истории уникальные кадры. То ли мое испуганное лицо показалось ему необыкновенно выразительным, то ли заинтересовали окружившие меня колоритные фигуры, в общем, в немолодом дипломате проснулся юный репортерский азарт. Но азарт – вещь опасная. Стоит только поддаться ему, и не замечаешь, как теряется чувство реальности.

– Возможно, – кивнул он, – я допускаю, что снимки не так уж страшны для вас. Но согласитесь, приятного мало. А если учесть всякие тайные сложности в вашей личной жизни… Нет, Лиза, я вовсе не теряю чувство реальности. Ведь вы испугались, вы занервничали, стало быть, не так уж и глупо я все придумал.

– Да, я растерялась в первый момент. Но нельзя делать ставку на растерянность. Она очень быстро проходит. Знаете, Анатолий Григорьевич, я, пожалуй, подам на вас в суд за шантаж. И давайте на этом распрощаемся. Третий час ночи. Очень спать хочется.

Спать действительно хотелось так, что язык заплетался, ноги и руки стали ватными, перед глазами все плыло. Лиза заставила себя встать с кресла, шагнула к двери, но чуть не упала, ноги подкосились, она едва успела ухватиться за притолоку, крепко зажмурилась на секунду, пытаясь прийти в себя, но стало еще хуже. Она с трудом нащупала замок, открыла дверь нараспашку и произнесла как можно громче:

– Спокойной ночи, Анатолий Григорьевич.

Однако голос ее прозвучал как-то неестественно глухо.

Красавченко продолжал сидеть, глядя в пол, и нервно теребил уголок кружевной салфетки, лежавшей на журнальном столе.

– Если вы сейчас же не выйдете, я позову ночного портье, – пробормотала Лиза, чувствуя, что теряет сознание.

– Для этого вам надо сначала надеть туфли. Вы же не пойдете в коридор босая? И вообще, вы вряд ли сумеете сделать несколько шагов. Вам плохо, я вижу. Как вы ни пытаетесь взять себя в руки, вам очень плохо, Лиза.

Она захотела крикнуть, но крик застрял в горле. Тело стало как будто чужим. Она чувствовала, что медленно сползает, на пол, но ничего не могла поделать. Красавченко подскочил к ней, быстро бесшумно закрыл дверь, подхватил ее под мышки и как куклу поволок к креслу. Она все видела, слышала, понимала, но не могла шевельнуться. Она еще раз попыталась крикнуть, но из горла вылетел лишь слабый хрип.

– Говорить вы сможете, – объяснял Красавченко, усаживая ее в кресло, – но шепотом, совсем тихо, так, что услышу только я и больше никто. Двигаться не пытайтесь. Не тратьте на это силы. В ваше вино я добавил десять миллиграмм вещества, которое называется «АШ-709». Это яд, противоядие у меня, я дам его вам, как только вы ответите на несколько вопросов.

– Не морочьте мне голову, – хрипло прошептала Лиза, – при большинстве отравлений требуется не противоядие, а промывание желудка… Вы не могли ничего добавить. Я бы заметила.

– Ресничка, – напомнил Красавченко, – я успел. Дурное дело не хитрое.

– Вас арестуют… В вино вы добавили наркотик, а не яд.

– Лиза, время пошло. Если я пойму, что вы мне врете, завтра утром горничная обнаружит ваш труп в номере. Вскрытие покажет, что вы скончались от острой сердечной недостаточности. Никто не видел, как я входил сюда, никто не увидит, как выйду. Ни одного моего отпечатка не останется. Старайтесь говорить правду. Вашей семье принадлежал дачный участок в поселке «Большевик» по Савеловской дороге.

– Батурино…

– Ну да, правильно, поселок назывался Батурино до революции, потом его переименовали в «Большевик», и ваш дедушка получил там большую хорошую государственную дачу. Вы часто приезжали на дачу?

– Да.

– Кто-то из ваших родственников копал там землю?

– Да.

– По всему участку или в каких-то определенных местах?

– Бабушка Клава сажала малину вдоль забора. Дядя Валера вскапывал огород. На участке был небольшой пруд… Болотце… в самой глубине, у дубовой рощи.

– Правильно. Там остался каменный круглый фундамент садовой беседки.

– На нем было удобно рубить дрова.

– Кто-нибудь там копал землю?

– Нет. Там рубили дрова для печки, и росла крапива… Ее косили, а она все равно вырастала, очень быстро. Мне плохо, я не могу дышать…

– Нет, Лиза, с дыханием у вас все в порядке. – Красавченко поднял ее руку и стал считать пульс. – Вы стабильны. Вы можете говорить. Вы уверены, что вокруг пруда у рощи никто из ваших родственников не копал землю?

– Это могло быть до моего рождения, могло быть в раннем детстве. Зачем вам? Что вы хотите?

– Камень.

– Какой камень? Я не могу дышать.

– Можете. Я сказал, вы стабильны. Откройте глаза. Смотрите мне в глаза. Где камень?

– Я не понимаю, о чем речь… При чем здесь наш дачный участок? Он давно нам не принадлежит. Когда умерла бабушка, дача досталась родственникам.

– Лиза, у меня в руках шприц. Здесь противоядие. Осталось две минуты. Где камень? Брошь в форме цветка орхидеи, с крупным бриллиантом в центре, с платиновыми лепестками, украшенными маленькими круглыми топазами, которые напоминают капли росы, с продолговатыми изумрудами в виде листьев.

– Мне нужен врач. Мне плохо.

– Вы или кто-то из ваших родственников находили что-либо в земле на дачном участке?

– Да.

– Что именно?

– Дождевых червяков.