Текст книги "Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Полина Дашкова

ГЛАВА 21

«Тойота» въехала в поселок первой. Машу вытолкнули из машины и, ни слова не говоря, провели к одноэтажному кирпичному дому. В большой полупустой комнате сидел, развалившись в кресле, Ахмеджанов собственной персоной. На Машу он даже не взглянул, рявкнул что-то на своем языке, и ее тут же втолкнули в неприметную дверь в глубине комнаты.

За дверью находилась маленькая каморка без окон, совершенно пустая – голый бревенчатый пол, голые, выкрашенные голубой масляной краской стены, голая ярчайшая лампочка под потолком.

Дверь захлопнулась, свет погасили. Маша осталась в полной темноте, лишь тонкая ниточка света пробивалась из-под двери. «Именно здесь дожидался своей участи несчастный Иванов, – подумала Маша, – вероятно, здесь же сидел и тот перепивший оператор. Теперь моя очередь».

Сквозь дверь было слышно, что происходит в большой комнате. Вадима ввели сразу после того, как ее заперли. Его голос звучал ровно и спокойно. В тяжелом басе Ахмеджанова сквозили высокие истерические нотки, он даже иногда пускал петуха. Разговор шел по-абхазски. Маша не понимала ни слова.

«Ахмеджанов потребовал, чтобы Вадим говорил по-абхазски, чтобы я ничего не разобрала. Он знает, отсюда все слышно. Он надеется, что мы не успели договориться и станем врать вразнобой. Тогда он нас разоблачит и с удовольствием пристрелит. Впрочем, он нас и так пристрелит. Интересно, почему я так спокойна? Мне ведь очень страшно. Но я чувствую, страх только усилит их подозрения. Я где-то читала – у убийцы сразу срабатывает инстинкт, если жертва боится. Но жертва не может не бояться... О Господи, я самой себе заговариваю зубы. А что мне остается делать? Рыдать? Биться головой о стенку?»

* * *

– Мои люди хотят, чтобы я сразу убил тебя вместе с твоей девочкой, – говорил между тем Ахмеджанов, – но ты спас меня и многих других. Нам будет не просто найти нового врача. Поэтому сразу я тебя не убью. Мы сначала все-таки поговорим. В последний раз.

Чеченец врал. Его люди не хотели, чтобы доктор и девочка были убиты. Этого требовал один человек, которого Ахмеджанов не считал «своим». Человек чужой, купленный недавно и задорого. Чеченец не верил ему, видел его корысть и трусость. Он даже не исключал хитрого варианта, что человек этот хочет убрать доктора с девочкой его, Ахмеджанова, руками в каких-то своих интересах. Продавшись, человек этот сильно рисковал, очень сильно, и свои интересы у него, безусловно, были. Но про встречу доктора с полковником ГРУ на рынке он не соврал.

Если бы доктор стал оправдываться, нервничать, юлить, Ахмеджанов, возможно, и пристрелил бы его сгоряча. В глубине души он даже желал этого. Он устал быть благодарным, да и слишком уж много хлопот доставляли доктор и его девочка в последнее время. Он провоцировал Ревенко, чтобы тот начал юлить, он хотел увидеть страх и панику в этих холодных, насмешливых голубых глазах. Но доктор повел себя совсем иначе. На все обвинения он лишь равнодушно пожал плечами и сказал:

– Все-таки скверно у тебя с нервами, Аслан. Надо бы тебе попить реланиум. И спишь ты плохо, глаза красные. Съездил бы лучше на какой-нибудь европейский курорт, в Грецию или в Испанию, привел бы свое здоровье в порядок. Дела никуда не убегут, тебе сейчас о здоровье думать надо.

– Я в последний раз тебя спрашиваю: о чем ты говорил с Константиновым? – сверкал глазами Ахмеджанов. – Если я сейчас выведу твою девочку, ты все мне скажешь!

– О Господи, Аслан, ну что ты, как попка, заладил: Константинов, Константинов. Ну встретила Маша на рынке свою преподавательницу, потом подошли ее муж и сын. Мы поздоровались и разошлись. Откуда мне знать, что это – Константинов какой-то, при одном упоминании которого у тебя руки дрожат и глаза пылают.

Он нарочно называл полковника мужем Белозерской, как бы подчеркивая свою неосведомленность. Он видел, это срабатывает, Ахмеджанов знал, что полковник бывшей балерине вовсе не муж, именно на таких деталях легко попасться.

– А зачем ты потом приехал к санаторию? Что говорил вахтеру?

Вадим не сомневался, старика вахтера они допросить не могли. Не сунутся они с этим в санаторий.

– Журнал свой хотел забрать, «Хирургия» называется, там статья о новых лазерных методиках, я давал почитать Зинаиде Сергеевне, терапевту из «Солнечного берега». Тебе, может, и содержание статьи пересказать?

Как ни всматривался Ахмеджанов в эти холодные голубые глаза, не замечал в них ни капли страха. Были усталость и спокойная насмешка. Ревенко говорил так, как не может, не имеет права говорить человек в наручниках, которого в любой момент могут убить. «Ничего, сейчас ты у меня по-другому заговоришь!» – подумал Ахмеджанов и произнес спокойно:

– В общем так. Слов мы сказали достаточно. Если ты мне врешь, смотри, что будет. Максуд! – тихо позвал он.

Вошел бритоголовый гигант в камуфляже. Доктор много раз видел этого «слонопотама», как прозвал он про себя одного из личных телохранителей Ахмеджанова, но ни разу не слышал его голоса. Он даже как-то спросил у фельдшера, не отрезан ли у этого двухметрового, стокилограммового детины язык. Но фельдшер уверил, что язык у него на месте.

Слонопотам открыл неприметную дверь в глубине комнаты и выволок из кромешной темноты Машеньку в наручниках. На очень бледном лице глаза казались бархатно-черными, огромными. Она растерянно огляделась, щурясь от яркого света. И тут Вадим заметил в огромной волосатой лапе Максуда тонкую финку. Моментальным движением слонопотам схватил Машу за волосы, развернул к доктору лицом и приставил к ее горлу блестящее лезвие. Глаза Маши расширились, она напряглась как струна, чуть закинув голову назад. Лезвие почти впивалось в тонкую смуглую кожу, в быстро пульсирующую голубую жилку.

Вадим рванулся вперед, но его крепко схватили сзади за плечи чьи-то железные руки.

– Не дергайся, – посоветовал Ахмеджанов, – ты рыпнешься, у Максуда рука дрогнет. Он нервный, в русской тюрьме сидел.

– Послушай, Аслан, – глухо произнес доктор, – мы говорили с тобой как мужчины. А теперь ты ведешь себя как шакал. Зачем ты мучаешь девочку? Чтобы сделать мне больно? Я скажу тебе что угодно, лишь бы ты ее отпустил. Но это уже будет ложью, так как правду я тебе сказал. Всю правду. Зачем тебе ложь?

– Оставь ее, Максуд, – почти прошипел Ахмеджанов, – если ты, доктор, еще раз назовешь меня шакалом, я убью тебя. Но сначала я убью ее – у тебя на глазах. Я хочу тебе показать, чего ты сейчас стоишь. Думаешь, ты такой смелый и сильный? Нет, ты слабый, доктор, подумай, какой ты сейчас слабый.

От прикосновения к коже холодной стали, от ощущения грубой потной лапы, вцепившейся в волосы, Машу затошнило. Закружилась голова. «Грохнуться бы сейчас в обморок, как тогда, с Ивановым, – подумала она с равнодушной тоской, – несколько минут я ничего не буду чувствовать, я отдохну, а потом опять покажется, что все это происходит не со мной, а с какой-то далекой бедной несчастной девочкой. Я просто буду наблюдать со стороны. Да, хорошо бы сейчас потерять сознание, однако вряд ли получится. Что-то во мне изменилось. Но это уже совершенно не важно. Вот, значит, кто меня убьет. – Она осторожно скосила глаза на бритоголового громилу. – Господи, от моей смерти воняет чем-то кисло-соленым, грязными носками, козлиным потом. Бедный Вадим, у него в лице ни кровинки, у него глаза застыли. Я никогда не видела у него таких глаз. Бедные мои родители, хорошо, что они никогда не узнают, как именно я умерла. Это вонючее чудовище перережет мне горло, кровь хлынет, я не смогу дышать...»

Через миг после того, как слонопотам отпустил Машу, ослабла и железная хватка, сдерживавшая Вадима. Его держал второй телохранитель Ахмеджанова, длинный, тощий как скелет, с вечно спутанной бородой, в которой белели хлебные крошки. Вадим редко видел этого человека, даже не знал, как его зовут. Передернув плечами, стряхнув все еще лежавшие на них руки тощего телохранителя, Вадим бросился к Маше.

– Меня сейчас вырвет, – произнесла она, судорожно сглотнув.

– Выведи их, Максуд. Потом посадишь в сарай, свяжешь ноги обоим и поставишь кого-нибудь у двери, – распорядился Ахмеджанов. – Если над горами появится хотя бы тень вертолета, если хоть один спецназовец войдет в это село или в любое другое поблизости, я вас расстреляю, – бросил он доктору и Маше по-русски, не глядя на них.

На воздухе Маше стало немного лучше, но тошнота не прошла. Чтобы не упасть, она встала на колени, наклонилась лицом к траве, и ее вырвало. Огромных сил стоило сорвать руками в наручниках чистый лист лопуха и вытереть рот. После этого возникло ощущение звенящей пустоты и легкости. Ноги не слушались, были как чужие.

– Вставай, русская сука! – прорычал Максуд. Голос у него оказался странно высоким для такого громилы – тоненький фальцет, даже с привизгом.

Превозмогая дрожь в коленках и слабость, Маша встала на ноги, но тут же покачнулась. Вадим попытался ее поддержать, но слонопотам молча отстранил его, поднял Машу и легко, как тряпичную куклу, перекинул через плечо.

Пол в сарае был усыпан стружкой, приятно пахло свежеструганым деревом. Сквозь высокое окно под потолком пробивался густой розоватый свет заходящего солнца. В широком четырехугольном луче весело крутились и поблескивали пылинки.

* * *

– Ой, «ореховая бабушка»! – воскликнул Арсюша, когда Тамара Ефимовна приоткрыла дверь. – Здравствуйте!

Они с Глебом сидели на застеленной кровати, между ними лежала маленькая походная шахматная доска. Когда они одновременно поднялись навстречу Тамаре Ефимовне, фигуры попадали на пол.

– Арсюша, иди, пожалуйста, к маме, – сказал полковник.

– Значит, эту партию мы не доиграем? – обрадовался мальчик. – Начнем потом снова? А можно, я останусь? Я буду тихо сидеть.

– Нет. Нам надо поговорить наедине. А ты пока подумай, почему получился этот шах с трех ходов.

Арсюше было ужасно интересно, зачем это «ореховая бабушка» пришла прямо в номер. Но он привык слушаться и только робко предложил напоследок:

– Я хотя бы фигуры соберу?

– Я сам. Иди.

Когда дверь за мальчиком закрылась, Тамара Ефимовна протянула полковнику записку.

– Не знаю, насколько все это связано, но сегодня между четырьмя и пятью часами у ворот санатория остановилась черная «Тойота». Номер я не разглядела, не обратила внимания. Не разглядела и пассажирку на переднем сиденье, но сейчас, из-за записки, вспомнила: это была молоденькая девушка с темными волосами. Худенькая. Не скажу, что та самая, но не исключено. Человек, выскочивший из «Тойоты», седой, высокий, красивый, лет сорока—сорока пяти. Он очень спешил, вбежал в проходную санатория. Потом меня отвлекли покупатели, а когда они отошли, «Тойота» уже уехала. Не стало и еще одной машины – зеленой «Нивы». А перед этим она стояла у ворот около двух часов, в ней сидели, не выходя, пятеро мужчин. Еще был долгий громкий сигнал, но какая именно машина сигналила, я не поняла. Записка выпала из сумки у дамы, которая покупала у меня орехи, написал ее вахтер, а информацию просил передать для вас тот самый седой человек. Уф-ф, – Тамара Ефимовна перевела дух, – надеюсь, я ничего не забыла.

– Цены вам нет, Тамара Ефимовна! – Полковник поцеловал «ореховой бабушке» руку.

Из номера они вышли вместе. «Ореховая бабушка» направилась вниз по лестнице, а полковник подошел к столику дежурной по этажу, поднял телефонную трубку и, набрав несколько цифр, произнес:

– Эпсилон-семь. Узнайте в аэропорту: улетели сегодня в Москву Ревенко Вадим Николаевич и Кузьмина Мария Львовна? Нет. Ждать я не могу. Свяжусь с вами через десять минут.

Через десять минут он уже входил в штаб округа и узнал, что Ревенко и Кузьмина билетов не покупали и никуда не улетели. А еще через пятнадцать минут джип с опергруппой мчался к дачному поселку.

Замки на воротах и на входной двери были взломаны, все в доме доктора перевернуто вверх дном. Одного взгляда хватило, чтобы понять: здесь устроили не просто обыск, а зверский шмон.

Эксперт и трассолог занялись отпечатками, а Константинов принялся просматривать коробки видеокассет, сваленных в кучу на полу в гостиной. Кассету с надписью Э. Рязанов. «Жестокий романс» он нашел сразу и, прежде чем вставить ее в видеомагнитофон, попросил опергруппу выйти куда-нибудь, в спальню или на кухню.

Было странно, что в таком разгромленном доме исправно работают телевизор и видеомагнитофон. Перед Константиновым замелькали кадры веселого кавказского застолья. Оператор был явно подшофе, камера плясала в его руках, выхватывая то толстоносое лицо Ахмеджанова, то круглую физиономию Вячеслава Иванова. Через пять минут просмотра Константинов вскочил, поднял с пола валявшийся среди кассет пульт дистанционного управления, нажал «стоп» и перемотал запись немного назад. А потом нажал «паузу». За щедро накрытым столом прямо над блюдом с крупными ломтями мяса застыло с вилкой у рта улыбающееся лицо Юраши Лазарева.

Полковник нажал «плей», и Юраша отправил в рот большой кусок мяса с прилепившейся к поджаренному боку веточкой укропа. Камера тут же перепрыгнула на угрюмого бритоголового громилу, он сосредоточенно обсасывал куриную кость, потом объектив беспорядочно заплясал по угрюмым и улыбающимся лицам, грязным тарелкам, пятнам на скатерти.

Константинов выключил видеомагнитофон и телевизор, вытащил кассету, направился в спальню и молча взял из рук старшего опера сотовый телефон:

– Эпсилон-семь, со штабом округа соедините меня. Нет, сразу с Мельниковым. Да! Иван! Это я. Срочно высылай спецназ. Поселок Гагуа. Ну кто? Конь в пальто! Ахмеджанов, разумеется. Только живым! Без вариантов. Подожди, там два заложника. Да, Ревенко. Но, кроме него, еще девушка, Мария Кузьмина, девятнадцать лет. Предупреди ребят. Что значит – мало шансов? На то и спецназ, чтобы шансы были! Все, Ваня. Я выезжаю с опергруппой. Свяжись с пограничниками.

Захлопнув крышку телефона, Константинов наклонился и аккуратно вытащил из-под низкой тумбочки у кровати изящную овальную коробочку с нарисованным на крышке томным полузакрытым глазом с длинными ресницами. Открыв ее, он прочитал на обратной стороне крышки английскую надпись на бумажной наклейке: «Цветные контактные линзы. Цвет: сине-лиловый. Инструкция прилагается. Сделано в Китае». Линз не было. Только бумажка с инструкцией. Коробочку полковник положил в карман джинсов.

ГЛАВА 22

Доктор поднялся на связанных ногах и тут же упал.

– В детстве я был в пионерском лагере, всего один раз, – тихо говорил он Маше, вновь поднимаясь, – мне не понравилось, хотя я попал в знаменитый «Орленок», неподалеку отсюда. Меня послали как отличника, на целый месяц.

– Ты был отличником? – слабо улыбнулась Маша.

– Да. С первого по десятый класс. И в институте тоже.

– Я почему-то в этом не сомневалась. Рассказывай дальше.

– Месяц в лагере был ужасен. Подъем по горну, зарядка, линейка, все вместе, всегда, и днем и ночью. Строевая подготовка под полуденным солнцем, – Вадиму удалось наконец твердо встать на ноги, – и даже одежда казенная, у всех одинаковая. В предбаннике в банный день лежала одна куча с синими шортами, другая – с белыми пионерскими рубашками. Размеры, правда, разные, но все – в одной куче. Если повезет, успеешь вымыться первым, есть шанс подобрать штаны и рубашку по размеру. А опоздал – бери что осталось. Был у нас один очень толстый медлительный мальчик. Ему всегда доставались маленькие шорты. Он краснел и втягивал живот, чтобы влезть в них, но они лопались по заднему шву. Все смеялись.

– А ты?

– Я тоже. – Вадим попытался сделать крошечный шаг связанными ногами. – Знаешь, дети иногда бывают злыми, даже жестокими, особенно в табунке. Ты думаешь, почему я вдруг вспомнил пионерский лагерь?

– Почему?

– Потому что там были праздники с викторинами и аттракционами. Например, подвешивали яблоко на веревочке, и надо было откусить кусок, держа руки за спиной. И еще бег наперегонки в мешках. Со связанными ногами. Вот я и пытаюсь вспомнить, как это делается.

Вадим оттолкнулся от пола и прыгнул к Маше. Она тихо засмеялась.

– А мы на первом курсе придумывали этюды с животными. Один мальчик прыгал, как ты сейчас. Угадай, кого он изображал, зайца или кенгуру?

– Зайца! – сказал Вадим и сделал следующий прыжок. – Мальчик, скорее всего, изображал зайца. А вот девочка изобразила бы кенгуру.

– Почему?

– Кенгуру ассоциируется с детенышем в сумке, с материнством. Это женственное животное.

– Правильно. Наш преподаватель тоже так сказал, когда мы потом разбирали этюды.

– А ты кого изображала? – Последний длинный прыжок, и Вадим сел рядом с Машей.

– Слона! – Маша уткнулась лбом ему в плечо. – Слон живет в Африке, где всегда тепло. А я мерзну. У меня давление девяносто на шестьдесят, руки всегда ледяные.

– А что по этому поводу сказал твой преподаватель?

– Он сказал, что у меня гигантомания.

Тут раздался мощный взрыв, где-то совсем рядом. Вслед за взрывом послышалась автоматная очередь, тяжелый топот, русский мат вперемежку с абхазскими и чеченскими ругательствами.

«Вот и все, – устало подумал Вадим, – сейчас откроется дверь, и нас расстреляют. Вахтер все передал Константинову, и в село вошел спецназ. Только не молчать сейчас, чтобы Машенька не успела по-настоящему испугаться».

Он вдохнул теплый детский запах ее волос и прошептал:

– Я очень люблю тебя, малыш. Если захочешь, мы будем жить в Москве. Я продам дом и квартиру, это большие деньги. Купим теплую дачу неподалеку от города, с ванной и с камином. А хочешь, вообще уедем в Америку. В Нью-Йорке есть одна частная клиника, меня приглашали туда работать. Если твои родители согласятся, возьмем их с собой. Как ты думаешь, они согласятся?

– Не знаю... – еле слышно прошептала Маша.

– Мы попробуем их уговорить. Или останемся в Москве. С работой у меня не будет проблем. Ты закончишь институт, потом мы с тобой родим себе ребеночка. Как ты думаешь, кто у нас получится, девочка или мальчик?

Громыхнуло еще раз, прямо за стеной сарая. Стены сильно задрожали. Маша что-то прошептала в ответ, но Вадим не расслышал. За спиной раздалось легкое потрескивание, запахло дымом. Вадим понял – стена сарая загорелась. Еще немного, и вспыхнет сухая стружка на полу.

«Что сработает первым? Огонь или дым? – подумал он. – Хорошо, если мы задохнемся угарным газом. Это не больно. Тогда мы не почувствуем огня. Неужели они забыли о нас? Чем сгореть заживо, лучше уж пусть пристрелят!»

– Ляг на пол! – крикнул он Маше в ухо, они уже не слышали друг друга из-за грохота взрывов и близких автоматных очередей.

Тяжестью своего тела он попытался откатить ее подальше от той стены, которая загорелась снаружи. Когда наконец обоим удалось перебраться к другой стене сарая, которую пламя еще не тронуло, дым повалил клубами, сквозь щели между бревнами стали прорываться сначала шипучие искры, потом вспыхнул огонь. Затлела стружка на полу.

«Может, попытаться взломать дверь? – в отчаянии подумал Вадим. – Если им не до нас в этой бойне и снаружи нас никто не стережет, мы могли бы выползти...»

И тут дверь открылась. От сквозняка стружка на полу вспыхнула. На пороге показалась мощная фигура Максуда с автоматом наперевес. Слонопотам закашлялся от дыма и стал озираться по сторонам. Он их пока не видел, и Вадим, закрыв Машу своим телом, шепнул ей на ухо:

– Не дыши. Сдержи кашель.

«Пусть он подумает, что мы уже мертвы, что мы задохнулись дымом. В горящий сарай он не решится войти...» Надежда была, конечно, слабой и неверной, но все-таки была!

Максуд действительно ничего не видел. Его глаза слезились от дыма. Он стал методично, наугад прошивать все пространство сарая автоматными очередями. Вадим чувствовал, как Маша дрожит и давится кашлем. Он сам еле сдерживал этот особый удушливый кашель, который бывает от едкого дыма. Стрельба на минуту прекратилась. Максуду надо было перезарядить автомат. Но тут же раздалась еще одна очередь и вслед за ней тяжелое, мягкое падение тела на стружку. Приподняв голову, Вадим различил в отсветах огня огромную фигуру на горящем полу. Огонь медленно полз по стружке, задержался, обтекая тело, двинулся дальше. К запаху дыма примешался сладковатый, тошный запах тлеющих тряпок и тлеющей человеческой кожи.

– Эй, есть кто живой? – услышали они молодой русский голос, без всякого кавказского акцента.

На пороге сарая стоял спецназовец в камуфляже.

– Да! – крикнул Вадим. – Помогите нам, мы связаны!

– Где вы? – Парень шагнул в сарай. – Ни хрена не видно!

– Здесь мы, здесь! – жалобно простонала Маша.

Одним прыжком спецназовец подскочил к ним, ножом перерезал веревки на ногах.

– Идти можете? – спросил он, помогая им подняться.

– Да, – ответил Вадим, – только мы в наручниках. У убитого могут быть ключи.

– Некогда! Некогда искать! Сейчас все вспыхнет к едрене фене! – прокричал парень, давясь кашлем.

Они выбежали из сарая, спецназовец на бегу вздернул автомат и дал дугу очереди по шевелившимся впереди кустам. Оттуда в ответ бешено застрекотало.

– Да пригнись ты, Мария Кузьмина, – крикнул спецназовец, – голову прямо под пули подставляешь.

Всему отряду были переданы по спецсвязи имена и приметы заложников. Их стали искать сразу, как только вошли в село. Найти уже не надеялись, но младший лейтенант Василий Блинов, пробегая мимо загоревшегося сарая на краю села, увидел, как огромный чечен поливает очередью наполненный дымом сарай, и тут же догадался, кого он может там достреливать. Василий не ожидал увидеть их живыми. Но повезло. И им, и ему. Полкан из Москвы сказал по связи, что за живых заложников повысит в звании, как и за живого Ахмеджанова.

Сарай у них за спиной полыхал уже со всех сторон открытым пламенем. Вокруг трещали очереди, тарахтели отдельные пистолетные выстрелы. Что-то тонко и длинно просвистело рядом.

– Ложись! – вдруг завопил спецназовец, падая на землю и увлекая за собой Машу и Вадима.

Просвистело прямо над головой, а через секунду раздался короткий взрыв, вздыбивший фонтан земли и мелких камней. Отряхиваясь, парень приподнялся на локте.

– Руки дайте мне. Попробуем снять браслеты, пока потише стало. Ты первый, Вадим Ревенко. У тебя браслеты туго сидят, руки затекли.

Руки у Вадима действительно затекли и покраснели. Ключ от наручников из Васиного боекомплекта не подошел. Матерясь, то и дело припадая лицом к земле, он извлек из комплекта мощные кусачки для проволоки и ловко перекусил кольца между браслетами – сначала у доктора, потом у Маши.

– Пока так хотя бы, возиться некогда сейчас.

– Спасибо, – сказал доктор, – как тебя зовут?

– Василий. Можно просто Вася.

– Очень приятно, Вася. Спасибо тебе, – улыбнулась Маша.

Послышался треск и грохот – обрушилась крыша сарая. Во все стороны полетели искры и куски горящего дерева. Как бы в ответ после небольшой передышки ударила автоматная очередь. От заброшенного колодца отделились две фигуры. Сгорбившись, бежали чеченские боевики. Они поливали автоматными очередями все вокруг себя.

– Прижмись к земле! – скомандовал Вася. – Не торчать!

Опять тонкий свист. Бабахнуло там, где пробегали двое. Сгорбленные фигуры исчезли в яркой вспышке.

– Теперь быстро уходим! Бегите вперед, к лесу. Я вас прикрою!

Маша и Вадим побежали, пригнувшись, к заросшему короткими соснами горному склону. Вася бежал за ними, двигаясь задом наперед, то и дело давая короткие очереди. Казалось, в ответ стреляют со всех сторон. Маша слышала тонкий, пронзительный свист пуль. Несколько раз прямо возле щек проносился мгновенный горячий ветерок.

«Еще чуть-чуть – и в нас попадут!» – успела подумать она. И тут послышался у них за спиной хриплый короткий вскрик.

– А-а! – крик был совсем тихим в грохоте очередей, но прозвучал почему-то оглушительно громко.

Оглянувшись, они увидели, как Вася, словно в замедленной съемке, странно вскидывает руки к небу и медленно падает навзничь.

Стало тихо. Маше казалось, что падение длится бесконечно долго. Доктор успел подхватить Васю и тут же пригнулся над ним. Двое, живой и мертвый, вжались в землю.

Опять пронзительный вибрирующий свист, за ним короткий грохот взрыва. Сплевывая землю, Вадим тер глаза распухшей рукой. Пальцы уже ничего не чувствовали.

– Пощупай у него пульс, – сказал он Маше, – только не на запястье. Найди шейную артерию.

– Я знаю, – кивнула Маша и прижала пальцы к теплой Васиной шее.

– Нет. Там ничего нет. Может, я неправильно слушаю? – Она рванула пятнистую рубашку, припала ухом к груди в полосатой майке-тельняшке и, подняв голову через минуту, испуганно взглянула на Вадима: – Там тихо...

– Я знаю, – ответил он.

Он уже все понял, когда подхватил падающего Васю. Он попросил Машу пощупать пульс только потому, что так положено. Врач не имеет права констатировать смерть «на глаз».

– Вадим, надо сделать что-нибудь! Может, искусственное дыхание? Ну ты же врач!

Маша осторожно отряхнула землю с Васиного лица. Прямо на нее смотрели светло-карие, с золотистыми крапинками глаза. На чистых голубоватых белках темнели мелкие песчинки. Маша уже все поняла, но удивилась, почему он не моргает. От этих песчинок должна быть сильная резь. Несколько секунд она глядела в неподвижные, ясные, отражающие розовато-лиловое вечернее небо глаза. Вася был старше ее года на три, на четыре, не больше. Он только что вытащил их из огня, спас, выводил с поля боя, прикрывая собой.

Красная, распухшая рука Вадима закрыла Васе глаза. Вадим разглядел на тельняшке с левой стороны небольшое круглое отверстие. Крови почти не было, ткань тельняшки чуть обгорела по краям. Пуля прошла насквозь, точно сквозь сердце, поэтому и крови было так мало, и умер он мгновенно.

Совсем рядом затрещала очередь. Вадим быстро снял автомат с плеча убитого, прихватил тяжелые кусачки для проволоки и потянул Машу за руку к лесу, туда, куда они должны были бежать вместе с Васей. Оставалось не больше пятидесяти метров открытого пространства. Они мчались, пригнувшись, и слышали, как отдаляется стрельба. Бой перемещался опять куда-то к центру села.

Упав на траву под соснами, Вадим протянул Маше кусачки:

– Попробуй перекусить эти проклятые браслеты. А то еще немного – и руки пропадут. На что тогда жить станем?

Маша возилась долго. Сил не хватало. Кусачки оставляли светлые блестящие следы на металле, скользили, были слишком тяжелыми и неудобными. Она боялась поранить Вадиму кожу, несколько раз роняла кусачки в траву. Наконец ей удалось каким-то чудом справиться с браслетом на правой руке. Вадим задвигал пальцами, разогнал кровь, браслет с левой руки снял сам, потом освободил Машины запястья.

Стало совсем темно. Южная ночь обрушилась в один миг. Еще минуту назад были светлые, ясные сумерки, и вдруг упала кромешная тьма, будто просто выключили свет.

– Куда нам теперь идти? – растерянно спросила Маша. – Совсем ничего не видно.

– Сейчас выглянет луна, и глаза к темноте привыкнут, – успокоил ее Вадим, – не бойся, малыш, выберемся.

Послышалась стрельба – совсем близко. Потом раздался тяжелый топот и сопение. Рядом бабахнуло.

«Граната!» – подумал Вадим, прикрывая ладонью Машину голову.

На них посыпался град мелких камешков. Стихший было топот стремительно приближался. Сопение прервалось чеченской бранью. Из-за низких сосен медленно вывалилась полная яркая луна, и Вадим увидел чеченца-боевика с пистолетом в руке, который несся прямо на них. Он их тоже заметил, замер на миг, целясь, как бы размышляя, кого пристрелить первым, но именно этого мига хватило доктору, чтобы дать по боевику короткую очередь из автомата. Он сделал это машинально, не думая, просто сработала реакция. Только когда боевик упал как подкошенный, Вадим понял, что в руках держит знакомый еще с армии старый добрый «Калашников».

– Кто стрелял? – раздался голос поблизости.

– Заложник стрелял, – сообщил Вадим, поднимаясь из травы.

– А, вот вы где! – К ним шли два спецназовца. – Хорошо стреляешь, заложник.

– Там парнишка убитый, неподалеку от сарая, – сказала Маша, – Васей звали. Это он нас нашел, спас и вывел. А сам погиб.

– Да, мы его видели, – кивнул один из спецназовцев.

– Ахмеджанова взяли? – спросил Вадим.

– Нет пока. Идите лесом к дороге. Только особенно не высовывайтесь. – Они вскинули автоматы, затопали назад, к поселку, и растворились в темноте.

Идти пришлось в гору, подъем становился все круче, выстрелы звучали все тише. Пылающий поселок остался позади. Редкий лесок на горном склоне жил своей спокойной и таинственной ночной жизнью. Пели цикады, кружились голубоватые огоньки светлячков.

– Устала? – спросил Вадим и провел рукой по Машиным волосам. Волосы были влажными от ночной росы.

– Ничего, – ответила она, – устала, конечно, но это не важно.

– Там, впереди, поляна, если хочешь, можем немного посидеть, отдохнуть.

– Нет. Лучше уж идти. Если я присяду, сразу засну. А ты знаешь, куда мы идем?

– Приблизительно знаю.

– Ну, раз хоть приблизительно знаешь, тогда дойдем куда-нибудь, – улыбнулась Маша.

– Нам в любом случае надо выбраться к шоссе. А там посмотрим.

– Далеко оно?

– Думаю, через час-полтора доберемся. Не бойся, мы не заблудимся, где-нибудь наткнемся на оцепление. Они ведь обязаны оцепить все окрестности. Или с патрулями встретимся.

– А они нас не пристрелят? Так, ненароком, в темноте?

– Надеюсь, что нет.

Луна осветила небольшую поляну, заросшую высокой травой.

– Подожди, я потерял тропинку, – сказал Вадим, остановившись, – все-таки лучше немного отдохнуть. На траве сидеть мокро, вон там, видишь, поваленное дерево.

– Оно тоже наверняка мокрое, все в росе. Но если хочешь, давай посидим. Терять все равно нечего, и так мы с тобой уже до нитки промокли. Я раньше думала, на юге ночи сухие, без росы.

Они присели на ствол поваленного дерева на краю поляны. Вадим обнял Машу за плечи и поцеловал в висок.

– Замерзла?

– Знобит немножко. Но это ерунда, я всегда мерзну.

– Смотри не простудись.

Маша тихо засмеялась:

– Прямо как в том анекдоте про интеллигента, который попал под асфальтовый каток. Знаешь?

– Нет. Расскажи, я сто лет не слышал ни одного анекдота про интеллигента. Сейчас все про «нового русского».

– Это старый анекдот. Попал интеллигент под асфальтовый каток, стал плоским, как тряпочка. Рабочие думают, что с ним теперь делать? Положили на порог бытовки и вытирали об него ноги, чтоб добро не пропадало. Он стал грязный с одной стороны. Его на другую перевернули, он опять стал грязный. Уборщица постирала его, повесила сушить. А он простудился и умер.

Но Вадим не слушал ее. Он перестал дышать, быстро прикрыл ладонью рот Маши.

– Тихо! – шепнул он ей прямо в ухо. – Шорох какой-то. Здесь гадюки водятся...

Он огляделся, поднял автомат. Но было тихо. Он глубоко вдохнул влажный ночной воздух. Что-то неуловимо изменилось. Он даже не понял сразу, что именно. «Померещилось», – решил он, но тут заметил – совсем близко, метрах в десяти от них, образовалась широкая прогалина между кружевными верхушками травы – будто нечто большое, тяжелое примяло траву. Вновь послышался шорох. Вадим щелкнул затвором автомата и вскочил на ноги. Луна светила достаточно ярко, чтобы разглядеть черневший в траве силуэт.