Текст книги "Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Полина Дашкова

Павел Владимирович Мальцев успел съесть свой любимый омлет с тертым сыром и выпить второй стакан апельсинового сока, а Красавченко все не было. Павел Владимирович заказал чашку-кофе без кофеина и взглянул на часы.

Маленькое кафе, в котором они договорились встретиться, находилось в двух шагах от «Куин Элизабет». Из окна отлично просматривались подъезды гостиницы и площадь. Красавченко должен был выйти из гостиницы и пересечь площадь двадцать минут назад. Мальцев заволновался всерьез.

Точность была единственной надежной и достойной чертой наемника. Если он опаздывает, значит, что-то случилось. Он мог бы позвонить, телефон знает. Разумеется, случилось что-то плохое или очень плохое. Когда связываешься с негодяем, приятных сюрпризов ждать не приходится.

Что, если Красавченко, получив долгожданную информацию, решил тихо смыться? Что, если Он никакой не Красавченко и загранпаспорт у него поддельный? Сколько всяких проходимцев шастает по миру, и никакие анкеты, никакой пограничный контроль не мешает им менять имена, исчезать, появляться вновь на другом конце земли, получать гражданство, приобретать недвижимость, открывать счета в банках. Вчера он был каким-нибудь Махмудом Ибрагимовым, чеченским террористом, а сегодня – гражданин Германии герр Штольц, владелец конной фермы, игорного дома и небольшого замка на живописном берегу Рейна. Вчера его называли каким-нибудь Васькой Черепом, и он руководил бандой шпаны в Люберцах, а завтра он американец русского происхождения Василий Васильефф, имеет ресторан на Брайтоне и виллу на Гавайях, по воскресеньям пьет безалкогольное пиво с полицейским начальством. Английского не знает, но взаимопонимание полное.

Павел Владимирович допил свой остывший кофе и пожалел, что не курит. Прошло еще десять минут. Он нервничал все сильней. Из гостиницы вывалила толпа туристов. Подъезжали и отъезжали автобусы, закрывая панораму. Мальцев напряженно искал глазами высокую широкоплечую фигуру, пытаясь собраться с мыслями и решить, что делать, если Красавченко так и не появится. Он готов был уже расплатиться и идти в. гостиницу, подниматься к нему в номер, что, в общем, не имело смысла, но тут услышал за спиной знакомый голос:

– Доброе утро. Извините, задержался. Он был в черных джинсах, в черной кожаной куртке нараспашку, в дымчатых очках. На плече у него болталась дорогая спортивная сумка. На тонких губах играла какая-то совсем новая, сытая, блатная ухмылочка. Павел Владимирович демонстративно взглянул на часы.

– Ну, проспал, с кем не бывает? – развел руками Красавченко, усаживаясь за стол. – Ночь была трудная, нервная, – он щелчком пальцев подозвал официанта, и жест получился такой хамский, что Павел Владимирович брезгливо поморщился.

– Слушай, дипломат, здесь так не принято.

– Пардон. – Красавченко снял куртку, остался в теплом черном пуловере, под которым была белая рубашка. Павел Владимирович заметил на воротнике розовато-бежевое пятно, след косметики.

– Да, я вижу, – кивнул он, – ночь у тебя действительно была трудная и нервная.

Подошел официант, и Красавченко заказал себе два жульена, говяжью вырезку с кровью, французский картофель, большой овощной салат, томатный сок.

– Ничего не ел со вчерашнего вечера, – объяснил он, – после ночной работы у меня просто волчий аппетит, даже в девять утра могу сожрать полный обед. Ну, что вы на меня так смотрите? Нет, она ничего не знает про побрякушку. Я допросил ее по полной программе. Результат нулевой. Вообще, все это какой-то абсурд. Такое ощущение, что мы с вами оба сошли с ума. Кстати, я все хотел вас спросить, насколько близко вы знакомы с нашим заказчиком?

– Ты уже трижды задавал мне этот вопрос.

– Разве? Ну ладно, задам еще раз. Тем более сейчас это особенно актуально.

– Почему?

– Потому, что мы с вами в тупике. Работа закончена, во всяком случае моя часть работы.

– С чего ты взял?

– Больше некого допрашивать. Беляева – последнее звено в этой цепочке.

– Есть еже другие пути. Подпольные ювелиры, их, между прочим, не так уж много, и кое, с кем из них мы можем встретиться. Есть потомки тех людей, которые поселились в Батурине сразу после революции. Мы ведь начали с пятидесятого года, то есть пропустили больше двадцати лет.

– Да, конечно. Поиском этой брошки можно заниматься до конца своих дней. Предки, потомки, ювелиры, огороды… Поймите вы, нельзя действовать, рассчитывая только на счастливый случай. Лучше вообще ничего не делать, чем дергать удачу за хвост. Она ускользнет, как ящерица, у нее хвост новый вырастет. – Красавченко замолчал, ожидая, пока официант расставит перед ним тарелки. Он снял дымчатые очки, чтобы лучше разглядеть свою кровавую говядину. Павел Владимирович успел заметить, как неприятно он ест, каждый кусок подносит близко к глазам, вертит на вилке, потом стремительно отправляет в рот и жует быстро, жадно, кося глазами в сторону, как пес, который стащил чужую кость.

– Нельзя рассчитывать на счастливый случай, – повторил он, прожевав первый кусок мяса, – но вы так и не ответили мне, насколько хорошо знаете заказчика. Вы его видели? Или он вышел на вас через посредника?

– Видел пару раз.

– И какое он на вас произвел впечатление?

– Я не понимаю, к чему ты клонишь? При чем здесь мои впечатления?

– При том… – он отправил в рот второй кусок, глотнул минералки, – мне кажется, он больной.

– Кто?

– Наш заказчик.

– Очень интересно, – усмехнулся Павел Владимирович, – откуда такие мрачные подозрения?

– Ну, подумайте сами, разве нормальный человек вышвырнет такие деньги на ветер? Сколько он уже потратил ради этой несчастной брошки? Нет, он точно больной.

– А ты знаешь, Толик, в прошлом году на аукционе «Сотби» за потертого плюшевого медведя было заплачено пятнадцать тысяч долларов.

– Правильно, – кивнул Красавченко, – ничего удивительного, все коллекционеры сумасшедшие. Ими движет придурь, безумие.

Павел Владимирович хрипло откашлялся и, стараясь не глядеть собеседнику в глаза, равнодушно произнес:

– Ну что ж, в этом есть своя логика. Почему же ты с самого начала не отказался участвовать в этом безумии?

– Да кто же откажется от живых денег? К тому же в начале все выглядело вполне разумно. Я взялся выполнить обычную для себя работу, проверить круг людей, которые могут владеть информацией. Я этим занимался много раз. С моей стороны не было ни одного прокола. Но сейчас, когда мы оказались в тупике, я понял, что сама идея этой операции абсурдна, и у мне странно, как вы не этого не понимаете. Мы с вами, два нормальных человека, два профессионала, идем на поводу у сумасшедшего, ищем иголку в стоге сена. Мы никогда не найдем этот несчастный камень. Я не могу рисковать ради какой-то брошки, пусть даже она стоит миллион долларов. Это ведь все равно не мой миллион.

– Ты что, хочешь выйти из игры?

– Ни в коем случае. Зачем же расставаться с больным человеком, который готов сорить деньгами? – Красавченко уже расправился с говядиной, доедал последние, самые поджаристые ломтики французского картофеля, никак не мог подцепить их вилкой и принялся есть руками. – Сколько он выложил на одну только эту нашу поездку в Канаду? Дорога, жилье, суточные. И ради чего, спрашивается? – Погоди, – перебил его Павел Владимирович, – я не понимаю, какого черта ты вдруг стал считать деньги заказчика?

– Ну, если он сам их не считает, так почему бы не вмешаться? – Красавченко весело подмигнул, выпил залпом остатки своего томатного сока и принялся за салат Павел Владимирович кивнул официанту и попросил стакан минеральной воды. У него пересохло во рту.

– И каким же образом ты собираешься вмешиваться?

– Сейчас попробую объяснить, – он откинулся на спинку кресла и закурил, – если камень мы не найдем, то ни копейки больше не получим. Верно?

– Допустим, – кивнул Мальцев и жадно втянул ноздрями табачный дым. Он бросил курить пару лет назад, но сейчас захотелось нестерпимо, – я возьму у тебя сигарету?

– Разволновались? – Красавченко понимающе улыбнулся. – Пожалуйста, курите на здоровье.

– У тебя что? «Мальборо»? Нет, для меня слишком крепко. Погоди, я сейчас, – он вскочил, бросился в соседний зал, к бару.

«Какая сволочь… какая опасная сволочь…» – Павел Владимирович бестолково уставился на бармена за стойкой, словно у него, а не у самого себя хотел спросить, сколько еще надо прожить лет на свете, чтобы не ошибаться в людях? Почему всегда кажется, что если ты нанял злодея и хорошо ему заплатил, то его злодейство будет работать на тебя, а не против тебя?

– Я могу вам помочь, сэр? – улыбнулся ему бармен.

– Пожалуйста, пачку сигарет, самых слабых.

Когда он расплачивался, отсчитывал тяжелые канадские монетки, руки его уже не дрожали, глаза стали спокойными.

«Тебе, Паша, пятьдесят четыре года. Ты доктор искусствоведения, ты много всякого дерьма повидал в жизни, потому что ты любишь драгоценные кристаллы, а они притягивают к себе, как магниты, и кровь, и дерьмо, и пули. Стыдно трусить перед этим ублюдком, у которого, кроме наглости и звериного напора, ничего нет».

К столу он вернулся спокойной, неспешной походкой – Курить ему расхотелось.

– Слушаю тебя, Толик, – произнес он, усаживаясь.

Красавченко сосредоточенно ковырял в зубах зубочисткой.

– Мы с вами должны использовать те возможности, которые открываются для нас в процессе операции. Для себя лично использовать, чтобы не оказаться потом в дураках.

– И какие же, по-твоему, нам с тобой открываются возможности?

– Пока только одна. Ее зовут Елизавета Беляева. Теперь вы поняли?

– Нет.

– Ну, это ведь так просто! – Он укоризненно покачал головой. – Вы же умный человек, Павел Владимирович. Беляева – это живой эфир, а знаете, сколько стоит живой эфир?

– Дорого стоит. Дальше что?

Красавченко несколько секунд молчал, держал таинственную паузу и наконец произнес, чуть понизив голос:

– У меня появилась возможность получить видеопленку, на которой образец чистоты и нравственности занимается грубым сексом с чужим мужчиной, изменяет мужу, причем с огромным удовольствием.

– И кто же этот счастливец? – Павел Владимирович покосился на белый воротничок его рубашки, испачканный пудрой и помадой.

– Я же говорил вам, что к этой даме нужен индивидуальный подход, – опять на его лице заиграла сытая блатная улыбочка, – сорок лет – это серьезно. Женщина способна на многое в этом критическом возрасте. Я говорил, а вы мне не верили, иронизировали. Ну, что вы на меня так смотрите? Баба есть баба, будь она хоть трижды гениальной и знаменитой.

– Ты хочешь сказать, что тебе все-таки удалось… – Павел Владимирович откашлялся, – или тебе помог твой препарат?

– Какая разница? Главное, все получилось, к нашему взаимному удовольствию. Нет, насчет препарата вы меня обижаете. Сначала все получилось, а потом уж мы с ней выпили по бокалу вина.

– Слушай, по-моему, это ты сумасшедший, а вовсе не наш заказчик.

– В таком случае, вам придется выбирать между двумя психами, – усмехнулся Красавченко, – причем выбирать сию минуту.

– Ты что, собираешься ее шантажировать? – Павел Владимирович залпом выпил воду. – Господи, какой пошлый ход! Сейчас только ленивый не пытается заработать на постельном компромате. Вряд ли этим кого-то удивишь и напугаешь. И потом, ты не учитываешь главного. Затащить в постель и заснять на пленку не так уж сложно. Допустим, ты справишься с этой задачей или уже справился. Но что дальше? Ты ведь понимаешь, чтобы запустить порнушку в эфир, надо обладать такими связями, такими деньгами и полномочиями, какие тебе, дорогой мой, не снились. А уж Беляева знает это еще лучше. Она не испугается.

* * *

– Кроме миллионов телезрителей, у Елизаветы Павловны есть еще семья. Не надо никаких особенных связей, чтобы подкинуть кассету ее мужу.

– Ладно, гений, допустим, тебе все удастся. И сколько ты сумеешь из нее вытянуть? У нее просто нет таких денег, ради которых стоит рисковать. Взяток она не берет. Да, получает неплохо, но если уж шантажировать, то лучше найти кого-нибудь побогаче.

– Правильно. И я уже выбрал. Наш заказчик человек очень богатый, но совершенно не умеет распоряжаться своими деньгами, не знает, куда их деть, тратит на глупые побрякушки. Так пусть лучше нам отдаст. – Красавченко весело подмигнул и закурил еще одну сигарету. – Не все, но хотя бы часть.

– Очень интересно, – криво усмехнулся Мальцев, – а при чем здесь Беляева?

– Ну я же сказал, Беляева – это прямой доступ к телеэфиру. Благодаря нашей нежной дружбе я получаю неограниченные возможности. Я успел понять, что заказчик тщательно скрывает свою страсть к драгоценным камням. Из этого я сделал вывод, что он скорее всего не банкир, не частный предприниматель, а крупный государственный чиновник. Я прав?

– Понятия не имею. – Павел Владимирович равнодушно пожал плечами и почувствовал, как под рубашкой между лопатками выступает ледяная испарина.

– Я прав, – улыбнулся Красавченко, – как всегда! Вы все никак не хотите меня дослушать, почему-то очень нервничаете, постоянно перебиваете.

– Не знаю, кто из нас нервничает, – криво усмехнулся Мальцев.

– Вот и я не знаю. Ну ладно, это не важно. Вы готовы меня спокойно выслушать?

– Я тебя очень внимательно слушаю.

– Зато, чтобы кассета с грубой эротикой в ее исполнении не попалась на глаза мужу и детям, Елизавета Павловна станет иногда выполнять мои просьбы. И первым я выступлю в эфире сам, мне есть что рассказать, биография моя достаточно интересна. Тему для разговора мы выберем любую, но я непременно вставлю в свой монолог несколько прозрачных намеков, которые наш заказчик отлично поймет. И если он не откликнется, то в следующем эфире я выдам уже более конкретную информацию о хобби государственного чиновника и о тех методах, которыми он пользуется для утоления свой страсти к драгоценным камням.

– Это замечательно! – Мальцев совершенно неожиданно рассмеялся, да так весело, что сам удивился. – Это просто класс? Ты действительно гений, Толик. Двойной шантаж? Только ничего у тебя не выйдет. Прости, дорогой, но я не верю, что Беляева в здравом уме, по доброй воле, согласилась с тобой, таким красивым, переспать. Если это произошло, то вовсе не так, как ты рассказал. Сначала ты добавил ей свою гадость в вино, а потом уж затащил в койку. Не думаю, что тебе удастся повторить это на «бис» и заснять на пленку. Ведь у тебя пока нет кассеты?

– Если честно, уже есть. Но это строго между нами.

– Стахановец, – хмыкнул Мальцев, – передовик-многостаночник, мать твою… Что же, она не заметила, как ты вытащил камеру, закрепил на штативе? Ты сначала выключил Беляеву, напоил ее своей дрянью, а потом включил камеру. Других вариантов нет. А это, дорогой мой, уже статья, и серьезная. Это тебе не старика-сторожа отравить. Там, понятно, кроме меня, свидетелей нет, а я, конечно, буду молчать. Но как только ты сунешься к Беляевой со своим шантажом, она просто подаст в суд, и тебя посадят.

– За что же? – Красавченко недоуменно вскинул брови. – За любовь? Ну да, я воспылал страстью к ней и не скрываю этого. Чувство мое оказалось взаимным, я счастлив и горд. Но я не виноват, что какая-то мразь засняла нас скрытой камерой. Что же делать, если мы живем в такое кошмарное, циничное время? Вообще, все, что касается Елизаветы Павловны, – это мои проблемы. От вас мне нужна информация о заказчике. Для того чтобы передать ему свои условия, мне надо с ним как-то связаться. Пока я могу сделать это только с вашей помощью.

– А я все гадаю, почему ты вдруг так щедро делишься со мной своими наполеоновскими планами.

– Короче, вы согласны мне помочь? – Красавченко взглянул на часы. – Времени мало, я должен успеть к перерыву между совещаниями. Я должен сегодня обязательно показаться на глаза Елизавете Павловне, а то она заскучает, забеспокоится. Я предлагаю вам пятнадцать процентов от каждой выплаты. Согласны?

– Сколько ты собираешься попросить у нашего заказчика?

– Для начала сто тысяч. Дальше видно будет.

– Ладно, уговорил. Идея, при всей ее гнусности, в общем не так и плоха. Как ты верно заметил, кто же откажется от живых денег? Но только не пятнадцать, а двадцать пять.

– Двадцать.

– Не мелочись. Жадным везет меньше.

– Двадцать пять, или выходи на заказчика сам.

– Черт с вами, договорились. Почему вы улыбаетесь?

– Так. Настроение хорошее с утра. Солнышко светит, небо голубое.

– Разве? По-моему, сегодня пасмурно и сыплет противный мокрый снег.

– Это здесь, в Монреале. А в Москве ясно, солнечно, легкий морозец. Я мысленно уже дома.

Они расплатились и вышли из кафе. Павел Владимирович нырнул в антикварную лавку, которая находилась тут же, за соседней дверью. Разглядывая столовое серебро позапрошлого века, он то и дело косился на огромное наклонное зеркало. Оно было расположено таким образом, что отражало всю площадь перед гостиницей. Павел Владимирович дождался, пока высокая широкоплечая фигура пересечет площадь, исчезнет за гостиничными дверьми, и только потом выскочил из антикварной лавки, свернул за угол, добежал до маленькой платной стоянки, где оставил машину.

Руки его дрожали, он никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Белый «форд», взятый напрокат в день приезда, отчаянно засигналил. У Павла Владимировича заныло сердце.

«Не хватало мне сейчас сердечного приступа», – подумал он под визг сирены.

В кармане нашлась упаковка нитроглицерина, он сунул приторный шарик под язык, отключил сигнализацию, рухнул на мягкое бархатное сиденье, зажмурившись, досчитал до пятидесяти и позвонил брату в Москву.

Телефон зазвонил, когда Дмитрий Владимирович плескался в своем ледяном бассейне. Он подплыл к бортику и попросил, весело отфыркиваясь:

– Подай-ка мне трубочку.

На улице было минус десять. Варя куталась в шубку, сидя на лавочке, а розовый бодрый Мальцев, высунувшись по пояс из ледяного бассейна, беседовал с братом, Павлом Владимировичем, который находился в Монреале и, возможно, тоже сейчас торчал по пояс из ледяного бассейна. Они были очень похожи и жить друг без друга не могли. Правда, профессионально их ничего не связывало. Дмитрий Владимирович занимался финансами и политикой, а Павел Владимирович минералогией и ювелирным искусством. Он был одним из лучших специалистов по Фаберже, экспертом по ювелирному антиквариату.

– Что? Слушай, Пашу ля, может он пошутил? Может, это у него такой своеобразный юмор? Так я не понял, кассета уже есть или он только планирует? Да, ну ты, братец, даешь, нашел помошничка! Ладно, прости, не буду. Я понимаю. Как сейчас себя чувствуешь? Прежде всего, успокойся. Ни в коем случае, Паша! Ты понял меня? Не вздумай идти в гостиницу! Он тебя просечет моментально. В котором часу у тебя самолет?.. Так, еще раз скажи номер рейса… Ну вот и хорошо, езжай в свой отель, отдохни, постарайся просто отключиться. Я пришлю за тобой машину в Шереметьево, тебя привезут ко мне, и мы спокойно все обсудим. Да, я понял… Как там погода в Монреале?.. А у нас солнышко, легкий морозец. Ну все, Пашуля, держись, братик. Будь здоров.

Дмитрий Владимирович отдал Варе телефон и легко, пружинисто выпрыгнул из бассейна. Варе в лицо полетел фонтан ледяных брызг. Судя по всему, с утра у Мальцева было замечательное настроение, и, хотя только что по телефону любимый брат Паша сообщил ему о каких-то проблемах, оно ничуть не испортилось. Он чувствовал себя здоровым, бодрым, полным сил.

– Тебе привет от Павла. Слушай, киска моя, ты такая спортивная девочка и не умеешь плавать. Пора научиться. Подай-ка мне полотенце. Спасибо. – Дмитрий Владимирович энергично растер спину, сделал несколько приседаний и наклонов. – И почему ты совсем перестала бегать по утрам, а, лентяйка маленькая? – Он обнял Варю и поцеловал ее холодную щеку. – Вот, потому и мерзнешь, что мало двигаешься. Ладно, пойдем завтракать.

За столом Дмитрий Владимирович погрузился в чтение свежих газет, глаза его быстро пробегали по строкам, которые заботливо выделил для него желтый маркер пресс-секретаря. Варя прихлебывала апельсиновый сок и смотрела в окно. Наверное, завтра придется встать в семь утра, вместе с ним, надеть кроссовки и пробежать пять километров. Ужасно не хочется, но придется. Если бы его жена не ленилась и бегала бы каждое утро вместе с ним, то вряд ли он бы с ней разошелся. Все очень просто. Он бегал один и встретил Варю. Он до сих пор уверен, что это произошло совершенно случайно.

– Какие у тебя на сегодня планы? – спросил он, не отрывая глаз от газеты.

– К двум мне надо в университет, потом хочу к маме заехать.

– Как она себя чувствует?

– Нормально.

– А как у тебя дела в университете?

– Все в порядке.

– Ладно. Мне пора, – Дмитрий Владимирович отложил газету, встал, одним глотком долил свой зеленый чай, – пойдем, проводишь меня.

Когда за его бронированным джипом закрылись железные ворота, Варя вздохнула с облегчением, вернулась в дом, закурила и уселась с ногами в кресло. Если бы можно было вот так сидеть целыми днями, никуда не вылезать из теплой красивой гостиной, никого не видеть и не слышать.

В последнее время на нее все чаще наваливалось странное оцепенение, не хотелось двигаться и разговаривать, глаза застывали в одной точке, она могла бы часами сидеть, замерев, как кукла. Только так она чувствовала себя в полной безопасности, только так не могла выдать себя жестом, словом, мимикой.

Один раз Мальцев застал ее врасплох, заметил выражение ужаса, с которым она глядела в ледяную глубину бассейна. Это так напугало его, что он спросил, здорова ли она.

– Со мной все нормально. Я совершенно здорова, – ответила она и заставила себя улыбнуться, – просто недавно смотрела ужастик, там из бассейна вылезают мертвецы.

– Не надо смотреть глупости. Ты уже большая девочка.

* * *

На самом деле фильмы ужасов ее успокаивали. Ей удавалось с их помощью обмануть себя, уговорить, что все пережитое четыре года назад было таким же фильмом, кто-то написал сценарий, актеры выучили роли, загримировались, помощник режиссера щелкнул хлопушкой, и на пленке запечатлелись события, от которых кровь стынет в жилах. В действительности ничего этого не происходило.

Кто-то снял такое кино, она сто раз прокрутила его на видике, потому так отчетливо все запомнила. Кто-то снял кино, она сыграла там главную роль. Ну правильно, она всегда мечтала стать киноактрисой. Особенно тогда, в семнадцать лет.

Она заканчивала школу и собиралась поступать во ВГИК, на актерское отделение. После затяжных холодов в середине марта наконец потеплело, выглянуло первое весеннее солнышко. Она отправилась погулять по центру, зашла в Детский мир, купила себе отличные босоножки, чешские, на небольшом удобном каблучке, и причем очень дешево.

У нее было замечательное настроение, она улыбнулась собственному отражению в огромном зеркале между стеклянными дверьми магазина и поймала такой восхищенный, такой теплый мужской взгляд, что улыбнулась еще раз, но уже не самой себе, а стройному интеллигентному брюнету с усиками.

Сколько раз за эти четыре года она видела во сне его лицо, такое симпатичное, Гладкое, и представляла, как расползаются живые ткани, как они стекают с костей, и череп обнажается, вместо глаз зияют черные дыры. Такое происходило с фашистами в фильме Спилберга, когда вскрыли Ковчег, и оттуда стали выплывать прозрачные грозные ангелы. Они смотрели в лица злодеев, и взгляды их были как сама смерть.

Ну что стоило тогда, четыре года назад, пролететь хотя бы одному ангелу над Кузнецким Мостом, над Лубянской площадью, над гулом автомобильной пробки и пестрой равнодушной толпой? Наверняка под грозным ангельским взглядом любезный молодой человек по имени Гарик растаял бы, сгинул, превратился в безобидную липкую лужицу, как пломбир в картонном стаканчике под лучами теплого мартовского солнца.

– Хотите еще мороженого, Варюша? Оно у вас растаяло.

– Нет уж, хватит. От мороженого поправляются.

– Это правильно, если вы мечтаете стать актрисой, надо следить за фигурой. Вообще, данные у вас отличные. Распустите-ка волосы.

Она послушно щелкнула заколкой, встряхнула волосами. Ее совершенно не смущал его внимательный, ощупывающий взгляд. Он ведь профессионал, кинорежиссер. Он заметил ее, выделил из толпы и пригласил на главную роль в российско-французском фильме.

Она изо всех сил старалась ему понравиться, улыбалась, чтобы он видел, какие у нее красивые белые зубы, смеялась и запрокидывала голову, чтобы он обратил внимание, какая у нее длинная, ну просто лебединая шейка.

– Съемки будут в Париже и в Риме. У вас есть загранпаспорт?

– Нет.

– Ну, это не проблема. Французы взяли всю организационную часть на себя, так что паспорт они вам сделают сами, очень быстро. Главное, чтобы вы прошли конкурс. Претенденток на роль очень много.

– А какой будет конкурс? Что надо делать?

– Как обычно. Фотопробы, потом кинопробы, потом проба в роли. Делать ничего не нужно, главное, быть как можно свободней, раскомплексованней. Как говорил великий Станиславский, актер должен раскрепощаться. Вы понимаете меня?

– Да, конечно, – с готовностью кивнула Варя, – и когда будет первая проба?

Он посмотрел на часы, задумался на секунду и вдруг подмигнул, наклонился к ней, положил руку на плечо.

– Мы с вами всех перехитрим, Варенька. Мы сейчас поедем в гости к лучшему фотографу Москвы, к Зоечке Ивановой. Вы наверняка о ней слышали. Она снимает всех знаменитостей, работает для западных журналов. У нас будут такие снимки, что французы с ума сойдут. Вы пройдете вне конкурса. Только нельзя терять времени. Завтра утром Зоечка улетает в Нью-Йорк, у нее контракт на съемки конкурса «Мисс Вселенная».

– В гости? – смутилась Варя. – Но это неудобно…

– Ерунда. Мы с Зоей учились вместе во ВГИКе, она на операторском, я на режиссерском. Знаете, что такое студенческое братство? Это когда в любое время суток ты можешь завалиться в гости, и тебе будут рады. Ну что, поехали? Здесь совсем не далеко.

Если бы тогда, хоть на минуту, она засомневалась – нет, не в намереньях молодого человека, которого звали Гарик, и даже не в подлинности знаменитого фотографа Зоечки, а в самой себе, в собственной удачливости, неотразимости. Но нет, не было никаких сомнений, наоборот, было чувство заслуженной победы. Над кем, интересно? Наверное, над всеми другими девочками, которые толпами осаждают приемные комиссии театральных училищ, присылают свои снимки в журналы, стоят в очередях на просмотры, чтобы участвовать в конкурсах красоты, атакуют рекламные агентства и школы фотомоделей. Их много, их страшно много, но она единственная. Она самая лучшая. У нее большие, яркие глаза, синие, как васильки, как чистые драгоценные сапфиры. У нее атласная белая кожа, черные, тяжелые, с шелковым блеском волосы. Редкое сочетание – синие глаза и черные волосы. К тому же высокий лоб, тонкий прямой носик, яркий, крупный, чувственный рот, нежный, чуть удлиненный овал лица, высокие скулы. И совершенно идеальная фигура, рост сто семьдесят пять, все объемы как на заказ, девяносто-шестьдесят-девяносто. Спрашивается, до каких пор, с такой вот потрясающей внешностью, можно вместе с интеллигентной безработной мамой торговать цветами на привокзальной площади, жить в коммуналке, радоваться, что удалось купить по дешевке приличные босоножки? Это несправедливо.

Лет с тринадцати, каждое утро, глядя на себя в зеркало, она мечтала увидеть собственное лицо на киноэкране, крупным планом, в разных ракурсах. Она не сомневалась, что сразу после десятого класса легко, без всякого блата, без малейших усилий, поступит на актерское отделение Института кинематографии.

Варя Богданова всегда знала, что ей суждено стать звездой, и поэтому спокойно, с высоко поднятой головой, отправилась неизвестно куда, вместе с первым встречным сексуальным маньяком, который представился ей кинорежиссером. Впрочем, он показал ей какую-то синюю картонку, на которой было написано «Мосфильм».

Они ехали на метро, потом на троллейбусе, потом, в подъезде панельной пятиэтажки, ударил в нос запах мочи. А в однокомнатной квартире воняло еще сильней. Позже она поняла почему. Гарик пичкал своих жертв психотропными препаратами, чтобы было меньше шума, и они слабели, переставали соображать, ходили под себя. Глухонемая сообщница Зоя, которой принадлежала квартира, и ее дочь, четырнадцатилетняя дебильная девочка Раиса, не успевали стирать белье.

Вонь и грязь в квартире немного смутили Варю в первый момент, но Гарик объяснил, что это обычный художественный беспорядок. Из кухни появилась рыхлая женщина в грязном ситцевом халате, с отечным испитым лицом.

– А это Зоечка, познакомьтесь. Женщина что-то промычала в ответ. Позже, давая показания следователю, Варя как будто пересказывала содержание фильма, и собственный рассказ запомнился ей лучше, чем сами события. Она столько раз повторяла эти свои показания, что выучила их почти наизусть.

«Когда мы приехали в квартиру, режиссер угостил меня крепким кофе, а потом дал открытый купальник и велел переодеться. Я почувствовала, что нахожусь в каком-то заторможенном состоянии, но встряхнуться, преодолеть вялость никак, не могла. Режиссер разделся догола и предложил лечь с ним в постель. Когда я возразила, он объяснил, что ему необходимо убедиться в моей раскованности. Предложил мне выпить шампанского, чтобы совсем раскрепоститься и избавиться от комплексов. Бокал принесла его сожительница. Вкус показался мне странным».

Потом время для нее как будто остановилось. Когда она немного приходила в себя, пыталась встать, ее тут же опять поили какой-то дрянью. Она не знала, сколько уже находится в этой вонючей квартире, на этой кровати со скомканным влажным бельем, несколько часов или несколько суток. В какой-то момент она поняла, что это ей уже безразлично, и испугалась. Если все безразлично, значит, скоро она умрет. У нее хватило сил сообразить, что нельзя покорно глотать горькую смесь, которой потчует ее глухонемая тетка. Она сделала вид, что пьет, и успела вылить содержимое стакана в щель между стеной и кроватью.

В голове постепенно прояснялось, но слабость была страшная. Больше всего она боялась, что маньяк или его подруга заметят, как она приходит в себя, и стала изображать что-то вроде обморока. Ее одели в обноски, вывели на улицу.

Было раннее холодное утро. Маньяк вел ее через какие-то пустые проходные дворы, она едва волочила ноги, голова кружилась, но изо всех сил она старалась запомнить дорогу. Минут через двадцать они оказались на железнодорожной станции. Это был не вокзал, а именно станция, совсем маленькая, с узкой платформой. Варя попыталась прочитать название, но буквы расплывались.

Подъехала электричка. Маньяк втащил Варю в пустой вагон, усадил на лавку, поднес к ее губам горлышко плоской коньячной бутылки, попытался влить ей в рот что-то белое, густое, как кефир, но не успел. Объявили, что двери закрываются, он бросился к выходу. Бутылка осталась лежать у Вари на коленях. Варя сообразила, что надо поставить ее рядом с собой на лавку, чтобы жидкость не вылилась, и тут же потеряла сознание.