Текст книги "Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Полина Дашкова

Глава двадцать первая

Москва, 1918

Керосину в лампе осталось совсем мало. Михаил Владимирович погасил фитиль, закрыл тетрадь, прихлопнул ладонью лиловую замшевую обложку, тихо, внятно произнес:

– Сжечь ее. И кончено.

Он долго сидел за столом в темноте, съежившись, обхватив себя руками за плечи. В доме все спали. Выл ветер, фонари не горели, и казалось, там, снаружи, вообще ничего нет.

– «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою», – пробормотал профессор.

Он хотел встать, добраться до дивана, лечь, но сил совсем не осталось. Шевельнуться было невозможно.

«Возьму и помру этой ночью, – вяло думал Михаил Владимирович. – Да, пожалуй, это будет хорошо. Никаких забот о капусте, о пшенке. Никаких великих вождей, сумасшедших чекистов, допросов, обысков, голодных спазмов и нравственных мучений. Тишина, благодать. Как сказал Антон Павлович Чехов, мертвые сраму не имут, но смердят страшно. А за гробы сейчас дерут бешеные деньжищи. Самый ходовой товар. Без моего пайка, а главное, без моих левых гонораров дети и няня зиму, конечно, не протянут. Танечка одна не справится, даже если бросит учебу, станет работать сутками. Да и не дадут ей работать, сразу арестуют. Нет, помирать нельзя. Господи, прости меня, старого дурака».

Он заставил себя встать, подвигал руками, попробовал сделать пару приседаний, наклонов, но колени задрожали, перед глазами поплыли белые звезды, голова закружилась, он потерял равновесие, чуть не упал, еще раз обозвал себя старым дураком, повторил решительно несколько раз:

– Сжечь тетрадь, и кончено! Кончено!

В холодную, с апреля нетопленную печь он бросил стопку газет. Долго чиркал сырыми спичками, наконец бумага вспыхнула, встала дыбом. В огне поднялся и затрепетал портрет на первой странице «Известий». Широкие калмыцкие скулы, короткий плоский нос, высокий лоб, переходящий в просторную лысину, аккуратная бородка.

Подсвеченное сзади веселым пламенем, лицо вдруг ожило, порозовело, зашевелилось. Губы под жесткими усиками дернулись, улыбнулись, и Михаилу Владимировичу ясно почудился сиплый смешок, резкая картавая речь: «Вот так болит голова, болит, а потом раз – и кондрашка. Мне еще давно один крестьянин сказал: ты, Ильич, помрешь от кондрашки. Шея у тебя уж больно короткая».

Лицо на газетной странице подмигнуло в последний раз и почернело, скорчилось, исчезло в огне.

Михаил Владимирович раздумал жечь свою тетрадь, спрятал ее под подушку, лег на диван, накрылся шинелью, свернулся калачиком, почти задремал, но скуластый человек с бородкой опять возник перед ним, на этот раз объемный, цветной, мало похожий на газетное изображение.

На фотографиях Ленин казался брюнетом. На самом деле бородка и усы были рыжими, с проседью. К тому же для портретных съемок он бородку свою приглаживал и в объектив смотрел особенным пронзительным взглядом. На портретах он выглядел строгим, спокойным и могучим. В жизни был маленьким, коренастым, подвижным и болезненно нервным. Он гримасничал и легко срывался на крик. А шея у него правда была короткая, но эта анатомическая особенность ничем не угрожала здоровью.

«Мозг. Конечно же мозг!»

На рассвете профессор Свешников проснулся весь в липком поту. В квартире стояла тишина. Он на цыпочках прошел в ванную, разделся, кое-как вымылся холодной водой из подвесного рукомойника, почистил зубы смесью мелко истолченного древесного угля с солью. Старинное домашнее средство было ничуть не хуже зубного порошка, который давно исчез из обихода.

Все в доме спали. Михаил Владимирович разжег примус на кухне. Пока закипала вода в чайнике, он просматривал газеты.

«Пуля, пройдя под левой лопаткой, проникла в грудную полость, повредила верхнюю долю легкого, вызвав кровоизлияние в плевру. Далее пуля проскользнула позади глотки и, столкнувшись с позвоночником, изменила свое направление и застряла в правой стороне шеи, под кожей, выше ключицы».

«Другая пуля проникла в левое плечо, раздробила кость и застряла под кожей левой плечевой области».

«Своеобразный, счастливый ход пули, которая, пройдя шею слева направо, сейчас же непосредственно впереди позвоночника, между ним и глоткой, не поранила больших сосудов шеи. Уклонись она на один миллиметр, Владимира Ильича, конечно, уже бы не было в живых».

Бюллетени о здоровье вождя печатались ежедневно во всех газетах. Под ними стояли подписи известных, уважаемых врачей: профессор Розанов, профессор Обух, комиссар здравоохранения Семашко. Тут же, как неопровержимое доказательство, помещалась рентгенограмма грудной клетки и шеи вождя. На ней была видна раздробленная плечевая кость, затемнение в легком. Две аккуратные продолговатые пульки находились именно там, где указывали бюллетени. Впрочем, если взглянуть внимательней, та, что якобы застряла над плечевым суставом, висела слишком высоко. Одна маленькая ошибка ничего не значила, и вряд ли кто-нибудь заметит.

Из пояснений следовало, что рентгеновский аппарат привезли в Кремль, подняли на третий этаж, доставили непосредственно в квартиру вождя 1 сентября. Снимок сделал ординатор Екатерининской больницы Д.Т. Будинов.

Чайник закипел. Михаил Владимирович заварил сушеную мяту. Кроме обычного своего завтрака – горсти черных сухарей и куска сахару, он позволил себе половинку пасхального яичка. Их осталось всего пять штук. Няня варила их в луковой шелухе давным-давно, к Пасхе. Осторожно счищая темно-красную скорлупу, профессор думал, что никто никогда не сумеет объяснить, почему освященные яйца остаются свежими так долго.

В коридоре послышались тихие шаги. Вошла Таня в старом домашнем платье. Зевнула, поцеловала отца в макушку.

– Доброе утро. Ты что встал так рано?

– А ты?

– Не знаю. Не спится. – Она разлила по стаканам мятный чай.

Половинки пасхального яйца ели молча, медленно, смакуя каждый кусочек. Только когда ничего не осталось, Таня спросила, кивнув на газеты:

– Что ты об этом думаешь?

– А ты?

Она хлебнула чаю, хрустнула сухариком.

– Я видела его. Он маленького роста. Чтобы пуля прошла так, как тут описано, снизу вверх, из-под лопатки, через шею, над ключицей, стрелок должен был сидеть на корточках, очень близко, за спиной. И как она ловко бегала внутри, эта чудесная пуля! Словно поняла, умница, что попала не в какого-нибудь буржуя, контрреволюционера, а в священную плоть вождя мирового пролетариата. Осторожно лавировала, старалась не задеть ни одной важной артерии, а их там много, между позвоночником и глоткой!

– Перестань, – Михаил Владимирович испуганно оглянулся на дверь, – тебе какое дело до этих пуль?

– И почему, интересно, человека, истекающего кровью, повезли домой, а не в больницу? Как с пробитым легким, с пневмотораксом, можно самостоятельно подняться по лестнице на третий этаж?

– Таня, хватит!

Но она как будто не слышала его, она почти кричала, щеки ее порозовели.

– Папа, они расстреливают заложников сотнями. Вчера на заднем дворе госпиталя лежали трупы, с простреленными головами, как бревна, вповалку. Их привезли чекисты, сразу три фургона трупов. Велели списать как умерших от тифа. Но, ты знаешь, они не очень настаивали на тифе. Им самим просто хоронить неохота, а у нас больница, морг.

– Успокойся. Пей чай. Остынет. И не кричи, пожалуйста.

– Я не кричу. Я говорю шепотом. Папа, где ты был прошлой ночью? Тебя из госпиталя забрал Федор и домой привезли на автомобиле.

– Где был? – Михаил Владимирович макнул кусок сахара в стакан. – В «Метрополе». Вправлял вывих одной важной комиссарше. Послушай, кажется, Миша проснулся, плачет.

– Ничего не проснулся. Там с ним няня и Андрюша. Скажи, ты согласился его лечить?

– Кого?

– Кощея Бессмертного.

– Успокойся, пожалуйста. Ну что ты злишься? Мало ли кого я лечу? Нам надо что-то есть, топить печку, одеваться. Зима впереди. Нам надо выжить, Танечка, и ради этого я готов лечить кого угодно.

– Всему есть предел. Выжить надо, но не такой ценой.

– Извини. Когда это касается тебя, Андрюши и Миши, я готов платить чем угодно.

– Даже собственной совестью? Добрым именем?

– Танечка, что ты говоришь? Федор служит там с весны, и ты легко оправдываешь его. Я только один раз съездил, осмотрел больного, и ты меня так жестоко судишь.

– Папа, не сравнивай себя и его, с вас разный спрос.

– Вот новости! Интересно, почему? Потому, что его мать была прачкой, а я потомственный дворянин?

– Потому, что ты мой отец. И мне за тебя стыдно, впервые в жизни. Мне стыдно и страшно. Или ты надеешься одурачить этого лысого самозванца, как чекиста Кудиярова?

– Его одурачить трудно. – Михаил Владимирович усмехнулся и покачал головой. – Это не Кудияров. Совсем иной масштаб личности.

– Что ты станешь делать, если он потребует вливания?

– Он слишком умен, чтобы спешить с этим. Сейчас он хочет, чтобы я работал, продолжал опыты, и готов предоставить все необходимое. К тому же он человек нездоровый и мнительный, нуждается в постоянном медицинском наблюдении. Я нужен ему как практикующий врач, как диагност. Врачам-товарищам он не доверяет. Одного Федора ему мало.

– Но если все-таки потребует вливания? Что ты станешь делать?

– Буду тянуть время. Попытаюсь объяснить ему, что это невозможно. Вливание его убьет.

– Почему? Цисты спасли троих. Допустим, ты бы решился ввести их Кудиярову.

– Он бы погиб.

– Почему?

– Потому, что мозговой паразит не панацея.

– Но три случая подряд! Три спасенных человека!

– И ты кричишь об этом на весь дом, а потом еще будешь заявлять, что тебе за меня стыдно? Совесть, доброе имя. Хорошо, пусть к нам опять вселят уже не комиссара с барышней, а солдатню, морячков, человек десять. Их вселят, а нас вышвырнут, куда-нибудь в каморку с плесенью на стенах. Нет, каморка это роскошь. Сразу в подвал на Большой Лубянке. Давай начнем расклеивать листовки, добудем оружие. В следующий раз, когда меня повезут к кому-нибудь из них, я скажу: вы, сударь, подлец и злодей, дам пощечину и вызову на дуэль. Или уж лучше давай мы все умрем с голоду, в знак протеста.

– Папа, перестань, не передергивай! Я просто хотела сказать, что ты не должен лечить этого сумасшедшего. Кого угодно, только не его. В конце концов, ты не психиатр.

– Нет, Танечка, он не сумасшедший. Это было бы слишком просто. Он вменяем. Он ведает, что творит.

– Ну, тогда еще хуже. Он адское чудовище, инфернальный злодей.

– Экая новость! Злодей. И что дальше?

– Не знаю. Может, все-таки попытаться уехать?

– Перестань, – Михаил Владимирович поморщился и махнул рукой. – Миша – младенец, няня – старуха, ни золота, ни денег нет. Знаешь, сколько это стоит – уехать? Да и не дадут нам, даже за деньги. Придется выживать здесь. И ты, пожалуйста, запомни раз и навсегда. Не было никаких трех случаев. Ося, Лидия Петровна, есаул Пищик выздоровели сами, с Божьей помощью. А есаула ты вообще не знаешь, никогда не встречала. Не было ничего. И цист нет. Все животные погибли, банки разбиты. Ты поняла меня, Танечка?

– Да, папа.

* * *

Москва, 2007

Фрица Радела ждали в пятницу. Три отставных офицера ФСБ из службы безопасности Кольта заблаговременно получили его фотографии и подробное описание внешности. Но старику Агапкину показалось этого мало. Он потребовал, чтобы все трое вечером, накануне прилета объекта в Москву, явились к нему для подробного инструктажа.

– Ты тоже изволь присутствовать, – предупредил он Кольта, – будешь сидеть и слушать.

Петр Борисович пытался возражать.

– Зачем? Я же не должен за ним следить! Пусть каждый занимается своим делом. У меня и так за эти дни накопилась куча проблем помимо твоих сектантов.

– У тебя, Петр, нет сегодня более серьезной проблемы, чем похищение Сони. Я понимаю, ты устал, тебе в голову лезут разные подлые мыслишки, ты жалеешь, что ввязался во все это, ты даже готов махнуть рукой на Соню, на меня, на свою заветную мечту о препарате.

– Ты ерунду говоришь, – вяло возразил Кольт, – я делаю все, что в моих силах.

– Ничего ты не делаешь! Только и ждешь момента, когда сможешь слинять по-тихому куда-нибудь в Альпы или на Багамы, под предлогом нервного переутомления, и будь что будет. Но тебе не удастся спрятаться от них. Не надейся. Даже если ты больше не предпримешь ни единого шага, отзовешь в Москву Зубова и прикажешь ему накрепко забыть эту историю, они все равно не оставят тебя в покое.

– Почему? – жестко спросил Кольт и взглянул в тревожные блестящие глаза старика.

– Потому, что это их древний принцип. Нет возврата. Тот, кто вольно или невольно ступил на их территорию, должен либо погибнуть, либо стать одним из них.

– А ты? Разве ты не ступал на их территорию?

– Ступал, и не раз. Но я особый экземпляр. Крылатый змей – гарант моей неприкосновенности.

– О, Боже. – Кольт тяжело вздохнул и покачал головой. – Как же я устал от всей этой таинственной мифологической мути. Крылатый змей. Что-то новенькое. Объясни.

– Крылатым змеем они именуют нашего приятеля, мозгового паразита. Червяк для них божество. У меня в башке цисты, то есть яйца божества, поэтому меня они никогда не тронут. Ну и к тому же им интересно, сколько еще я протяну, как на меня подействует новая инъекция, если вдруг случай представится. Я вроде драгоценной подопытной крысы с человеческим разумом, с больным телом, но со здоровой крепкой памятью. Они считают, что я знаю много того, что им до сих пор неизвестно. И, должен признаться, в этом они правы. Ясно тебе?

– Более или менее, – кивнул Кольт, – ну а Данилов? У него нет никаких цист в голове. Разве он на их территорию не ступал?

– Никогда. Таня сделала все возможное, чтобы этого не случилось.

Кольт посмотрел на часы. Половина девятого. До прихода гостей осталось тридцать минут. Внизу, в машине, Петра Борисовича ждала Жанночка, пышная, страстная и молчаливая. Петр Борисович держал ее при себе уже несколько месяцев и называл «моя зверушка».

Елена Алексеевна Орлик улетела копаться в развалинах. Она была слишком далеко, Кольт скучал без нее, носил ее белый шарф на шее и даже в стирку не отдавал. Возможно, если бы их встреча в клубе имела продолжение, Петр Борисович теперь не нуждался бы в грубых привычных забавах. Но продолжения не получилось, и получится ли когда-нибудь, неизвестно.

А Жанночка всегда была готова к услугам. Зверушке удавалось пробудить и возродить к жизни хилую стареющую плоть Кольта, при этом никаких особенных усилий с ее стороны как будто и не требовалось. Все выходило естественно. Рядом с Жанночкой Кольт обретал веру в себя, сладкое чувство, что он мужчина, а не развалина.

– Ты, конечно, волен смотаться, – сказал Агапкин, – ты прав, каждый должен заниматься своим делом. Я не сомневаюсь, что твои люди – профессионалы, бездельникам и придуркам ты денег не платишь, да и Зубов наверняка отобрал для этой работы лучших. Но я очень советую тебе остаться и послушать.

– Что именно послушать? – спросил Кольт, беспокойно ёрзая в кресле.

Он сильно соскучился по простым здоровым радостям. Ему хотелось провести с большой теплой Жанночкой остаток вечера и ночь.

– Ты спешишь, Петр. Ты надеешься, что юная продажная плоть спасет тебя от депрессии? Это иллюзия. Ночь пройдет, наступит утро, и ты останешься все с той же своей мутной тоской.

– Что ты бормочешь? – разозлился Кольт. – Откуда ты знаешь?

– Тоже мне, бином Ньютона, – старик гадко хохотнул. – Ты неприлично ёрзаешь в кресле, губы облизываешь, ладошки потираешь, глаза у тебя стали томные. Успокойся. Она подождет. Я постараюсь не затягивать инструктаж. Пойми, наконец, тебе нужно знать все об этом сукином сыне Раделе, точно так же, как твоим людям. Но им это необходимо для успешной работы, а тебе – чтобы выжить и не свихнуться. Депрессия у тебя от неопределенности, от того, что ты чувствуешь опасность, но не понимаешь, откуда она исходит, кто и зачем хочет тебя уничтожить. Такого ведь раньше не бывало? Ты привык к ясности. Тебе всегда удавалось довольно быстро вычислить, кто против тебя играет, как его зовут, что ему нужно и сколько он стоит. Если ты останешься, у тебя есть шанс понять, не все, но кое-что. Поверь, ты сразу взбодришься, тоска отпустит, захочется действовать, драться, жить.

Словно в подтверждение этих слов затявкал Адам. Федор Федорович протянул руку, потрепал пса по кудрявому загривку, почесал за ухом, приподнял его морду и произнес:

– Ну, что, драгоценная моя развалина, вспомним старые добрые времена?

Пес энергично затряс ушами, завилял хвостом и издал протяжный звук, определенно выражавший радостную готовность, согласие, нечто вроде «О, да, да!».

Кольт подумал, что старцу приятно опять почувствовать себя разведчиком, разработчиком спецоперации, наставником. Он многие годы именно этим занимался – читал лекции, консультировал, сочинял шпионские легенды. Вот почему он так упорно добивается, чтобы Петр Борисович остался. Он готовит представление. Ему нужны зрители.

– Хорошо, – смиренно кивнул Кольт, – я буду сидеть, смотреть и слушать. Но ты хотя бы приблизительно можешь сказать, как долго эта бодяга продлится? Опять до утра?

– Не знаю. Возможно, все закончится быстро. Но на всякий случай ты свою подружку предупреди, чтобы не ждала тебя к ужину.

Старик открыл верхний ящик письменного стола, долго неловко рылся в нем, перегнувшись боком через подлокотник кресла, наконец извлек из глубины черную бархатную шапочку, потряс ею, похлопал о колено, выбивая пыль, разгладил и натянул на голову.

– Ну как?

– Отлично. Кстати, я давно уж тебя в ней не видел. А раньше ты, кажется, никогда ее не снимал. Как она называется?

– Калетка. Ритуальная шапочка Мастера стула. Все, что осталось от моего дорогого учителя, Матвея Леонидовича Белкина. На самом деле я не имею права носить ее, я до этой ступени посвящения так и не дошел. Но поскольку сей факт моей биографии никому, кроме меня, не известен, я позволяю себе эту маленькую вольность. Калетка – мой талисман. К тому же голову греет, спасает от сквозняка. Вон, ты куришь, приходится открывать форточку.

Говоря это, старик потирал, разминал, массировал свои костлявые, но достаточно гибкие пальцы.

– Ты что, правда замерз? – спросил Кольт, встал и прикрыл форточку.

– Я в порядке. А ты, Петр, как себя чувствуешь? Уши не заложило?

– Нет. Почему ты вдруг спросил?

– Потому, что домофон заливается, а ты ни черта не слышишь. Иди, открывай.

Встречать посетителей было обязанностью капитана-сиделки. Но Федор Федорович отправил его в ближайший супермаркет за продуктами, и Кольту пришлось выступить в непривычной для него роли швейцара. Трое сотрудников весьма смутились, когда дверь им открыл сам Петр Борисович.

– Не забудь всем дать тапочки! – крикнул старик из кабинета.

Сотрудники смутились еще больше, когда Петр Борисович, присев перед ними на корточки, стал шарить в обувном ящике. Двое принялись помогать ему, прибежал Адам, залился возбужденным лаем. В тесной прихожей образовалась сутолока. Адам успел утащить чей-то тапочек.

Двое мужчин и одна женщина понравились Кольту. Приятные умные лица, отличные манеры, чистая грамотная речь. Старший, седовласый, с бородкой, в джинсах и свитере, напоминал знаменитую фотографию Хемингуэя. Второй, помоложе, выглядел как аспирант технического вуза, очкарик с ранними залысинами над высоким лбом, с мягкой растерянной улыбкой. Добротный темно-серый костюм сидел слегка мешковато на крупной, неуклюжей фигуре. Отставной офицер казался рыхлым увальнем, но это было частью образа, иллюзией. Приглядевшись, Кольт понял, что уже не раз видел «аспиранта». Дима Савельев, майор в отставке. Зубов дружил с ним и считал лучшим в своей команде.

Женщина оказалась невысокой, хрупкой, блеклой. Светло-русые прямые волосы небрежно подколоты на затылке. Карие спокойные глаза, правильные, но невыразительные черты. Чистая нежная кожа, никакой косметики, никаких украшений. Простой черный свитерок, строгая серая юбка до колен. Но когда она сняла сапоги, Кольт заметил, какие у нее стройные ножки. Когда прошла в кабинет, обратил внимание, какая у нее тонкая талия и прямая спина. Свитерок кашемировый, весьма дорогой, и пахнет от нее дорогими духами. Невзрачность – тоже часть образа. На самом деле она изысканно красива, осознает это и очень старательно следит за собой.

Ее звали Ирина. Старшего, похожего на Хемингуэя, Олег. Все по очереди подошли к старику, почтительно пожали ему руку. Он каждому улыбнулся, пробурчал:

– Очень приятно, рад познакомиться.

Кольт заметил, с каким любопытством смотрят все трое на старика. Зубов в своем послании по электронной почте смутно объяснил им цель этого визита. Написал, что Федор Федорович – бывший его преподаватель. Когда-то он имел дело со структурой, с которой связан Фриц Радел, и может рассказать об объекте кое-что интересное.

– Начнем с того, господа, что Фриц Радел – профессиональный гипнотизер. Ремеслу этому он обучался не в цирке, а в Штази, – произнес Агапкин и зябко поежился: – Петр, дай мне, пожалуйста, плед.

Когда Кольт подошел к креслу старика и накрыл ему ноги, он услышал быстрый шепот:

– Сядь так, чтобы видеть всех. Смотри внимательно!

Адам между тем обнюхивал гостей. Постоял немного возле Олега, исследовал одну за другой его штанины, поднял голову вверх, напряженно втянул воздух, пошевелил ушами, замер, потом расслабился, слегка покрутил хвостом и принялся за Диму Савельева. Его обнюхивал дольше и тщательней, поскреб лапой по ноге, как будто привлекая внимание. Дима улыбнулся, потрепал пса по загривку. Адам позволил ему это сделать, вежливо ткнул носом в руку, покрутил хвостом и отошел к Ирине. Она явно понравилась псу. Он нюхал ее, разглядывал, трогал носом и лапой, наконец важно уселся возле ее ног и застыл, иногда подрагивая ушами.

Агапкин расправил плед на коленях и спокойно продолжал:

– Всеми шпионскими навыками наш объект владеет в совершенстве, наружное наблюдение просечет мгновенно, «жучки» обнаружит и снимет, важных разговоров по телефону и в закрытом помещении вести не станет. Кстати, русский он знает не хуже нас с вами, однако тщательно скрывает это. Границу он пересечет со своим настоящим паспортом, но на территории России будет пользоваться поддельным. Их у него минимум два. Документы сработаны безупречно, кроме паспортов есть международные водительские права и пресс-карты. Какие там вписаны имена, неизвестно. Узнать их – вот ваша задача номер один. Она почти невыполнима. Задача номер два еще невыполнимей. Проследить его контакты. И третья задача – определить цель визита. Впрочем, это совершенно невозможно. Олег, я вижу, у вас есть вопрос.

– Да, Федор Федорович. Насколько мне известно, это не первый визит объекта в Россию. Раньше зачем он приезжал?

– Раньше он приезжал ко мне. – Старик быстро взглянул на Кольта, потом на Адама и правой рукой сделал странный жест.

Повернул кисть ладонью наружу, большой палец напряженно оттопырил вниз, средний переплел с указательным и кончиком указательного прикоснулся к губам.

– Можно спросить, с какой целью? – подал голос Савельев.

– Ему требовалась моя консультация по средневековой криптографии. Он занимается историей медицины. Все средневековые врачи были магами, алхимиками и шифровали свои тексты, опасаясь инквизиции. В молодости я служил в секретно-шифровальном отделе НКВД и, в числе прочего, скрупулезно изучал старинные европейские шифры.

Старик вроде бы обращался к Диме, но продолжал смотреть на Адама. Правая рука, до этого неподвижная, медленно шевельнулась. Средний и указательный пальцы были все также сплетены. Безымянный и мизинец прижались к ладони. Кисть двинулась от лица, по своей оси, кончики большого и указательного пальцев сомкнулись, образуя кольцо, и тут же разомкнулись. Большой оттопырился и уперся в подбородок.

– Наверное, безумно интересно изучать старинные шифры, – прозвучал высокий мелодичный голос Ирины.

До этой минуты она молчала. Кольт взглянул на нее и увидел, что кисти рук она держит перед лицом, ладони сложены, пальцы плотно сжаты и напряжены, большие пальцы оттопырены и уперлись в подбородок.

– Это скучно до оскомины. Одно из самых нудных и унылых занятий на свете – разбираться в старинных шифрах, – сердито произнес старик и опять притронулся указательным пальцем к губам, – речь у нас вообще не об этом. Не будем отвлекаться. Прежние визиты Радела носили частный характер. Он просто покупал тур в Москву. Но сейчас он летит по приглашению НИИ альтернативной биомедицины в качестве научного консультанта.

В прихожей хлопнула дверь. Вернулся капитан-сиделка. Обычно Адам тявкал, выбегал посмотреть, кто пришел. Но на этот раз только слегка повел ухом и остался сидеть возле Ирины. Она повернула голову к двери, ладони все так же были сомкнуты, большие пальцы скользнули от подбородка вниз, к горлу, и остановились, упершись в ямку между ключицами.

– Я, кажется, что-то слышал об этом НИИ, – сказал Олег.

– Что именно? – Агапкин переменил позу, зябко поежился, скрестил руки на груди, спрятал кисти под мышки.

– Контора довольно темная. Занимается всякими чудесами, вроде вакцин против СПИДа и рака, разработкой методов омоложения и продления жизни. Цены запредельные, при этом рекламы почти никакой. Вроде бы там работают специалисты, которые раньше обслуживали космонавтов и членов ЦК.

– Да, – кивнул старик, – это одна из легенд. Она содержит в себе небольшую долю правды. На самом деле НИИАБМ нечто вроде аппендикса, который почти двадцать лет назад был удален из организма и стал жить самостоятельной, довольно призрачной жизнью. Организм назывался Институтом экстремальной медицины. В советские времена там работали отличные врачи, готовили кадры для спецподразделений КГБ и ГРУ. Когда система стала разваливаться, врачам захотелось свободы и денег, но все они имели высшую степень секретности, и слинять на Запад им было сложно, даже в то смутное время. Конечно, получилось несправедливо. Прежних своих привилегий они лишились, а секретность осталась. И вот одному умному жулику из руководства института удалось за хорошие взятки получить разрешение на создание частной клиники и забрать туда часть специалистов. Система подготовки спецназа включает много всего интересного и полезного, не только для боевых действий, но и для обычной жизни. Мощный психологический тренинг, мягкая химия, гормоны, растительные и минеральные препараты, которые запускают защитные функции организма. Правда, жулику удалось переманить не лучших специалистов, а всего лишь самых жадных и нетерпеливых, потому я и назвал НИИАБМ аппендиксом. Но мы опять уходим от главной темы. Кто из вас возьмется ответить на вопрос: почему, собственно, у нас возникла необходимость встретить господина Радела?

Повисла пауза. Дима и Олег пожали плечами. Ирина сидела все так же, сложив ладони.

– Ирина Владиславовна, вы что думаете? – обратился к ней старик.

Она медленно опустила руки на колени и ровным, слегка хриплым голосом, произнесла:

– Нам этого не объяснили. Вряд ли мне стоит озвучивать свои праздные дилетантские догадки.

– Нет, вы все-таки озвучьте, пожалуйста. Очень интересно. – Старик быстро вытащил правую руку и повторил странный жест, прижал к губам указательный палец.

Ирина открыла рот, но ничего не сказала, лицо ее вытянулось, брови поползли вверх.

В кабинет заглянул капитан, поздоровался со всеми.

– Свари-ка нам, дружок, кофейку, – попросил Агапкин и посмотрел на Ирину с доброй, ласковой улыбкой. – Или кто-нибудь хочет чаю? Мята, ромашка, шиповник, ибискус, мистериум тремендум.

– Федор Федорович, такого нет чая, вы не сказали, я не купил, – смутился охранник.

– И не надо, он все равно невкусный, – Агапкин весело захихикал. – Ну, так кто что будет пить?

Все, кроме Ирины, попросили кофе. Она ничего не сказала и вдруг резко поднялась. Адам зарычал, оскалился. Никогда еще Петр Борисович не видел мирного старого пса таким грозным.

– Простите, мне надо выйти, – испуганно пролопотала Ирина, – мне надо выйти, а он не пускает.

– Адам, ко мне! – позвал Агапкин.

Пес, порыкивая, скалясь, недоверчиво косясь на Ирину, поковылял к хозяину. Он как будто ждал совсем другой команды. Ирина быстро выскользнула из кабинета.

– Она сегодня явно не в себе, – тихо заметил Дима.

– Может быть, у нее что-то случилось? – спросил Кольт.

– Может, ребенок заболел? – уточнил Агапкин и едва заметно подмигнул Петру Борисовичу.

– У нее нет детей, – ответил Олег, – на самом деле она отличный специалист, по образованию психолог, всегда такая выдержанная, спокойная.

– Да не волнуйтесь вы, все в порядке, – сказал Агапкин, – наверное, она просто собак боится, но скрывает это. Она ведь недавно с вами работает?

– Всего месяц. Скажите, а что такое «мистериум тремендум»?

– Ничего. Ровным счетом ничего. Просто у меня такая присказка. В переводе с латыни «тайна, приводящая в трепет».

Ирина вернулась, села в кресло, расправила юбку, кокетливо улыбнулась и спросила:

– Я, кажется, пропустила что-то важное?

Кольт заметил, как при ее появлении напрягся Адам, но старик успокаивающе погладил его по загривку, шепнул: «Сидеть!» Пес взглянул на него с хмурым недоумением, сердито порычал, но не двинулся с места. Хозяин придерживал его за ошейник, при этом смотрел на Ирину.

– Нет, Ирина Владиславовна, ни о чем важном мы без вас не говорили, не волнуйтесь. Но вы так и не ответили на мой вопрос. Зачем, по-вашему, нужно встречать и сопровождать господина Радела?

– Видимо, это связано с контрактами с немецкой фармацевтической фирмой «Генцлер», – ответил за нее Олег.

– Да, вероятно, – кивнул Агапкин, – кроме истории медицины, древних шифров и гипноза, наш гость занимается еще и промышленным шпионажем. Сотрудничество нефтяной корпорации со старейшей в Европе фармацевтической фирмой могло весьма заинтересовать кого-то. И боюсь, что интерес этот не сулит ничего хорошего.

Когда гости ушли, старик снял свою шапочку, тяжело вздохнул, вытер лоб.

– Уф, староват я, конечно, для этих игр. Сиди, Петр, не дергайся. Еще на пару минут задержишься. Надо решать, что будем с ней делать.

– С кем?

– С барышней. Ну что ты на меня смотришь? Месяц назад они внедрили своего человека в твою службу безопасности. По крайней мере одного. У них проблемы с кадрами. Барышня глуповата, истерична, реакции плохие.

– Ты абсолютно уверен в том, что сейчас сказал? – Кольт встал, взял с полки какую-то книгу, пролистал ее не глядя, бросил на диван.

– Ну, ты же сам все видел, своими глазами.

– Что? Театр мимики и жеста? – Кольт принялся нервно крутить руками, переплетать пальцы. – Я ни черта не понимаю в этом! Объясни! Как ты ее вычислил?

– Будь любезен, поставь книгу на место. Сядь и успокойся. Вычислил ее сначала Адам, а я потом только проверил. Кстати, дай ему печеньица, он честно заработал.