Текст книги "Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Полина Дашкова

Глава шестнадцатая

Москва, 2006

В рабочем кабинете, на просторном письменном столе Петра Борисовича Кольта, были разложены портреты Светика, цветные и чёрно-белые, в мягких коричневатых тонах, стилизованные под старину. Светик в балетной пачке сидит на прямом шпагате. Светик на гнедом жеребце, в костюме для верховой езды. В вечернем платье. В майке и трикотажных шароварах у балетного станка. Видны капельки пота на лбу и тёмные мокрые пятна под грудью, на майке.

К каждому снимку было подколото скрепкой несколько рисунков, карандаш, пастель, акварель.

– У неё нет времени позировать, – объяснила Наташа, – мы заказали десяти художникам срисовать фотографии в разных стилях, в разной технике. Ты должен выбрать.

– Что? – спросил Пётр Борисович и сильно сжал виски ладонями.

У него раскалывалась голова. Он не спал всю ночь. Он в десятый раз вспоминал разговор с Агапкиным и пытался убедить себя, что старик бредит. Невозможно представить Ивана в роли убийцы, отравителя. Зубов разумный, трезвый, крайне осторожный человек. Он профессионал. Допустим, Лукьянов категорически отказался от сотрудничества. Ну и что? Поговорили и разошлись. Убивать зачем?

Всю ночь Пётр Борисович так беспокойно вертелся в постели, что сонная Жанна, прихватив подушку, ушла спать на диван в гостиную.

Когда утром у себя в приёмной Пётр Борисович увидел Наташу, он на миг пожалел, что не носит с собой пистолета или хотя бы газового баллончика.

– Иди, я сейчас, – сказал он, пропустил её в кабинет и плотно закрыл дверь.

– Простите, Пётр Борисович, я пыталась объяснить, что вы сегодня весь день заняты, – смущённо прошептала ему на ухо секретарша.

– Ничего, Тома, всё в порядке. Ты не виновата. Минут через двадцать зайдёшь и напомнишь, что мне пора выезжать в Кремль, на экстренное совещание у президента. Или нет, лучше скажи, что я улетаю.

– Куда?

– В Канаду. На Баффинову Землю. На остров Маврикий. В Мапуту.

– Мапута – это где?

– В ЮАР. Неважно. Можешь назвать любую точку мира, только подальше от Москвы.

– Пётр Борисович, мне кажется, лучше всё-таки совещание в Кремле.

– Ладно. Как знаешь. Через двадцать минут, не позже, поняла? Слушай, у тебя анальгину или чего-нибудь от головы нет?

Тома дала ему таблетки. Он проглотил сразу две, не запивая, и вошёл в кабинет.

– Светик хочет, чтобы ты отобрал самые лучшие рисунки для книжки. Она сказала, если что-то тебе особенно понравится, можно увеличить, взять в рамку и повесить здесь, в твоём кабинете.

– Хорошо. Оставь, я посмотрю.

– Смотри сейчас. В издательстве ждут.

– Послушай, но я не специалист, я, кажется, дал достаточно денег, чтобы книгу оформляли профессиональные художники.

– Светик считает, что у тебя безупречный вкус и гениальное коммерческое чутье.

Пётр Борисович покорно кивнул и стал перебирать картинки на столе.

«Поговорили и разошлись. Убивать зачем? Ведь это надо было заранее достать и взять с собой на встречу яд, не простой, не случайный, а из разряда сверхсекретных, из тех, которые разрабатываются в закрытых лабораториях спецслужб, не оставляют следов в организме и создают достоверную картину естественной смерти. Яд скрытого действия, так, кажется, их называют?»

– Вот, вот на эту картинку обрати внимание! Смотри, она здесь настоящая сказочная фея, прямо как будто сияние из глаз.

Он вздрогнул. Голос Наташи звучал у самого уха. Наташа уже не сидела в кресле, напротив, а стояла у него за спиной.

– Да, очень хорошая картинка, просто замечательная, – согласился Кольт.

«На самом деле, я не прослушивал все разговоры. Мне было некогда и лень. Я привык полностью доверять Ивану, иначе ведь невозможно. Глупый старик заразил меня своей профессиональной паранойей, теперь вот голова раскалывается, таблетки не действуют».

– Первую презентацию, закрытую, для узкого круга, можно провести во дворце графа Дракуловского, его как раз недавно отреставрировали. Там чудный парк, свежий воздух, можно устроить все в классическом русском стиле. Простые закуски – икорка, грибочки маринованные. Народный хор в костюмах, цыгане с медведем, катания на санях.

– Наташа, там музей. – Кольт закрыл глаза и принялся опять разминать виски.

– Ну и что? Я уже говорила с директором, вполне нормальная тётка, просит недорого. Петя, у тебя головка болит? Бедненький. Давай помассирую.

– Попробуй. Но только молча.

Когда верная Тома заглянула в кабинет и сообщила, что ему пора в Кремль, голова почти прошла. То ли таблетки подействовали, то ли Наташин массаж.

– Да, мне тоже пора, – сказала Наташа, – как раз через полчаса я обедаю Желатинова в «Метрополе».

– Кого?

– Ты не знаешь Желатинова? Он писатель, жутко раскрученный, председатель комиссии по премии «Шедевр века», член Общественной палаты и Международного клуба классиков. Сегодня я его обедаю, на той неделе везу в Милан, одевать. Что ты так смотришь? Думаешь, он поест, оденется и кинет нас?

– Нет. Разумеется, не кинет. Скажи, а на фига Светику литературная премия «Шедевр века»?

– Ну, как это – на фига? – обиделась Наташа. – Светик хочет!

***

Оказавшись дома, Пётр Борисович улёгся на диван в своём кабинете, надел наушники.

– Дмитрий Николаевич, вы что-нибудь рассказали дочери?

– Нет.

– Почему?

– Поймите, все это очень сложно. Я пока не могу разобраться в собственных чувствах, не знаю, как мне относиться к этому человеку. Конечно, мне жаль его, я готов признать, что он мой родной отец, мы действительно с ним похожи, но я прожил огромную жизнь без него, он – без меня. У нас совершенно разные, противоположные взгляды, убеждения.

– Дмитрий Николаевич, подождите, не нервничайте, выслушайте меня спокойно.

– Я уже в десятый раз слушаю вас спокойно и не понимаю, чего вы хотите? Пожалуйста, одну минуту. Будьте добры, ещё водички без газа. Мне нужно принять витамины.

Возникла долгая пауза. Было слышно, как звякнул стакан, как Лукьянов запил свои таблетки. Потом заговорил Иван. В голосе его звучала лёгкая усталость, но никакого раздражения.

– Хорошо. Давайте начнём сначала. Ваш прадед, Михаил Владимирович Свешников, сделал великое открытие. Возможно, самое великое в области биологии и медицины. Вся информация о нём хранится у вашего отца, Михаила Павловича Данилова. Он, в силу своего возраста, характера, по каким-то одному ему ведомым причинам, не желает, чтобы открытие его деда было передано современным учёным, специалистам, исследовано и в дальнейшем использовано на благо всего человечества.

– Иван Анатольевич, скажите, вы сейчас выступаете от имени современных учёных или от имени всего человечества?

Опять пауза. В наушниках шорохи, далёкие невнятные голоса, звон посуды. Наконец голос Зубова произнёс:

– Пожалуйста, два эспрессо. Нет, спасибо, десерта не надо.

Тишина. Щелчок зажигалки.

– Дмитрий Николаевич, вам самому уже немало лет. Неужели вы не хотите увидеть ваших будущих внуков?

– Ого, вы, кажется, мне угрожаете?

– Избави Бог! Я имел в виду совсем другое. Препарат, который открыл ваш прадед, может продлить жизнь, вернуть молодость, излечить безнадёжные страшные болезни.

– Да ерунда это! Кто вам сказал? Михаил Владимирович Свешников был хирургом, биологом, серьёзным учёным, а не шарлатаном-алхимиком.

– Это вовсе не ерунда. Именно потому, что он был серьёзным учёным, а не шарлатаном, это никак не ерунда. Мне известно из достоверных источников, что целый ряд опытов прошёл успешно. Были опыты на людях.

– И где же они, эти люди?

– Разве ваш отец не говорил вам?

– Нет. Мы вообще не касались этой темы.

– Как? Но я же просил вас!

– Простите. Я не умею вытягивать информацию. У меня другая профессия.

– То есть он вообще не рассказывал вам о Свешникове? О своём деде, вашем прадеде?

– Почему? Рассказывал, очень много.

– Что именно?

– Ещё раз простите, но это вас не касается.

Они замолчали. Официант принёс кофе. На этот раз пауза была ещё длиннее. Что-то тихо шуршало, постукивало. Первым заговорил Лукьянов.

– Иван Анатольевич, тут две тысячи евро. Если я не ошибся, именно столько стоила моя поездка.

– Дмитрий Николаевич, перестаньте! Это уж слишком! Не возьму я этих денег, они вообще не мои! С какой стати?

– Я не знаю, чьи они, ваши или нет. Я не хочу оставаться должным ни вам, ни тем, кто за вами стоит.

– Дмитрий Николаевич, чем я вас обидел? Я помог вам встретиться с вашим родным отцом. Да, я понимаю, все непросто. Вы прожили врозь целую жизнь, у вас разные взгляды, но неужели это имеет такое огромное значение? Вы встретились, это главное. Лучше поздно, чем никогда.

– Вы лгали мне с самого начала. Вы сказали, что моя поездка оплачена неким благотворительным фондом, который помогает людям, потерявшим своих родственников в годы Второй мировой войны. Вы представились сотрудником этого фонда. Пожалуйста, возьмите деньги. И вот ещё, моя часть за ужин.

Кольт услышал, как подвинули стул, что-то негромко стукнуло. Последняя запись, на которой звучал живой голос Дмитрия Лукьянова, оборвалась.

Москва, 1917

Вечером, когда стихла стрельба, Агапкин решился выйти из дома. Ему надо было побывать на Большой Никитской.

На пустынных улицах было много битого стекла и мусора. Фонари не горели, за окнами дрожал мутный свет свечей и керосинок. Чернели выбитые витрины разграбленных магазинов. На Патриарших на скамейке сидела одинокая фигура. Именно здесь Федор Фёдорович в последний раз встречался с курьером от Мастера. Поскольку связь пропала, он решил, что это может быть тот же курьер. Подошёл, тихо окликнул, не получив ответа, посветил спичкой.

Это действительно был давешний курьер, раздетый до белья, босой. Мёртвый. На коленях у него лежала раскрытая книга, дешёвое издание Библии. Бумага размокла. Но ни дождя, ни снега не было. Огонёк новой спички осветил страницы в жутких жёлтых пятнах. В нос ударил запах мочи.

Агапкин быстро, не оглядываясь, зашагал прочь.

В доме на Никитской окна были темны. Звонок у парадного подъезда не работал. Федор Фёдорович осторожно постучал условным стуком, прислушался к тишине, подождал несколько минут и хотел уж уходить, но тут дверь приоткрылась. Электрический свет резанул по глазам. Агапкина за руку втянули внутрь, дверь захлопнулась.

В прихожей было светло, тепло. На вешалке грудой висело несколько дорогих шуб, офицерских шинелей без погон. Незнакомый юноша в гимнастёрке, перетянутой портупеей, в галифе и сапогах молча провёл Агапкина в гостиную, указал на кресло и вышел.

Окна снаружи были темны из-за плотных штор. На самом деле свет горел во всём доме и работало паровое отопление. На столике стояла ваза с крупным черным виноградом, грушами, яблоками. В газетнице лежали свежие номера большевистских газет – «Известия», «Правда».

Мастер появился бесшумно, он вошёл в неприметную дверь за спиной и, наверное, несколько минут уже стоял, наблюдал за ним. Агапкин почувствовал взгляд и знакомый запах сигары и одеколона.

– Дисипль, берите фрукты, не стесняйтесь. Кофе хотите?

Белкин был спокоен и приветлив, словно ничего не происходило. Он выслушал рассказ Агапкина молча, пристально глядя в глаза.

– Можно какую-нибудь газету? – попросил Федор.

– Да, конечно. Вот, самая свежая.

Это был сегодняшний номер газеты «Новая жизнь». Агапкин, забыв обо всём, принялся жадно читать, но Мастер остановил его.

– Не спешите, брат. Возьмёте с собой, прочтёте дома, – он принуждённо откашлялся. – Стало быть, теперь жизни и здоровью профессора ничего не угрожает?

– Надеюсь, нет. Но он потерял много крови, ему необходимо усиленное питание, фрукты. Для перевязок нужны чистые бинты, йод, аптеки закрыты.

– Об этом не беспокойтесь. Вам все доставят.

– Чай, сахар, хлеб, – стал торопливо перечислять Агапкин, – ещё надо крыс кормить, и мыло кончается.

– Я понял, – кивнул Мастер.

– Нужен морфий. Боли у него сильные.

– Нет.

– Почему?

– Дисипль, подумайте сами.

– Вы боитесь, что наступит зависимость? Пострадает мозг? Но нужны совсем небольшие дозы, хотя бы на первые дни, хотя бы на ночь, чтобы он мог спать. При таких ранениях всем дают, нельзя же терпеть.

– У профессора сильная воля. Он потерпит.

«А вы бы терпели?» – чуть не спросил Агапкин, но вместо этого произнёс:

– В доме холодно, электричества нет, телефон не работает.

– В течение суток всё будет.

Мастер не садился, Агапкин тоже встал. Кофе так и не принесли. Известие о мёртвом полуголом курьере на Патриарших Белкин как будто пропустил мимо ушей. Вероятно, это было нечто случайное, непредусмотренное. Ограбления с убийствами в последние месяцы происходили слишком часто и отличались особенным, адским юмором. Труп не просто бросали, а как-нибудь куражились, клали бумажную иконку, кощунственно размалёванную, вставляли в рот или в ухо церковную свечу.

Внешне Мастер оставался совершенно спокойным и благожелательным, как всегда. Но Федор успел достаточно изучить его, чтобы понять: нервничает, почти сходит с ума, но держится железно. Ничего не хочет объяснить. Или пока просто не может? Сам не понимает?

«Что-то у них не складывается, – думал Агапкин, – тут рядом, в столовой, идёт заседание. Слышны голоса, тянет сигарным дымом. Они потеряли контроль над озверевшими революционными массами? Или не ожидали такого отпора? В Петрограде всё прошло почти спокойно. Москва сопротивляется. Юнкера, мальчики и девочки. Московские дети – последний оплот прошлой жизни. Я не вправе требовать объяснений. Это пока за пределами длины моего буксирного каната. Неужели именно они затеяли этот ужас? Нет, конечно же нет. Они постоянно твердят, что не ставят перед собой политических задач. Ложа занимается исключительно научными, духовными, нравственными проблемами. А февраль всё-таки их работа. Однако октября они не планировали, не ожидали, не хотели. Теперь паникуют, ищут способы договориться с непонятной новой властью».

Между тем в гостиной появился юноша в гимнастёрке. Мастер быстро шепнул ему что-то на ухо, посмотрел на Агапкина.

– Вас отвезут.

Юноша повёл его через кухню. Во дворе, у входа для прислуги, стоял крытый автомобиль, облупленный и грязный снаружи. Но внутри все обито дорогой кожей. На заднем сиденье два больших кулька и корзина с фруктами. Шофёр в новенькой кожанке сел за руль и тронулся.

– Подождите! – испугался Агапкин.

– В чём дело? – спросил шофёр, не оборачиваясь.

– Я должен буду объяснить, откуда все это? От кого?

– Там в корзине записка, «от благодарных пациентов». Подробности придумайте сами.

Гамбург, 2006

В гостиничном ресторане молодой пианист играл довоенные блюзы. Длинные рыжие волосы были забраны в хвостик на затылке. Хвостик вдохновенно подрагивал. За соседним столом сидели старики англичане, супружеская пара, обоим за восемьдесят.

– Бэзил, не слишком ли много свинины на ночь, да ещё с картошкой?

– Нет, Сара, наша сегодняшняя экскурсия отняла у меня столько энергии, что теперь придётся так плотно ужинать каждый вечер. – Старик подцепил на вилку кусок мяса и принялся жевать, комично щурясь от удовольствия.

– Это была твоя идея, Бэзил.

– Ну кто же мог подумать, что мы будем два часа под ледяным дождём плавать вдоль контейнеров и слушать, чем один сухогруз отличается от другого, а потом ещё этот сумасшедший лодочник захочет показать нам, что чувствуют люди в лодке во время шторма, и начнёт раскачивать свою чёртову посудину!

Соня заслушалась, забыла, что держит раскрытое меню, что её ждёт официант, ждёт Зубов. Настоящий лондонский английский звучал как музыка. На стариков можно было смотреть бесконечно. Они существовали как единый организм. Они прожили вместе лет пятьдесят, не меньше. Ворчали друг на друга, язвили, но было видно, что оба светятся любовью, как молодожёны.

«Мои мама и папа никогда вот так сидеть не будут. Я, наверное, тоже, никогда и ни с кем», – подумала Соня.

Старики заметили её взгляд и одновременно улыбнулись ей.

– Милая молодая леди, – сказал Бэзил, – ни в коем случае не отправляйтесь на экскурсию в торговый порт.

– И не ешьте на ночь свинину с картошкой, – добавила Сара, – если не хотите стать такой толстой и глупой, как этот джентльмен.

– Спасибо, – улыбнулась Соня, – обещаю, что ничего этого делать не буду.

– Какой у вас отличный английский. Вы откуда?

– Из России.

Для Сони было почти чудом, что можно так просто поболтать с совершенно незнакомыми людьми. Английская пара подняла ей настроение надолго и всерьёз. Ей сразу стало уютно в этой гостинице, в этом ресторане.

– Какие они замечательные, – сказала она Зубову.

– Обычные английские старики. – Он хмыкнул, пожал плечами и обратился к официанту: – Пожалуйста, две порции спаржи с перепелиными яйцами, два ромашковых чая с лимоном и мёдом.

– И все? – изумлённо спросила Соня.

– Конечно. Вы же, кажется, вообще не ужинать сюда пришли, а смотреть, как едят другие. Вы как будто в театр попали. И чем вам не понравился заказ? Не любите спаржу? Сразу бы сказали, пока не ушёл официант. Давайте, я позову его, вы выберете что-то другое.

– Нет. Не нужно. Откуда я знаю, люблю я спаржу или нет, если никогда её не пробовала?

– Да? – брови его медленно поползли вверх. – За границей не бывали, спаржи не ели. Чем вы занимались тридцать лет?

– Как – чем? Биологией!

– Вы фанатик науки?

– Нет. Не дай Бог. Фанатиком быть ужасно.

– Но считается, что именно они двигают науку, совершают грандиозные открытия.

– Ерунда. Никто из великих учёных фанатиком не был. Науку двигает детское любопытство взрослых людей, ну и талант, конечно.

– Ещё такая мелочь, как деньги, – усмехнулся Зубов. – А скажите, вам бы хотелось открыть что-нибудь невероятное, то, что тянет на Нобелевскую премию?

– Например? – улыбнулась Соня.

– Например, найти способ сделать вот этих старых англичан, которые вам так понравились, молодыми, продлить их счастливую жизнь ещё лет на пятьдесят или даже на сто?

– Ой, батюшки, и вы туда же! – Соня покачала головой. – Слушайте, это какое-то массовое помешательство.

Принесли спаржу. Соня разочарованно взглянула на бледно-зелёные толстые стебли, залитые яйцами, потом на Зубова.

– Иван Анатольевич, вы уверены, что это съедобно?

– Попробуйте. Советую начать с шишечек.

Несколько минут они молча ели. Соня не могла не признать, что действительно вкусно.

– Это не помешательство, – произнёс Зубов, когда его тарелка опустела, – это чуть ли не самая древняя мечта человечества.

– Одно другому не противоречит, – пробормотала Соня с набитым ртом, – надеюсь, цель вашего проекта – не эликсир молодости?

– Ну, а если так? Вы что, откажетесь участвовать? – Зубов закурил, посмотрел на неё сквозь клуб дыма и добавил: – Шучу, конечно. Слушайте, но я не понимаю, как же вы столько лет работаете под руководством Мельника? Он ведь как раз этим занимается, он утверждает, будто нашёл способ продлить жизнь до ста пятидесяти, двухсот лет.

– Это невозможно. Такого способа не существует, – сказала Соня и положила вилку, – вы правы, Иван Анатольевич. Спаржа – это очень вкусно. Особенно шишечки.

– Я рад. Так что же, Борис Иванович – мошенник или у него, простите, с головой не всё в порядке?

– Нет, ни в коем случае! – обиделась Соня. – Никакой он не мошенник. Бима, то есть Бориса Ивановича, я знаю с детства. Они с папой дружили, вместе ходили в байдарочные походы и все праздники, дни рождения – обязательно в гости. Он и его жена, Кира Геннадьевна, для нас почти как родственники. Они очень хорошие, порядочные люди. Просто Бим зациклился на методе Свешникова.

– На чём, простите?

Она не заметила, как изменилось лицо Зубова, она сама удивилась тому, что сейчас сказала.

– Ну, это довольно сложно объяснить. Понимаете, был такой русский учёный Михаил Владимирович Свешников. Военный хирург, биолог. Бытует легенда, что ему удалось омолодить нескольких крыс, но не только крыс. Людей тоже. Бим познакомил меня с его ассистентом, Агапкиным Фёдором Фёдоровичем. Он ещё жив. Ему сто шестнадцать лет. Что вы на меня так смотрите?

– Ничего. Просто слушаю. Очень интересно.

– Скорее, грустно. Биму кажется, будто Агапкин знает, и не просто знает, а испытывал метод Свешникова на себе.

– Почему бы и нет?

– Да потому! Бим самому себе противоречит, с ним это часто случается. В горах Абхазии, в Латинской Америке есть люди, которым значительно больше. Сто тридцать, даже сто пятьдесят. Если подумать, ничего феноменального в возрасте Федора Фёдоровича нет. Некоторые люди живут очень долго, больше ста лет, без всяких таинственных методов омоложения. Просто живут, не умирают, и всё. Но, боюсь, Агапкину осталось не так уж много. Он развалина, у него парализованы ноги. Хотя, надо отдать ему должное, голова работает отлично.

– И вы думаете, никакого метода Свешников не изобрёл?

– Я не знаю. Слишком мало информации. Известно, что он изучал эпифиз.

– Что это?

– Шишковидная железа. Маленькая железка в центре мозга, секретирует гормон мелатонин. В семидесятые была выдвинута вполне обоснованная теория, что именно эпифиз управляет возрастом, что он и есть те самые биологические часы, от хода которых зависит старение, жизнь, смерть. В США возник даже мелатониновый бум. Гормон синтезировали, поставили на промышленное производство, продавали в аптеках, принимали в немереном количестве, пресса трубила, что эликсир молодости наконец найден. Ничего хорошего из этого не вышло. С гормонами вообще шутки плохи.

– Погодите, Софья Дмитриевна, а насколько верна теория, что эпифиз – биологические часы?

– Сказать, что она абсолютно верна, конечно, нельзя. В живом организме все слишком сложно, это вам не компьютер. Эпифиз отвечает за режим сна и бодрствования, даёт команду медведям уходить в зимнюю спячку Его работа связана со сменой дня и ночи, с движением времени. Недавно доказали, что именно от него зависит иммунитет. Раньше думали, что гормональной системой руководят гипофиз и гипоталамус. Но оказалось – эпифиз. Да, очень вероятно, что именно эта маленькая железка решает, сколько кому жить.

– Если я правильно понял, профессор Свешников открыл, что старение связано с эпифизом, ещё девяносто лет назад?

– Возможно, он обнаружил некую закономерность, но не стал делать поспешных выводов. На самом деле это знали ещё древние египтяне и средневековые алхимики. Но в девятнадцатом веке, в начале двадцатого, эпифиз вообще считали бессмысленным рудиментарным органом. Позитивистская наука отрицает все, чего не может объяснить.

Принесли чай. Английская пара отправилась спать, пожелав Соне спокойной ночи. Пианист закрыл рояль, сидел в углу, пил кофе, дымил сигарой. Ресторан опустел. У Сони слипались глаза.

– Когда я общался с Борисом Ивановичем, он несколько раз упоминал имя Свешникова, но уверял меня, будто никакого метода не существует, это миф, который пора наконец разоблачить и опровергнуть, – Зубов закурил очередную сигарету и, вместо того, чтобы расплатиться, заказал ещё чаю.

– Да, – Соня вздохнула и подавила зевок, – он всем так говорит. А сам ищет, ищет.

– Что именно, как вы думаете? Записи, описание метода, что-то вроде рецепта или само таинственное вещество?

– Возможно, и то и другое. Известно, что Свешникову удалось каким-то образом воздействовать на эпифиз.

– Разве это так сложно?

– Представьте, геометрический центр мозга. Конечно, Михаил Владимирович был отличный хирург, но техника таких сложных операций была на низком уровне.

– Обязательно надо вскрывать череп?

– Да. Пройти мозговые оболочки, не повредив их, избежав инфекции. Антибиотиков ещё не знали, способы дезинфекции были грубы и ненадёжны. Раневые поверхности обрабатывали карболовой кислотой по методу Карреля-Дейкина. Но карболка разрушает лейкоциты, то есть естественную защиту организма. Кстати, именно Свешников первым заметил это и раны своих больных обрабатывал по старому проверенному методу Пирогова. Хлорная вода, ляпис, йод, спирт, дёготь. Михаил Владимирович спасал самых безнадёжных раненых. Он был врачом от Бога, милосердным и глубоко порядочным. Он мог вскрывать черепа крысам, но ни за что не стал бы рисковать жизнью человека ради научного эксперимента.

– Иные пути, кроме хирургического, возможны?

– Я думала об этом. – Соня не удержалась и зевнула во весь рот. – Допустим, он сумел ввести внутривенно некое вещество, которое целенаправленно пошло по кровотоку к эпифизу. Что-то неорганическое, на минеральной основе? Или растительный препарат? Исключено. Бактерии? Вряд ли. Они мгновенно распространяются по всему организму. Остаётся одно. Но я вам не скажу.

– Почему?

– Во-первых, это ужасно, неаппетитно, мерзко, а мы, хоть уже и поели, но ещё сидим в ресторане. Во-вторых, я очень хочу спать.

Соня еле доплелась до своего номера, у неё закрывались глаза. Зубов обещал позвонить, разбудить к завтраку. Ей казалось, стоит только упасть головой на подушку, и она сразу заснёт. Она вытащила из чемодана пижаму, встала под горячий душ и вдруг подумала, что напрасно не попросила старика Агапкина снять свою масонскую шапочку. Может, она вовсе не масонская и он не расстаётся с ней потому, что его череп обезображен шрамами от трепанации?

Оказавшись наконец в бескрайней гостиничной постели, под тёплой невесомой периной, она с удивлением поняла, что уснуть не сумеет.

Бим помешался именно на Свешникове. Раньше она об этом догадывалась, но не хотела самой себе верить. Получалось, что Борис Иванович постоянно пытается принизить неизвестное чужое открытие, которое сам упорно ищет. Более того, когда он узнал, что Соня интересуется Свешниковым, он как будто с цепи сорвался. Без конца повторял: чушь, бред! Тебе делать нечего?

Она видела у него дома на полках несколько книг, в которых упоминался Свешников. Их было мало, но все они у Бима имелись, даже мемуары Жарской. Однажды Соня заметила у него на столе аккуратно переплетённую подшивку старых газет за 1916 год, пролистала и тут же наткнулась на статью некоего Б. Вивариума об эликсире молодости, который изобрёл профессор Свешников. Текст был совершенно бредовый, в стиле сегодняшней жёлтой прессы.

– Борис Иванович, неужели вы хотите, чтобы о вас писали то же самое? – спросила она.

– Зачем ты читаешь всякую чушь? Дался тебе этот Свешников! – зло крикнул он и отнял у неё подшивку. – Не было никакого Свешникова! Ничего он не изобрёл!

Соня поняла, что уснуть просто так уже не сможет. Достала книжку, попробовала читать, но все равно думала о Биме, о папе, о Свешникове. Наконец вспомнила о своём маленьком плейере. Надо надеть наушники, включить спокойную музыку, и тогда не заметишь, как заснёшь. Она вылезла из-под перины, зажгла торшер, долго рылась, искала, перетряхнула все содержимое чемодана, потом портфеля. В одном кармане нашла пробитый билет на поезд. «Зюльт-Ост – Гамбург, центральный вокзал», в другом – карточку московского метро, в третьем – смятую купюру в пятьдесят евро. Плейер оказался в четвёртом, наружном.

– Папа, ты, наверное, думал, что потерял эти деньги. А они вот, лежат и молчат. Почему в твоём ридикюле так много отделений и карманов? – пробормотала она.

Несколько мгновений она сидела на ковре, под торшером, зажмурившись, стиснув зубы и кулаки, едва сдерживая слёзы. Наконец разжала ладонь и увидела крупную желатиновую капсулу. Папины витамины. Случайно выронил в портфель, когда принимал. Не мудрено. В последнюю неделю у него заметно дрожали руки.

Соня встала, пошла в ванную, взяла маленький пластиковый мешочек от зубных нитей и аккуратно завернула в него капсулу.

Москва, 1917

Шофёр помог донести пакеты с провизией, поставил у двери и тут же ушёл. Агапкина встретил Андрюша. Он держал свечу, прикрывал огонёк ладонью.

– Ну что, как? – спросил Федор.

– Папа проснулся, выпил кипятку с няниной клюквой, сейчас пробует читать при керосинке. Таня ушла к себе, сказала, поспит немного. Горничные тоже ушли куда-то, обещали вернуться утром. Няня возле папы сидит, вяжет. Ой, груши! – Андрюша опустился на корточки, осветил корзину и пакеты. – Откуда это? Где вы достали?

– Зови Таню, сейчас будем ужинать. Я все расскажу.

Профессор встретил его слабой улыбкой, неловко повернулся на диване.

– Вот, Федор, как мало, оказывается, человеку нужно. Холодно, темно, стрельба, гибель повсюду, а я проснулся, у меня всего лишь немного боль утихла, и я счастлив.

Агапкин поставил на стол пакеты, взял керосинку, осмотрел забинтованную ногу. Повязка не промокла, кровотечения не было. Пальцы двигались.

– Что там, на улице? – спросил профессор.

– Стало тише. Вроде бы договорились о перемирии.

– Кремль чей? Наш или их?

– Михаил Владимирович, откуда мне знать? Я ведь ходил только в аптеку. Но всё закрыто.

– Ой, батюшки, откуда такие чудеса? От чьих это щедрот? – няня добралась до пакетов, до корзинки и щебетала, причитала, всплёскивала руками. – Мишенька, смотри! Сыр, шоколад, ситник мягонький, изюму целый фунт, икра паюсная! Андрюша, Танечка, идите скорей!

– У нас няня, часом, не помешалась? – испуганно прошептал профессор.

– Нет. Сейчас разберём пакеты, подвинем стол.

– Погодите, Федор, – профессор тронул его за руку, – она точно не бредит?

– Нет, – Агапкин достал из корзины гроздь чёрного винограда и протянул ему, – ешьте. Вам сейчас необходимо.

– Глазам не верю. Настоящий? Не бутафория? – Михаил Владимирович отщипнул ягодку, положил в рот, зажмурился. – Господи, вроде бы совсем недавно всё было, а уже кажется – забытый вкус.

Няня принялась накрывать стол, достала праздничный фарфор, серебряные приборы. Михаила Владимировича кое-как усадили на подушках. У Андрюши блестели глаза. Только Таня отнеслась к дарам Агапкина со странным равнодушием.

Он рассказывал, как обходил одну за другой все окрестные аптеки и совсем уж отчаялся достать йод и бинты, решил идти к госпиталю, но тут у Никитских ворот столкнулся с незнакомым пожилым господином. Господин почтительно поздоровался. Оказалось, его сын, прапорщик, в пятнадцатом году попал в госпиталь с каким-то очень тяжёлым ранением, никто не верил, что мальчик выживет, но Михаил Владимирович спас его.

– Как фамилия? Всех тяжёлых я помню.

– Мне было неловко спросить. Этот господин передавал вам такие горячие благодарности, и казалось, само собой разумеется, я его должен был узнать. А когда я сказал, что вы ранены, он сразу повёл меня к себе в дом. В общем, все дары от него, из его домашних запасов. Его личный шофёр довёз меня на автомобиле.

– Правильно, – пробурчал Андрюша с набитым ртом, – вы бы не донесли. Революционеры у вас бы все отняли по дороге.

– Удивительная история, – сказал Михаил Владимирович, – Таня, ты бы съела что-нибудь.

Она сидела с напряжённым бледным лицом. На тарелке лежал нетронутый кусок ситника, намазанный икрой.

– Танечка, покушай, – окликнула её няня.

– Что с тобой? – спросил Михаил Владимирович.

– Ничего, – она выдохнула и тряхнула головой, – который теперь час?