Текст книги "Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Полина Дашкова

Но выбора у Слуцкого не осталось. Обсудить возникшую проблему со своими коллегами Абрам Аронович не мог. В НКВД шла бешеная чистка, распадались профессиональные и человеческие связи, все боялись и подозревали друг друга, каждое слово могло стоить жизни.

– Вы должны быть в курсе, иначе путаница зайдет слишком далеко, – наконец произнес Слуцкий, так тихо, что Илья с трудом расслышал. – Хозяин может вызвать вас по этому делу, задать какие-то вопросы… Да, вы должны быть в курсе.

– Абрам Аронович, пожалуйста, чуть громче, – взмолился Илья.

– Простите, немного сел голос, – Слуцкий откашлялся. – Так вот, меня он не вызовет, одного меня – никогда, только вместе с Ежовым, и то вряд ли… Эти кретины устроили засаду на запасной явке в Цюрихе. Ежу понятно, что сбежавшему резиденту там делать совершенно нечего. Ежу понятно, а товарищу Ежову – нет. На цюрихской явке надо ждать не Флюгера. Там надо ждать агентов, с которыми он работал. Они остались без связи, необходимо восстановить связь, иначе мы потеряем последние источники информации. Да что говорить, уже потеряли, – Слуцкий сморщился и махнул рукой. – Я читал их отчет. Ужас, бред. Жозефина Гензи, немецкая шпионка… Кретины! Конечно, никакая она не Жозефина. Она искала связь, оставила записку Флюгеру, подписалась: «Жозефина Гензи, Копенгаген». Адрес проверили. Там больница для бедных.

– Записку Флюгеру? – удивленно переспросил Илья.

– Ну да, бумажка прикреплена к отчету. Ее интересовали благовония. Цюрихская явка – это магазин египетских древностей и сувениров. Она просила порекомендовать каких-нибудь приличных каирских поставщиков. Сотрудник, который играл роль продавца, предложил ей оставить свои координаты. Вот она и написала: «Жозефина Гензи, Копенгаген»…

Слуцкий опять потребовал папиросу и опять замолчал надолго. Но на этот раз Илья не удержался, спросил:

– Почему вы так уверены, что это был агент? Может, просто случайный человек, которого в самом деле интересовали египетские благовония и каирские поставщики?

– Она пароль назвала!

– И даже после этого они не поняли, кто она?

Слуцкий всем корпусом развернулся к Илье, глаза его сузились, он оскалился и произнес сквозь нервный смех:

– Думаете, они знали пароль? Вы слишком высокого мнения об этих сотрудниках! Они же там ловили Флюгера. Зачем им пароль? Тем более он сложный. Текст строится на египетской тематике, нужна хотя бы пара-тройка мозговых извилин. Цюрихский пароль известен только мне, а меня не спросили, не поставили в известность. Я увидел текст пароля в их идиотском отчете. Она назвала кодовый вопрос, сотрудник не ответил, ни черта не понял, и в итоге товарищ Ежов сделал гениальный вывод, что она немецкая шпионка.

– На каком основании? И почему именно немецкая?

– Основание – легко: профессионально отсекла хвост, который они за ней зачем-то пустили. Почему немецкая – понятия не имею. Сегодня утром Ежов меня вызвал. Кроме копии письма Флюгера, показал папку с делом немецкой шпионки Жозефины Гензи.

– Уже целая папка?

– Да, и довольно пухлая. Фотографии, правда, совсем нечеткие. Снимали в магазине, пока она разговаривала с продавцом. Агент абвера Жозефина Гензи, любовница Канариса, живет в Берлине, завербовала десятки советских граждан мужского пола, побывавших в Европе, в том числе Енукидзе, Карахана, Тухачевского, список еще будет пополняться. Она устроила побег Флюгера к англичанам и явилась в лавку в Цюрихе, чтобы еще глубже проникнуть в советскую агентурную сеть. А сети-то уже и нет никакой, – Слуцкий нервно захихикал.

– Погодите, почему же она отправила Флюгера к англичанам, если она агент абвера?

– Ай, спросите что-нибудь полегче. Для конспирации, наверное.

– По этому делу уже допрашивали кого-нибудь?

– Ну, разумеется, там дюжина протоколов.

– Есть признания?

– А как же! Девять из двенадцати рассказали, когда, где, при каких обстоятельствах познакомились с немецкой шпионкой Жозефиной Гензи, как она их соблазнила, совратила и завербовала.

– Трое пока держатся?

– С троими вышла накладка, они никогда не выезжали за границу. Но следователи работают над этим.

– Кроме цюрихской явки эта роковая Жозефина где-нибудь еще появлялась?

– Недавно крутилась возле строящегося советского павильона на Всемирной выставке в Париже, представилась журналисткой, пыталась проникнуть на территорию. Отчет сотрудника приложен к делу. Примерный возраст, внешность – все совпадает. Опять назвалась Жозефиной Гензи и сказала, что родилась в Дании. Сотрудника уже отозвали в Москву, как приедет, сразу арестуют.

– Его она тоже соблазнила, совратила и завербовала? – спросил Илья.

– Мг-м… – Слуцкий рассеянно кивнул. – Пойдемте, холодно.

Несколько минут шли по аллее в полном молчании. Под ногами хлюпала весенняя слякоть. После долгой паузы первым заговорил Илья.

– Абрам Аронович, вы не сказали главного. Настоящее имя агента вы назвать не вправе. Но псевдоним… Я должен знать, о ком речь.

– А вы разве не поняли?

– Я догадался, но хотелось бы уточнить.

– Вы правильно догадались, – голос Слуцкого звучал устало и безнадежно, – никакой Жозефины Гензи не существует. Есть Эльф, наш агент. Три года она работала на нас, честно, бескорыстно, рискуя жизнью. В Цюрихе и в Париже она искала связь, напоролась на кретинов и назвалась вымышленным именем.

– Что теперь?

– Теперь на нее начнется охота.

– Зачем? – вырвалось у Ильи нечаянно, он сам поразился глупости и наивности этого вопроса.

– Флюгер написал хозяину, что обещает молчать. Но если что-то случится с ним и с его семьей, некое доверенное лицо сразу опубликует в открытой печати все, что известно Флюгеру. А известно ему так много, что по личному распоряжению Хозяина охота на Флюгера отменяется. Ежову надо срочно сорвать на ком-то зло, оправдаться перед Хозяином. Вот он и выбрал в качестве объекта Жозефину Гензи. Начнется охота на нее, а заодно на меня и на вас. Как только выяснится, что Жозефина Гензи и агент Эльф одно лицо, мы с вами окажемся пособниками врага. Я передавал информацию вам, вы использовали ее в сводках для Инстанции. Так-то, товарищ Крылов. Вляпались мы с вами крепко.

Они молча направились к дому, где была явочная квартира.

«Во власти Слуцкого облегчить охоту, – думал Илья. – Эльф ищет связь. Любой головорез Ежова может выйти на Эльфа под видом связника, назвать один из паролей Бруно, известных Слуцкому. Просить Абрама Ароновича не сдавать им пароли, не раскрывать настоящего имени Эльфа бессмысленно, если его прижмут, он все скажет…».

Во дворе стояли рядом две служебные машины. Слуцкий, прежде чем сесть в ту, что ждала его, развернулся лицом к Илье.

– А ведь я чувствовал, я предупреждал вас, Илья Петрович. Помните, в Настасьевском мы обсуждали последнее ее сообщение, которое передал молодой неопытный агент Сокол? Я говорил: она несет пургу, рассуждает как враг. А вы не верили, спорили со мной, валили все на Сокола, защищали ее. Помните?

– Конечно, помню, Абрам Аронович. В Настасьинском вы говорили об этом очень громко и четко. Но только при чем здесь Эльф? Если я вас правильно понял, речь идет о некой датчанке Жозефине Гензи. Это два разных человека. Верно?

Глаза Слуцкого бегали, метались, Илье так и не удалось поймать его взгляд, однако он услышал, как начальник ИНО прошептал:

– Попробуйте… авось повезет…

* * *

Риббентропы укатили в Лондон, взяли с собой Стефани. На прощание Стефани сказала, что вопрос о зачислении Габи в пресс-центр можно считать решенным, разумеется, после того, как она порвет с фон Блеффами. Через месяц-полтора тетя с дядей опять приедут в Берлин, тетя подберет для Габи подходящую должность, а дядя отдаст необходимые распоряжения.

Габи не поленилась через знакомых журналистов и дипломатов более подробно выяснить реальную ситуацию с кадровыми перестановками в МИДе. Оказалось, что положение фон Нейрата еще достаточно прочно, хотя фюрер и называет МИД «цитаделью реакционных высших классов», отставки фон Нейрата и назначения Риббентропа ждать пока рано. Риббентроп никому не нравится. Гиммлер говорит, что имя он себе купил, на деньгах женился и теперь пытается мошенническим путем добыть министерский портфель. Геринг считает его ленивым, некомпетентным, высокомерным, как павлин. Когда Гитлер назначил Риббентропа послом в Англию, Геринг пытался отговорить его и на слова Гитлера, что Риббентроп знает лорда такого-то, министра такого-то, ответил: «Беда в том, что и они знают Риббентропа».

– Если сейчас ты попадешь в пресс-центр как протеже Аннелиз, тебе придется несладко, – сказал Макс фон Хорвак. – В МИДе Риббентропов терпеть не могут.

Макс приехал в Берлин всего на пару дней. Они встретились в гольф-клубе, после игры обедали в ресторане. Габи подробно рассказала о разговоре с Аннелиз и поймала себя на том, что Макс единственный человек, с которым она может говорить почти откровенно.

– Конечно, Аннелиз будет счастлива нагадить старой баронессе, – задумчиво произнес Макс, – но дело не только в этом. Ты подходящая кандидатура для ее свиты. У тебя есть известность, но нет надежного тыла, теряя поддержку фон Блеффов, ты попадаешь в зависимость от Риббентропов. Примерно так рассуждает Аннелиз. Оказавшись в ее свите, ты приобретешь уйму влиятельных врагов. Их враги автоматически станут твоими. Аннелиз будет использовать тебя для интриг, контролировать, хамить, приказывать.

– Как же мне быть, Макс? Я ведь не могу отказаться.

– Да, отказа Аннелиз не простит, это может повлиять на твою карьеру куда серьезнее, чем разрыв с фон Блеффом, тем более что министром Риббентроп обязательно станет, и довольно скоро.

– Многие в этом сомневаются, – заметила Габи.

– Напрасно, – Макс грустно улыбнулся и покачал головой.

Когда они вышли из ресторана, он взял ее под руку и предложил немного погулять по парку.

– Вероятность назначения Риббентропа прямо пропорциональна вероятности войны. Нет ничего опаснее амбиций идиотов. Сочетание ледяного прагматизма и безумия.

– Но если тебя переведут в Лондон, ты тоже попадешь в свиту.

– Не попаду. Туда уже отправили другого помощника атташе. Придется мне торчать в Москве, во всяком случае пока Риббентропы в Лондоне. В Москву ты со мной не поедешь, да я и не решусь предложить.

– Почему?

– Там тоска смертная. Выстрелов и стонов не слышно, трупы на улицах не валяются, но воздух дрожит, кажется, он насыщен человеческими страданиями. Дышать тяжело. Завидую тем, кто этого не чувствует. Физиономии советских чиновников, с которыми приходится иметь дело, меняются, как узоры в калейдоскопе. Не успеваешь запоминать имена. Вчера один, сегодня другой, завтра вообще никого, послезавтра непроходимый тупица. Не то что немецким – родным русским не владеет, двух слов связать не может. Но и он исчезает. Ты определенно знаешь, что всех их посадили, расстреляли. Все разоблачены как шпионы, включая непроходимого тупицу.

– Определенно знаешь? Но откуда?

– Из газет. В «Правде», в «Известиях» печатаются списки. Там только малая часть, а по стране сотни тысяч шпионов, и все дружно готовят покушение на Сталина.

– Тогда почему он до сих пор жив?

– Россия таинственная страна, – Макс улыбнулся. – Почему Сталин жив, если так много желающих убить его? Почему так много желающих убить, если он такой великий, гениальный, обожаемый? Все счастливы, все горячие патриоты Советской Родины, но каждый десятый обвиняется в шпионаже, вредительстве, подготовке покушений и переворотов. На эти вопросы никто не ответит, тем более иностранец.

– Ну а сами русские?

– С ними невозможно разговаривать, трясутся от страха. Посольство – резервация, лично тебе вроде бы ничего не угрожает, но за тобой постоянно следят, в твоих бумагах роются, разговоры прослушивают, при пересечении границы грубо обыскивают. На дипломатическую неприкосновенность плюют. Зачем воровать столько информации? Кто ее обрабатывает, если каждый советский гражданин, владеющий иностранным языком, потенциальный шпион?

– Макс, а реальные шпионы есть, ну хоть один какой-нибудь завалящий шпион, диверсант, вредитель?

– Один точно есть, – Макс усмехнулся.

– Ну? Кто?

– Сталин, конечно. Никакая вражеская разведка при всем желании не сумеет нанести России большего вреда, чем этот параноик с манией величия. Ладно, хватит, надоело.

Он остановился, взял ее за плечи, развернул к себе лицом, долго молча смотрел в глаза.

– Габи, я не тороплю тебя, но мне кажется, Габриэль фон Хорвак в свите Риббентропов будет чувствовать себя спокойнее и увереннее, чем Габриэль Дильс. Подумай об этом.

Она уткнулась лицом ему в грудь, пробормотала:

– Макс, если бы ты знал…

– Что?

– Нет, ничего… кажется, нам пора.

Небо потемнело, вдали прогудел гром, по гравию аллеи зашлепали крупные капли. Через минуту начался ливень, первая весенняя гроза.

Макс приехал на такси, машина Габи осталась на стоянке гольф-клуба. Зонта не было, пока бежали к стоянке, промокли насквозь. Когда залезли в машину, Макс принялся большим носовым платком вытирать Габи волосы, дышал на ее пальцы, целовал мокрые ресницы.

Дождь поредел, выглянуло солнце. Габи довезла Макса до его дома. Он жил в тихом фешенебельном районе, в западной части Шеберга. Небольшая аккуратная вилла досталась ему по наследству от бездетной тетки, сестры отца.

– Дом родителей через квартал отсюда, – сказал он, когда она остановила машину, – но сейчас они отдыхают в Италии. Жалко. Я хотел познакомить тебя с ними.

– Как-нибудь в другой раз. Ну все, мне пора, я должна…

Он не дал договорить, зажал ей рот губами.

«Нельзя, невозможно, прекрати сию минуту!» – вопила маленькая Габи.

Стук сердца был похож на быстрые, отчаянные удары кулачка внутри грудной клетки. Взрослая Габриэль вылезла из машины вместе с Максом. В прихожей их встретила пожилая опрятная горничная.

– Ирма, познакомьтесь с будущей фрау фон Хорвак, – сказал Макс.

«А как же Ося?» – безнадежно всхлипнула маленькая Габи.

Взрослая Габриэль опять ничего не ответила.

Утром завтракали в уютной, скромной, идеально чистой столовой, пожилая горничная с доброй улыбкой обращалась к Габи «будущая фрау фон Хорвак». Лицо Макса сияло, за ночь он помолодел, повеселел, не сводил с Габи счастливых, восторженных глаз.

– Теперь мне все нипочем, даже Москва, – говорил он, пока она везла его на своей машине в аэропорт. – Прилечу, сразу напишу тебе. Я ведь не писал потому, что они потрошат даже личную переписку, не хотелось, чтобы чужие мерзкие глаза… Ну да черт с ними, пусть читают. В конце мая мне дадут законный отпуск, это совсем скоро. А потом… ну ведь не обязательно Лондон, можно в Рим…

«В Рим…» – тоскливым эхом отозвалась маленькая Габи.

– Для сотрудницы пресс-центра МИД фрау фон Хорвак работа найдется в любом европейском посольстве, везде, кроме Москвы, – сказал Макс, когда подъехали к зданию аэропорта.

Прощаясь, он прошептал на ухо:

– Скоро забудешь фон Блеффов как страшный сон. Риббентропов не бойся, у тебя есть надежный тыл, никто не посмеет обидеть Габриэль фон Хорвак.

Она смотрела сквозь стекло, как он поднимается по трапу, улыбалась, махала рукой.

«Надо срочно порвать с Франсом, хотя бы это надо сделать, иначе получается невозможная путаница…» – упрямо пискнула маленькая Габи.

«Нет никакой срочности», – спокойно возразила взрослая.

Срочности действительно не было. Свадьба откладывалась на неопределенное время. Старой баронессе не удавалось добиться точной даты, выяснить, в какой день и час фюрер сумеет пожертвовать каплей своего бесценного времени, чтобы лично благословить молодых. Без фюрера церемония теряла для нее всякий смысл.

Франс, лишившись Путци, не мог найти новую сексуальную игрушку мужского пола. Любая попытка была сопряжена с огромным риском. Государственная борьба с гомосексуализмом усилилась, стала еще яростнее, чем в 1934-35-м, после расправы с Ремом. На очередном совещании руководства СС Гиммлер заявил, что любой гомосексуалист будет арестован, судим, приговорен, отправлен в концлагерь, где его убьют при попытке к бегству. Франс впал в тяжелую депрессию, мучился мигренями, бессонницей.

Баронесса стремительно теряла свое влияние, ее все реже приглашали на партийные мероприятия. Впервые за последние десять лет она не получила поздравлений с днем рождения ни от фюрера, ни от Гиммлера и за праздничным столом собрались только «третьестепенные фигуры».

Эмми Геринг, которая прежде уверяла, что любит Гертруду фон Блефф как родную мать, забыла поздравить, перестала приглашать на «дамские завтраки» в Каринхалле. Какая-то добрая приятельница передала баронессе замечание Эмми, что «старуха Блефф совсем выжила из ума».

Баронесса подозревала заговор, написала личное послание Гиммлеру, полное горьких упреков и страстных клятв верности делу партии. Ответом был телефонный звонок от секретаря. Рейхсфюрер прочитал записку госпожи баронессы и просил передать, чтобы госпожа баронесса не беспокоилась, ее заслуги перед партией не забыты, руководство по-прежнему ценит и уважает ее.

Звонок только добавил отчаяния. Матушка не сомневалась: тайные враги вручили рейхсфюреру ее послание в искаженном, сокращенном виде, подменили, подделали почерк, иначе откуда взялось гадкое слово «записка»? Тонкая душа Генриха Гиммлера не позволила бы ему так оскорбительно-небрежно, через секретаря, ответить на крик тонкой души Гертруды фон Блефф.

Баронесса добилась встречи с Гейдрихом, потребовала разоблачить заговор и покарать злодеев. Вокруг нее плетутся темные сети интриг. Кто-то хочет отстранить от фюрера и рейхсфюрера старых преданных товарищей, верных членов партии, истинных арийцев кристального, древнейшего, благороднейшего происхождения. В запале матушка не придумала ничего лучшего, как назначить главой заговорщиков Эмми Геринг.

Ходили слухи о неарийском происхождении и сомнительном прошлом супруги премьер-министра. Еще недавно баронесса фон Блефф яростно отстаивала честь и доброе имя «дорогой Эмми» не только словами, но и делом. Около года назад матушка случайно услышала на банкете после премьеры в оперном театре, как известнейшая певица Хелена фон Вайнманн сказала: «Мой бог, что эта Эмми о себе вообразила! Я помню ее в те времена, когда она не была величайшей женщиной. Каждый желающий мог переспать с ней за чашку кофе и пару монет».

Как истинный член партии, порядочный человек и верный товарищ, баронесса поспешила передать Эмми этот «наглый бред жалкой певички». Хелену фон Вайнманн арестовали и приговорили к трем годам тюрьмы «за оскорбление первой дамы рейха».

Теперь пламенная любовь обернулась жгучей ненавистью. «Дорогая Эмми» превратилась в «безродную потаскушку», организатора жестокой травли лучших людей рейха, о чем баронесса и сообщила шефу Главного управления имперской безопасности Рейнхарду Гейдриху в самых откровенных выражениях.

Дальнейшие события вывели Франса из депрессивной спячки и ввергли в панику. Он примчался к Габи в третьем часу ночи, рыдал, бился в истерике, не мог ничего внятно объяснить. Габи влила ему в рот большую стопку коньяку, уложила на диване в гостиной.

Утром, опухший, бледный, с красными мутными глазами, он пил кофе на кухне и говорил монотонным, тусклым голосом:

– Гейдрих сказал, что обязан передать дело в суд. Мама назвала Эмми Геринг не только безродной потаскухой, но и воровкой. Оскорбление первой дамы рейха. Минимум три года с конфискацией имущества.

– Франс, дорогой, они никогда не решатся посадить в тюрьму баронессу фон Блефф, матушка столько жертвовала в партийную кассу, они не посмеют.

Габи налила ему еще кофе и подумала, что очень даже посмеют, тем более матушка сама дала отличный повод.

– В последнее время мама забывает жертвовать… – Франс глотнул кофе, поперхнулся.

Габи похлопала его по спине, поднесла к его губам стакан воды. Он откашлялся, выпил воду и повторил:

– Забывает жертвовать. Но если бы только это! Эмми Геринг давно положила глаз на наше имение под Мюнхеном, ее поверенный предложил смехотворную цену, мама, конечно, не согласилась, она вообще не собиралась продавать имение.

– Ну так пусть мама поскорее пожертвует партии большую сумму и согласится продать имение за ту цену, которую предложил поверенный Эммы Геринг.

Франс высморкался, вытер слезы кулаком и глухо произнес:

– Мама не хочет, уперлась, как ослица, для нее это вопрос чести, мои уговоры не действуют, ты же знаешь маму! Вопит про заговор, отправила очередное послание Гиммлеру, требует аудиенции фюрера.

– Но ведь должен быть какой-нибудь выход.

– Выход! – Франс нервно захихикал. – Конечно, Гейдрих предложил выход. В последнее время госпожа баронесса ведет себя странно, в ее возрасте слабоумие обычная вещь. Медицинская комиссия легко признает ее недееспособной. Я стану полноправным владельцем всего имущества, в качестве компенсации подарю госпоже Геринг наше имение под Мюнхеном.

Нервный смех Франса превратился в рыдания.

– Может, вам с матушкой пожить у Софи-Луизы в Швейцарии? – неуверенно предложила Габи.

– Издеваешься? – Франс зарычал и оскалился, как собачонка. – Какая Швейцария? Кто нас выпустит?

– Выпустят, если ты заплатишь часть пожертвований из своих денег…

– Моих денег нет, абсолютно всем распоряжается мама, без ее ведома я не могу потратить больше сотни марок, – он поднялся, на негнущихся ногах пошел в прихожую. – Все, Габи, мне пора. Гейдрих дал три дня на размышление. Сегодня срок истекает.

Франс надел плащ, шляпу, механически чмокнул Габи в щеку, открыл дверь.

Она вышла с ним на лестничную площадку, тихо спросила:

– Что же ты решил?

Франс опять оскалился, зарычал, потом придал лицу спокойное, слегка озабоченное выражение и ровным голосом произнес:

– Мама в последнее время ведет себя странно, думаю, пора показать ее хорошему психиатру.