Текст книги "Привал на Эльбе"

Автор книги: Петр Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

16

Ехал Михаил Елизаров, покачиваясь на подвешенных носилках, и целыми днями смотрел в окно санитарного вагона. За окном уплывали поблекшие и кое-где еще не убранные поля. Мелькнет иногда озерко, вспорхнут над ним утки, покружатся немного и продолжают свой долгий путь на юг. Или проплывет за окном пожелтевшая рощица с красной рябиной, зябко сверкнет узкая речушка, промелькнет серенькая деревня с сосновыми избами и тесовыми обомшелыми крышами, и поезд опять нырнет в леса Урала, прорезанные железной дорогой. Леса здесь и лиственные и хвойные, вечнозеленые. Проносятся за окном красавицы сосны, мохнатые пихты, остроконечные ели. Смотрит Михаил и не насмотрится на мужественную красоту Урала.

Паровоз прогудел протяжно, пустил облака дыма, остановился. Михаил посмотрел в окно – Свердловск.

В вагон вошли девушки, положили казака на парусиновые носилки, перенесли в автобус.

На просторном дворе, обнесенном каменным забором, стоит трехэтажный дом, в который поместили Елизарова. Светлая палата, убранная заботливыми руками, понравилась Михаилу. «Здесь скоро вылечат», – подумал он. Кровати были покрыты белыми одеялами. Между ними, на тумбочках, стояли цветы. Казак увидел чернильницу и ручку на столе, накрытом светло-голубой узорчатой скатертью. Ему вдруг захотелось писать, писать о виденном и пережитом.

После завтрака к нему подошла черноглазая девушка с лицом, слегка присыпанным веснушками. Она приветливо поздоровалась, посмотрела на него, покачала головой.

– Какая у вас борода, так и просит бритвы.

– Вы меня не уговаривайте, бриться не буду.

– Почему? Вы так невыгодно выглядите, – настаивала девушка-парикмахер.

– Обойдется, мне не жениться здесь, – потрогал Михаил короткие усы.

– А вдруг… В Свердловске столько интересных девушек.

К койке подошла другая девушка в белом халате. Она окинула казака строгим взглядом.

– Следует побриться, товарищ Елизаров! – в ее голосе прозвучала повелительная нотка.

Михаил с любопытством посмотрел на красивое лицо этой девушки, на ее темные, слегка нахмуренные брови.

– Если у вас нет более серьезного дела, давайте откроем дискуссию: бриться казаку или нет, товарищ сестра?

– Врач, – поправила его девушка, – зовут меня Галина Николаевна.

«Врач? – подумал Михаил. – Такая молоденькая…»

Он покачал головой, будто не веря, что в таком возрасте могут быть врачи. Решив, что Галина Николаевна моложе его, Михаил стал говорить с ней запросто, как со сверстницей.

– Борода – это уж мое дело, Галина Николаевна!

– Не только ваше, но отчасти и мое. Я хочу, чтобы больные моей палаты не только выздоравливали, но и были веселы, молоды.

– Ничего, зовите меня папашей!

Весть о том, что казак молодой не желает бриться и, видно, о чем-то тоскует, дошла и до комиссара госпиталя Капитонова. Однажды утром, после беседы с больными палаты о военных событиях, комиссар подсел к Михаилу, стал расспрашивать о фронтовой жизни.

– Танков у нас маловато. А без танков слаба и кавалерия в этой войне. Режут ее немецкие моторы, – грустно проговорил Елизаров.

– Это неправильное мнение, товарищ Елизаров, – возразил комиссар. – Машинам нужна хорошая дорога. А кавалерия везде пройдет. Надо только правильно использовать ее – не держать в обороне, а направлять на фланги врага, вводить в прорыв, бросать на преследование, на перехват отступающего противника.

– Копытами и клинками не разобьешь танки! – заспорил Михаил. Он рассказал о схватках конников своей дивизии с немецкими танками и моторизованной пехотой.

– А вот мы дробили и танковые и мотомеханизированные колонны врага, – поведал Капитонов опыт удачных сражений беловцев.

– Вы были у Белова? – обрадовался Михаил.

– Да, только, к сожалению, мало пришлось. Ранили. Видите, пальцы не действуют, – чуть поднял Капитонов правую руку. – А кавалерия бьет и будет бить врага. Надо только умело маневрировать ею.

– Я тоже люблю свою казачью конницу. Досадно только, что мы действовали чаще всего в пешем, строю, по-пластунски, – вздохнул Елизаров.

– Мне трудно судить о делах вашей дивизии, – пожал плечами Капитонов. – Может, ошибка была вашего командования, а может, очень туго приходилось вам при отступлении и в обороне. Я дам вам кое-что почитать о кавалерии. Есть статьи в журналах о коннице в этой войне…

Вскоре в госпитальной жизни Михаила произошла неожиданная радостная перемена: врач Галина Николаевна усадила его в кресло-коляску, и поехал казак кататься по широким коридорам госпиталя. Прежде всего он подъехал к окну и засмотрелся.

Низко, почти касаясь земли, плыли облака. Северный ветер срывал с деревьев последние листья. В воздухе, словно белые мухи, летали редкие пушистые снежинки. По набережной знаменитого городского пруда, на котором какие-то бесшабашные любители водного спорта плавали на яхте, ребятишки гоняли шайбу. По плотине, перехватившей реку Исеть, торопливо проходили женщины, укутанные в шали. Ветер утих. Тихо, плавно посыпался снег в пруд, на улицы, на крыши, которые сразу же побелели.

«В Ростове ребятишки еще в одних трусиках бегают, цветы цветут в городском саду, красные рыбки плавают в бассейнах, а тут зима уже», – подумал Михаил и отвернулся от окна…

Принесли обед. Казака нигде не могли найти. Санитарки обошли все палаты, кабинеты, но так и не разыскали его. Доложили Галине Николаевне. Начались новые поиски. Снова обшарили весь корпус. Зашли и в пустой огромный физкультурный зал. За гигантской теплой печью казак спокойно читал.

– Что за самовольная отлучка, товарищ Елизаров? – нахмурила брови Галина Николаевна.

– Доктор, очень уж тихий уголок. Мне комиссар такие книги дал, что я ночи теперь не буду спать. Смотрите, вот «Кавалерия» Энгельса. Слушайте, что он пишет: «Настоящей легкой кавалерией у русских являются казаки». Казаки! – повторил Михаил. – Слушайте дальше: «Кавалерия… остается необходимым родом войск и всегда останется таковым… Победоносная русская кавалерия». А, что скажете?

– Хорошо, – проговорила Галина Николаевна. – Очень рада, что вы изучаете свое дело. А здесь тоже есть о кавалерии? – спросила она, перебирая журналы.

– Есть. Хорошие статьи: о взаимодействии конницы с другими родами войск, о наступательном бое кавалерии. Трудновато только понять все.

– А вы комиссара спросите, что непонятно. Я скажу ему. Занимайтесь, но режим не нарушайте, чтобы это было последний раз.

– Вы очень строги, – сказал Михаил, исподлобья посмотрев на врача. – Я, наверное, самый беспокойный больной? У меня бумаги опять нет…

– И не получите, если будете забывать про обед, про ужин, про рану, про то, что вы в госпитале.

– Мне надо записывать прочитанное.

После обеда в госпитале наступил час отдыха. Елизаров лег спать. В коридоре сражались в домино, стучали. Казак нервничал: после ранения стал раздражительным. Он поднялся, сказал что-то товарищам, и в палате воцарилась тишина. Вошла Оля – «делегат связи», как назвал Михаил парикмахера. Она выполняла все поручения раненых, связанные с «внешним миром», означавшим город. Оля спросила, кто желает купить орехов. Никто не отвечал. Она подходила то к одному, то к другому, но никто с ней не говорил. Что случилось? Она бегом бросилась в дверь и вскоре вернулась с врачом. Встревожилась и Галина Николаевна. Все сидят, читают газеты, книги, но никто не произносит ни слова.

Галина Николаевна села на койку Елизарова и спросила его:

– Что случилось?

Михаил спокойно посмотрел на нее, пожал плечами.

Когда врач вышла из палаты, сосед Михаила, сержант Басманов, заговорил:

– Кажется, перехватили мы, друзья?

Раздался взрыв смеха. Галина Николаевна сразу же вернулась назад. Как ни было ей обидно, она не удержалась, улыбнулась.

– Вы извините, доктор, – сказал Михаил. – У нас игра такая была: «молчанка». Кто первый заговорит или засмеется, тот проигрывает и покупает для всех орехи. Вот сержант Басманов и проиграл.

Галина Николаевна заметила, что «молчанка» – игра бесполезная. Увидев на тумбочке Елизарова книгу «Наука побеждать», она спросила:

– Читаете?

– Почти всю переписал, – ответил Михаил.

– Очень хорошо. Любите военное дело?

– Полюбил.

– Мне один фронтовик пишет, что очень важно знать язык врага. Хорошо бы и вам взяться за немецкий язык, – посоветовала Галина Николаевна.

– Я на фронте еще начал зубрить его по разговорнику, – сказал Михаил.

– Возьмитесь и здесь, будете старостой. Достанем учебники, пригласим преподавателя.

На другой день перед сном, лежа на койке, Михаил предложил товарищам:

– Давайте договоримся, что в определенные часы разговаривать только по-немецки. Но так как многие не знают немецкого языка, установим двухнедельный подготовительный срок. За это время каждый должен научиться отвечать по-немецки на вопросы врача и сестер о состоянии здоровья, попросить книгу, газету, письмо и так далее, а также уметь «допросить» пленного немца. Кто не выучит урока, тому будем давать наряд – по утрам застилать всем койки.

Это предложение было принято охотно. Галина Николаевна принесла учебники, справочники, словари. Неплохим старостой оказался Михаил. Он требовал от каждого знания все новых и новых слов и готовил свою группу к экзаменам.

Настал срок. В тот день утром Галина Николаевна подошла к Елизарову и протянула ему толстую общую тетрадь.

– Это лично вам. Пишите, только не проказничайте больше.

– Данке[10]10
  Благодарю.


[Закрыть].

– Хотите сегодня сверх плана заниматься с преподавателем по-немецки? – спросила Галина Николаевна.

– Мит фергнюген[11]11
  С удовольствием.


[Закрыть], – ответил Михаил.

– А меня примете в свой кружок? Я изучала французский, а теперь хочу знать и немецкий, – призналась Галина Николаевна.

– Примем! – проговорился по-русски Елизаров.

– Наряд на заправку коек! – сейчас же изрек его сосед сержант.

– Как ваше самочувствие? – спросила она его.

– Шён![12]12
  Прекрасно.


[Закрыть]

– Я спрашиваю, как рана, беспокоит?

– Ихь антворте, дас ихь михь зер гут фюле[13]13
  Я отвечаю, что самочувствие у меня прекрасное.


[Закрыть].

– Опять какой-то заговор, – заметила Галина Николаевна, услышав ответы и от других раненых на немецком языке, – товарищ Елизаров, это ваши затеи?

– Ихь бедауре зер дас зи дойтч нихт шпрехен кёнен[14]14
  Я очень сожалею, что вы не знаете немецкого языка.


[Закрыть],– ответил Михаил и подал сложенный вчетверо листок бумаги, на котором было написано что-то по-немецки.

На следующий день, войдя в палату, Галина Николаевна сказала Елизарову:

– Прежде всего о вашей просьбе, – это был ответ на вчерашнюю записку Михаила. – Я говорила с комиссаром. Он разрешил вам заниматься в физкультурном кабинете после занятий, больше нигде нет свободного уголка.

– Очень хорошо, спасибо.

– А вот вам от комиссара новые книги о кавалерии.

Теперь Михаил до позднего вечера засиживался в большой комнате за столом, на котором были разные лечебные спортивные приборы. Он забывал про ужин, кино, концерты, старательно выписывая в тетрадь разные мысли о военном искусстве. Особенно ему понравилась небольшая старая книжечка «Военная хитрость». Сестры и санитарки жаловались, что больной Елизаров вовремя не ест, сердится, когда заходят к нему и напоминают о еде.

– А вы меньше мешайте ему, – заступилась за раненого Галина Николаевна. – Больше чуткости. Иногда можно стакан кофе или молока принести ему и туда, где он занимается. Понять надо: на костылях человек ходит и не бездельничает – учится.

Михаил поправлялся быстро. Он уже начал скандалить с врачами, просил выписать его из госпиталя. Галина Николаевна убеждала, что еще не время говорить об этом, что раны не зажили, что в них, может быть, занесена инфекция.

– Товарищ врач, на меня инфекция не действует. Меня однажды ранило сюда, – ткнул он пальцем в кисть руки, – бой был адский, нужно было лечь за пулемет, кровь брызжет. Я схватил комок грязи, хлопнул на руку, как замазку на стекло, и никакой инфекции. Буду скандалить, если не выпишете – сбегу.

Полночь. На улице завывала вьюга. Снежинки хлестали по лицу Галины Николаевны, перебегавшей через улицу. Она спешила на дежурство. Зашла в палату. Елизарова не было на койке. Она побежала к физкультурному кабинету, дернула дверь, заперто. Дежурная сестра сбивчиво лепетала, что казака нигде нет. «Сбежал! – подумала Галина Николаевна. – Куда он мог пойти: в военкомат, на станцию?»

Она решила позвонить на пересыльный пункт, но ее позвали к тяжело раненному. Освободилась она не скоро.

Войдя в свой кабинет, она невольно вздрогнула, остановилась. За столом сидел незнакомый молодой человек в новой больничной пижаме.

– Откуда вы? – спросила она. – Вы недавно прибыли?

– С фронта. Давно уже. – Молодой человек поднял голову, улыбнулся.

– Товарищ Елизаров! – Галина Николаевна всплеснула руками, радуясь, что нашелся пропащий. – Вы побрились. Да вы совсем молодой без бороды. Ей-ей, не узнала бы вас. Зачем вы спрятались сюда? Опять наделали панику, сестры плачут: пропал казак.

– Мне разрешил комиссар. В физкультурном кабинете прохладно…

Михаил сложил только что полученное письмо треугольником и замолчал, не отвечая на требовательные вопросы врача. Это раздражало Галину Николаевну.

– Я доложу комиссару, и мы запретим вам работать ночами, – она хотела добавить, что недовольна его поведением, но, заметив выражение тоски в его влажных глазах, участливо спросила: – Что с вами?

– Ничего… – опустил голову раненый.

– Скрытный вы человек! Давайте говорить начистоту, откровенно, не как врач с больным, а по-товарищески. Чём вы недовольны?

– И Тем, что не выписываете.

– Рано. Нога не совсем окрепла, и «звезда» на груди еще не зажила.

– Рано? Я здесь толстею, а там мои друзья в огне. Вот, почитайте, – подал ей Михаил письмо. Сандро Элвадзе писал:

«Письмо мое стремится к тебе. Только радости мало оно принесет. Фронтовые дела наши печальные. Отходим, но бьемся как львы. Многие убыли из нашего эскадрона: парторг, с которым ты последний раз минировал мост; азовский рыбак Гульчевский; уральский горняк Данькин. Тахав получил четвертую отметку. На этот раз не устоял – увезли в госпиталь. Получу от друга башкира письмо – пришлю тебе его адрес, а твой напишу ему. Сегодня глаза у меня были на мокром месте: убило осколком Орла. Взял пока твоего коня. Хороший конь, легко бегает, только очень трясет. Выздоравливай скорее, просись в свою часть. Пермяков вспоминает тебя…»

– Пермяков? Как зовут его? – спросила Галина Николаевна.

– Виктор Кузьмич.

– Витя! – вскрикнула она и достала маленькую фотокарточку. – Он?

– Точно! Наш командир, – повеселел Елизаров.

– Что же вы молчали! – воскликнула Галина Николаевна, не скрывая своей радости.

– Читайте дальше, что о нем написано.

– «…Пермяков передает тебе привет и тоже просит вернуться в свой эскадрон. Он часто ставит тебя, твою храбрость в пример другим. А вот адрес его родителей, он просит сходить к ним в гости…»

– Вот вы какой! – улыбнулась Галина Николаевна. – А как будут рады родители Виктора Кузьмича, когда я скажу о вас… Товарищ Елизаров, что с вами? – она села рядом с Михаилом. – Конец письма очень хороший. Слушайте: «Получили письмо от Якова Гордеевича. Он просил объявить тебе благодарность за патриотизм. Крепко обнимаю. Твой брат Сандро Элвадзе».

– Очень плохой конец. Если бы она была жива, то Яков Гордеевич, который спас меня, написал бы и о ней, – печально проговорил Елизаров и молча положил карточку Веры на стол.

– Жена? – тихо опросила Галина Николаевна, глядя на карточку.

– Невеста. Друг фронтовой…

– Не надо тосковать. Конечно, тяжело. Но будущее сильнее прошлого. Пройдет время, встретится на вашем пути другая девушка, и постепенно забудется эта потеря.

– Нет, – тихо сказал Елизаров, – не забудется.

Галине Николаевне стало жаль казака. Теперь он показался ей более серьезным, вдумчивым. Он, оказывается, и храбрый воин и глубоко любит девушку… Галина Николаевна нервно вздрогнула и призналась, что тоже очень боится потерять своего Виктора Пермякова.

Михаилу нравилась речь Галины Николаевны. Она говорила умно, красиво. Когда он беседовал с ней, то всегда что-нибудь новое для него запоминалось из ее слов.

– Проснулась однажды после тяжелого сна, будто убили его, – подушка вся мокрая… И так была рада, что это было во сне, а не наяву. Расскажите, как живет Виктор Кузьмич на фронте, вспоминает ли свой Урал?

Михаил поднялся, постоял немного у замерзшего окна и с грустной улыбкой сказал:

– Я слышал, как Виктор Кузьмич сказал перед боем: «Если бы моя Галинка обняла меня здесь, то у меня, кажется, выросли бы крылья». Теперь-то я понял, что это он о вас говорил.

– Так и сказал? Какие же вы хорошие люди – фронтовики! – обрадовалась Галина Николаевна и тут же смутилась. Она посмотрела на свои часы, тихо воскликнула:

– Ой, ужас! Три часа ночи! Невероятное нарушение режима. Спать, спать, Михаил Кондратьевич.

– Иду. Вы тоже идите отдыхать.

– Мне не полагается. Я дежурю сегодня. Спокойной ночи!

17

Михаил уже танцевал и прыгал в спортивном зале. Ему разрешили ходить на прогулку. Сестра-хозяйка принесла полушубок, ушанку, валенки и меховые рукавицы. Сегодня прогулка особенная. Его пригласили в гости. Не успел он одеться, как санитарка сообщила радостную весть:

– Вас боец спрашивает, говорит – друг.

На ходу напяливая мохнатую барашковую ушанку, Елизаров вышел в приемную.

– Тахав – биик тав, дорогой друг! Какими судьбами? – обрадовался Михаил.

– Проездом. Тоже лежал в госпитале. Здоров. Еду на фронт. Разрешение взял тебя повидать. Спасибо Элвадзе – адрес твой прислал. А ты чего долго живот набираешь? Давай скорей на коня!

– Я так и думаю, скоро… Что тебе пишет Элвадзе? О Вере… ничего? – с нетерпением спрашивал Михаил.

– Нет, ничего пока не пишет…

Михаила позвали к телефону. Тахав покачал головой, ка>к будто говоря: «Ишь, как лечится».

– Задержался малость. Фронтового товарища встретил, ординарца Виктора Кузьмича, – Михаил шепнул Тахаву, закрыв рукой трубку, – отец Пермякова. Пойдешь? И тебя в гости зовут.

– Чего не пойти, – подхватил Тахав. – Я в гости люблю ходить.

– Правильные слова, – одобрил Михаил. – Зовут – иди, бьют – беги.

– Неправильно! – возразил Тахав. – Бьют – сдачу давай…

Друзья, дыша морозным воздухом, пересекли заиндевевший молодой скверик, пошли по левой набережной пруда, наглухо скованного льдом. Перед большим трехэтажным домом, у парадного крыльца, в черной длинной шубе с серой каракулевой опушкой стоял мужчина лет пятидесяти. В руках у него были удочки и сетка со свежей мерзлой рыбой.

– Вы из госпиталя? – приветливо спросил он. – Пермяков Кузьма Макарович, – познакомился уралец с фронтовиками. – Я на озере Шарташ немного рыбачил.

– Клюет в такой мороз? – удивился Михаил.

– Плохо. За два часа – два десятка, – повел Кузьма Макарович гостей в квартиру.

Здесь была и Галина Николаевна. Михаилу она показалась совсем девушкой, не такой, какой в госпитале, где ее видел только в белом халате и один раз перед уходом с дежурства в гимнастерке. Теперь на ней было длинное платье голубого цвета с тонкой серебристой ниткой. Черные волосы, слегка завитые, собраны в пучок, на котором блестели две-три роговые приколки.

Тахав оказался человеком практичным и предприимчивым. Он достал из кармана бутылку водки, которую хранил для встречи с Михаилом.

– На Урале, говорят, закусывают пельменями? – намекнул башкир.

Пермяковы предвосхитили желание смелого гостя. Пельмени у старожилов Урала делаются на всю зиму, замораживаются и хранятся в бочке где-нибудь на холоде. Так было и у Пермяковых. И теперь на плитке в кастрюле уже булькал кипяток с пельменями.

Михаил показал Галине Николаевне свои только что полученные фотокарточки. На одной было написано: «Михаил Елизаров. Двадцать два года».

– Когда исполнилось? – спросила Галина Николаевна.

– Сегодня в двенадцать часов.

Подошел хозяин, взял гостей под руки и повел их в другую комнату.

– Это наш кабинет. За этим столом до войны занимался Виктор, ваш командир.

Взгляд Михаила привлекли разноцветные колчеданы. На них наклеены бумажки с надписями. Многие слова ему не знакомы. Он был очень любознателен. Всякая новинка разжигала в нем жажду знаний.

– Папаша, что это за находки? Не золото? – заинтересовался казак.

Кузьму Макаровича будто разбудили после долгой спячки. Словно он несколько лет не говорил ни с кем, и теперь возвратили ему дар речи. Он подошел к своему заветному шкафу и взял крайний кусок.

– Этот колчедан Самый богатый. Он содержит сорок процентов железа, около десяти процентов меди и цинка. Есть в этой руде и золото и серебро.

– Много? – спросил Михаил.

– Этих металлов мало – сотые доли.

– Зачем собираете коллекцию?

– Я с малых лет работаю в горной разведке. Это следы моей жизни, – перебирал Кузьма Макарович колчеданы, называл их химический состав, годы изысканий и место плавки.

– А это что за наливки? – спрашивал Михаил.

– Кровь нашей уральской земли, – взял хозяин бутылку с черной жидкостью. – В 1929 году я бурил на западе Урала. Фонтан нефти ударил вверх на тридцать пять метров. Меня назвали пионером нефтедобычи на Урале. Вот я и берегу на память. Бакинской нефти – четыре-пять миллионов лет, грозненской – двадцать пять – тридцать, а нашей, уральской, – четыреста миллионов лет!

– Четыреста миллионов лет! – воскликнул Михаил. Вот так штука! – разглядывал он бутылки. – А это, наверное, бензин, чистый очень.

– Это целебная сероводородная вода. Тоже моя находка.

– А цифра «двести» что означает? – не унимаясь, спрашивал Михаил.

Кузьме Макаровичу не понравилась торопливость казака. Уральцу хотелось подробно рассказать, как исследовалась его находка в лаборатории, как после этого поздравляли его с открытием «Уральской Мацесты», но воздержался и стал отвечать на вопросы фронтовиков.

– Цифра «двести» означает глубину, на которой обнаружили мы сероводородную воду.

– Видно, богатый ваш дедушка Урал, – сказал Михаил, польстив Пермякову.

Лицо хозяина засияло от удовольствия и гордости – кажется, несколько дней говорил бы о своем родном крае. Всю свою трудовую жизнь он провел в геологических поисках и знал мир Урала, как свою квартиру. Знал он, где какие звери водятся, какие птицы и рыбы размножаются.

– Урал – кладовая нашей земли, золотой сундук.

– Ладно уж тебе хвалиться своим Уралом, – заметила хозяйка.

– Ты, Никифоровна, не смеешь так говорить, – возразил Кузьма Макарович. Он достал книгу и прочитал: – «Урал – комбинация богатств, какой нельзя найти ни в одной стране. Руда, уголь, нефть, хлеб – чего только нет на Урале». Слыхала, Никифоровна? Или повторить? Такой край и после смерти надо любить.

– Жену бы так любил, – улыбнулась хозяйка.

– Эх, Никифоровна, – упрекнул ее Кузьма Макарович. – Как же мне не любить Урал? Ведь здесь на месте Свердловска впервые нашли золото. Здесь построены были первый пароход, первый паровоз, первый двигатель. Отсюда идут корни русской металлургии. На Урале реки под землей текут. Об Урале сказки рассказывают, песни поют. Я и тебя люблю, как уральчанку…

Хозяйка подобрела и к мужу и к гостям.

Михаил любознательно расспрашивал Пермякова об Урале, о каждой новинке, неизвестной ему. Интересовало его и течение рек под землей, и изобретатели первых машин, и продукция Уралмашзавода и последние сказы Бажова, и отделанные самоцветы гранильной фабрики. Михаил радовался, что в нашей стране есть такой чудесный край, но с Доном, казалось ему, не сравнить его. И казак возразил уральцу:

– А на Дону у нас все-таки лучше, богаче.

– Богаче? – воскликнул Кузьма Макарович. – О нет! Вы, Миша, еще не знаете Урала. Здесь добываются все виды металлов, драгоценных камней. Кремлевские рубины тоже у нас выплавлялись. К тому же и природа у нас щедрая. В сорока километрах от Свердловска есть озеро Таватуй. В него впадают тридцать горных рек. Где еще такая красота есть?

– Это очень интересно, – заметил Михаил. – Но реки красны другим: пароходами, рыбой, пристанями. В этом отношении Дон побьет все на свете. К его водным вокзалам причаливают морские пароходы. А берега – мечта. Плывешь летом – везде навалены горы арбузов, дынь, огурцов, помидоров, яблок, груш и всякой всячины. А рыбы! Белуга, севрюга, сазан, лещ, судак. А донская сельдь! Такой вкусной нет нигде.

Пермякову приятно было слышать эти хвалебные слова казака о Доне, и, чтобы не огорчить его чувство любви к родной стороне, уралец стал спорить осторожнее:

– Опять-таки птицы больше у нас, на уральских просторах. Утки остаются даже на зимовку в теплых водах. Сколько этой дичи! Наши люди летом расставляют гнезда и собирают корзинами утиные яйца.

– Ладно тебе хвалиться, душа уральская, – перебила его хозяйка. – Зови гостей за стол.

– С этим я согласен, Никифоровна. – Кузьма Макарович слегка обнял жену за плечи. – Прошу за стол, ребята. Пельмени хороши горячие. А перед ними полагается и по чарке – за победу над гитлеровцами.

– Я же сказал, что на Урале пельмени варят на закуску, – сказал Тахав, вооружившись вилкой. – Скажи, Михал, есть у вас на Дону такой человек, который не любит пельмени?

– Не знаю, есть ли такой человек на Дону, а в Башкирии, кажется, есть один такой джигит, который любит есть пельмени только в гостях, – сострил Михаил.

– Попадись тому джигиту в дом, который стоит над рекой Белой, – нашелся Тахав, – он поставит перед тобой вот такую чашку бишбармака, – развел руками Тахав. – Если все не съешь, остаток положит тебе за пазуху.

– А ты подожди глотать. Сначала надо выпить.

– Не тужи, Михал, – оправдывался Тахав. – Я умею есть и до стопки и после. Салям уральским друзьям! – взял Тахав в одну руку пельмень, в другую – стопку водки.

– За ваше скорое возвращение домой, – подняла и хозяйка рюмку. – Как там наш сынок-то? Небось голодает. – Она поднесла к глазам платочек. – Бывало, дома не дозовешься к столу, все занимался.

– И там, на фронте, такой, – поддержал ее Михаил. – Обед иногда на книгу меняет.

– Да, насчет пищи у него действительно нехорошая привычка, – пожаловался Тахав. – Я его ординарец, знаю: не возьмет в рот крошки, пока не поедят бойцы…

– Вот это хорошая привычка, Тахав, суворовская, – сказал хозяин.

– Суворова он хорошо знает, всегда ссылается на его ученье, – добавил Михаил.

– Ишь какой! – не то с удивлением, не то с гордостью сказал Кузьма Макарович. – А вообще как он командует?

– Бойцы любят его, хотя он и строгий. Это я на себе испытал, – чуть не проговорился Елизаров.

– Вы хвалились, – обратилась хозяйка к Тахаву, – что способны есть и до и после стопки. Кушайте, остывают пельмени.

– В этом деле он силен, – улыбнулся Михаил. – Бывало, на фронте во время обеда раза три бросается в атаку на кухню. Один раз восстание ординарцев поднял. Хорошо, что вовремя урезонил его товарищ Пермяков.

– Виктор? – насторожился Кузьма Макарович.

– Ну да! – оживился Тахав. – У каждого кавалериста один конь, а у нас, ординарцев, по два: свой и командирский. Пока вычистишь – все бойцы уже поедят. Мы приходим к кухне – обеда уже нет. «Почему не оставили? – спрашиваю. – Вари еще», – говорю. Другие ординарцы тоже требуют. Шум, спор. Идет товарищ Пермяков и говорит: «Тахав, там, на КП, котелок с обедом». Для меня, ординарца, командир обед взял. Вот это командир! Такому командиру ничего не жалко, и, когда в походе я что-нибудь достану в обозе и несу товарищу Пермякову, начальник штаба завидует. «Вот это, – говорит, – ординарец». А я ему: «Долг платежом красен».

– Чуткий, значит, Виктор Кузьмич? – спросила Галина Николаевна.

– Душа человек! А вот вы, – посмотрел Тахав на ее полную стопку, – вы только губы мочите. Нет, так не годится. – Взял он стопку и поднес ее Галине Николаевне по башкирскому обычаю с песней:

 
Как птичье молоко, в рюмке этой
Капли душистые вина.
В честь дружбы, песнею согретой,
Просим выпить вас до дна.
 

– Теперь уж полагается выпить, – поддержали Тахава и родители Пермякова и Михаил.

Галина Николаевна выпила.

Тахав разгулялся. Он всем подносил вино, напевая любимые песни.

– Слов много, – говорил он хозяевам дома, – а не хватает, чтоб сказать спасибо за такое гостеприимство. Сравнить бы его с солнцем, не светит оно ночью, сравнить бы с медом – приедается он.

Тахав много хороших сравнений привел и, наконец, сказал от всей души:

– Ваше гостеприимство как весна. Весна дает жизнь. Ваши слова, угощенье дают мне силу.

Башкиру хотелось сказать искреннее слово и Галине Николаевне. Он призвал всю свою память. Что-то ему вспомнилось из песен, из сказок о красавицах.

– Сравнил бы ваше лицо с розой, – не стесняясь и не льстя, начал он, – у розы жизнь коротка; сравнил бы со звездой – далека она; сравнил бы с золотом – сияет, да не греет оно. Сравню вас с песней о победе, которая будет самой приятной для нас!

Тахав попрощался с хозяевами, Михаилом и «самой красивой девушкой Урала», как назвал он невесту Пермякова, и отправился на вокзал.

Галина Николаевна и Михаил ушли в другую комнату, стали перебирать альбом с фотокарточками. Галина Николаевна объясняла:

– Это наш драматический театр. А это – оперный. Стоило бы вам сходить разок.

– Отпустите? – улыбнулся Михаил.

– Скоро мы вас совсем отпустим.

– Тогда и пойду. Хочется послушать «Ивана Сусанина». Может, в знак доброй памяти вместе сходим? – сказал Михаил и покраснел.

– Мне трудно урвать время. Я сейчас работаю над рефератом.

– Ученым доктором хотите стать? – удивился Михаил.

– Я Да, я в аспирантуре, – подтвердила она, смутив этим Михаила. Девушка, с которой он ведет себя так просто, скоро станет кандидатом наук!

Никифоровна принесла чайник. Галина Николаевна достала черемухового варенья на меду. Мать Пермякова расспрашивала казака о жизни на Дону, о занятии родителей. Михаил рассказывал с увлечением. Вспомнил он о фронте, о пережитых муках с Верой в плену и расстроился. Галина Николаевна пыталась отвлечь его от тяжких мыслей.

– Михаил Кондратьевич, у вас же день рождения. Поздравляю вас, – вспомнила она и положила перед ним носовой платок с вышитой шелком розой. – Это вам от меня.

Михаил был взволнован. Чем заслужил он такое внимание? Это не простая чуткость врача, а что-то большее. Михаил понимал, что Галина Николаевна так относится к нему потому, что он сослуживец ее друга, но зачем же такой подарок?

– Большое спасибо за честь, Галина Николаевна, но… не надо, – отодвинул он подарок и тихо пояснил: – Ведь вы вышивали для Виктора Кузьмича.

– Виктору я пошлю другой. А этот – вам.

Михаил запнулся. Что сказать на это? Галина Николаевна сложила платок и сунула ему в нагрудный карман гимнастерки.

– Если товарищ Пермяков вызовет меня на дуэль, когда я покажу ему этот платок, вы будете причиной моей смерти, – шутя сказал Михаил.

– Обязательно покажите ему! – улыбнулась Галина. – Пусть он представит себе, как я вышивала эту розу, и пожалеет, что так редко отвечает на мои письма…

Распрощавшись с родными Пермякова, Михаил покинул их гостеприимный дом.

Несколько дней спустя, выписавшись из госпиталя, Елизаров по рекомендации комиссара попал в Свердловский военкомат, где получил направление в военное училище.