Текст книги "Привал на Эльбе"

Автор книги: Петр Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

– Война и гуманизм несовместимы, – жестко возразил Кандлер.

– В данном случае военная этика вполне уместна. Я в ваших руках. Никакого вреда я не причиню и не в силах повлиять на ход событий.

Михаил старался быть многословным, но Кандлер оборвал его, строго спросил:

– Напишете приказ? Или я заговорю с вами другим языком, – положил он руку на кобуру.

– Что это даст вам? – спокойно спросил Елизаров. – Мои казаки заняли первый этаж. Они будут драться до последнего солдата. Удастся ли вам выйти отсюда живым? Ведь здание подготовлено к взрыву.

Эти слова немного отрезвили Кандлера. Он подумал о своей жизни. Действительно, не придется ли ему протянуть здесь ноги? Он вспомнил подслушанный разговор по телефону «командира казачьей дивизии» о подготовке взрывчатки.

Кандлер сбавил тон, спросил русского полковника:

– Что вы предлагаете?

– Необходимо подумать. Выработать обоюдо-приемлемые условия.

На улице бой разгорался все яростнее. Немцы били по нижним этажам, русские – по верхним. Звякнуло стекло. Повалился начальник штаба, стоявший рядом с Кандлером. Немецкий полковник и Михаил одновременно отскочили от стола и стали у простенка.

– Идиотское положение, – сказал Кандлер. – Убили майора.

– Можем и мы лечь с вами. В такой каше не поймешь, кто стреляет.

– Будем писать условия, – настаивал Кандлер.

– Согласен. Только я предвижу затруднения в технической стороне дела. Как довести условия до подразделений, чтобы прекратили огонь?

– Я дам своим сигнал, – торжествуя, сказал Кандлер. – А вы дадите сигнал своим, чтобы казаки подняли белые флаги и без оружия вышли на улицу.

– Я не предусматривал такого рода сигнала, – проговорил Михаил.

– У вас установлена телефонная связь. Дадите приказание соединить линию с вами и передадите приказ отсюда, из моего штаба. Когда выстроятся ваши части на улице, тогда пожмем друг другу руки, как равный с равным.

Кандлер решил казаться благородным.

«Хитер, черт», – подумал Михаил. Кивнув в знак согласия, сказал:

– Разрешите пройти в комнату, где мы были: будем писать приказ.

– Идите, срок десять минут, – как команду, произнес немецкий полковник.

– Мало, господин полковник. Надо обдумать условия капитуляции, составить приказ, перевести на немецкий язык.

– Вы напишите приказ о капитуляции, переведет его мой переводчик, а условия напишу я, какие сочту нужными, – сказал Кандлер тоном, не допускающим возражения. – Учтите, за промедление расстреляю.

Парламентеров отвели в комнату.

– Иезуит, – прошептал Яков Гордеевич. – «Заболел», когда струсил, а теперь – «расстреляю».

– Неужели не подойдут танки? – размышлял вслух Елизаров.

Офицер-переводчик принес бумагу и ручку.

– Ручка у меня есть, – достал Михаил самописку. – Я вас попрошу принести стакан воды. Волнуюсь.

– Тяжело писать такой приказ, последний, о капитуляции, – со вздохом произнес Яков Гордеевич.

– Я понимаю, – пробубнил офицер-переводчик и вышел.

В коридоре, против двери, появился солдат с автоматом.

Яков Гордеевич посмотрел на электрические провода у потолка, сказал:

– Вы знаете песню о Ланцове: «Связал веревку, связал длинную, к трубе тюремной привязал». Привяжем провода за ручку двери, по ним и спускайтесь. Я здесь останусь. Ты – командир, тебе и эскадрон спасать.

Зашел офицер-переводчик с чайником воды.

– Пишите, товарищ полковник, свой последний приказ, – обхватив голову руками, нарочито грустно сказал Яков Гордеевич.

Вскоре документ был составлен. Яков Гордеевич взял приказ, подул на него.

– Промокашки нет. Идемте. Прошу, господин офицер, – сказал Яков Гордеевич, указав рукой на дверь. – Начальству уважение.

Офицер-переводчик вышел, шагнул в коридор и Яков Гордеевич расчетливым движением захлопнул за собой дверь.

– Ай-ай! – воскликнул старик. – Ум потерял от волнения. Механически закрыл.

Михаил задвинул предохранитель английского замка, дернул концы провода из выключателя. В минуту веревка была готова, привязана к металлической ручке двери.

Немцы отчаянно ломали замок. Кандлер наставил пистолет на Якова Гордеевича.

– Убить пленного – не велика отвага, – сказал старый украинец. – Еще неизвестно, чей верх будет. Могут наши победить и отомстить вам сразу: за убийство пленного и за убийство парламентера.

В стену, по которой спускался Михаил, успело щелкнуть только несколько выстрелов из окна другого конца корпуса, но мимо. Михаил благополучно добрался до подоконника первого этажа, вцепился руками в верхнюю раму. Стекла в окне были выбиты, и Елизаров без труда впрыгнул в помещение. Несколько рук одновременно схватили его в свои объятия.

– Сандро, – тяжело дыша, сказал он парторгу, – там, наверху, остался Яков Гордеевич.

Казаки молча опустили головы.

– Да, жаль старика, – скорбно сказал Элвадзе. – Но будем надеяться, что не убьют…

На улице с новой силой загремела канонада, совсем под ухом залязгали гусеницы. Танки окружали корпус, били из пушек. Снаряды пробивали простенки, сыпалась штукатурка. Один взвод казаков уже бился на втором этаже. Оттуда кто на веревках, кто по перилам, сорванным с лестниц, скользили немцы.

Михаил дал команду делать связки гранат и бросать их под танки, точнее и экономнее расходовать патроны.

Немцы спасались из корпуса как могли. Сам Кандлер бежал одним из первых. Он спустился по перилам, приставленным к окну, и забрался в танк, который тут же умчался. В последний момент он отдал приказ разрушить дом, независимо от того, успели ли выскочить оттуда немецкие солдаты.

Танки с черными крестами в упор расстреливали корпус. В одном месте уже был разворочен угол дома. Кирпичи рухнули на цементный тротуар. Михаил приказал тем, кто был на первом этаже, спуститься в подвальное помещение. Обстрел корпуса продолжался. На тротуар с грохотом падали кирпичи, рамы, доски. Поняв, что немцы решили уничтожить дом, казаки, уже занявшие верхние этажи, быстро спустились вниз. Подвал был переполнен.

Немцы не жалели пороха и стали. Один за другим гнали снаряды в ненавистный Кандлеру дом. Рухнул целый простенок верхнего этажа. В оконце подвала хлынула волна пыли. Дверь завалило кирпичом. Потные и пыльные бойцы стали пробивать бойницы. Кое-как удалось отворить дверь.

– Попались в ловушку, – сказал Михаил. – Где же танки?

– Откопаемся, – протянул парторг эскадрона.

Казаки расталкивали тяжелые глыбы, падали от вражеских пуль. Немцы уже подступали к дверям первого этажа, озираясь, входили внутрь. Гикали, орали:

– Сдавайся, русь!

– Русь никогда не сдается! – крикнул Михаил, заложил диск с последними патронами в автомат.

Казаки бросили последние гранаты. Немцы утихли, приостановились. Где-то на улице послышался грохот гусениц. Спасение! Шли русские танки. Они на ходу начинали дуэли с зелеными «тиграми». Немецкие солдаты были вынуждены выскочить из дверей корпуса, повернуть свои автоматы против танков. Подоспела конница по очищенной танками дороге. Увидев немцев, спасавшихся от длиннодульных машин, опускали шашки на головы бегущих. «Тигры» тоже повернули за удирающей пехотой.

Выбрались из подвальной ловушки закопченные дымом и порохом казаки. Михаил бросился по лестнице вверх, чтобы найти Якова Гордеевича, но пробраться на четвертый этаж не смог. Все исковеркано, двери подперты обломками кирпича и изогнувшимися железными балками. Лейтенант выбежал на улицу.

Возле корпуса остановился танк. Из него выскочил смуглолицый небольшого роста воин в кавалерийской форме. Это был Тахав.

– Где Елизаров? – спросил он бойца, бившего с колена из карабина по разбегавшимся немецким солдатам.

К танку подошел Михаил.

– Разрешите доложить, – обратился Тахав. – Танки привел. Захватил несколько сабельных эскадронов, – прихвастнул он, будто все решалось им. – Салям!

– Очень долго, Тахав, «прихватывал», – в голосе Михаила звучал досадный упрек.

– Не виноват я. Долго искали дорогу танкам. Видал? – указал Тахав на танк, на броне которого серебрилась надпись: «Салават Юлаев».

– По моему предложению построен на деньги башкирских колхозников, – с обычной нескромностью говорил он.

Элвадзе притащил раненого немца.

– Где полковник Кандлер? – спросил Елизаров. – Не скажете – застрелю сейчас, соврете – тоже застрелю.

– Должен быть в особняке, который обнесен железной оградой, там он всегда квартировался, – ответил перетрусивший немецкий сержант.

– Сандро, свяжитесь как-нибудь с другими эскадронами, узнайте, как дышат там казаки, пошлите верхового на командный пункт. Я поведу танки ловить немецкого полковника.

Михаил поговорил с танкистами, залез в люк. На броне танка примостились опаленные пороховым огнем казаки. Лязгнув гусеницами, «Салават Юлаев» ринулся. Вместе со всеми ехал и Тахав. Немцы, отступая, не прекращали огня. Откуда-то летели снаряды, мины.

Танк остановился у особняка. Для затравки пустили в него несколько снарядов. Ответа не последовало. Михаил выскочил из танка, присел за ним, оглянулся вокруг. На западной окраине поселка уже закрепились советские танки. К ним подбегали спешившиеся конники.

«Удрал хам или нет? – гадал Михаил о Кандлере. – Бросаться в особняк опасно».

– Тахав, беги к танкистам, зови на подмогу. Надо прощупать это логово.

Минут через десять пришли еще два танка, с которыми прибыло человек двадцать казаков. По рассказам танкистов и конников ни один немец не ускользнул из поселка. Михаил направил трех бойцов в дом. Вдруг затрещали пулеметы и автоматы из окон.

– Товарищи танкисты, ваше слово! – крикнул Михаил.

Три уральские пушки ухнули разом. Последовал второй оглушительный залп, третий…

Немцы выбросили в окно белую простыню. Вышел офицер-переводчик.

– Полковник Кандлер передал: согласен на перемирие, – отрапортовал он. – Просим старшего командира к нему на переговоры.

– Передайте полковнику Кандлеру: гора не ходит к Магомету, – внятно произнес Михаил. – Срок пять минут. Не выйдет – уничтожим.

Через пять минут Кандлер вышел в сопровождении офицера. Казаки держали наготове карабины и автоматы.

– Подойдите ближе, – сказал Михаил.

Немцы приблизились. Сопровождающий офицер покорно протянул свой пистолет, сдаваясь.

– Решили? – спросил Елизаров полковника.

– Я согласен на перемирие, – поднял унылые глаза Кандлер.

– Не перемирие, а капитуляция, – теперь Михаил говорил требовательным тоном, не так, как при первых переговорах. – Пишите приказ.

Кандлер посмотрел вокруг, чуть пожал плечами, как бы удивляясь, где и чем он будет писать. Ему дали ручку и бумагу. Елизаров подтолкнул Кандлера к танку. Немецкий полковник прислонил листок к броне советского танка. Прежде чем писать, пробовал настоять на своем.

– Я напишу акт об условиях перемирия, – сказал он Елизарову.

– Условия напишу я, – спокойно возразил лейтенант, – вы пишите приказ, а перемирие – не ваша компетенция.

– Пишите, – приказал Михаил. – «Во избежание бесполезного кровопролития приказываю личному составу вверенного мне полка сложить оружие. Командирам батальонов, – Михаил взглянул на часы, – в восемнадцать ноль-ноль вывести подразделения на улицу без оружия».

Кандлер устало выпрямился, отрицательно покачал головой, сказал:

– Не могу писать, рука дрожит.

У немца отобрали ручку и бумагу.

– Не надо писать. Короли войны напишут вашим батальонам свой приказ, – указал Михаил на танки.

К ограде с грохотом подкатило еще несколько бронированных машин. Примчались конники. Среди них были подполковник Орлов и начальник политотдела Свиркин. Они соскочили с коней, направляясь к командиру эскадрона. Елизаров объяснил обстановку.

– Продолжайте, – сказал Орлов.

– Сдать оружие! – приказал Михаил.

Кандлер дрожащей рукой потянулся к кобуре.

Тахав, стоявший рядом с ним, предусмотрительно помог ему – вытащил пистолет и передал своему командиру.

Михаил взял пистолет, хотел положить в карман, но, заметив золотую планочку, вделанную в рукоятку, стал читать: «Боевому офицеру от Паулюса».

– Поучительная память, – сказал Михаил. – Хорошо бьет?

Он поднял с земли стеклянную банку, бросил вверх, выстрелил перед глазами немецкого полковника. Пуля разбила банку. Кандлер побледнел. Михаил разрядил пистолет и вернул Кандлеру.

– Советское командование добровольно сдавшимся в плен старшим офицерам разрешает носить холодное оружие, знаки различия и награды, а также именные пистолеты, – сказал Михаил.

– А здесь немцы? – спросил Орлов Михаила, кивнув на особняк. – Что же вы декламируете? Всех нас могут покосить.

– Пока он здесь, – указал Елизаров на съежившегося немецкого полковника, – оттуда не осмелятся стрелять.

– Дайте команду вашим подчиненным сложить оружие, – предложил Михаил Кандлеру. – Немедленно.

Полковник согласился.

Вышло человек тридцать немцев с поднятыми руками. Орлов посоветовал Михаилу: приказ пусть пишет писарь. А сам Кандлер с этой группой сдавшихся немцев пусть с белым флагом приблизится к своим подразделениям.

Так решили и сделать.

Однако батальоны, засевшие в разных местах, в домах, цехах, открыли огонь по своим, поднявшим белый флаг. Сопротивление немцев было подавлено огнем артиллерии, а пленных немцев с белым флагом угнали в лес.

После боя вынесли на носилках Якова Гордеевича, убитого Кандлером на четвертом этаже. Кондрат Карпович принес котелок воды, обмыл окровавленное лицо друга, вытер бинтами, положил у изголовья его фуражку с синим околышем.

– Не дожил до полной победы, – вымолвил старый казак. – Иной раз мы с тобой спорили за службу, как лучше нести ее, бывали у нас разные суждения. Но никогда у нас с тобой не было разлада в одной думе – думе о нашей родной земле. С этой думой ты и ушел от нас.

Якова Гордеевича принесли к братской могиле, выкопанной у забора орудийного завода. Собрались казаки. Михаил встал перед открытой могилой, горестно сказал:

– Ты, дорогой старик, меня спас от смерти два раза, а сам стойко принял ее. Как мне теперь просить у тебя прощения, как благодарить тебя… О покойнике говорят хорошо или ничего не говорят. О тебе, Яков Гордеевич, плохо говорит только враг. Три года назад ты завел фашистский карательный отряд под пули партизан. Ты всегда был смел, честен, ты был настоящим казаком. Мы отомстим за тебя, дорогой украинский друг.

Начальник политотдела сказал, что имя старого воина будет занесено на вечные времена в почетный список части.

После похорон Свиркин посоветовал парторгу провести собрание коммунистов, чтобы обсудить заявления некоторых казаков о приеме в партию.

10

Елизарова и Элвадзе вызвал генерал Якутин. Командир дивизии сидел за массивным столом в убежище хозяина орудийного завода. В кабинете были Свиркин и Орлов. На генерале топорщился плащ с полевыми погонами. Рядом лежала зеленая суконная фуражка. Якутин улыбнулся, как только Михаил показался на пороге.

– Садитесь, господин полковник, – шутя сказал генерал. – Расскажите, как вы поймали немецкого полковника?

– Ничего не могу добавить к докладной записке.

– Я читал ее. Красивая операция!

– Печальная: погиб Яков Гордеевич, а если не подоспели бы наши танки, легли бы все.

– Конец венчает дело, – сказал генерал. – Смелость и выдумку вашу приветствую. Хорошо воевали. Решено представить вас к награде. И вас, товарищ Элвадзе. Отметим и отважного потомка Салавата Юлаева – Тахава Керимова. Он отлично провел танки к месту атаки.

– Не опомнится от радости: встретил танк «Салават Юлаев», – заметил Орлов.

– Сегодняшний день – день большой радости, – сказал начальник политотдела Елизарову. – Я с особым удовольствием вручаю вам кандидатскую карточку, так дорого доставшуюся вам. Я тогда остановил собрание. К счастью, все обошлось хорошо.

Михаил был взволнован, не мог связать двух слов. От радости он только произносил «спасибо».

– Важный разговор есть, товарищ лейтенант, – сказал генерал Елизарову. – Войска нашего фронта стоят перед сильной группировкой противника. Надо ломать сложную оборону, так называемую линию фон Германа. Предлагали немцам сдаться: обращались к немецкому командованию по радио. Ответа не получили. Командующий фронтом решил направить ультиматум с нарочным. Честь быть парламентерами выпала нашей дивизии. Мне бы хотелось послать вас и подполковника Орлова: вы оба знаете немецкий язык… Пойдете? – спросил он Михаила.

– Я солдат, товарищ генерал, приказали – будет выполнено.

– Это не приказание, а добровольное предложение вам.

– Желание командования – для меня приказ. Я готов!

Генерал пристально посмотрел на Михаила. Лицо казака показалось Якутину совсем еще юношеским; как-то не верилось, что этот молодой парень только несколько часов назад без минуты колебаний отправлялся в самое логово врага.

– Разрешите обратиться, товарищ генерал. Небольшая просьба: папирос хороших нельзя захватить? А то мы оскандалились перед немецким полковником со своим куревом.

– Это мы уладим, – улыбнулся Якутин.

Провожать Орлова и Михаила собрались все друзья. Особенно волновалась Вера: когда Кондрат Карпович сказал ей, что Михаил собирается на переговоры к немцам, руки девушки, делающие перевязку раненому, задрожали. Теперь она волновалась еще больше, но молчала, не показывала виду. За всех говорил Кондрат Карпович:

– Рад, Мишутка, что избрали тебя с подполковником на большое дело, но и печалюсь за твою судьбу. Нечистые люди фашисты. Мое казацкое благословение такое: будь тверд в выполнении задания. Где нельзя пройти, так перескочи. Где нельзя перескочить, там перелезь. Встретишь воду – будь щукой. встретишь гору – будь орлом, встретишь немца – будь русским. В добрый час!

На машине развевался большой белый флаг. Орлов и Михаил, сидя в кузове, с интересом смотрели по сторонам. Мелькали полоски ячменя, ржи, клевера и кормовой свеклы. Покажется за стеклом автомобиля невысокий холмик, промелькнет одинокая березка, и снова пестрые посевы.

Вот он, настороженный город, опоясанный линиями траншей, пересеченный ходами сообщений, загроможденный рядами противотанковых заграждений и «ежами», обвитыми колючей проволокой…

Машину остановили немецкие солдаты. Орлов и Михаил показали мандаты, написанные на русском и немецком языках; повторяли одни и те же слова: «Генералу от инфантерии фон Герману».

Гитлеровцы завязали глаза представителям русского командования, посадили в свою машину и в сопровождении мотоциклистов отправили их в штаб-квартиру командующего немецкой группировки.

Генерал от инфантерии фон Герман – столп немецкой военщины. Он второй раз воюет с русскими: первый раз – начальником штаба армии, второй раз – консультантом Гитлера и командующим группировкой. Ему уже было около шестидесяти, но он выглядел моложе своих лет: не по годам стройный, крепкий мужчина с редкими строгими морщинами на лице. Говорил он отрывисто, но твердо: каждое его слово являлось законом для подчиненных. Он любил командовать над людьми, подчинять их своей воле и желаниям. Властолюбие воспитывалось в нем с детства. Уже тогда дед его, герой трех войн – с Данией, Австрией и Францией, генерал в отставке, стал учить мальчика игре в солдатики. Когда внуку пошел восьмой год, «воспитатель» нанимал ребятишек, ставил их во фрунт и учил будущего меченосца командовать ими. Отец Германа был штабным офицером и ловким предпринимателем. Когда правительство Брюнинга выделило четыре миллиарда марок для помощи восточным областям Германии, юнкер Герман-старший, штабной офицер, сумел отхватить сто миллионов, бросил военную службу и стал скупать земли и леса; сына он по настоянию деда отправил учиться в Берлинскую военную академию. Там молодой фон Герман нашел своего кумира Карла Клаузевица, стал превозносить его идеи абсолютной войны, с головой отдался его учению о внезапности нападения, молниеносности наступления. Особенно он увлекся писанием Клаузевица о решающей роли таланта, гения. Когда нацисты сказали первое слово о всемирном господстве, гением фон Герман назвал Гитлера. Фон Герман не состоял в фашистской партии, но он разработал стратегию блицкрига – молниеносной войны, за что его выдвинули в депутаты рейхстага. Когда военная колесница Гитлера покатилась назад, фон Герман высказал мысль о генеральном сражении на своей земле. Фюрер благословил его, своего неизменного консультанта, дать такое сражение, остановить русских и погнать их на восток.

Генерал от инфантерии никогда не восторгался русскими, ничего хорошего не находил в их жизни, а военную историю России называл непоучительной. Победы Петра Первого и Кутузова он объяснял климатическими особенностями и просторами этой «дикарской» страны. Но сейчас, когда русские приперли немецких гренадеров к Эльбе, фон Герман трезво оценил обстановку: Гитлер проиграл, мир спасет Германию. Эти мысли он не высказывал никому: фюрер запрещал даже думать об этом, уверял всех, что фортуна опять повернется к немцам лицом, не раз говорил об ожидаемом чуде своему верному консультанту.

Фон Герман предложил парламентерам сесть. Сам занял глубокое мягкое кресло. Для начала он решил попугать русских новым грозным оружием.

– Вы слышали о нашем «гансе»? Нет. Это наше новое оружие, которое вот-вот вступит в действие и опустошит вашу страну. Но было бы разумнее женить нашего «ганса» на вашей «катюше». Вы понимаете меня?

– Понимаю, господин генерал, – на немецком языке ответил Орлов, – но наша «катюша» не пожелает выйти за «ганса».

– Это ваше личное мнение?

– Так думает каждый наш солдат.

– Дело солдата воевать, а не думать. Эту истину высказал еще гениальный Клаузевиц.

– Я не берусь судить о гениальности Клаузевица, – сказал Орлов, – но я знаю: великие полководцы учитывают моральный фактор.

Фон Герман свысока посмотрел на русского подполковника, насупил густые брови. «Русские не пойдут на уступки, – понял он. – Надо что-то придумать». Фон Герман приказал своему адъютанту отвести парламентеров в отдельную комнату. Те, оставив письменный ультиматум, вышли.

Откуда-то из-за портьер выскользнул человек.

– Русские обнаглели, – сказал фон Герман, неприязненно взглянув в упор на своего советника, представителя нацистской верхушки, генерал-лейтенанта Хаппа.

– Это фарс, – проговорил советник, бегло прочитав оставленную русскими бумагу. – Не так уж они сильны, чтобы принимать их ультиматум. Поднатужились – немного оттолкнули нас.

– Немного, – передразнил советника фон Герман, – оттолкнули до центра Германии.

– Дошли сюда и выдохлись. Очевидное доказательство: хваленых «катюш» не видно на фронтах. Лучшие кадры побиты. Кого они прислали к нам на переговоры? Зеленых юнцов.

– Ребяческое умозаключение, – отрезал фон Герман, сел за стол и снова принялся читать ультиматум.

Орлов и Михаил были вдвоем. Два солдата принесли чайник с черным кофе и бутерброды, тонкие и маленькие, как квадратное печенье. Михаил посмотрел на немецкое угощение и сказал:

– Непонятно, на кой шут так накрошили, – положил он один на другой четыре бутерброда, понюхал и откусил больше половины. – Замазка, а не масло. Что хочешь говори, а лучше нашего русского масла не найдешь.

– Это же маргарин, – определил Орлов и положил надкусанный бутерброд на тарелку, – как вы думаете, сдадутся?

– Одно из двух: да или нет.

– Есть третий вариант, – заметил Орлов, – чехлы надеть на пушки. Поняли смысл свадьбы «ганса» и «катюши»? Мира просят.

– Получат, когда рак свистнет, – сказал Михаил.

В комнату вошел генерал-лейтенант Хапп. Парламентеры встала. Немец сел. Можно было начинать переговоры. Русские тоже опустились на стулья.

– Мне поручено нашей ставкой, – сказал Хапп, – договориться с вами, смелыми советскими офицерами, чтобы вы поехали в имперскую канцелярию для дальнейших переговоров.

Елизаров вопросительно взглянул на Орлова. Тот сидел спокойный, внимательный. Только глаза его остро прищурились.

– К сожалению, мы не можем воспользоваться этой честью, – сказал Орлов. – Мы слишком маленькие люди, всего лишь курьеры командования энского фронта. Наши полномочия исчерпываются доставкой пакета генералу от инфантерии и получением ответа.

Немец был настойчив. Он говорил вкрадчиво, учтиво, стараясь не спорить с русскими, ной не уступать им.

– Скромность украшает человека, а у вас говорят: украшает большевика. Подполковник Орлов хочет быть скромным. Но вы не подумали о том, что встреча с нашим главнокомандующим принесет вам большие практические результаты и вечную славу.

Орлов догадывался, что Хапп – не обыкновенный военный генерал. По его манере говорить и держаться можно было заключить, что этот человек в генеральском мундире имеет отношение к секретной службе, может быть даже самого фюрера. И Орлов решил действовать осторожно:

– Скажите, господин генерал, а о чем мог бы быть разговор с вашим главнокомандующим?

– Фюрер может сказать, что настало время для сближения точек зрения, народы устали от войны, – как по шпаргалке говорил Хапп. – А вы можете к этому добавить – хотят мира.

В комнату вошел офицер с фотоаппаратом. Навел объектив на собеседников. Орлов отвернулся, закашлялся.

– Мне что-то нехорошо, – сказал он, извинился и вышел в коридор.

– Боится попасть на фотопленку, – заметил Хапп вслед Орлову.

– Не фотографируйте, – отвернулся Михаил.

– А вы, донской казак, – вдруг узнал Елизарова Хапп, – помните нашу встречу?

– Отлично помню.

– Как можно забыть такое событие? Ваше заявление и ваш портрет были украшением немецких газет.

У молодого казака напряглись на лице скулы. Он вспомнил фотокарточку, на которой был снят с майором Роммелем. Кулаки невольно сжались. Но Михаил вдруг сообразил, как важно остаться сейчас хладнокровным, невозмутимым: от их миссии зависит судьба многих.

– Вас вся Германия считает своим другом, – продолжал Хапп. – Я не могу понять, почему вы не с нами? Впрочем, простите, вы, видимо, работаете на нас?

– Нет, вы что-то путаете, – сказал Михаил.

– Как же я путаю? Я превосходно помню, как тогда отправили вас в особый госпиталь. Вы разве забыли?

– Нет, не забыл, все помню. Разрешите спросить вас. Как могло случиться, что появилось на свет заявление, которого я не писал?

– Так в жизни не бывает, значит вы написали.

Генерал выпроводил из комнаты фотографа, подошел к Михаилу, спросил:

– Какую роль теперь будем играть?

Елизаров сдержал ярость.

– Я служу России, – с гордостью произнес он, – и ненавижу тех, кто мешает ей жить и трудиться.

– Нет, вам придется играть роль друга Германии, иначе очень скоро будут сочтены дни вашей жизни, – зло заметил Хапп. – Я сейчас расскажу подполковнику Орлову о вашем поведении у нас в плену, покажу газеты с вашим заявлением и портретом, где вы дружески обнимаете нашего майора.

– Подполковник уже знает об этой провокации.

– Осторожно выражайтесь, – грозно предупредил Хапп, доставая пистолет.

– Я удивляюсь, генерал, как вы, пробыв столько в России, не научились понимать душу русского человека – угрозой нас не возьмешь. Поэтому не тратьте время, генерал, ничего не выйдет. С кем бы я ни встретился: с вами, с вашим богом – я останусь русским человеком.

Хапп переложил пистолет из руки в руку и, угрожая, произнес:

– В другом месте поговорим, выходите.

– Господин генерал, прошу вас: оставьте этот тон. Вы же видите, что никто вас не боится.

Орлов в это время стоял в коридоре, обдумывал свои действия. Что предпринять? – Зайти в комнату – генерал снова начнет играть в кошки-мышки, болтать вокруг да около. Орлов решил пойти к командующему. Дежурный по штабу остановил его у двери в кабинет. Орлов, как требовал порядок, произнес слова громко, чтоб услышал командующий: «Генералу от инфантерии». Фон Герман выглянул в дверь и кивком головы пригласил подполковника к себе. Лицо командующего было возбужденным. Он нервно постукивал карандашом по столу и жадно курил. В его задумчивых глазах таилась тревога, но от русского офицера немец старался скрыть свое волнение. Он выпустил густое облако дыма и протянул Орлову пакет, опечатанный сургучом, вышел из-за стола, прошелся взад-вперед по комнате и внятно сказал:

– О мире главнокомандующий мог бы начать переговоры, но ультиматум приказал отклонить. Передайте вашему командованию – об этом я написал в ответе, – что у Германии достаточно сил, чтобы разгромить советские войска. Можете отправляться. Пропуск вам выдадут.

Орлов неторопливо положил пакет в полевую, сумку, козырнул, повернувшись на каблуках, быстро, строевым шагом направился к двери. В кабинет ворвался генерал Хапп. Он разгадал хитрость Орлова, который понял, что с командующим договориться будет легче. От Хаппа, кроме подлости, ничего ждать не приходилось.

– Стойте! – истерично закричал генерал.

Орлов остановился у порога. Между командующим и генералом Хаппом завязался спор.

– Вас фюрер обязал согласовывать действия со мной – с политическим советником.

– Что нахожу нужным, я согласовываю, – резко ответил фон Герман: он не терпел опеки и теперь с удовольствием сцепился с Хаппом.

– Почему без меня отправляете русских парламентеров?

– Я выполняю приказ главнокомандующего, – объяснил фон Герман, положив перед советником шифровку.

Генерал-лейтенант Хапп словно обжегся, когда прочитал на бумаге фамилию Гитлера. Слова фюрера были высшим законом для него. В шифровке говорилось: «Ультиматум отклонить, ответить русским, что они скоро почувствуют силу нашего удара».

– Ответить русским, – повторил Хапп, – значит отпустить парламентеров. А я хотел осуществить одну комбинацию, – осекшимся голосом закончил генерал свой разговор с командующим.

Орлов поспешил в комнату, где оставил Михаила. Но казака там не было. Он не знал, что делать. Кого спросить? Вышел в коридор, столкнулся с генералом Хаппом.

– Вы отправляйтесь. Ваш спутник отказался возвратиться, – сказал Хапп.

– Разрешите с ним попрощаться? – спросил Орлов, приложив руку к козырьку.

– Не удастся, он уже на аэродроме, полетит в Берлин.

Орлов не сказал ни слова советнику и быстрым шагом вернулся к командующему. Генерал поспешил за русским, злобно ругаясь и отплевываясь.

Фон Герман косился то на парламентера, то на Хаппа. Особой жалости к русскому он не испытывал, но ему надоели мелочные интриги советника, который уже не в первый раз пытался ослушаться его приказаний. Командующий сурово сдвинул брови, стукнул кулаком по столу.

– Я сказал, – резко заявил он, – отпустите парламентеров!

…До линии фронта немцы везли русских в закрытой машине, в каких возят арестованных. На хуторе, где находилась передовая часть генерала фон Германа, парламентеров с завязанными глазами пересадили в давно поджидавший их, русских, автомобиль.

Начался обратный путь. Проклиная генерала Хаппа, Михаил благодарил Орлова за дружбу и выручку.

– Пристал ко мне, стал шантажировать, пугать газетой, моим проклятым пленом.

– Видать, матерый разведчик этот генерал. Ой! – вдруг вскрикнул Орлов, схватившись за грудь. Откуда-то с обочины дороги грянули выстрелы.