Текст книги "Привал на Эльбе"

Автор книги: Петр Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

4

В хате пахло жареным мясом. Элвадзе, нанизав на шомпол куски баранины, готовил шашлык. Капли жира падали на огонь, с треском вспыхивали. Синие язычки огня цеплялись за жир. Мясо загоралось. Грузин уже не рад был, что взялся за это дело. Вытирая глаза, покрасневшие от дыма, он дул на горевший шашлык.

Вошел Михаил. Стряхнув с фуражки пушинки снега, сел за стол. Даже не обратив внимания на старания Элвадзе, начал писать докладную записку.

Кондрат Карпович лежал на полу и почему-то держался за живот. Вошел Яков Гордеевич и сразу склонился над своим другом. Старый казак пожаловался, что болит живот. Михаил, на секунду оторвавшись от бумаг, следил за отцом. Улыбнулся, когда тот сказал:

– Пустяки. Стакан спирту с солью, и все.

– Я тоже так прикидывал, – понятливо подмигнул ветеринар.

Яков Гордеевич приготовил лекарство и поднес своему другу.

– Не много будет целая кружка-то?

– Для бывалого доза нормальная.

– Густо посолил, глубоко прошло, – поглаживая живот, сказал Кондрат Карпович.

Элвадзе возился с шашлыком. Он нарезал луку, посыпал мясо перцем и, прижав руку к груди, протяжно произнес:

– Гости почетные, вас приветствует шашлык.

Аппетитно дымится мясо, но никто не торопится за стол. Ждут, когда командир кончит писать. Наконец Михаил облегченно вздохнул, поднял голову. «Готово», – радостно сказал он. Все глазами потянулись к бумаге, начали читать. Даже Кондрат Карпович, забыв про живот, поднялся к столу. Михаил собирался подписывать бумагу.

– Стой, не подписывай, – сказал парторг.

– Почему? – Михаил удивленно глянул на товарища.

– А вывод?

– Вывод пусть сделают там, в штабе.

– Неправильно. Надо написать: наиболее подходящее время для атаки противника считаю…

– Пожалуй, ты прав. – Михаил с минуту подумал, написал заключение и бегом отправился в штаб полка.

– Скорей приходи! – крикнул Элвадзе ему вслед. – Шашлык остынет.

Михаил вернулся скоро. Он живо разделся, одернул гимнастерку, сел за стол.

В комнату вошла Вера, стройная, подтянутая. На ней была ладно пригнанная сельским портным шинель, из-под ушанки выбивались волнистые волосы. Щеки от легкого мороза румянились.

– Где ж больной? – спросила она, осматриваясь кругом. – Что болит? – спросила Кондрата Карповича.

– Скандал был внутри. Зараз настало примирение. Кружку спирта с солью глотнул, и порядок.

– Вот эту, – похвалился Яков Гордеевич.

Вера ужаснулась, посмотрев на кружку.

– От такой порции лошадь свалится.

– Конь может свалиться: привычки не имеет, – уточнил ветеринар, – а Кондрату Карповичу еще одну дать – не хватит.

– Товарищ Елизаров, я напишу рапорт командиру полка, – рассердилась Вера. – Вы поощряете безобразия! А вам, товарищ ветеринар, – обратилась она к Якову Гордеевичу, – советую лошадьми заниматься, а не людей лечить.

Вера достала из санитарной сумки пакетики.

– Один порошок сегодня примите, а три оставьте на завтра.

– Не принимаю, – отодвинул порошки Кондрат Карпович. – Аптека не прибавит века.

– Века не прибавит, а здоровье поправит.

– Не спорьте, доктор, – вмешался Михаил. – Отец за всю жизнь ни одного порошка не принял. А посмотрите на него – богатырь, да и только. Садитесь с нами ужинать. Грузинский шашлык. Шеф-повар Элвадзе.

Вера присела, взяла кусок мяса, погрызла немного, положила на стол. Сказала, взглянув на Елизарова-старшего:

– Совсем сырое, а вы с больным желудком едите?

– В моей требухе гвозди перевариваются, – отпарировал Кондрат Карпович, посыпая мясо красным перцем.

– Шутка шуткой, а кушать это мясо не разрешаю. А то положу вас в санчасть, и будете сухари грызть.

– А веревка там есть? – сделав серьезное лицо, спросил Кондрат Карпович.

– Зачем? – удивилась Вера.

– Чтобы привязать, – заметил Михаил, – а то сбежит.

– Ох, друзья, беда мне с вами.

В комнату влетел дневальный, звякнул шпорами.

Задыхаясь от бега, доложил:

– Товарищ командир эскадрона, тревога!

– Седлать! – крикнул Михаил и бросился в дверь. – Вы останетесь в санчасти, – сказал он отцу.

– Что? Казак воюет в поле, а не в бабьем подоле! – гаркнул Кондрат Карпович и выскочил за сыном во двор.

Эскадрон выстроился в условленном месте, в балке. Михаил поскакал к командиру полка. Конь споткнулся, Михаил вылетел из седла. «Ротозей», – отметил про себя Кондрат Карпович, досадуя на сына, за которым наблюдал.

Тревога была учебная. Вскоре кавалеристы вернулись на свои места. Кондрат Карпович зашел в хату с плеткой. Он сел на конец лавки и кусал усы. Немного спустя открыл дверь Михаил. Старик, ничего не говоря, тяжело ударил сына по плечу толстой шестигранной плетью.

– Папаня, за что?

– Молчи! Не ватрушки жевать приехал. Как упасть мог? Меня, старого казака, позоришь. Поводья надо натянуть, когда скачешь. Тогда конь не споткнется, – снова замахнулся он плеткой.

– Перестаньте! – крикнул Михаил. – Человек не лошадь, можно и словом побить.

– Словом, – передразнил Кондрат Карпович. – Лучше бы я месяц просидел на губвахте, чем видеть такой срам. Елизарова сын, офицер кавалерии, с коня упал.

– Папаня, не будет этого больше, – как маленький, заверил Михаил.

– Меня отец чембурами учил, и спасибо ему, Десять годов я службу нес» ни разу не клевал землю. Думаешь, сладко мне, что ты осрамился перед всем полком? – старик закрутил цигарку, протянул кисет сыну и вышел.

Вбежал Элвадзе. Михаил бросился к нему, будто месяц не виделся. Он зажег спичку, увидев, что Сандро взялся за папиросы.

– Разрешите начать серьезный разговор, товарищ комэск.

Михаил насторожился.

– Ты почему ходил за «языком»?

– Я не ходил, он сам пришел, – улыбаясь, Михаил пожал плечами.

– Я тебя серьезно спрашиваю, – Элвадзе повысил голос. – Почему пошел без разрешения Пермякова? Если бы убили тебя, эскадрон без командира остался. Понимаешь?

Михаил не верил, что Элвадзе говорит всерьез. Но парторг наступал все резче и резче. Елизаров тоже не сдавался. Спор разгорался. Михаил всегда ценил мнение парторга, считался с ним, советовался по всем вопросам. Но сейчас не мог с ним согласиться.

– Я просто прогуляться пошел с отцом, – сказал Михаил.

– Это ты для близиру так сделал.

– Скажи по правде, почему вспылил? – уже дружески спросил Михаил. – Может, я подорвал твой авторитет, что не ты, а я достал «языка»?

– Неправильно понимаешь меня. Придется перенести наш разговор в другое место.

Командира и парторга эскадрона вызвали в штаб полка. Пермяков часто проводил совещания командиров подразделений совместно с парторгами. Он разобрал результаты тревоги, предупредил, что с часу на час может быть приказ о выступлении дивизии. Перед личным составом надо ставить задачи абсолютно точные, чтобы каждый понимал и знал свои действия. Больше храбрости, больше военной хитрости.

Затем Пермяков объяснил, что нужно делать парторгам, чтобы желание казаков, достойных быть в рядах партии, исполнилось.

Совещание закончилось. Элвадзе и Елизаров подошли к Пермякову. Парторг рассказал ему о споре. Командир полка, слушая доводы Элвадзе, строгим взором смотрел на Михаила. Он не знал, что за «языком» ходил сам командир эскадрона.

– Я всегда приветствую вашу инициативу, товарищ Елизаров, но приказ о захвате «языка» был отменен. А вы все-таки пошли. За самовольный уход из подразделения объявляю вам выговор. Правильно говорит парторг, что нам надо беречь командиров. Это отлично знает любой солдат.

Михаил был обескуражен. Он злился на Элвадзе, но не оправдывал и себя.

В комнату вошла Вера. Она сказала, что пора ужинать. Пермяков пригласил собравшихся на ужин. Элвадзе отказался, сказав, что ему надо приготовиться к политбеседе. Михаил тоже стал отпираться, но командир полка не отпускал его. Вера, незаметно дернув Михаила за рукав, шепнула:

– Вас ждет девушка…

– Девушка? – удивился Михаил. – Кто?

Но Вера не ответила.

Они вошли в небольшую теплую и уютную комнату, где квартировала Вера. Михаил был здесь впервые. Стоя у порога, он осматривал комнату. Возле двери висели на гвоздике шинель и медицинская сумка. Столик накрыт накидкой кремового цвета. На одном углу были вышиты буквы «ВУ» – инициалы Веры Усанейко.

Михаил невольно вспомнил подарок Галины Николаевны, достал его, развернул и положил на стол.

– Вам нравится эта вышивка?

– Шелковая роза, какая красивая! – восхищалась Вера. Она отлично знала, чей это подарок, – он уже однажды говорил ей об этом. Но виду не показала.

Михаил принялся расхваливать девушку, подарившую шелковую розу, обрисовывать ее портрет. Говорил он увлеченно, не уставал восхищаться.

Вера оборвала:

– В таких случаях говорят; влюбился по уши.

Девушка вышла, чуть хлопнув дверью. Михаил до сих пор не мог ей простить, что она когда-то стояла рядом с Пермяковым, улыбаясь ему. Хотел помириться, но гордость не позволяла сделать этого.

Михаил расхаживал по комнате. Глаза слипались.

С тех пор как его назначили командиром эскадрона, он никогда не высыпался. Когда шли бои, бились круглые сутки. Наступило затишье – день и ночь точат клинки. Днем он казаков обучает, вечером готовится к занятиям, утром – командирская учеба, служба. Так каждый день. Михаил посмотрел в окно. Чуть темнело. Взор его задержался на рисунках мороза. Ему захотелось запомнить их. Он взял записную книжку, что-то записал.

Вошли Вера, командир полка и девушка в шинели с медицинскими погонами.

– Галина Николаевна! – удивился и обрадовался Елизаров.

– Здравствуйте, Михаил Кондратьевич! – воскликнула девушка, протянув ему руку.

Галине Николаевне после окончания аспирантуры разрешили отправиться на фронт. Ее назначили в полевой госпиталь, находившийся не очень далеко от кавалерийской дивизии. Она приехала повидаться со своим другом Пермяковым. Михаил помог ей снять шинель. Она одернула гимнастерку, подтянула ремень, стала зачесывать волосы, не успевшие еще отрасти после модной стрижки «под польку».

Михаил смотрел на уральскую девушку в офицерской форме. «Только бы глядеть на нее, – уговаривал он самого себя, – на что Вера красивая, но не сравнить с ней». Галина Николаевна была чуть выше Веры, волосы у нее чернее, чем у белоруски, лицо чистое, белое, а у Веры – обветренное, щеки впалые и бледные. Галина Николаевна румяная, глаза большие, черные, с длинными ресницами. «Счастливый Пермяков, – с какой-то завистью подумал Михаил, – любит его такая красавица и умница».

Пермяков увидел на столе шелковую розу – радостно воскликнул:

– Ты привезла для того, чтобы мы вспомнили веселые прогулки?

– Ты еще не видел ее? – взяла Галина Николаевна шелковую розу в руки. – Михаил Кондратьевич, – неодобрительно сказала она, – какой вы невнимательный! Я же просила вас показать подарок этому уральцу, – прижалась она к Пермякову.

– Понятно! Шелковой розе не хочется быть на уральском морозе, стремится на Дон, – с иронией заметил Пермяков.

Галина Николаевна взяла Пермякова за мочку уха, пригрозила:

– За такие слова уши дерут.

– Не подумай, что ревную. – Пермяков взял со стола записную книжку.

– Читать нельзя, – покраснев, предупредил Михаил.

– В обществе не может быть секретов, – заинтересовался Пермяков. – О, и здесь о шелковой розе!

– Тогда читай, – с любопытством стала смотреть Галина Николаевна в записную книжку: «Рисунки южного мороза пусть серебрятся на стекле, а уральская пусть роза на донской цветет земле».

– Слыхали аллегорию? Пишет о цветке, а думает об уральской девушке, – сощурил глаза Пермяков. – Почему, товарищ поэт, прямо, по-фронтовому не сказать: мне нравится уральская роза, но роза эта – вы.

– Тогда не роза, а репей получится, товарищ капитан, – отпарировал Михаил.

– Очко в пользу Елизарова! – воскликнула Галина Николаевна.

Вера стояла покрасневшая, обидевшаяся. Чтобы скрыть свое смятение, предложила:

– Прошу за стол.

Вбежал Тахав, чем-то явно озабоченный. Он приготовил на полковой кухне угощение для знакомой уральской девушки и теперь думал, что бы сказать такое смешное: это принято, когда башкиры приглашают гостей.

– Хотел сварить утку – гостей многовато. Хотел сварить гуся – гостей маловато; по числу гостей сварил костей, – он поставил на стол кастрюлю, из которой торчали голые кости.

Но это была только шутка. Под костями лежал жареный петух.

– Делите, товарищ капитан, – предложил Тахав.

– У меня другая работа, и очень важная. – Пермяков принялся открывать консервы.

– Зачем делить? – как бы невзначай сказал Михаил. – Кто хочет, тот пусть отхватит ножку – и на плечо.

– Неинтересно, – возразил Тахав. – Надо так делить, чтобы каждый кусок имел значение.

– Тогда выберем тамадой Михаила Кондратьевича, – сказала Галина Николаевна.

– У меня не хватит ума, – отказался казак. – Позвать бы Элвадзе для этой роли.

– Вообще надо позвать его на ужин, – заметил Пермяков.

Тахав выбежал. Вскоре он вернулся с товарищем. Но от обязанностей тамады Элвадзе наотрез отказался. Все сели за стол. Михаил взял нож, потрогал острие большим пальцем и, покачав головой, проговорил:

– Этим ножом хорошо старого на печь подсаживать. Никогда, наверное, не точили. – Михаил положил нож на стол и достал свой маленький кинжал. – Как же резать этого несчастного петуха?

– Каждому поровну, а себе больше всех, – подсказал Пермяков.

– Делите так, чтобы каждому понравилась его доля, – подсказала Вера.

– Нет, нет, – замахал руками Тахав. – Каждому куску значение придумай.

Михаил, весело улыбаясь, смотрел на злополучную птицу. Он поскреб мизинцем затылок и стал расправляться с петухом. Отхватил переднюю часть, положил перед командиром полка:

– Вам голова и грудь, чтобы указывали полку путь.

– Браво, браво! – захлопала в ладоши Галина Николаевна.

– Молодец, Михаил, хорошо сказал, – похвалил Тахав. – Я тоже так думал.

Расправляясь с петухом, Михаил размышлял. «Надо бы первый и самый хороший кусок гостье, но по значению не получается». Он подал кусок мяса Вере и нараспев протянул:

– Вам с крылышком, чтобы вы на крыльях уносили раненых с поля боя.

Вера покраснела, сказала спасибо и сделала замечание тамаде:

– Неверно делите: надо сначала Галине Николаевне предложить, она наш почетный гость, а потом уже нам. В Белоруссии у нас так заведено.

– На Дону тоже так полагается, да не – всегда получается.

Михаил отрезал задочек и на кончике кинжала преподнес Тахаву:

– Это вам, ординарец, чтобы вы не отставали от командира.

Тахаву показался кусок маленьким. Он, не задумываясь, схитрил:

– Правда наполовину. Давай мне еще спину-седло про запас для командира.

– Тахав, у тамады свой устав, – срифмовал Михаил. – Нам с тобой, Сандро, ножки с косами, чтобы рубать фашистов с налету, колоть с разбегу. А теперь, Вера Федоровна, скажем: наш обычай на Руси – гостю больше поднести. – Он взял тушку петуха и положил перед Галиной Николаевной.

– Это я за неделю не съем, – засмеялась та, – отломите седло Тахаву про запас.

– Правильно, – подхватил Тахав. – Я давно так говорю.

– Не съедите, с собой берите, – угощал тамада гостью. – А седло вам для того, чтобы скакать за капитаном, – указал он на Пермякова.

– Я гордая: хочу, чтобы за мной скакали, – отозвалась свердловчанка.

Михаилу показалось, что он обидел Галину Николаевну, сказав неудачно. Чтобы не усложнять разговора, Елизаров решил отказаться от роли тамады, пошутил:

 
Если девушка горда,
Больше я не тамада.
 

Михаил с удовольствием принялся за ножку петуха. Вера не отрывала глаз от казака, оказавшегося героем вечера. Ей понравилась его находчивость, изобретательность. Она наблюдала за тем, как старательно обрабатывал он петушиную ножку. Скоро от порции остались одни косточки. Вере как-то обидно стало, что Михаил взял себе только ножку. Она подложила ему кусок мяса:

– Помогите мне, хватит кости грызть.

Михаил отказался от добавка. Даже не повернувшись к Вере, закурил папиросу.

Галина Николаевна сделала ему замечание:

– Когда в обществе есть женщины, мужчины спрашивают у них разрешения закурить.

Михаил не знал этого. По его лицу скользнула краска смущения. Не найдя нужных слов, он сломал папиросу и положил в горшок с цветком.

– Вот пепельница, – назидательно заметила Галина Николаевна.

Казак окончательно смутился. «Режет под самый корень», – подумал он, но возразить не сумел. Михаил вопросительно посмотрел на Пермякова, желая знать его мнение.

Пермяков понял смущение казака. Он откупорил бутылку, принесенную Тахавом, разлил по стаканам:

– Поднимем?

– Правильно, давай, – подхватил Тахав, опрокинув свою порцию в рот.

– Без разрешения женщин пить нельзя, – как бы в ответ на замечание Галины Николаевны сказал Михаил, посмотрев на Тахава.

– Ошибку сделал, – спохватился джигит. – Наливай еще, выпью по разрешению.

– Вы обиделись на меня? – спросила Галина Николаевна.

Михаил покачал головой. Он не обижался на нее. Ему просто неловко было. Разве можно обидеться на такую, как она? Михаил сердился только на себя.

– Михаил Кондратьевич, – сказал Пермяков, – произнесите тост, скажите что-нибудь такое, чтобы капитан медицинской службы Маркова рассмеялась.

– Трудная задача, товарищ капитан, – вздохнул Михаил.

– Что-нибудь в рифму, вы же поэт.

Михаил с минуту подумал, прочел нараспев;

 
За того, кто без наркоза
Пули достает из ран,
Чья цветет зимою роза,
За столом кто атаман!
 

Все выпили.

– Прекрасно, немного туманно, но звучит чудесно, – оценил Элвадзе стихи.

– Что тут туманного, – сказала Вера и показала шелковую розу – подарок Галины Николаевны.

– Довольны тостом? – спросил Пермяков гостью.

– Хорошо, но не смешно.

– Тогда придется поставить вас в угол, – пошутил Пермяков.

– Ты способен и на это, – засмеялась Галина Николаевна. – Скажите еще что-нибудь, – попросила она Елизарова. – У вас занятно получается.

– Хорошо, – согласился Михаил. – Только чтобы не обижаться.

Медленно, с расстановкой произнес он слова, смотря на Пермякова:

 
Суров, как Ксеркс, наш капитан,
Он может в гневе высечь море,
И за столом наш капитан
Любого высечет при споре.
 

Все рассмеялись. Галина Николаевна протянула руку Михаилу и сказала:

– Отлично щелкнули капитана.

Неожиданно предложила;

– Давайте споем. Я привезла новую песню с Урала. Припев такой:

 
Урал! Сыны твои клянутся,
Что будут все героями страны.
Урал! С победою вернутся
В родимый край отважные сыны.
 

Галина Николаевна запела. Голос у нее был чистый, звонкий. Она еще в детстве выступала на школьных вечерах, очень любила музыку. В институте руководила хоровым кружком. Сейчас она пела задорно, с большим чувством.

– Слыхали, Михаил Кондратьевич, какие песни сложили о сынах Урала? – подчеркнул Пермяков последние слова.

– Возражений не имею против правды, – искренне сказал Михаил. – Уральцы молодцы, а уральские девушки молодчины.

Он кивнул на Галину Николаевну.

– По одной ласточке нельзя судить о весне, – смеясь, возразила та, оборвав песню.

– В Свердловске, видно, стаи таких ласточек, – с искренним восхищением отозвался Елизаров.

– А вам известно, что уральцы громили немцев под Москвой?

– Это мы хорошо знаем, – похвалился Михаил. – Мы даже в боевом листке об этом писали:

 
Немцев били под Москвой
Урала грозные полки.
Показал Урал седой,
На что годны его стрелки.
 

– Кто написал эти стихи? – спросила Галина Николаевна.

– Один постоянный корреспондент боевого листка, – сказал Михаил.

– Фамилия его Елизаров, – добавил Пермяков.

– Прочтите что-нибудь свое, – попросила казака Галина Николаевна.

– Мои произведения напечатаны в боевом листке. Самое крупное можно прочесть в последнем номере, на последней колонке. А сейчас разрешите мне пропеть одну песню, которая нигде не публиковалась, но я думаю, что и не будет опубликована. Произведение строго секретное, по секрету посвящено одной уральской девушке, которая в госпитале не знала покоя из-за невыносимого раненого. – Михаил запел:

 
Ночами вы тогда не спали,
Сидя у койки надо мной.
Я называл Урала дали
Своей родною стороной…
 

Певец замолчал, наверное забыв слова.

– Это, кажется, любовь донского соловья к уральской ласточке, – заметил Пермяков.

– Нет, – оправдывался Михаил. – Это лечебные стишки. Раненый писал их для того, чтобы скорей выздороветь.

– Конечно, – продолжал острить Пермяков, – шелковая роза, как вишня спелая на Дону, тоже лечебное средство.

– Капитан стал искать кости в яйце, – весело сказала Галина Николаевна. – А у вас прекрасный лирический тенор, – она перевела свой взор на Михаила. – Вам бы в солисты самодеятельности.

– Я думал в солисты ансамбля песни и пляски Красной Армии, – шутя проговорил Михаил.

– Дайте срок, – поднял указательный палец Пермяков. – Я назначу вас руководителем полкового ансамбля.

– Назначьте меня, – шутливо попросил Тахав, выпивший немного больше других.

– А что вы умеете делать? – спросила Галина Николаевна.

– Языком птиц ловить, – защелкал джигит языком. Посматривая то на Веру, то на Галину Николаевну, он добавил: – Догадайтесь, о ком сейчас скажу?

 
Вот ты пришла. И поцелуем
Я встретил, милая, тебя.
И ты дала тоске забвенье,
Ручьев журчанье – тишине.
Березе – листья, птицам – пенье,
Цветы – фиалке, ну, а мне?
 

Тахав ткнул себя в грудь, осклабился во весь рот, смотря на девушек. Никто не отвечал на вопрос. Галина Николаевна задумалась над понравившимися ей словами, а Вера качала головой, как бы говоря, что эти слова не относятся к ней. Тахав протянул руку уральской девушке и, щелкнув языком, продолжил загадку:

 
Она, смеясь, проговорила
В сиянье света и тепла:
«И я тебя не разлюбила,
Себя тебе я принесла!»
 

– Кто она? – не унимался Тахав. – Весна! – ответил он. – Написал бабай Сайфи Кудаш[16]16
  Бабай – дед. Сайфи Кудаш – башкирский поэт.


[Закрыть]. Как, могу быть начальником ансамбля?

– Конечно! – воскликнул Михаил. – Вы отлично можете убирать со сцены стулья. А почему Элвадзе приумолк?

– Потому, что у меня два уха, один рот. Слушать умные слова – тоже отвага.

– Ты брось гостем быть. Давай на круг, как на сабантуе, – вытащил Тахав Элвадзе из-за стола. – Показывай свои номера… Не умеешь? Давай бороться, на палке тягаться, – разошелся Тахав, как распорядитель сабантуя.

– У нас вроде вечера самодеятельности, – проговорила Галина Николаевна. – А что же Вера не участвует?

Все уставились на девушку, бурно захлопали в ладоши. Вера смущенно улыбалась, как бы в оправдание сказала:

– Я без музыки не могу, хоть бы дуду белорусскую.

– А курай? – расставил пальцы перед собой Тахав. – Куда ваша дуда против него.

Он выбежал и быстро вернулся с небольшой тонкой дудкой, которую принес с собой, но спрятал в прихожей, чтобы потом сделать всем сюрприз. Дудку подарил Тахаву его седоусый бабай и наказывал:

– Бери, внук, курай, на нем, говорит предание, играл Салават Юлаев перед войсками. Играй песни победы и возвращайся с победой.

За окном совсем стемнело, и пришлось зажечь керосиновую лампу.

Тахав для пробы медленно повел пальцами сверху вниз, потом вдруг быстро заиграл плясовую. Пламя лампы чуть закачалось, бросая вокруг желтые блики.

Веселые переливы курая почему-то напомнили Вере дуду, несложный знакомый инструмент, на котором в ее родной стороне играют почти все парни, будь они баянисты, гитаристы или мандолинисты. Вера вспомнила сельские девичьи прибаутки и пустилась в пляс под курай, припевая:

 
Як я дудку почую,
Сами ножки танцуют.
 

Вера махнула платочком, плавно описала круг. Звонко отстукивая каблуками, она чуть наклонилась вперед, протянула в обе стороны руки, стрельнув в Михаила жарким взглядом, стала припевать:

 
Ай, гости мои,
Вы любовненькие,
Попляшите со мной,
Развеселенькие,
 

Елизаров словно очнулся. Забылась глупая ссора, пустяковая размолвка. Ему захотелось признаться девушке, что он специально дразнил ее, делая вид, что ухаживает за свердловчанкой. Глядя на легкие движения рук и ног Веры, слушая ее мягкий приятный голос, у Михаила вдруг возникло желание броситься к ней, взять на руки, носить по комнате. Он лихо притопнул и тоже начал выбивать «Казачка» под звуки курая. Не выдержал и Элвадзе. Он расставил руки и мелко, отщелкивая носками сапог грузинский пляс, как бы бросился на Веру, но вдруг словно замер, и на одном месте четко рассыпал ногами барабанную дробь.

Галина Николаевна была очарована. Она смотрела то на белорусскую девушку, легкую и нежную, то на азартного грузина, раскинувшего руки, как орел крылья, то на казака, закружившегося на одной ноге, как вихрь, то на башкира, дующего в курай.

Галина Николаевна и Пермяков переглянулись между собой, радуясь этому чудесному фронтовому вечеру, непринужденному веселью, своей неожиданной долгожданной встрече.

Пермякову особенно приятно было. В этот вечер у заметно развеселившихся людей он увидел новые черты в их характерах. Михаил, оказывается, и занимательный компаньон, и остряк, и способный импровизатор. Вера прекрасно танцует, умеет веселиться. Правда, Тахав немного развязен, часто говорит о себе. Словно подтверждая наблюдения Пермякова, башкир заявил:

– Все, хорошего помаленьку, – поднял Тахав курай вверх. – Давай гарнец, – щелкнул он себя под горло.

– Тахав, – одернул его Пермяков, – надо быть поскромнее. Почему вы все время говорите «давай»?

– Музыканту всегда лишняя чарка!

Плясуны расселись по своим местам.

– А кто много просит – бывает и палка, – полу-сердито сказал Пермяков вполголоса.

Тахав впервые слышал от командира такое колкое замечание. Ему стало до злости обидно. Он ли не уважал Пермякова, не заботился о нем больше, чем о себе. И Тахав решил высказаться; в другое время, может, промолчал бы, а теперь при такой компании не выдержал.

– Отпустите меня в эскадрон. Не буду ординарцем, раз командир плохо говорит обо мне.

– Вы неправильно поняли меня, Тахав, – сказал Пермяков. – Завтра обсудим это.

– Товарищ капитан, – несмело сказала Вера, – теперь ваш номер.

– Я ничем не могу повеселить вас. Я ведь только маленький историк.

– Что-нибудь из истории.

– Хорошо, – согласился Пермяков и голосом сказочника начал: – Двести с лишним лет назад на Урале в деревне Шарташ – теперь на том месте Свердловск – жил рабочий человек Ерофей Марков. Напал он в горах на золотую жилу и сказал богачам. Те велели ему показать место находки. Ерофеи Марков сбился, не нашел. Выпороли его, как за обман. Но он твердо уверял, что найдет. Дали срок и предупредили: если не найдет, то казнят его. Опять не нашел золотую руду, опять угрозы, порка. Так терзали Ерофея Маркова почти двадцать пять лет. В 1745 году уралец нашел-таки золотую руду.

– Вот это сабантуй! – сыграл Тахав на курае какие-то поздравительные фанфары. – А золото отдали бабаю Маркову?

– Березовое, по спине.

– Шайтаны, – хрустнул зубами башкир. – Я бы человека премией наградил, грамоту дал.

– А вы правнучке Ерофея Маркова, Галине Николаевне, дайте за новые методы операций, – шутя сказал. Михаил Тахаву.

– Получит, – убежденно произнес Тахав. – Проверю я такую операцию, напишу в Кремль. Там посмотрят письмо, решат: «Дать!» Тахав, скажут, зря не напишет.

Вера начала расспрашивать уральскую девушку о ее работе. Галина Николаевна объяснила, что работает она ассистенткой крупного хирурга Благоразова, что не один раз пришлось им бороться за человеческие жизни. Рассказы свердловчанки взволновали всех. Вопросов было много, главный – всем ли людям помогают операции?

Галина Николаевна покачала головой.

– Бывают случаи, когда медицина бессильна, но, к счастью, это происходит не так часто. Недавно привезли человека с гангреной руки. Казалось, выход единственный – отрезать руку. Но Благоразов сумел избежать этого.

– Простите, – перебил Михаил, – он не в Ростове работал до войны?

– Правильно, – подтвердила Галина Николаевна.

– Я знаю его, – вдруг похвалился Елизаров. – Он удлинил одному нашему рыбаку ногу. Был совсем хромой, а после операции стакан воды на голове носил не разливая.

– Тебе очень повезло, – радовался Пермяков.

У профессора Благоразова знаменитая система. Тебе легко будет работать над диссертацией. Тем более он может помочь, дать совет.

– Ну, друзья, мне пора ехать, – поднялась Галина Николаевна. – Очень хорошо с вами, но не то время. Желаю всем остаться живыми и здоровыми. Вот мой адрес, пишите мне все. Это будет наш адресный стол и явка после войны. – Она пожала всем руки и стала прощаться.

Пермяков сдержанно обнял ее за плечи. Она вытерла уголки глаз ладонью.

– Ну вот, малютка, заплакала, – сказал Пермяков. – Не навсегда ведь прощаемся.

– На войне всяко бывает. Так хочется быть вместе! Береги себя, родной.

– Как же иначе, – успокаивал Пермяков, – но если для спасения жизни многих моя жизнь потребуется – выбирать не придется.

– Не говори так, страшно слушать, – вздрогнула Галина Николаевна. – Твоя жизнь нужна не только тебе, но и мне. Что бы с тобой ни случилось, помни: я жду тебя.

Проводив ее, все разошлись по домам.