Текст книги "Привал на Эльбе"

Автор книги: Петр Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

Ворвался в кафе Курц, только что прибывший с берлинским поездом. Не может же он не выпить с дороги. Немного погодя вошли два американских сержанта, постучали стаканами о графин, заказали кока-колу и закинули ноги на стулья, качнув коленями стол. Вино перед Курцем разлилось. Не таков Курц, чтобы промолчать. Он столкнул ноги непрошеных гостей и знаком попросил у официанта вина. Сержанты тоже не сочли нужным ни извиниться, ни объясниться. Они сразу показали, на что способны. Схватили Курца с двух сторон за плечи, приподняли со стула и под счет «раз» кулаками ударили его в грудь. Курц отлетел метра на два, шлепнулся о стену. Янки повторили свой прием: под счет «два» отбросили немца к двери. Курц бухнулся у ног профессора Торрена. Сержанты должны были повторить свой прием и третий раз, чтобы непокорный немец открыл дверь головой и вылетел за порог. Они подхватили Курца с окровавленным лицом и сказали «три».

Профессор Торрен вскипел. В нем заговорило национальное самолюбие. Почему чужеземцы топчут достоинства его народа, обращаются с немцами, как мясники с быками? Он подскочил к Курцу, загородил его собой и сказал по-английски:

– Вы не имеете права так обращаться с немцами. Я пожалуюсь вашему начальнику.

– Это не имеет значения. А право мы показали бы вам, но мы не тронем вас: вы говорите по-нашему. О’кэй! – захохотал сержант и потянул кока-колу.

Курц с профессором пошли искать медпункт. Недалеко от вокзала они над старым товарным вагоном прочитали надпись: «Амбулатория». Девушка в белой косынке с красным крестом протянула талончик.

– Платить не буду. У нас вся медицина бесплатная, – ломился Курц в открытую дверь.

– Где у вас? – спросил пожилой немец с портфелем, подошедший к амбулатории.

– В восточной зоне, – с апломбом отрезал Курт.

– Если вы из восточной зоны и так бедны, то я заплачу за вас, – сказал человек с портфелем.

– Кто беден? – воскликнул Курц. – Я вас куплю вместе с вашим портфелем, – показал он пачку денег.

– Тогда платите.

– Нет, не буду платить принципиально.

– Дешевый принцип, когда морда в крови.

– Кто вы такой? – уставился Курц на пожилого немца.

– Я Делер, вице-председатель социал-демократической партии.

– О, какая приятная встреча! Я слышал о вашем патриотизме! – воскликнул Торрен и рассказал о своих злоключениях.

– Это ваша статья? – показал Делер газету.

– К несчастью, моя, – нахлобучил еще ниже свою широкополую шляпу Торрен и отвернулся.

Делер крайне заинтересовался автором. Он посочувствовал профессору по случаю того, что было описано в статье. Торрен не стал объясняться: противно было. Делер сказал, что назначено городское собрание, что сам Гебауэр сделает доклад о травле социал-демократов в восточной зоне. Торрен спросил, где можно достать пропуск на собрание.

– С этим пропуском, – указал Делер на портрет профессора в газете, – можно занять место председателя. Приходите, я устрою все. Наверно, выступите.

Социал-демократы собрались в том кафе, где янки подбили Курцу скулы. На танцевальных подмостках стояли два приставленных друг к другу стола, покрытых коричневой бязью. Пришел на собрание и Торрен. Его участливо встретил Делер. На подмостки взошел Гебауэр. За ним поднялись Делер и вездесущий Хапп, приглашенный на собрание в качестве гостя от союза бывших офицеров.

Гебауэр предложил выразить соболезнование старому социал-демократу профессору Торрену, пострадавшему-де от русских. Затем Гебауэр заговорил о благоденствии в западной зоне Германии. В заключение Гебауэр снова вернулся к своей газете.

– Статья старейшего социал-демократа Торрена призывает нас к борьбе за освобождение наших восточных братьев.

Профессор Торрен то и дело брался за лоб. У него от перенесенного волнения сильно разболелась голова. Он не мог вообразить, как Гебауэр смастерил такую пышную ложь. Торрен незаметно из-за выступа стены глянул на членов президиума. Гебауэр мило, с довольной улыбкой на лице шептался с Хаппом. Делер сидел за другим концом стола и все время смотрел на страдальца Торрена. Волнение профессора переходило в нервный приступ. Или он сейчас свалится с ног, или поднимет сжатые кулаки вверх и крикнет благим матом: «Свяжите их!» Он выпил бутылку лимонада, приготовленного организаторами собрания, вышел на середину зала. Вспыхнули аплодисменты– люди узнали оплакиваемого Гебауэром профессора. Забили в ладоши и члены президиума. «Просим, просим!» – гремело в зале.

– Я тридцать лет социал-демократ и никогда не торговал правдой. Правда сама себя очищает – такова ее диалектика. И Геббельс правды не съел – она бессмертна. Геббельс считался доктором лжи, но он мог бы позавидовать доктору Гебауэру, – ополчился на него Торрен.

Гебауэр вскочил, его будто пружиной подбросило. Он такую критику не признавал, допускал только изысканно-витиеватые замечания, которые можно бы истолковать по-разному. А тут профессор говорил все напрямик. Гебауэр решил удалить восставшего профессора.

– Друзья! – поднял он руку. – Торрен нарушил порядок – пришел на собрание старейших контрабандой. Я предлагаю попросить его покинуть зал.

Торрен был обескуражен. Он всегда отличался в своей партии дисциплинированностью, никогда не шел вразрез уставу, до последнего дня свято подчинялся Гебауэру. По его вызову он стремглав вылетел в Бонн. Торрен хотел рассказать правду о статье, смыть вылитую на него грязь. Он посмотрел вокруг, пожал плечами, как бы говоря: «Раз нельзя…» «Пусть говорит!» – раздались возгласы. Торрен снова собрался с мыслями.

– Ложь – категория старая, – философствовал он – Но у лжи короткие ноги. Правда всегда обгоняет ее и преграждает ей путь. Я хочу преградить путь этой лжи, которую боготворит доктор Гебауэр, как древние египтяне быка Аписа. Эту статью, – поднял Торрен газету вверх, – я не писал…

Гебауэр резко оборвал его, обозвал провокатором и крикнул полицейскому, охранявшему дверь, чтобы он вывел Торрена.

Поднялся с заднего ряда тот старый социал-демократ, который утром выгнал профессора из своего дома. Он убедился в искренности Торрена, заступился за него.

– Вас тоже выставлю за дверь за нарушение порядка! – крикнул ему Гебауэр.

– Пусть говорит, – мягко заметил Дел ер.

Когда старик кончил, поднялся машинист Зельберг. Указывая пальцем на Гебауэра, он басил:

– По правде тужите, доктор Гебауэр, а ложью живете. На порядок молитесь, а ногой топчете его. По уставу полагается избрать президиум. А вы самозванно вскочили на председательское место и пригласили в президиум фашиста Хаппа. Я предлагаю избрать президиум.

У всех развязались языки. Профессор Торрен впервые заметил, что не так уж слепо чтят старейшины Гебауэра, как он чтил его до сих пор. Старые социал-демократы стали называть имена одного, другого. Хранитель печати, надрываясь, называл имя Гебауэра – надо же выслужиться. Избрали Делера, Торрена и зачинателя порядка Зельберга. Машинист занял председательское место и сказал, предоставляя слово Торрену:

– Уточняйте, профессор, диалектику лжи и правды.

Торрен ожил. Теперь он докажет, какие звери водятся в лесу.

– В древние времена ложь была категорией примитивной, а теперь она стала сложной. Ее навязывают с оружием в руках, – указал Торрен пальцем на Хаппа.

– Инсинуация, провокация, сумасшествие! – кричал Хапп. – Отправить в психиатрическую больницу!

– Господин генерал, – укрощал Зельберг Хаппа, – я вам слова не предоставлял. Продолжайте, профессор.

– Раньше ложь создавалась бесплатно. Теперь в Бонне за нее платят доллары. Так как это, – поднял Торрен газету, – не мой товар, то за него получил редактор.

Редактор, сидевший рядом с Гебауэром, задергал носом, словно комар залез ему в ноздрю.

– Раньше ложь имела одного сочинителя, – вошел в роль критика Торрен, – теперь она создается компанией. Кто автор статьи, не знаю, но организаторы известны: доктор Гебауэр и генерал Хапп.

Гебауэр поморщился, как от хорошего щелчка. Такого удара он не испытывал за всю свою жизнь. И от кого? От послушного сподвижника – идеалиста Торрена. «Испортили его советские пропагандисты», – подумал Гебауэр и решил стереть его в порошок. Прикинувшись святейшим человеком, он мелодично заговорил:

– Есть два предположения: или профессор Торрен потерял рассудок, или-он стал хорошо обученным советским агентом…

– Доктор, соблаговолите ответить: вы принуждали Торрена писать эту статью? – перебил председатель.

Гебауэру не хотелось отвечать на дерзкий вопрос. Он, лидер, оценивал свой авторитет на вес золота, считал, что каждое его слово – заповедь, а тут какой-то машинист не верит ему и учиняет допрос. Гебауэр как будто не слышал вопроса и продолжал говорить:

– Не к лицу нам, запевалам мирового движения, слушать красную пропаганду. Нам надо другого зайца жарить, чтобы рабочие не свернули влево.

– Я тоже против полевения наших рабочих, – посочувствовал ему профессор Торрен. – Но у меня желчь разлилась, когда я здесь, в Бонне, узнал, что заокеанские гончие в нашей стране ловят зайцев, а лидер нашей партии все это благословляет.

Гебауэр не вынес этой реплики. Он во весь голос крикнул:

– Лишить его слова!

– Каждый из нас имеет право на реплику, – возразил Делер.

Прения окончились. Председатель спросил, какое будет решение. В зале молчали. Обычно резолюции выносил лидер и его близкие. Не смутились они и на этот раз. Гебауэр сам внес предложение: «По всей стране провести митинги протеста против коммунистической опасности в советской зоне. Статью профессора Торрена считать правильной, но автора за предательский маневр и провокационное выступление из социал-демократической партии исключить».

Председатель возразил, что в этом предложении не вяжутся концы с концами: «Статью считать правильной… но автора исключить». Нужна иная резолюция.

Профессор Торрен окончательно убедился в невозможности примирения с Гебауэром и решил быть не наковальней, а молотом. Он внес свою резолюцию: «Статью считать подложной. Поместить в газете опровержение. Информацию доктора Гебауэра признать неправильной. Председателю собрания Зельбергу за разумное ведение дискуссии вынести благодарность».

– Последнюю часть этой резолюции о председателе следует отклонить, – высказался Зельберг, – а остальное я предлагаю принять.

– Эта резолюция хороша будет, чтобы кошек рассмешить! – зло выкрикнул Гебауэр и, схватив свой портфель, покинул собрание.

9

Кабинет верховного комиссара был похож на фойе театра. Вдоль стен расставлены тяжелые черные стулья с высокими резными спинками и одинаковыми рисунками – сражающимися чертиками. Длинный стол напоминал прилавок. На нем громоздились телефонные аппараты, радиоприемники. В одном углу кабинета стоял овальный стол. На нем расставлены вазы с фруктами, сладостями, в середине возвышался настольный холодильник.

Верховный комиссар, заложив левую руку за спину, читал рапорт начальника тюрьмы: «В знак про-теста профессор Торрен объявил голодовку…»

– Пусть благополучно умирает. – Он зажег спичку и поднес ее к рапорту.

Вошел Хапп. Гестаповский генерал был в черном костюме с белым галстуком. Он щелкнул каблуками штиблет на толстой подошве и отчеканил:

– По вашему приказанию явился.

– Я вызвал вас, господин военный советник, чтобы сказать о новой концепции в нашей политике. Первым шагом будет военная организация с условным названием «Атлантический союз обороны». История диктует нам установление единого управления союзными и подчиненными государствами. Со временем мы создадим для этого мировое правительство – разумеется, под нашей эгидой. Если Германии с ее ограниченными ресурсами не удалось осуществить свою миссию, то за нее берется сильнейшая империя доллара…

– Точно! – подхватил Хапп. – Доллар уже отлично управляет нами.

– Да, но доллар хорошо управляет после прихода солдат, – упершись обоими кулаками в стол, уточнил верховный комиссар и спросил: – Как комплектуются ваши части?

– Разрешите доложить. В работные батальоны будет набрано двести пятьдесят тысяч. Столько же.:– в полицейский корпус.

– Для начала надо переводить лучшие батальоны и полицейские отряды в боевые части и соединения.

– Разрешите высказаться, господин верховный комиссар? – Хапп стоял как столб перед своим повелителем. – Неприятная реакция замечается в народе. Даже Гебауэр сегодня выступил против воссоздания вермахта.

Верховный комиссар приказал вызвать Гебауэра и продолжал излагать свою новую концепцию. Он сказал, что немецкие генералы будут взрывать новые пограничные столбы, урезавшие Германию, и затем шагнут за ее пределы.

– Разрешите осведомиться, как с вооружением?

– Одна моя страна способна вооружить армию в десять, двадцать миллионов. Готовьте только гренадеров.

– Ясно! – отчеканил Хапп.

Тихо открылась дверь. Вошедший подошел к столу и робким голосом промолвил:

– Мое почтение, господин верховный комиссар.

– Гебауэр, что вы шумите? – спросил заокеанский правитель. – Как называется ваша сегодняшняя речь?

Патриотическая, господин верховный комиссар, – тихо ответил Гебауэр. – Это моя новая тактика. Я хочу выбить патриотический и мирный козырь у коммунистов.

– Неумно выбиваете козырь, уважаемый, – уже дружелюбно сказал верховный комиссар, пододвинув коробку с толстыми сигарами ближе к собеседнику. – Надо разоблачать коммунистов, защищающих несправедливый мир на восточных границах Германии. Ваш патриотизм – вернуть немецкие земли немцам. А это можно только силой.

Гебауэр положил было портфель на стол, чтобы закурить, но затем сунул его под мышку и, прихватив локтем, взял двумя пальцами сигару.

– Господин верховный комиссар, народ не симпатизирует призывам к реваншу и верит коммунистической пропаганде мира. Даже наши социал-демократы стоят за прочный мир. Я просил бы вас в практически короткий срок издать приказ о запрещении коммунистической партии.

– Чрезмерная поспешность так же вредна, как и чрезмерная медлительность, – возразил верховный комиссар. – Надо сначала подготовить почву, найти повод для обвинения коммунистов, а уж потом…

– Разрешите мне подготовить эту операцию! – оживился Хапп. – У меня есть такой план: директор одного химического завода напишет комитету коммунистической партии письмо о том, что, дескать, их заказ на сто или двести килограммов пикриновой кислоты выполнен, что взрывчатое вещество можно получить. Письмо это случайно попадет в руки работников бюро расследования…

– План оригинальный, но я не надеюсь… Один такой план – взрыв скалы Лорелей[21]21
  По немецкому преданию, на этой скале жило сказочное существо в образе женщины с золотыми волосами, которое отвлекало лоцманов своей красотой и песней, и их суда разбивались о камни.


[Закрыть] – провалился; коммунисты повернули его против нас. Впрочем, подумаем о вашем плане.

Верховный комиссар защелкнул дверь, пригласил друзей к столу с напитками, открыл бутылку. Когда выпили шампанского, заокеанский правитель стал ухмыляться, сменил гнев на милость.

– Хорошие виноделы французы, – сказал Гебауэр. – А угадайте, кто самый лучший винодел? – маслеными глазами глянул он на своих партнеров. – Не знаете? Христос. Из воды он создавал вино.

– Библию мне читать некогда, – храня самодовольство, сказал верховный комиссар. – Вот вам загадка: как вызвать золотой дождь?

– Оккупировать банки, – вставил Хапп.

– Нет, начать подготовку к новой войне…

Постучали в дверь. Верховный комиссар и ухом не повел, рассказывая анекдоты. Наконец он поднялся с высокого кресла и открыл дверь.

– Представитель советской контрольной комиссии, – доложил адъютант.

– Не вовремя, – скривил рот верховный комиссар. – Ну пусть зайдет.

Вошел капитан Елизаров, отдал честь и представился. Затем он объяснил, что уполномочен запросить, почему осужденный международным трибуналом военный преступник Хапп на свободе.

Стыдливый краснеет, бесчестный бледнеет. Хапп побледнел от злобности, машинально сунул руку в карман и взялся за пистолет. «И как я не уничтожил этого советского пройдоху? Фон Германа послушался. Прикончить бы его сейчас, чтобы не мутил воду, но что скажет верховный комиссар?» – желчно рассуждал Хапп.

Верховный комиссар сел в свое кресло, обитое зеленой кожей, стал читать документы советского представителя. В списке военных преступников, утвержденном Контрольным советом союзников, было и имя Хаппа. Это не было новостью для верховного комиссара. Он откинул голову на спинку кресла и, как будто вспомнив что-то, сказал:

– Насколько мне известно, генерал-лейтенант Генрих Хапп отбывает наказание не в американской зоне.

– Разрешите уточнить. Военный преступник генерал Хапп. находится здесь, в вашем кабинете, – достал Елизаров фотокарточку Хаппа и тут же сличил ее с оригиналом.

– Ах, вот какое недоразумение! – ехидно ухмыльнулся верховный комиссар. – Против вас сидит его брат Пауль Хапп – известный антифашист, проживший в Мексике во время гитлеризма десять лет.

– Я не могу не верить своим глазам, а также вашему адъютанту, подтвердившему, что именно этот Хапп – военный преступник, – уверенно сказал Михаил.

– Глазам вашим можете не верить по той простой причине, что брат на брата бывает похож, – доказывал верховный комиссар. – А адъютанта спросим. – Он нажал кнопку. – Почему вы ввели в заблуждение господина капитана, сказав, что Пауль Хапп есть Генрих Хапп? – спросил он вошедшего в кабинет адъютанта.

Наводящий вопрос словно пришиб адъютанта. Он сообразил, что его начальник выпутывается, и в тон ему сказал:

– Извиняюсь, я не разобрался.

– Не считаю удобным спорить, – произнес Михаил. – Разрешите еще раз прийти к вам для выяснения личности генерала Хаппа?

Верховный комиссар невольно сжал кулак, но по столу почему-то не стукнул. Он здесь царь и бог, и вдруг какой-то советский капитан не изволит верить ему. Не такой уж он, верховный комиссар, простак, чтоб пускаться в словопрения и выставить своего тайного вассала на опознание русского офицера. Проглотив горькую пилюлю, генерал тем же лицемерным тоном проговорил:

– Если бы вы были постарше, я обиделся бы за недоверие ко мне. Вы грубо высказались.

– Прошу извинения. Бывает: молодой честно грубит, старый нечестно льстит, – ответил Михаил.

Верховный комиссар хотел показать клыки, но сделал вид, что намек советского офицера не относится к нему. Он предложил Елизарову бокал вина.

– Благодарю, – отказался Михаил от угощения. – Разрешите мне свидеться с профессором Торреном – жителем советской зоны.

– Пожалуйста. Я приказал арестовать его за клевету в печати на советскую комендатуру.

– Благодарю за уважение к советским властям, – отчеканил Елизаров. – Пользуясь вашим любезным отношением, я прошу освободить профессора Торрена, чтоб разобраться в его деяниях по месту жительства.

– Пожалуйста, забирайте, судите.

– Мы сперва разберемся. Еще одна просьба. Мы получили заявление от машиниста Зельберга. Он просит разрешить вернуться в Гендендорф, на свою родину.

– Разрешите высказаться, – заговорил Гебауэр. – Зельберг – член моей партии. Я возражаю и прошу учесть мое мнение.

– Я подумаю, – сказал верховный комиссар.

Когда Михаил вышел, Гебауэр запротестовал и даже завопил, доказывая, что русские используют старого социал-демократа Торрена, который будет разоблачать его, лидера, по всем статьям. Гебауэр стал умолять верховного комиссара не выпускать оппозиционера Торрена и Зельберга из тюрьмы.

– Ворону за ястреба не жаль отдать, – отрезал верховный комиссар, кивнув на Хаппа. – Пусть русские думают, что я считаюсь с ними. На освобождении Торрена мы заработаем политический капитал…

– Мудро, гениально! – воскликнул Хапп.

– Если так, то и я согласен, – примирился Гебауэр и тоже стал восхвалять верховного комиссара.

Кукушка хвалила петуха, и стал петух хвалить кукушку: верховный комиссар назвал Гебауэра великим лидером демократического движения. Он проводил его под руку в приемную и приказал адъютанту положить в машину «великого лидера» заокеанскую посылку.

Верховный комиссар и Хапп остались вдвоем. Злые гении начали плести тенета.

– Я предлагаю завершить партию с Торреном так, – докладывал Хапп. – Отпустить его и убрать немедленно после приезда в Гендендорф. Через несколько дней то же самое сделать и с Зельбергом. Он ведь насолил русским – угнал эшелон. А социал-демократов натравить на советскую комендатуру якобы за убийство своих политических противников…

– И затем организовать восстание в советской зоне, – добавил верховный комиссар.

– Будет организовано. Положитесь на меня. А для профессора Торрена есть один немец моей выучки, – похвалился Хапп. – Может, угодно поговорить с ним?

– О нет, это уж ваше дело… Вот вам несколько чеков…

– Отлично! И еще есть одна акция – скомпрометировать этого капитана Елизарова. Он был у нас в плену, выступил в нашей газете. Напечатаны его заявление и портрет. Газету я достану..

К Хаппу явился Курц. Его лицо было замотано бинтами. Видны только глаза и щелочка рта. Он поднял кулак в знак приветствия. Хапп, подавая руку, спросил:

– Маскировка внешности?

– Признак знакомства с янки, – пожаловался Курц.

– Безобразники. Верховный накажет их. А тебе – деликатное предложение. В силу договорных обязательств верховный передает вредного старика Торрена советской комендатуре. Торрен может втянуть и тебя в грязную историю – ты же здесь с ним гулял. Тогда и тебе не придется по земле ходить, – подогревал Хапп настроение своего героя. – Русские свернут тебе голову как цыпленку. Мне жаль тебя, как родного сына.

– Как же быть? – насторожился Курц.

– Избавиться надо от опасного старика, – подсказал Хапп и опытной рукой провокатора стал чертить план операции, расхваливать Курца, расписывать его дерзости и подвиг, на который толкал его.

– Оружия у меня нет, – пожалел Курц.

– Дадим, – достал Хапп пистолет из сейфа. – Дадим и денег, – подсунул он бланк Курцу под руки. – Распишись. Да благословит тебя провидение!

Курц посмотрел на бутылки с вином и облизнул губы. Хапп снизошел до его жажды. Курц пил безотказно. Наконец хозяин поднял палец, что значило – хватит, и выпроводил Курца.

Часа через три адъютант доложил верховному комиссару о прибытии капитана Елизарова. Он сообщил, что с ним два немца, приглашенные для опознания генерала Хаппа.

– Пустить только Елизарова, немцев выгнать, – приказал верховный. – Что же вы, капитан, играете в двойную игру? – сказал он, как только вошел Михаил. – Вот ваше заявление, ваш автограф, ваш портрет, – показал он на газету. – Своей рукой писали: «Гитлеру слава!»

– Эта фальшивка нам известна.

– Фальшивка? А для нас это документ. И очень неприятный для вас, – посочувствовал генерал, как будто искренне хотел помочь союзному гостю.

– Хапп знает, как это случилось.

– Хаппа нет уже, улетел в Мексику. Обойдемся без него. Я советую остаться у нас. Хотите – здесь живите, хотите – за океан отправьтесь. Возвращаться вам на свою службу опасно: Гебауэр, несмотря на мой запрет, намерен перепечатать эти документы. И вас все равно покарают.

– Генерал, я прошу не продолжать столь жалостливый разговор. Я уже знаком с такой жалостью. От нее у меня на теле остались шрамы и рубцы. Я прошу удовлетворить требование советской контрольной комиссии, передать нам военного преступника Хаппа.

– Я требую верить мне, – повысил голос верховный комиссар. – Я сказал свое слово о Хаппе. Точка. Профессора Торрена можете забрать.

Дальнейшие усилия Елизарова ничего хорошего не принесли. Верховный комиссар больше не принял его. Готовясь в обратный путь, Михаил случайно встретил Курца.

– Нашли мать? – спросил он его.

– Нашел ее могилу…

Курц говорил печально о матери, уехавшей из Гендендорфа за день до прихода советских войск. На самом деле печаль не тяготила анфюрера. Он, может, и не поехал бы разыскивать мать, если бы не надоумил Пиц, посылая его в Бонн, к Хаппу.

– Вы вернетесь или останетесь в этой зоне? – спросил Елизаров.

– Я не полажу с янки, – дотронулся Курц до повязок на лице.

– Если угодно, поедемте с нами. Только подъедем к тюрьме, захватим профессора Торрена.

– Героический старик, – похвалил Курц профессора.

Вскоре Елизаров и его спутники выехали в Гендендорф. Тахав сидел за рулем. Машина неслась по грейдерному профилю. Сидя за баранкой, Тахав рассказывал спутникам о лесах и горах Урала, об охоте, говорил он по-немецки коряво, но понятно.

– Волков зимой, – хвалился он, – мы затравляли прямо на конях. Захлебывается зверь, когда снег мягкий. Красиво зимой и на медведя ходить. Найдешь его, смотришь – сосет лапу. Тронешь его длинной жердью, поднимается, идет на задних лапах…

– И в этот момент стреляете? – спросил Курц.

– Нет, Ружья мы не берем. Медведь почует порох – разорвет. Пускаешь ему под левую лопатку нож. Знаете, сколько медведей я убил? Полмедведя…

– Бывают и половины? – улыбнулся профессор.

– Убил вместе с товарищем.

Приехали спутники в небольшой город, раскинувшийся на берегу Эльбы. Американцы называли его пограничным пунктом. Патрули остановили машину. Придраться было не к чему: документы в порядке. Елизаров зашел в лавку и кое-что купил. У моста, полудугой перекинувшегося через Эльбу, американцы еще раз проверили документы спутников и подняли шлагбаум.

Вот и советская зона. Дорога потянулась вдоль правого берега Эльбы. Местами она врезывалась в чахлые кустарники, скользила мимо жиденького леса, фруктовых насаждений: яблонь и вишен. Михаил глядел через опущенное стекло дверки. Машина катилась вдоль гряды отлогих гор. Шелестели мелкие зубчатые листья ольхи, качались гибкие ветви вербы. Под ними блестела серебристой лентой речушка, начинающаяся где-то на склоне горы. Вода зря не пропадала. С горы она сбегала по каменным ступенькам, у подножия попадала в бетонированную канавку, а через сто-двести метров перехватывалась чугунными дверками и направлялась на посевы. На вершине гряды виднелся старинный замок одного герцога-охотника. В те времена в лесистых горах водились зубры, медведи, рыси, даже лоси бродили в низинах. Теперь и леса нет. Стоят только одинокие уродливые согнувшиеся сосны. Вывелись и звери. Замок разрушен. У подножия стоит каменная часовенка, из-под нее бьется еще один ключик и вытекает по толстостенной глиняной трубе.

– Стоп! – затормозил Тахав и вышел из машины.

Из кустов вспорхнули черновато-оранжевые вьюрки, в траве мелькнули серые спинки ящериц.

– Здесь устроим сабантуй. Знаете, что такое сабантуй? – обратился башкир к профессору.

– Нет, – ответил Торрен.

– Это очень веселый праздник. У нас, на реке Белой, когда колхозники закончат посев, концерт дают: борются, тягаются на палках, веревках. Кто сильней – тому приз. Скачут на лошадях. Кто первый– тому радиоприемник, мотоцикл или машину. Потом пьют, поют, пляшут. Вот и мы здесь кое-какие номера дадим, – сказал Тахав, раскинул плащ, застелил газетами и выложил все покупки. – А карга-будку знаете? Тоже нет? Я думал, профессора все знают. Карга – по-башкирски журавль, будка – каша. Получается журавлиная каша. Это тоже праздник. Когда колхозники заканчивают полевые работы– выходят на луг, на берег реки и варят кашу в таких котлах, через которые не перепрыгнешь. Ну, конечно, говорят о делах, героев пашни премируют… Прошу вас, профессор, и господин Курц, на сабантуй, – пригласил Тахав спутников. – Вот, больно нехватка посуды, – с сожалением сказал он. – У нас одна кружка и стаканчик от термоса.

– Ничего, – обойдемся, – заметил Михаил. – Кружку предназначим господину Курцу, чтоб скорей поправиться ему – снять маску с лица. Стаканчик – профессору, а себе сделаем бумажные.

Начался пикник. Курц пил дерзко, не жалея ни вина, ни ума. Михаил пил с выдержкой. Тахав после каждой стопки щелкал пальцами и рассказывал небылицы.

– А знаете, как вино произошло? – перебил его Елизаров. – Донской казак сажал виноград. Приходит черт. «Давай вместе сажать?» – «Давай». Черт зарезал барана, обезьяну, тигра, свинью и их кровью полил землю. Собрали урожай. Выжали вино. Выпил черт первый стакан, стал добреньким, мягким, как барашек: выпил второй – начал кривляться, как обезьяна; выпил третий – зарычал, как тигр; выпил четвертый – уткнулся носом в стол, как свинья в корыто.

– Занятная легенда, – заметил профессор.

– Ерунда! – гаркнул Кур. – Я по десять стаканов выпивал и никогда свиньей не бывал.

– Браво! – подзадорил Тахав. – Господин Курц в два с половиной раза сильнее черта. По сему случаю держите еще.

Курц не отказывался, пил, еще просил. Профессор после тюремной голодовки сразу сдал. Он залез в машину и лег. Захмелел и Курц.

– Давай бороться, – вцепился он в грудь Тахава.

– Снимайте пиджак, – принял Тахав вызов.

Курц вскочил, снял пиджак и бросил на бутылку.

Из грудного кармана незаметно вывалилась толстая скользкая пачка денег. Курц замахнулся. Тахав схватил его за руку.

– Не так борются.

Хотите по-французски? – спросил Курц и схватил Тахава за шею.

– Нет, по-башкирски.

Тахав подогнул ноги в коленях, подлез под борца, правой рукой взялся за пояс его брюк, левой – за плечо, поднял его на грудь и перекинул через голову. Шлепнулся силач о землю, как мешок мякины.

– Так у нас на сабантуе борются.

Курц разозлился. Он полез в задний карман, достал пистолет. Тахав выхватил оружие и шутя сказал:

– Стреляться будем потом, господин Курц. После борьбы полагается выпить, – и опять поднес ему кружку водки.

Курц выпил. Хотя он уже ничего не соображал, забыл и борьбу с Тахавом, но задание Хаппа помнил: «Убить профессора Торрена в его квартире немедленно после приезда домой, а потом капитана Елизарова».

Елизаров осмотрел его пистолет и сунул обратно в карман захмелевшего немца.

Курц пытался подняться, но ноги не слушались. После тяжелых усилий он все-таки встал, шагнул и упал всем телом.

– Что мы узнали на сабантуе? – проговорил Тахав.

– Мы видели у него пачку новеньких денег и американский пистолет, – подытожил Михаил и добавил – Я думал, он спьяна проболтается…

– Крепко пьет, скотина, – заметил Тахав.

Внесли Курца в кузов. Профессор положил его голову себе на колени. Старику жаль было молодого земляка. Ему казалось, что их связывает одно общее: Курц тоже пострадал от нацистов и янки. «Здесь, по эту сторону Эльбы, никто не обидит тебя», Торрен поправлял повязки Курца, приговаривая. Курц, рыгая, бормотал:

– Убить профессора Торрена в его квартире, а потом капитана…

– Вы слышали? – испуганно спросил Торрен. – Что за кошмарный бред?

– Говорят: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

– А кто должен убить меня? – по наивности спросил профессор.

Курц молчал.

– Возможно, этот малютка, которого вы держите на руках, – ответил Михаил. – Пощупайте, что у него в кармане.

Профессор вытащил пистолет. По телу пробежал озноб. Спина будто переломилась в пояснице. Он протянул оружие Елизарову и, дрожа от боли в спине и горькой обиды, сказал:

– Спрячьте и не давайте ему… Курц! – Профессор толкал в бок рыгающего спутника. – За что хотите убить меня? Меня, профессора Торрена?