Текст книги "Привал на Эльбе"

Автор книги: Петр Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

Кондрат Карпович наполнил стаканы.

– Дай бог вам вместе воевать, вместе и возвратиться прямо в Ростов.

– Спасибо, Кондрат Карпович. Живы будем – не забудем ваше доброе слово, – смущенно проговорила Вера. – Мне тяжело будет жить в родном селе. Гам маму убили, братишку повесили, два раза сама в петле была.

– Как теперь здоровье, дочка? – спросила Анастасия Фроловна.

– Так, ничего. Только много разных узоров на теле: от дубинок да шомполов шрамы и ссадины вдоль и поперек спины.

– Бедная девочка, – сочувственно проговорила Анастасия Фроловна. – За что так порезали?

– За то, что защищала честь советского человека, – сказал Яков Гордеевич. – О Вере можно написать оперу и назвать: дочь белорусского народа.

Вера посмотрела на ручные часы Михаила и сказала, что пора ехать. Гости встали.

– Благослови, маманя, – попросил сын, подойдя к матери.

– На добрые дела, на добрую славу, – твердо выговорила Анастасия Фроловна, но слезы выкатились из глаз. Она бросилась к сыну на шею: – Опять оставляешь, Мишутка, покидаешь…

– Надо, маманя, время такое.

– Я понимаю, что надо, – всхлипывала она, – тяжело расставаться.

– Зато радостна будет встреча, – обнял Михаил мать.

Нелегко было и на сердце у Кондрата Карповича. Он молчал, о чем-то напряженно думал: Все размышлял, как бы складнее изложить свои мысли. По старинному обычаю попросил всех сесть и, ласково посмотрев на жену, осторожно начал:

– Время зараз зимнее. Колхоз без меня обойдется. Трудновато будет матери, но она проскрипит. Хозяином быть прошу тебя, Яков Гордеевич. Я загадал взять клинок и податься на фронт. Там надобнее сейчас.

Анастасия Фроловна испуганно замерла: опять одна остается. Совсем согнет ее тоска, горе. Со стариком легче жизнь коротать, сына ждать. Хоть упрямый и сердитый Кондрат, но никогда ее не обижал, слова грубого не сказал, справедливый, заботливый. А одной трудно жить, неспокойно, и она сказала:

– Будет тебе, старый, кичиться. В колхозе больше пользы принесешь.

Михаил знал, что отец не отступится, но матери посочувствовал. Чтобы не огорчить отца, стал возражать обиняком:

– Ты, папаня, конечно, для службы годен, но в личный состав части не возьмут тебя: годами вышел.

– Врага бьют не бородой, а рукой, – потряс Кондрат Карпович кулачищем над головой. – Правильно я говорю, Яков Гордеевич?

– Говоришь ты правильно, Кондрат Карпович, но срываться с места не следует. Дел здесь хватает: и в колхозе и дома. Вот мое положение – совсем другое дело. Мне надо стремиться в свой край. Я попрошу Михаила захватить меня с собой. В полку для меня службица найдется: переводчиком могу, ветеринаром, писарем, поваром.

– Сейчас нужны строевые кадры, – возразил хозяин. – А вы, Яков Гордеевич, не сгодитесь. Оставайтесь-ка хозяйствовать, будете в колхозе ветфельдшером.

– Я за животными люблю ухаживать, – примиряясь, сказал украинец, – но хочу служить фронту: буду присматривать за конским составом.

– На конях надо рубать немца, а не присматривать, – настаивал на своем Кондрат Карпович.

Михаил пытался примирить стариков. Он говорил, что в армии они оба могли бы принести пользу, но в этом нужды нет: людей и молодых в стране хватает. Он доказывал важность их роли в тылу, в колхозе. Кондрат Карпович не стал спорить. Он решил схитрить. Жене сказал с глазу на глаз, что Мишутка – молодой командир и дюже горячится в бою, что надо на первых порах быть с ним, остепенять его. Сыну сказал: часть недалеко стоит, поедет проводить его. «Только доехать до начальства, до генерала, – думал казак. – Там не буду говорить вокруг до около. Хочу рубать немца, и баста. Пусть попробуют запретить. В Кремль телеграмма полетит».

Яков Гордеевич разгадал маневр товарища. Отставать от него не захотел. Подумал: «Если Кондрат Карпович покидает жену, дом, колхоз, то мне подавно надо ехать в родную Белоруссию, сорок лет там прожил». Вслух сказал:

– Дозвольте и мне проводить вас, Михаил.

Все вышли на улицу. Был ясный теплый день. С хрустальных сосулек капала вода. Тонкие струйки стекали на тротуар и исчезали в водостоке.

Автомобиль обступили соседи, пожимали молодому офицеру руку, желая счастливого пути, победы. Кондрат Карпович снял толстую суконную кепку, три раза поцеловал свою старуху, наклоняя голову то влево, то вправо. Михаил только покачал головой. Возражать было бесполезно. Все равно старый казак не отступит. Не возьмет с собой на машине – пойдет пешком.

Анастасия Фроловна про себя шептала:

– Живыми возвращайтесь, живыми.

Машина рванулась вперед. Подул попутный ветерок, унося дымки на запад.

3

Полк размещался в селе, расположенном на открытой местности. Здесь особая забота у кавалеристов. Надо было упрятать коней от фашистских летчиков. Леса вблизи нет. Лошадей скрыли в сараях. Время шло спокойно.

Большие изменения произошли в жизни Михаила: его назначили командиром эскадрона. Он стал неузнаваем. Спал очень мало, мотался с утра до вечера но разным делам. Ему казались, что все не гак в эскадроне. Зайдет в сарай, смотрит – кони стоят вместе с колхозными лошадьми, позовет конюха, выспросит, здоровы ли лошади, не болели ли чесоткой, не было ли в селе сапа, не беру) ли казаки сена колхозного, не обижаются ли девчата на кавалеристов?

Не оставлял он в покое и конников. У каждого узнает, когда подкована лошадь, на зимних ли шипах стоит – земля мерзлая, гололедица. Нет ли мокриц у коней под щиколотками: в сараях сыро.

Заметил, что бойцы в эскадроне преимущественно молодые, пороху мало нюхали, но коней любят, верхом ездят лихо – с малых лет гарцуют. Заботливые: исправно чистят амуницию, до блеска натирают трензеля, стремена, шпоры. По традиции отращивают чубы, носят фуражки набекрень.

С последним пополнением зачислили и Кондрата Карповича. У него были залихватские старомодные усы торчком вверх. В полку его звали «Елизаров-старший».

Якову Гордеевичу после приезда на фронт пришлось претерпеть много невзгод. Его не принимали в часть. Отказали все инстанции – стар годами. Он пожаловался в Москву. «По годам я стар, – писал он, – а по опыту работы как раз. Знаю немецкий язык и ветеринарную премудрость. Был на подпольной работе в тылу врага… Кому, как не мне, быть солдатом. Прошу не отказать в просьбе – назначить меня ветеринаром в конную часть. Прилагаю анкету, автобиографию».

В Москве прислушались, удовлетворили просьбу старого солдата: разрешили принять ветеринарным инструктором. Назначили Якова Гордеевича в эскадрон Елизарова. Михаил приказал всем бойцам беспрекословно выполнять требования неугомонного ветеринара, энергично принявшегося за дело. Казаки стали еще внимательнее присматривать за своими конями, холить их, чистить.

Линия обороны темной полосой протянулась через подсолнечное поле. Над окопами торчали толстые высокие стебли подсолнечника, оставшиеся неубранными в лихорадочные дни войны. Листья, широкие и сухие, шуршали от ветерка. Бойцы посменно сидели в окопах, вырытых на огородах, крутили козьи ножки. Командир эскадрона поспевал всюду, проверял готовность. Однажды встретился с отцом, поздоровался.

– Здраем желаем, – шутливо отозвался Елизаров-старший.

– Не здраем желаем, – полусерьезно заметил Михаил, – а здравия желаем, товарищ младший лейтенант или товарищ командир эскадрона. Приучайся, папаша.

– Товарищ младший лейтенант? – сощурив глаза, спросил Кондрат Карпович. – А устав гласит командовать эскадроном с одной звездочкой?

– Командуют не по званию – по знанию.

– Понял? – толкнул Яков Гордеевич старого казака локтем в бок. – Борода не в счет.

Михаил достал пачку папирос, предложил старикам. Кондрат Карпович прочитал марку: «ДГТФ» – и проговорил:

– Старые запасы допаливаем.

– Не старые, а настоящие, – объяснил Михаил. – Донская государственная табачная фабрика живет и действует. «Наша марка» была и есть.

Кондрат Карпович в душе радовался, что сын толково разговаривает. Но ему от нечего делать хотелось побалагурить, подзадорить парня. Он повертел папиросу в пальцах, бросил ее на землю, закрутил цигарку.

– Не нравятся? – спросил Яков Гордеевич.

– Не берет. Самосад кишки прочищает, кровь горячит, на побудки толкает, – затянулся старый солдат, выпустил густой дым. – Товарищ командир эскадрона, – вдруг сказал он, смотря на молодое лицо сына, – долго будем припухать туточки? Вторые подбородки выросли у казаков. Руки чешутся, спасу нет. Когда же рубанем?

– Когда приказ будет, а пока клинки надо точить.

– Клинки что бритва – с одного удара до ног разрубаю фрица.

Кондрат Карпович – казак старой закваски. Он рубал немцев в первую империалистическую войну, на коне провел и гражданскую. Рука действительно у него набита. Старик считал, что клинок – магическое оружие, он готов броситься с ним на танк.

Михаил – казак нового времени. Он мыслил по-другому. Танк саблей не возьмешь. Надо готовиться к схватке. Немцы – серьезные враги. Бойцы недоумевали, заметив, как их командир таскает в сарай брошенные при отступлении немецкие винтовки, пулеметы', читает книги о немецкой технике: танках, артиллерии. Откуда-то достал потрепанный иностранный словарь.

Никто не знал, что еще в госпитале Михаил Елизаров начал изучать немецкий язык. «Бороться с врагом нужно, узнав его наизусть», – учил Пермяков. Целые дни проводил теперь младший лейтенант в окопах, из полевого бинокля наблюдая за поведением противника. Вскоре он доложил Пермякову распорядок дня немцев: поднимаются они в пять часов, в шесть завтракают, в двенадцать обедают, после обеда офицеры отдыхают, а по воскресеньям в пять-шесть часов вечера съезжаются к командиру дивизии на обед.

– Из каких источников вы узнали? – спросил Пермяков.

– Из собственных наблюдений и расспросов местных жителей, бежавших от немцев, – ответил Елизаров.

– Это хорошо, – одобрил Пермяков. – Я всегда приветствовал личную инициативу, но мало одних предположений. Необходимы абсолютно точные данные.

– Я уверен в точности моих выводов.

Командир полка похлопал Елизарова по плечу, попросил изложить сказанное на бумаге.

– Можете здесь позаниматься. А то там у вас в комнате много народу. Садитесь. – Пермяков указал на стол и вышел.

Михаил остался один. Он достал записную книжку, развернул полевую сумку, перечитал свои записи, но сосредоточиться не мог. Не получалось. Нисколько раз перечеркивал начало докладной записки, начинал снова, и все ему не нравилось. Потом он вскочил и вышел. В сенях натолкнулся на Веру с Пермяковым. Прошел мимо них, не сказав ни слова. Вера, оставив собеседника, вышла.

– Михаил Кондратьевич! – крикнула она, стараясь догнать его.

Михаил не отвечал. Шел быстро. С неба сыпала крупа. Снежинки падали ему на шею, попадали за воротник и медленно таяли. Михаил слышал шаги девушки, но не останавливался. «Почему она была с Пермяковым?» – раздраженно думал он.

Вера догнала Елизарова, схватила за руку, заглянула в глаза.

– Я иду в ваш эскадрон, – сказала она.

– Милости просим. Помощник полкового врача должен бывать во всех подразделениях.

– Тебе некогда со мной разговаривать? – девушка обиженно приостановилась.

– Смотря о чем.

Он тоже остановился.

– Ты что, обиделся, увидев меня с Пермяковым? Какие глупости! Мы просто говорили с ним о Галине. Он очень скучает, и не с кем поделиться.

Михаилу показалось, что Вера оправдывается. Расспрашивать не хотел – боялся показаться ревнивым. Зачем-то сказал:

– Я переписываюсь с Галиной Николаевной.

– А мне об этом ни разу не говорил, – обиделась она.

– Я не говорил и о том, что Галина Николаевна подарила мне шелковую розу.

Получилось немного по-детски, но он не заметил и этого.

– Вот как! – удивилась Вера. – Интересно…

Они медленно пошли. Молчали.

Темнело. Уже не различалась дорожка, по которой шли.

Михаил остановился перед длинным домом и сказал, что в нем размещен первый взвод, предложил ей зайти туда, познакомиться с санитарным состоянием в подразделении. Она отрицательно мотнула головой, протянула на прощанье руку. Назвала его ревнивцем и гордецом. Эти слова Михаила задели. Он решил сказать ей напрямик, что таилось в груди:

– Возможно, я не лишен этих чувств.

– Мне нравится твоя прямота. – Вера не выпускала его руки. – Ты горячий и честный, поэтому мне и нравишься.

Он уныло покачал головой: не любил слушать похвал. Настоящие друзья спорят, возражают, как Элвадзе, не говорят обиняками, а режут правду прямиком.

– Да, да, – Вера старалась убедить казака. – Это не только мое мнение. Об этом и Пермяков говорил.

– А он сказал, что я трус?

– Наоборот. Он назвал тебя отчаянным казаком, примерным командиром эскадрона.

– А не сказал он, что одному младшему лейтенанту нравится помощник полкового врача?

Вера улыбнулась намеку.

– Хитрый ты все-таки, – сказала она, еще крепче сжав руку Елизарова.

Михаил неожиданно смутился, понимая, что был не прав. Признаваться не хотелось, и он торопливо распрощался.

Ночь была безлунной, но светлой. Белый, без помарок снег покрыл тонким слоем улицу, огороды, выгон. На белом фоне можно заметить человека за много километров. Надо бы прощупать врага, но время для разведки невыгодное. Михаил проверил дневальных второго взвода. Дежурил Тахав. Он отрапортовал о положении дел, застыл на месте.

Елизаров удивился.

– Тахав, – сказал он дружески, – почему ты несешь наряды? Ты ведь ординарец командира полка.

– Не люблю служить легче других, – ответил Тахав и добавил, словно успокаивая командира: – Ничего, сейчас сменюсь.

Михаил зашел к себе в хату, Кондрат Карпович протяжно тянул песню. Склонившись над столом, подпевали ему Элвадзе и Яков Гордеевич:

 
Из-под кочек, из-под пней
Лезет враг оравой.
Гей, казаки, на коней
И айда за славой.
Тает, тает сизый дым,
Ты прощай, станица,
Мы тебя не постыдим,
Будем лихо биться.
Отшвырнем с родной земли
Немцев в их берлогу,
Хоть бы даже к ним пришли
Черти на подмогу.
 

– Что же плохо тянете? – спросил Михаил.

– Не идет на сухую. – Кондрат Карпович поскреб подбородок. Песня смолкла.

– Не получили разве?

– Получили. Ждем хозяина. Таков казацкий обычай. Нет хозяина – семья не обедает, – словно отрапортовал Кондрат Карпович.

– То дома, товарищ ефрейтор, – возразил Михаил отцу. – А на фронте получил мосол, хоть гложи, хоть бросай под стол.

Елизаров-младший подсел к столу.

Элвадзе собрал кружки, разлил спирт. Все оживились.

– Дай боже, чтобы пилось да еще лилось. – Кондрат Карпович с наслаждением понюхал спирт, опрокинул кружку в рот.

Елизаров-младший разрезал хлеб.

– Не слова, а золото, – крякнул Яков Гордеевич, щелкнул пальцами и заглотнул положенную порцию.

– Мне больше всех досталось, – заметил Михаил.

– Большому кораблю – большое плавание.

Михаил принялся открывать банку консервов, попросил Элвадзе:

– Позови Тахава, он сменяется.

После ужина Михаил стал готовиться к занятиям. В который раз перечитывал свой конспект. Элвадзе и Тахав внесли наспех сбитый ими ящик с песком. Кондрат Карпович куда-то вышел.

К назначенному часу пришли взводные и младшие командиры. Спустя некоторое время вошел Кондрат Карпович и присел.

– Старшой, почему опаздываете? – спросил Михаил.

– Усы крутить больше пользы, чем в корыте воевать, – пренебрежительно покосился старый казак на ящик с песком.

Все расхохотались. Михаилу не понравилась спесь отца. Как быть? Был бы чужой, сказал бы: «Встать, когда разговариваете с командиром!»

– Плохо у вас с дисциплиной, старый казак, – сказал Михаил.

Кондрат Карпович покраснел. Слово «дисциплина» свято для бывалого казака.

– Согласен, буду заниматься. Вопрос: что это за дорожки? – указал он на ящик.

– Изучаем оборону немцев в зимних условиях и тактику ее прорыва. Что теперь, второй раз лекцию читать для вас? – строго упрекнул Михаил.

– Я германскую оборону конем протоптал, когда еще Адам без рубахи ходил.

– В таком случае нас поучите. Вот макет немецкой обороны, – передал Михаил отцу указку.

– Ребяческая игра! – махнул Кондрат Карпович рукой, но, не желая возражать командиру взвода, стал объяснять: – Это, стало быть, проволочное заграждение…

В комнату вошел Пермяков. Михаил отрапортовал командиру полка и продолжал занятия. Старый казак, кряхтя, отвечал на вопросы:

– Проволочное заграждение надо перерезать саперными ножницами, ежели нет ножниц, набросать на него шинели, попоны. Тогда пересигнут и кони.

Пермяков одобрительно покачал головой, прислушался внимательнее. Говорил Михаил:

– Задача: проволочное заграждение врага в три-четыре ряда. Все ряды со звуковой сигнализацией. В проволоку пущен электрический ток. Как прорвать?

– Таких заграждении я не видал. А если есть – послать саперную часть, – ткнул пальцем старик в песок. – Чего смеетесь?

– Смешно получается у вас, – сказал Михаил. – Слушайте дальше. Вот тянутся два забора, – водил Михаил указкой вдоль натыканных спичек. – Между ними земля, политая водой. На верхушке столбов проволочное заграждение. В полутораметровой мерзлоте бойницы, лазы. Как прорвать?

– Разбомбить, – решительно сказал Кондрат Карпович.

– Такую чертову стену и бомбы не пробьют.

– Подкоп сделать, – высказывал предположение старик.

– А немцы будут смотреть на вас из блиндажа в перископ и орешками угощать?

– Пущай хоть бубликами, – отозвался Кондрат Карпович.

– От тех угощений не поздоровится. Предположим, что проволочное заграждение и забор прорвали, но от забора на пятьдесят-шестьдесят метров минное заграждение. Лунки с минами политы водой. Все замерзло, ломом не отковырнешь. Как взломать такую оборону?

– Керосином полить и спалить. И мины сгорят.

– Бетон и лед? И конем нельзя протоптать? – сострил Михаил.

Старый казак только крутнул головой, но не сдавался: гордость раньше его родилась, но и крыть было нечем. Он покрутил-покрутил усы и не без лукавства спросил:

– А вы, товарищ командир эскадрона, видели и брали такую оборону?

– Не обязательно видеть тигра, чтобы быть охотником. А знать надо, как. идти на зверя. – Михаил стал передвигать фигурки в ящике, объясняя роль спешенной кавалерии в прорыве вражеской обороны зимой.

Пермяков слушал Михаила, с удовольствием потирал руки. «Правильно разбирается, – думал он, – пусть проведет беседу на командирском занятии всего полка».

Командир полка дал задание комэску послать разведку и ушел.

– Кто пойдет? – спросил Михаил и стал разъяснять задачу. – Будет возможность – «языка» прихватить.

– Товарищ командир эскадрона, – Кондрат-Карпович поднял руку, – по-другому надо спросить: кто не пойдет? И считать нечего будет. У всех руки зудят. Сцапаем немчуру как пить дать. Ответственно заявляю.

Михаил прислушивался к словам отца, заранее зная, что лучшего разведчика ему не найти. Распорядился:

– Назначаю вас старшим, товарищ Елизаров. Возьмите пять бойцов, наденьте белые халаты. Идти без шума. Не курить, не разговаривать громко. Понятно?

– Так точно: идти тихо и скрытно, как на лису.

– Задание по душе?

– Аккуратное, – ответил старый казак, снял шашку, поставил в угол и сказал: – Постой, мой товарищ, в углу. Хитростью надо брать. Понял? – Он поправил ремень на Якове Гордеевиче, которого приучал к военным порядкам.

– Я не отстану от Кондрата Карповича, – сказал ветеринар.

– Вы не пойдете, – выставил руку вперед Михаил. – У нас ветеранов гражданской войны в полку только двое. Один идет, – кивнул он на отца, – достаточно.

– Товарищ командир, – умоляюще настаивал Яков Гордеевич, – это как раз по моей части. Язык ихний знаю, обращаться научился с ними вежливо.

Командир эскадрона уступил.

Елизаров-старший повел казаков в разведку.

Михаил и Элвадзе остались в комнате вдвоем. Давно уже не было такого случая, давно они не разговаривали по душам. Все не удавалось. Им, двум боевым друзьям, которые начали войну рядовыми, теперь доверили эскадрон: кавалеристы молодые, надо учить их.

Нет дружбы сильнее той, которая крепла в огне боев. Война породнила донского казака и грузина.

Они могли говорить часами. Уже был второй час ночи, а друзья и не думали засыпать. Лежали на жестком полу, рассуждали. Спорили:

– Знаешь, Миша, Кондрат Карпович не выполнит задания.

– С такой охотой пошел и не выполнит? – Михаил положил руку на голову Элвадзе.

– Вот увидишь, придет без «языка», – настойчиво уверял Элвадзе.

– Если ты так думал, почему раньше не сказал?

– Я не хотел мешать. Ты единоначальник, голова эскадрона.

– А ты парторг – душа эскадрона. Значит, мы одно целое и действия наши должны быть едины. И потому споров быть не должно.

Элвадзе запротестовал:

– Верно думаешь – неверно говоришь. Не спорит только тот, кому все безразлично. Правильно ты сделал, что старика послал. Умный он, хитрый, только вот хвастается много. Потому и сомневаюсь, как бы оплошности не вышло с его-то самомнением. А приведет «языка» – пример молодым, плюс нашей работе, не поймает – спесь свою собьет.

Михаил замолчал, обдумывая слова парторга. Не намекает ли тот, что отцу и сыну не следует быть в одном подразделении? Хотя Михаил вроде не проявлял родственного отношения, но своего горба никто не видит. Может, надо построже быть к отцу?

– Сандро, а не лучше будет перевести старика в другой эскадрон?

– Не говори глупостей. Кондрат Карпович на всю жизнь обидится.

Они на минуту замолчали. Элвадзе неожиданно заговорил о Вере.

– Хорошая девушка, – похвалил он.

Михаил часто вспоминал Веру, ее горячую, по-мужски крепкую руку, протянутую на прощанье. Жалел, что вел себя так глупо, обижал ее. И ему вдруг захотелось излить другу душу.

– Сандро, – толкнул он товарища в бок, – значит, Вера хорошая?

– Такой поискать надо, сам знаешь.

– Сказала, что нравлюсь ей. Не обманывает?

– Чудной ты человек. Сам я в любовном деле прогорел раза два. Встретил – хороша: бела, кругла. А узнал ближе, под одной крышей пожили – коромыслом стала: шею давит. Но тебе я скажу: Вера – девушка правильная, зря не улыбнется никому.

– Это понятно, скромности в ней много. Да и умом не обижена. Только удобно ли нам любовь свою показывать – война кругом, казаки делом заняты, врага бьют.

– Правильно думаешь. Не стоит здесь забивать голову ни себе, ни ей. Кашель и любовь от людей не скроешь. Закрутишь роман – казаки будут подмигивать, подсмеиваться. Не простят командиру, что войну на девку променял. Да и офицеры прохода не дадут – засмеют.

Михаил закурил, посмотрел на часы – половина четвертого… «Что с разведкой? – с тревогой подумал он. – Почему не возвращаются?»

Видя, что Элвадзе прикрыл глаза, Елизаров замолчал, притушил папиросу и вскоре уснул.

Его разбудил Кондрат Карпович, вернувшийся с задания. Михаил сел, протер глаза. На дворе было совсем уже светло. Сквозь зеленоватые стекла были видны ветки клена, припудренные тонким слоем инея. Над ветками виднелось безоблачное серое небо. Михаил перевел взгляд с окна на дверь.

У порога на табуретке, склонив голову, сидел Кондрат Карпович. Лицо его было бледное, брови насупившиеся. Шапка надвинута на глаза.

– Доложите, – приказал командир эскадрона.

Старому казаку легче было бы стекло жевать, чем говорить о своей неудаче. Стыдно было ему. Уходил – хвалился, что приведет «языка», а пришел с пустыми руками. Подавленным голосом он пробурчал:

– Осечка вышла. Немцы заметили, открыли пальбу, стреляли светящимися пулями.

– Трассирующими, – поправил Михаил. – Который час был?

– Затемно… Разрешите ночью опять махнуть. Поймаю – не одного сцапал в германскую.

Командир эскадрона решил, что пришло время поговорить начистоту, – хватит отцу хвастаться, раз делом не подтвердил.

– Ни к чему хвалиться, – сказал он. – Хвалиться хорошо тогда, когда в деле себя показал, а не сейчас.

– Твоя правда. Негоже вышло. Досада душит, – признался Кондрат Карпович и с сердцем бросил шапку на пол.

Яков Гордеевич, стоявший поодаль, подобрал ее, подал старому казаку. Сказал:

– Нечего на зеркало пенять…

– Ты что болтаешь, пустобрех? – обиделся Елизаров-старший.

– Это же поговорка, казак, – примирительно отозвался украинец. – Судака ловить, конечно, легче.

Кондрат Карпович собирался уже ответить похлестче, как вмешался проснувшийся Элвадзе.

– Ничего, – весело сказал он, чтобы затушить искру ссоры. – Не поглотав дымку, не приготовишь шашлыка.

Ночью казаки второй раз сделали попытку добыть «языка». К группе разведчиков присоединился Элвадзе. Но опять «охотники» вернулись ни с чем – их обнаружили, и они вынуждены были возвратиться в лагерь. Узнав о неудачной повторной вылазке, командир полка запретил посылать разведчиков – очевидно, враг сильно насторожен.

Михаил расстроился. Каково ему, молодому командиру, сознавать, что люди его эскадрона оказались такими беспомощными!

Он поделился своими мыслями с парторгом и сказал, что все-таки надо захватить «языка». Элвадзе понял настроение друга: он сам готов был снова отправиться в разведку, но приказ есть приказ.

– Слово командира – закон, – резанул он ребром ладони воздух.

Михаил не спорил. Элвадзе прав. Но ему горько было сознавать, что его эскадрон оскандалился.

Вечером Михаил с Кондратом Карповичем разговорились о домашних делах. Тихо шагая по замерзшей речушке, они не заметили, как прошли за село километра три в сторону неприятельских позиций. Стало совсем темно. Набрели на каменоломни. Опустились в яму и пристально стали всматриваться в горизонт. Отец сказал:

– Вот никого не видать, а немцев там хоть пруд пруди.

Словно подтверждая его догадку, на горизонте замаячили фигуры в белых маскхалатах. Двигалось человек пять. Они почти сливались с белым покрывалом поля.

– В разведку, что ли, идут? – шепотом спросил Михаил.

Отец кивнул. Они присели пониже, укрылись. Немцы приближались.

– Может, резануть? – спросил Кондрат Карпович, хватаясь за автомат.

– Не шевелись, – предупредил Михаил, – просрочить мы всегда успеем.

Вражеские солдаты скрылись за ближним пригорком, выйдя из-за него, свернули куда-то в сторону.

– Упустили, – с досадой заметил старый казак, в сердцах ударив кулаком по камню.

Неожиданно минуты через. три показался еще один солдат, отставший от товарищей. Он, наверное, решил пройти коротким путем и направился прямо к каменоломне. Отец и сын насторожились.

– Кому клад – кому приклад, – проговорил Кондрат Карпович.

Солдат остановился, расстегнул ремень, положил автомат перед собой и сел.

– Приспичило, – шепнул старый казак.

Михаил выскочил из ямы, бросился на немца, схватил его за горло, обезоружил. Кондрат Карпович в один миг подлетел к солдату, сунул ему в рот толстую варежку, когда-то подаренную женой.

– Удачная прогулка, – сказал Михаил, взвалив немца на плечи. – Теперь бегом. Они за своим вернутся.

Кондрат Карпович шел сзади Михаила, время от времени показывая немцу огромный кулачище.

«Языка» доставили в штаб. Пермяков не поверил своим глазам, когда увидел пленного. От радости даже забыл спросить, как удалось захватить немца, а сразу же начал допрашивать его:

– Рядовой, командир?

– Я есть рядовой немецкий солдат, – ответил пленный.

Он кое-как говорил по-русски.

– Очень хорошо, – воскликнул Пермяков. – Вы, Кондрат Карпович, идите отдыхать. Спасибо вам за «охоту».

Молодой немецкий солдат оказался словоохотливым. Он отвечал подробно, рассказывал все, что знал.

– Товарищ командир, – Михаил поднялся с табуретки, – теперь разрешите мне поговорить с ним.

– Пожалуйста.

Михаил расспрашивал пленного о распорядке дня немцев и радовался:

– Показывает точь-в-точь, как у меня записано.

– Начертите вашу оборону, – сказал он пленному. – Только правильно, нам все известно по снимкам, – предупредил Михаил, достав из полевой сумки какие-то схемы.

– Это фронт колоссаль, – только и объяснил немец. – Я не могу чертить все – не знаю.

– Начертите расположение вашей дивизии.

Пленный, потея, старался точно начертить знакомый ему участок обороны. По его словам выходило, что все находится под землей: бетонированные блиндажи, доты, боеприпасы, уборные. Освещение электрическое. Он подтвердил, что офицеры по воскресеньям бывают у генерала на обеде.

Командир полка приказал отправить пленного в штаб дивизии. Михаил просил капитана доложить генералу Якутину о том, что немецкие офицеры по воскресеньям, с пяти до семи вечера, бывают на обеде у своего генерала.

– Какой практический смысл в этом?

– Во-первых, в эти часы части врага без командиров; во-вторых, офицеры, вероятно, бывают выпивши.

– Предположение верное, – заметил Пермяков. – Но немецкий генерал не дурак, чтобы оставлять линию обороны без офицеров.

– Остаются только дежурные офицеры, – уточнил Михаил.

– Если даже в неделю раз немецкие офицеры собираются, то приезжают они в машинах, на мотоциклах. В случае чего они за несколько минут будут на своих местах.

– А если наши летчики накроют их на обеде? – упорно доказывал командир эскадрона.

Пермякову нравилось упорство офицера, его одухотворенное, энергичное лицо. Как теперь он не похож на того Елизарова, который когда-то струсил, растерялся! Пермякову приятно было, как учителю, подтянувшему неуспевающего ученика. Он с гордостью посмотрел на подтянутого младшего лейтенанта, распорядился:

– Идите к себе и составьте подробную докладную записку, о своих наблюдениях. Сразу же принесите мне.

– Есть.

Михаил круто повернулся к двери и строевым шагом вышел из дома.