Текст книги "Привал на Эльбе"

Автор книги: Петр Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

– Костюшка, что это за старик провожал нас?

– Ветеринаром работал. Бывал у нас на пионерских сборах и кострах, учил, как оказывать скорую помощь. До войны был человеком, а теперь стал немецкой дворнягой – старостой.

– Что он говорил о дороге?

– Об этом он говорил хорошо. Велел ехать той дорогой, которая ведет к партизанам.

– Далеко до них?

– Километров десять, – ответил Костюшка и оглянулся. – Конвоир жрет еще.

– Знаешь что, браток? Привезешь в Свирж – убьют меня там. Хлыстни конягу и гони к партизанам.

– Будем удирать, тот макаронщик в затылок ударит…

Когда конвоир примчался к ним на самокате, Костюшка тронул лошадь вожжами, хлыстнул кнутом и погнал рысью. Телегу так трясло, что у Михаила потемнело в глазах. Из раны потекла кровь. «Не умер от рук врага, так умру от потери крови», – сокрушался Михаил. Кобыленка вспотела. Михаил совсем изнемог. Он закрыл глаза и слабо проговорил:

– Тише. Теперь уже все равно…

– Больно? – сказал Костюшка.

Они въехали на бугорок. Дорога пошла под уклон. Можно бы рысью. Но раненому это было невмоготу. Конвоир ехал за телегой. Автомат висел у него на груди. Он махнул рукой и крикнул возчику:

– Шнель!

– Куда «шнель»? – огрызнулся Костюшка. – Раненый… Кранк, – кивал он на казака.

Ефрейтор, не сходя с велосипеда, дотронулся до автомата и повторил:

– Шнель!

«Вот собака!» – сказал про себя Костюшка и дернул вожжи.

Доехали до развилины дороги. На указателях готическими буквами написаны названия городов. Костюшка, не останавливая лошадь, махнул кнутовищем и решительно произнес;

– На Свирж!

Ефрейтор прочитал на указке слово «Свирж» к с удовлетворением подтвердил:

– Я, я, нах Свирж.

Костюшка взмахнул кнутом. Лошадь затрусила под горку, перешла с рыси на галоп. Ефрейтор не отставал от подводы. После спуска дорога круто повернула к лесу. Конвоир почувствовал что-то неладное. По карте дорога проходила по открытой местности.

– Хальт! – крикнул он.

Костюшка будто не слышал и погонял лошадь, надеясь врезаться в лес. Ефрейтор в раздражении нажал на педали, обогнал подводу и стал впереди лошади. В пяти метрах от спутников стояли толстые высокие сосны. Ефрейтор, озираясь кругом, пугливо спрашивал, куда идет дорога. Костюшка спокойно отвечал, что едут правильно – на Свирж. Он говорил нарочно громко, зная, что где-то здесь, недалеко, живут «знакомые». Немецкий ефрейтор, напротив, произносил слова вполголоса, будто боялся разбудить тигра.

А Михаила совсем свело. Он не мог пошевельнуть ни руками, ни ногами. Будто все тело превратилось в рану. Он слышал разговор конвоира и возчика словно во сне, отдельных слов не улавливал, но смысл спора понимал: шла борьба. Костюшка доказывал, что надо ехать лесом. Трусливый ефрейтор боялся леса, как пуганая ворона чучела. Михаил отдал бы остатки сил Костюшке, чтоб только помочь мальчику. Но что мог сделать измученный, обессилевший казак? Он даже не в силах повернуться на бок. Мелькнула мысль: надо шуметь. Михаил стал громко стонать.

– Швайген! – глухо проговорил конвоир, приказывая раненому не стонать. Михаил не прекращал стонов. Ефрейтор выходил из себя. Ему нельзя было убить раненого – приказано доставить живым. Нельзя и кричать – услышат хозяева леса. А тут еще мальчишка не подчиняется, не хочет поворачивать назад. «Ну, этого можно прикончить без шума прикладом: за него не отвечать», – копошились мысли в голове у ефрейтора. Он волновался, проклинал выпавший жребий – доставку особого раненого. Ефрейтор снял с груди железный крест, сунул в голенище, расстегнул ремень и присел под сосной. Затем он приказал ехать назад. Решил доехать до развилины дороги и ждать там, пока не встретит кого-нибудь, чтобы выяснить свой. путь. Если выяснится, что вредный мальчишка соврал, то он его убьет.

А Костюшка тоже не лыком шит. Он незаметно вытащил чеку, засунул в телегу под сено и стал заворачивать лошадь. Ефрейтор выкатил велосипед и нацелился в обратный путь. Костюшка махнул рукой. Конвоир поехал вперед. Колесо соскочило. Возчик умышленно во весь голос закричал;

– Хальт, ефрейтор, хальт!

Немец оглянулся и замер, увидев в стороне от телеги колесо. Мальчик жестом приглашал его на помощь – колесо вставить. Тот стоял как примерзший.

– Иди, пожалуйста, не подниму один. Комен, битте, – звал Костюшка и на родном и на немецком языках.

Делать было нечего. Конвоир отставил свой автомат и стал поднимать телегу. Колесо надели. Костюшка, показывая ефрейтору дыру на конце оси, звал его искать чекушку. Немец покачал головой, отказываясь. Он шарил глазами кругом, искал палочку, но ничего не было видно. Сосны высокие, до сучьев не достанешь. Костюшка ходил взад и вперед – искал чеку, отчаивался. «Разозлится немец, – думал он, – прострочит нас обоих и укатит».

Наконец-то кончилось испытание. Из-за сосен выскочили трое мужчин. Они находились в секрете недалеко от опушки. Давно уже наблюдали они за враждебными спутниками, думали, что подвода пойдет дальше, ждали. Когда же подвода повернула назад, они, перебегая от дерева к дереву, подкрались к опушке.

– Хенде хох!

Ефрейтор был воин бравый. Увидев мужчин с винтовками, он даже не спрыгнул с велосипеда, а поднял руки и свалился вместе со своим самокатом и автоматом, которым он под наведенными на него дулами не успел воспользоваться.

Костюшка сдернул с него автомат.

– Швайген, псина! – приказал он ефрейтору. Затем достал чеку из телеги и показал ему. – Ферштейн?

Немец злобно кивнул головой. Костюшка не без гордости произнес:

– То-то же!.. Дядя Кузьма, – обратился он к знакомому односельчанину, плотному мужчине лет сорока пяти. – В телеге наш боец, сильно раненный.

– Понятно, сынок, – подошел Кузьма к Михаилу, заботливо поправил мокрые красные повязки и повел лошадь в глубь леса.

Дом лесника стоял на поляне. На огороде были высокие грядки капусты, ботва помидоров, огурцов. Из сарая, крытого тесом, вышло человек тридцать мужчин разного возраста. Они окружили телегу, бережно сняли Михаила и на попоне внесли в избу. Хозяйка вытащила из печи горшок молока, покормила раненого. Вскоре явился и фельдшер партизанского отряда. Словно вторая жизнь началась у Михаила.

– Ну, товарищ, – сказал ему командир отряда, – полежишь здесь, в нашем лесном госпитале. Может, удастся переправить и в настоящий. Теперь послушаем Костюшку. Рассказывай, что делается на селе.

– Веру, сестру мою, хотели повесить сегодня. Дали срок до утра, – заплакал Костюшка и еле договорил сквозь слезы: – Просветитель велел передать, что он просвещает кого нужно…

– Старик молодец, – сказал командир отряда. – А Веру надо спасти.

И он стал советоваться с партизанами, как лучше сделать налет на немцев. Костюшка слушал его, как, бывало, в школе на уроке истории. Он гордился, что командир отряда доверяет ему, говорит при нем о больших делах.

– Склад бы с боеприпасами взорвать, Дмитрий Иванович, – сказал Костюшка. – А то очень много навезли туда патронов и снарядов.

– Предложение твое, Костюшка, важное, – ответил ему командир. – Но это дело более сложное, чем налет. А взорвать надо, чтобы оставить немцев с пустыми руками.

Партизаны стали обсуждать способы взрыва. Предлагались разные варианты. Наиболее подходящим признали способ, который условно назвали «чучело». Костюшке этот вариант показался интересным и легким.

Времени для спасения Веры оставалось мало: полдня и ночь. А немецких солдат в селе много. Дмитрий Иванович решил отвлечь хотя бы часть гитлеровцев в лес…

Вскоре Костюшка поехал в село с самым старым партизаном, дедом Анисимом, столяром колхоза. В село въехали спокойно. Охрана, вылеживаясь на полуденном солнце, признала Костюшку за возчика, выехавшего утром с раненым, а деда с сумой за плечом – за нищего.

Староста крутился во дворе правления сельпо, где только что была организована прачечная. Он приказал Костюшке помогать прачкам: рубить дрова, носить воду. Паренек энергично принялся за дело. Немецкий старшина даже похвалил его.

– Бравер, юнге[9]9
  Молодец, парень.


[Закрыть],– сказал он.

Вскоре появился на велосипеде молодой партизан, комсорг колхоза Максим Махнач. Майор Роммель, стоявший перед штаб-квартирой, окликнул велосипедиста, но тот проскочил мимо, устремился к мосту. Майор побежал за ним.

– Яков Гордеевич, – волнуясь, сказал Костюшка, – это Максим приехал. Дмитрий Иванович решил заманивать немцев на «волчью могилу», просил, чтобы вы повели их. А Максим бросится на вас как на предателя…

Глупому и дубиной не растолкуешь; умному достаточно и намека. «Просветитель» понял замысел партизанского отряда.

– Под печкой, что на ферме, пучок стеклянного волокна. Натри им все белье. Смотри, чтоб немцы не видели. Голыми руками не берись за волокно, – сказал староста и побежал за немецким майором.

Максима на мосту схватили патрульные. Подошел Роммель. Велосипедиста привели в штаб-квартиру, стали обыскивать. Гитлеровцы нашли в его волосах тонкую бумажку, скрученную в трубочку. Майор развернул записку. Максим рванулся, схватил бумажку, хотел проглотить. Солдаты скрутили ему руки, вырвали записку.

– Извольте полюбоваться, граф, – с укоризной сказал Роммель подошедшему старосте. – Партизан…

– Ай-ай-ай! – воскликнул «просветитель».

– У-у-у, предатель! – вырываясь, Максим подался вперед, ударил Якова Гордеевича ногой.

Роммель стукнул партизана рукояткой пистолета и стал читать записку: «Дорогой И. П., устрой этого парня на паровоз. Помоги нам достать б-п-сы, а то мы сидим ни с чем, осталось три пачки. Стоим на «волчьей могиле». Ваш Д.».

– Что значит «б-п-сы»? – спросил Роммель.

– Белорусские папиросы, – ответил Максим.

– Врешь! – крикнул майор и ударил молодого партизана. – Боеприпасы? Отвечай: где эта самая «волчья могила»?

– В лесу, где хоронят волков.

– Я тебя научу отвечать! – избивал Роммель комсомольца.

Вошел генерал Хапп. Роммель стукнул каблуками, доложил и подал генералу партизанскую записку.

– А что вы можете сказать, граф? – спросил генерал.

– Записка настолько примитивно зашифрована, – ответил «просветитель», – что мне все ясно. У партизан нет боеприпасов. Вот и послали этого парня на станцию, якобы на работу. Видно, и там у них есть свой человек…

Генерал Хапп и майор Роммель уединились в штаб-квартире. Парня решили отпустить как бы за отсутствием партизанских улик, но следить за ним, чтоб найти И. П. В лес немедленно послать карательный отряд, пока у партизан нет боеприпасов. Графа взять в проводники. Генерал положил руки на плечи майора и произнес напутствие:

– Грудь твою украсит еще один железный крест. Я уверен, что на этой «волчьей могиле» ты со своим отрядом устроишь партизанам могилу.

– А граф согласится, и надежен ли он?

– Ему теперь все равно. Старост партизаны убивают вместе с нашими людьми. Придется ему пообещать золотые горы.

Генерал приказал адъютанту позвать старосту. «Просветитель» вошел без шапки, поклонился. Хапп холодно улыбнулся.

– Ваше сиятельство – так, кажется, полагается величать вас? – подкупающе встретил он графа. – Я к вам обращаюсь от имени фюрера. Помогите нам найти стоянку партизан. Вы будете удостоены благодарности фюрера за вашу службу.

– Благодарность фюрера приятно иметь, но я хотел бы, господин генерал, получить от вас разрешение на владение моими землями, лугами и лесами.

«Просветитель» так сказал последние слова и так сложил руки, как будто ожидал, что генерал выдаст ему разрешение сейчас же. И действительно, Хапп тут же распорядился написать такую бумагу. Передавая ее графу, генерал не постеснялся сказать, что в случае чего проводник поплатится жизнью…

Солнце еще высоко светило над лесом, когда каратели на грузовиках с броневыми бортами подъехали к опушке, где Костюшка искал чеку. Из серого автомобиля вышли «просветитель» и Роммель. Майор приказал проводнику идти вперед, сам шел позади с пистолетом в руках. По глухой тропинке «просветитель» завел карателей в глубь леса, в тупик: впереди топь, направо болото, налево овраг. Каратели загрустили. Пропала храбрость, которую проявляли они на селе. Даже майор Роммель опасался такого леса. Уж в очень глухое место привел их граф-староста.

Хозяева леса ударили с фланга, из-за гребня оврага. Майор Роммель, распластавшись, дал команду открыть минометный огонь, занять круговую оборону…

Выстрелы далеко разносились по лесу. Услышав стрельбу, Михаил вздрогнул, приподнялся на локти. Преодолевая тягостную боль, он пополз к порогу.

– Есть ружье? – спросил он хозяйку, чистившую картошку для партизанского ужина.

– Куда ты, голубе, – засуетилась белоруска. – Без тебя управятся…

К вечеру партизаны вернулись. Принесли на шинели «просветителя», раненного карателями, положили рядом с Михаилом.

– Вы, наверно, плохое подумали обо мне на селе? – с трудом проговорил старик.

– Откровенно сказать, да, – повернулся Михаил лицом к «просветителю» и пожал ему морщинистую руку. – Теперь я понял: вы белорусский Иван Сусанин.

– До Сусанина мне далеко, – сказал «просветитель». – Мое имя Яков Гордеевич. Я думаю сейчас и диву даюсь: как немцы поверили мне? Правда, я до семнадцатого года работал кучером графа Прушницкого. Граф взял меня хлопцем с Полтавщины. Добра я не видел у него. Единственная польза – научился немецкому языку у управляющего имением, а в семнадцатом году спрятал на всякий случай документы хозяина. Они-то и пригодились: немцы поверили, что я граф, понадеялись, что я покажу «волчью могилу».

– Почему так называется, это место?

– Охотники загоняли сюда волков. Забежит зверь в тупик, прыгнет в топь, и конец ему. Пригодилась «волчья могила» и для фашистов.

Старый украинец и молодой донец долго говорили о разгуле немецкой полевой жандармерии, о страданиях Веры, оставшейся в руках генерала Хаппа. Поговорили они и о своей участи. Что их ждет впереди? Партизаны в любую минуту могут подняться с этого места. Куда им, раненым, тогда деваться? Михаил на всякий случай дал Якову Гордеевичу адрес отца, упрашивал найти его на Дону, если судьба забросит.

15

Вечером Костюшка собрал свою команду. На огороде, в картофельной яме, ребята вместе с дедом Анисимом мастерили чучело. Старый столяр несколько раз показывал, как его надо перенести, поставить и дергать за шпагат, чтоб чучело двигало руками и головой наподобие марионетки.

После полуночи, когда в селе пропел чей-то уцелевший петух, Костюшка со своей командой и дед Анисим приступили к делу. Вдоль речки, протекавшей через село, между кустами они несли чучело. После каждого шага ребята останавливались, всматривались в темноту. Показались патрули. Ребята замерли; когда немцы прошли через мост, Костюшка махнул рукой. Ребята затаив дыхание крались дальше. Вот они против пожарного сарая, где навалены ящики с патронами и снарядами. Возле него стоял часовой. Он прислонился к углу и чесался. Волокнистое стекло, которым Костюшка натер белье солдат, давало чувствовать себя. Часовой до крови натирал тело. Чем больше он чесался, тем страшнее зудела кожа. Микроскопические стеклышки врезывались в тело глубже и вызывали неумолимый зуд. Часовой повернулся лицом к стене и терся об угол сарая грудью, животом. Этот момент смельчаки и использовали. Костюшка и Аркаша, держа чучело с двух сторон, воткнули заостренный столбик в землю и отбежали в кусты.

– Минут через пять будешь дергать бечевку, – сказал Костюшка Аркаше и пошел дальше, подкрадываться к складу с другой стороны.

В руке у Костюшки был пропитанный маслом жгут, который он по совету деда Анисима поджег. Закрыв консервной банкой огонек, он подползал по огородной грядке все ближе и ближе.

Аркаша стал дергать бечевку. Чучело задвигалось. Часовой заметил, вскинул автомат. В этот момент Костюшка приподнялся, подбежал к изгороди, к которой часовой стоял спиной, запустил тлеющий жгут с привязанным к нему толом и исчез. Аркаша, лежа в канаве, потянул шпагат, потащил чучело в кусты. Часовой начал стрелять.

Прибежали разводящий и три солдата. Часовой, задыхаясь, доложил, что кто-то хотел подкрасться к складу. Гитлеровцы, прижавшись к стене пожарного сарая, отчаянно чесались. Им не давало покоя белье, натертое Костюшкой. Однако, услышав в кустах шорох, они сразу ударили из четырех автоматов. К складу подбежали еще с десяток солдат. Где же водятся неуловимые партизаны? Леса близко нет. Гор тоже нет. Кусты над рекой обшариваются за день несколько раз. Но недолго пришлось думать гитлеровцам. Костюшкин жгут дотлел. Искры добрались до тола. Вспыхнула взрывчатка. Разорвался патрон, другой, целая коробка, грохнул снаряд. Снаряды рвались целыми ящиками.

Раздался раскатистый гул, точно гром в лесу. Склад с боеприпасами взлетел в воздух вместе с охраной.

Услышав взрывы, генерал Хапп вскочил с постели. Сапоги натянул на босые ноги. Пуговицы кителя не застегнул. В одну руку он схватил шинель, в другую – пистолет и выбежал. Возле машины стоял адъютант. Он доложил, что партизаны, взорвавшие склад, пока не схвачены.

– Продолжать искать! – крикнул генерал. – Не глушить мотора, – приказал он шоферу и проворчал. – Положение, черт возьми! Налетят партизаны, а патронов нет.

Хапп раскаивался, что послал половину команды и бравого помощника майора Роммеля в лес. О карательном отряде генерал думал с тревогой. Последняя радиограмма Роммеля гласила: «Попали в засаду. Ведем бой с партизанами». И с того часа молчание. «Уничтожены или окружены, если до сих пор нет никакого известия. Значит, и рация разбита».

Приказав адъютанту «выяснить обстановку», генерал Хапп метался возле машины, будто земля горела под ногами.

Наконец-то прибыл начальник охраны с несколькими солдатами. Генерал приказал занять все подступы к штаб-квартире, а сам на всякий случаи залез в машину и в смятении ждал рассвета. Под утро стало холодно. Хапп глотнул коньяку для тепла.

На востоке протянулась зловещая полоска зари. Солдаты стучали от холода каблуками, размахивали руками. Вернулся адъютант и доложил генералу, что партизан, изорвавших склад, не поймали. Хаппу хотелось избить кого-нибудь от злости. Он дернул адъютанта за плечо и пошел допрашивать партизанку.

Вера лежала в сарае. Холод пронизывал ее, полуодетую. Генерал вошел и поежился от сквозняка, приказал привести пленницу в избу.

Начался допрос. Хапп по привычке ехидно улыбнулся, потер руки.

– Надеюсь, теперь вы вспомнили все, – протянул он банку с леденцами. – Берите. Не хотите? Рассказывайте, где партизаны скрываются в селе? Кто взорвал склад боеприпасов? Этим признанием вы спасете себе жизнь и избавите меня от жестокости в отношении к вашим односельчанам.

– Я ничего не знаю и не хочу ни видеть, ни слышать вас. с презрением посмотрела Вера на Хаппа и отвернулась И в тот же миг содрогнулась вся от удара. Хапп начал допрашивать резиновой палкой.

Под утро повеяло холодом. На крышах засеребрился тонкий налет инея. Грязь за ночь подсохла. На лужах сверкали кромки льда с тонкими острыми краями. Небо посинело.

В селе раздавались шум, крики, плач. Женщин, детей, старух гитлеровцы сбрасывали с постелей, вытаскивали из убежищ и гнали на улицу. Трех женщин немцы заставили везти телегу, в которой лежала Вера. Она не помнила, когда перестали ее бить, как выбросили из комнаты и как очутилась на телеге. На ней была разорванная гимнастерка. Голые ноги горели от ссадин и холода. Подвезли под виселицу. Солдаты торопливо сняли девушку с телеги, поставили на ящик и придерживали с двух сторон. Петля коснулась бледного лица девушки. На груди у ней висела дощечка с надписью: «Партизан». Вера посмотрела на сумрачную улицу, по которой как будто вчера бегала босиком по дождевым лужицам, лепила коники, кирпичики…

Солдаты все сгоняли и сгоняли беззащитных людей на место казни. Здесь были и дед Анисим и Костюшка. Мальчик мучительно ждал налета и плакал. «Неужели партизаны опоздают? Ведь сейчас сестру повесят».

К виселице подкатила машина. Из нее вышел генерал Хапп. Ночная лихорадка у него еще не прошла: подергивались веки, будто засорились глаза. В голове шумело. Адъютант энергично отрапортовал о том, что для казни все готово. Хапп подошел к Вере, качнул петлю тростью, увитой желтой медью, и надрывным голосом заговорил:

– Вчера я был слишком гуманен: хотел расстрелять каждого пятого. Сегодня я буду более справедлив: прикажу расстрелять каждого третьего; если не укажете, где прячутся партизаны, будет убит каждый второй. Не скажете, кто взорвал склад боеприпасов, расстреляем каждого первого – всех.

Люди слушали и вздрагивали, старухи плакали. Дед Анисим тяжело вздыхал. Его не так страшили угрозы тирана, который вот-вот может подать команду «огонь», как тревога, почему партизаны не появляются… Дед Анисим надеялся, что они нагрянут ночью или на заре, а их нет и нет. Не погубили ли их немцы? Старик, не колеблясь, отдал бы свою жизнь за невинных детей и женщин, поставленных на край могилы. Но спасет ли он их?

Генерал Хапп, рассекая воздух тростью, кричал:

– Вчера я был чрезвычайно гуманен, что поверил этой преступнице, – ткнул он тростью в дощечку с надписью, накинутую на шею Веры. – Вчера я снял с нее петлю. Сегодня пощады не будет… Набросить петлю! – приказал он.

Вера вздрогнула. Веревка врезалась в шею горячим обручем. Она тряхнула головой, силясь встретить смерть спокойно и гордо. В глазах мелькнуло лицо Михаила, бледное, чистое, каким оно было в сарае, когда она омыла его своими слезами. Вера окинула предсмертным взором собравшихся, увидела родного Костюшку. Мальчик морщился, до боли сжимал губы. Взгляд сестры воспринял он как знак, зовущий на помощь. Вера закинула голову назад. Ее волосы шевельнулись на ветру.

Генерал Хапп, закончив свою речь, обратился к жителям села с последним вопросом:

– Скажите, кто взорвал склад боеприпасов?

Дед Анисим приподнялся на носки, посмотрел через головы односельчан в ту сторону, откуда должны прийти партизаны. Никого не видно. Небосклон показался ему бледным-бледным, хотя взошло солнце. «Торопится враг», – подумал старик. Ему хотелось оттянуть время. Может, появятся спасители. Медлить нельзя. Скажет генерал еще одно слово – застучат автоматы, повиснет в воздухе всеми любимая фельдшерица, жизнь которой только начинается. «Мне все равно скоро умирать, – решил дед Анисим, – может, спасу Веру». Он выступил вперед, подошел ближе к организатору экзекуции и попросил разрешения сказать слово.

– Слово короткое должно быть, – предупредил Хапп. – Кто взорвал склад?

– Кто взорвал, не знаю. Но эти люди невиновны, а девушка не партизанка, клянусь своей седой головой. Хотите найти виновных – подождите, не убивайте. Велите мне поиграть на дуде, дать сигнал – придут взрывщики.

– Не придут – повесим тебя рядом с этой, – указал Хапп на Веру.

– Ваша власть, – ответил дед Анисим.

Старик почему-то был уверен, что скоро партизаны придут, надо выиграть время. Он достал дуду и сказал:

– Разрешите сигналить.

Генерал Хапп кивнул. Заиграла белорусская дуда. Организатор расправы дал указание адъютанту расставить солдат на случай захвата партизан. Хапп снял петлю с Веры, оскалил зубы, вроде говоря: «Смотрите, я могу быть и добрым». Анисим обрадовался. Но надолго ли радость?

Дед опять заиграл в дуду, выговаривал веселую белорусскую застольную. Генерал не восторгался музыкой. Он оглядывался вокруг, но далеко не видел. Ночная тревога испортила зрение. Его взор остановился на солдатах: они все чесались. Что случилось?

Костюшка смотрел на врагов, как они чесались, и гордился. Только досадно было ему, что генерал не рвал свою шкуру. Видимо, его белье не стиралось в прачечной. Дед Анисим играл и припевал:

 
Ой, дед, дедуленька,
А где ж твоя бабуленька?
Тут была, тут нимаш —
Поихала на кирмаш.
Чи ни черт не понес,
Не подмазавши колес.
 

Переводчик перевел прибаутку. Но она не произвела впечатления на генерала. Времени прошло немало, а никто не показывался. Выдумка старика показалась ему подозрительной.

– Я тебя, старый азиат, повешу! – выхватил Хапп дуду у Анисима и разбил о его седую голову. – Несите вторую веревку, – приказал он солдату. – Заготовьте надпись: «За обман», – сказал он адъютанту.

К перекладине виселицы была привязана вторая веревка. Генерал не стал допрашивать и бить деда Анисима. Это занятие надоело ему. Когда сделали петлю, принесли ящик, и генерал сказал:

– Поставьте этого дударя. Сначала я повешу этих двух, а вас потом расстреляю за то, что скрываете партизан.

Костюшка трясся от страха. Ему в глазах мерещилась сестра, качающаяся на веревке, ребята, падающие в крови на родную землю. Пионер решил признаться – спасти всех от смерти. Он вышел вперед и хрипло выкрикнул:

– Генерал, вешайте меня. Я взорвал склад.

– Это что за щенок? – фыркнул Хапп.

– Не верите? Разрешите показать, с кем и как я взорвал склад. Вот там, – показал он вперед. – Только их не вешайте. Они не партизаны.

Генерал Хапп послал солдат с Костюшкой и посмотрел на Веру и Анисима. «Может, действительно не партизаны? – подумал Хапп. – Освободить? Нет. Она меня обманула… И старик хитрый очень. А мальчишку при всех обстоятельствах казнить: сам признался…»

Солдаты вернулись с Костюшкой, принесли чучело. Костюшка воткнул его в землю и рассказал, как был взорван склад.

– Я знаю, отчего чешутся ваши солдаты, и знаю, как можно вылечить их от зуда.

Генерал вытаращил глаза. Может, действительно знает? Это заставило задуматься Хаппа. Он обвел взглядом чешущихся солдат, оцепивших жителей села.

– И на вас тоже нападет зуд, генерал. Вы тоже умрете от зуда, – попал мальчик в уязвимое место.

Он и не думал, не гадал, что его слова будут иметь какое-либо значение. Но по выражению лица Хаппа можно было догадаться, что тот занервозничал. «Может, попросить этого пионера? Вот страна. Видно, не зря сказал граф, что «советские люди насквозь идейные и смертью их не запугаешь», – подумал генерал. – Да, одними угрозами не заставишь сказать даже этого желторотого пионера. С ним пока придется понянчиться. Надо его подкупить, выудить все у него. Что за зуд? Как избавиться от него?» – размышлял Хапп. Хотя он считал, что здесь все в его власти, но напасти оказались неподвластными даже ему. Генерал попытался казаться добрым, как лиса в курятнике, которая петуха братцем называла, пока не достала с шеста.

– О, ты бравый юнец, – заговорил Хапп ласковым голосом. – Таких отважных надо жалеть. Ну, скажи, отчего зуд?

– Освободите сестру и деда, – указал Костюшка на Веру и старика, поставленных под виселицу.

– Она твоя сестра? – будто спохватился генерал. – Освобожу.

Дед Анисим слез с ящика, помог сойти и Вере и увел ее в хату.

Костюшка стоял перед генералом, радовался и дрожал. Спасены они; или еще настигнет их смерть? Пионер думал, как лучше ответить, чтобы немецкий генерал не заподозрил подвоха. Понимал Костюшка и то, что палач глядит на него лисой, а дышит волком, одной рукой хлопает его по плечу, в другой держит петлю. Хапп лестью выманивал тайну зуда, надеялся, что перепуганный паренек скажет правду, как избавиться от небывалой чесотки. Солдаты чесались и чесались. Костюшка в душе радовался и проклинал гитлеровцев: «Хоть бы вы все подохли!» Он вспомнил, как немцы убили его мать, деда Охрема и многих других. «Зачем они здесь? Зачем они пришли на нашу землю? – подумал Костюшка и решил: – Так пусть же чешутся и подыхают!» Но что же сказать палачу, который ждет ответа? Костюшка придумал:

– Ваших солдат покусали зловредные комары. Чтобы вылечиться, надо поехать в лес на «волчью могилу», покупаться там в целебной воде. Тогда зуд пройдет.

– Все? – прошипел Хапп.

– Все, генерал.

– Повесить в назидание другим! – приказал Хапп. – Чтоб другие не помышляли творить нам вред и обманывать нас. Повесить партизанку и старика, а потом всех остальных расстрелять.

Одни солдаты побежали за Верой и дедом Анисимом, другие схватили Костюшку. Они положили один на другой два ящика. Затем поставили на них пионера, накинули петлю на тонкую ребячью шею и выбили из-под ног ящики.

Выплыло солнце из-за дальнего леса, озарило лицо пионера Кости Усаненко. Он открывал рот, ему хотелось дышать, дышать, но безжалостная петля намертво затягивала шею. Костюшка судорожно схватился за веревку, потянулся вверх, чтобы ослабить петлю, режущую шею.

Генерал Хапп подошел к нему, сорвал его руки с веревки, дернул за полу пиджака вниз. Костюшка в последний раз дрогнул ногами и повис неподвижно. Глаза, смелые и умные, остались открытыми.

С западной окраины по широкой улице, по которой Костюшка вывез казака Михаила Елизарова, вынеслись на немецких (Машинах партизаны на площадь. В сером автомобиле, в котором ехал Роммель, был Дмитрий Иванович – любимый учитель шестиклассника Кости Усаненко. Солдаты, увидев партизан, мчавшихся с запада, метнулись в сторону, начали стрелять. Женщины и дети с криком разбегались, падали.

Генерал Хапп перевалился через борт открытой машины и умчался, стреляя на ходу в людей.

Дмитрий Иванович рассек кинжалом веревку и взял на руки Костюшку. Тело мальчика еще было теплое.

– Прости нас, товарищ пионер, – снял фуражку командир партизанского отряда, – не смогли мы спасти тебя, не успели, долго бой держали. Вечная слава тебе, – поцеловал он своего ученика.

Похоронили пионера Костюшку в огромной могиле, которую немцы приготовили для жителей села.