Текст книги "Привал на Эльбе"

Автор книги: Петр Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

– Если бы тебе сейчас твои командир приказал убить ребенка или расстрелять женщин, ты выполнила бы такой приказ?

Вера отрицательно покачала головой. Михаил напомнил, что завоевателей нельзя смешивать с простым миролюбивым немецким народом. Народ – сила, гаркнет – лес наклонится.

Так и не успев закончить разговор о немцах, они дошли до крайнего дома, где жила Эрна. Постучались, вошли.

Михаил пристально осмотрел квартиру. Стены выкрашены коричневой краской. Пол устлан кирпичами. В кухне стоит кадушка с водой. Над ней повешены медная и эмалированная кастрюли. В углу высокая тумба. Вероятно, в ней хранятся под замком продукты. В спальне стоят две короткие кровати с толстыми пуховиками. На стене висит старый фамильный портрет.

У порога появились Тахав и Элвадзе. Эрна сделала реверанс. Улыбаясь гостям, она сказала матери, болезненной сухощавой женщине, что сама пригласила русских в гости.

– А хлеб у них есть? – спросила немка.

– Нет, но вы не беспокойтесь, – ответил Михаил, – мы кушать не хотим.

– Вы говорите по-немецки! – удивилась хозяйка.

Эрна крутилась вокруг Михаила и с удовольствием хвалилась, что у них сегодня обед из трех блюд: ячменный суп, вареный картофель с капустой и пюре из брюквы.

– Чем вы занимаетесь? – спросил Михаил Эрну.

– Ничем. Хозяйство наше маленькое. Земли у нас нет, кроме огорода. Отца взяли работать на какой-то завод, построенный под землей. Недавно умер он там от каких-то газов. Мать больная.

– Вы нигде не работаете? – спросила Вера.

– Сейчас нет. В прошлом году я работала служанкой у одного юнкера.

– Не Кандлера? – заинтересовался Михаил, вспомнив именной герб помещика.

– Да, да, вы его знаете? – совсем осмелела Эрна.

– Нет, сейчас только прочитал его имя на воротах. А где он сейчас?

– Служит в армии. Дай бог не вернуться ему.

– Почему вы так плохо говорите о нем?

– Не время об этом рассказывать. Садитесь – обедать будем, – приглашала Эрна гостей к столу.

– Спасибо, вы, может, все-таки расскажете, почему помещику Кандлеру желаете смерти? – Михаила очень заинтересовала эта тема.

– Не стоит, неприлично говорить, – опустила голову Эрна.

– Кандлер обесчестил ее, – резко сказала больная старуха.

Эрна отвернулась: ей было стыдно. Она бессмысленно накручивала на указательный палец тонкую прядь волос. На туалетном столике, задернутом кисеей с мережкой, Михаил заметил несколько потрепанных листов нотной бумаги.

– Вы занимаетесь музыкой? – спросил Михаил.

– Да. Я хотела научиться петь по нотам и выступать в таверне, но мне нечем платить репетитору.

Михаилу искренне стало жаль Эрну. «Какая несуразица, – думал он, – красивая любознательная девушка, быть бы ей актрисой, а приходится жить в такой нищете».

– Вы не могли бы спеть что-нибудь? – попросил Михаил.

Девушке, видно, не очень хотелось петь, но из уважения к таким внимательным, обходительным русским она согласилась: спела какую-то быструю веселенькую песенку. Голос Эрны всем понравился.

– Вы можете певицей быть, – решил Тахав. – Вам надо в город ехать.

Михаил тоже похвалил Эрну. Он рассказал, что в Советской стране молодежь занимается в различных кружках самодеятельности. Почему бы Эрне не попробовать создать в деревне хоровой кружок? Немецкой девушке очень понравилась эта мысль. Она стала пытливо расспрашивать, как создаются кружки, кто руководит ими. Все, перебивая друг друга, подробно объясняли ей. Особенно отличался своими познаниями Тахав, руководивший до войны кружками в колхозном клубе.

– А у нас нет-клуба, – с сожалением проговорила Эрна, – негде выступать.

– Прекрасное здание здесь есть, – подсказал Михаил, – дом юнкера Кандлера.

– Там есть такие залы, что можно три деревни пригласить на вечер! – воскликнула Эрна. – Но разве управляющий разрешит?

– Теперь разрешит, – подбадривающе произнес Михаил. – Только вы сами не прячьтесь в подвалы с теми, кто стреляет в нас. Желаем успеха, – направился он к выходу.

Больная хозяйка с искренней улыбкой наблюдала за русскими.

– А из вас кто-нибудь в кружках занимался? – спросила Эрна.

– Мы все артисты, – щелкнул пальцами Тахав.

– Самодеятельного искусства, – добавил Михаил.

– Все? – удивилась Эрна. – Все поете?

– Таланты у нас разные, – продолжал хвалиться Тахав. – Я играю на курае – такой веселый инструмент есть, пляску откалываю, свое творчество читаю.

– Свое? Вы поэт? – с каким-то благоговением спросила Эрна, посмотрела на погоны Тахава с одним широким лычком.

Веселый башкир с узкой прорезью всегда блестящих глаз заинтересовал Эрну. «Он хотя и коряво говорил при первой встрече по-немецки, но талант, – думала она, – играет на музыкальном инструменте, сочиняет».

Немецкая девушка попросила башкира прочесть что-нибудь из своих сочинений. Тахав охотно согласился. Он звякнул шпорами, встал перед Эрной, приложил руку к груди и, хвалясь, сказал:

– Я прочту свою песню о любви, которую никому не читал, это будет только для вас:

 
Над зеленою долиной
Густо стелется туман,
Ты приди ко мне украдкой
В темный вечер на курган…
Ты свои протянешь ножки,
Я обую в знак любви
В краснокожие сапожки
Ножки резвые твои.
Тонкий стан твой опояшу
Я зеленым кушаком,
Косу длинную украшу
Крупным русским серебром.
 

Михаил довольно точно перевел башкирскую песню и напомнил, что исполнитель посвятил свое выступление ей. Эрна смутилась было, по ее бледному лицу скользнул тонкий румянец. Она была польщена искренностью советских людей. Казаки поблагодарили девушку за беседу и вышли во двор. Эрна, немного проводив их, несмело проговорила:

– Я бы хотела иметь вашу песню.

– Что скажете? – глянул Тахав на товарищей.

– Если ты не считаешь военной тайной, – пошутил Михаил, – то можно дать. Пусть поют башкирскую песню в Германии.

Тахав зашел в дом. Эрна усадила его за стол, открыла перед ним тонкий альбом и села против него. Тот, попросив ручку, принялся писать. Внизу под русским текстом башкир написал по-немецки: «На память немецкой девушке Эрне, которая должна стать актрисой. Тахав Керимов». Гость засмотрелся на карточку девушки.

– Дайте на память ваше фото, – сразу же попросил он.

– Зачем оно вам?

Эрне казалось нескромным дарить карточку.

– Я вам песню, вы мне это.

Тахав взял карточку и положил ее в свою записную книжку. Лихо козырнув, попрощался. Эрна вышла вместе с ним на улицу. Когда башкир догнал своих, те обернулись – девушка приветливо помахала русским рукой.

9

Корпус получил задание – сделать бросок, выйти в тыл противника, разбить его опорный пункт и захватить орудийный завод, построенный в лесу.

Началась глубокая разведка. Конники, авиаторы дни и ночи высматривали, как лучше подступиться к врагу, изучали его оборону. Немцы укрепились на берегу неширокой реки, несущей свои воды в Балтийское море.

После долгих поисков стало ясно, что переходить реку выгоднее всего в лесистой полуболотистой глухомани. Немцы в лихорадке начавшихся отступлений с востока не успели растянуть свою эластичную оборону вдоль всей реки. Они сконцентрировали силы на магистралях, вокруг городов и сел, наспех наворачивали там железобетонные ежи, сажали мины, расставляли «крабы» (передвижные доты).

Русские части начали энергичное наступление на главком направлении, а конный механизированный корпус был послан в верховья реки. Танки, самоходки, саперы на гусеничной тяге, огибая лес, шли по опушке, кавалеристы – напрямик. Поздно вечером все соединились. Дружная военная семья вязала плоты, перебрасывала понтонный мост.

Первым оттолкнулся от правого берега взвод Тахава. Переправившись, Керимов сразу послал разведку в ольховые заросли и вскоре дал сигнал: запел на своем курае, как ранний соловей. Это был условный знак, что опасности нет и можно переправляться.

Ночь, лес помогли наступающим совершить маневр незаметно. Конный корпус вышел в тыл. Машины добрались до шоссейной дороги, повернули на запад и катились к опорному пункту. В одном месте на шоссе появились два легковых автомобиля. Они догоняли колонну. В них оказались немецкие интенданты. Шоферы силились обогнать колонну, признав ее за свою.

Кавалеристы двигались в стороне от шоссе. По дороге им было двигаться невыгодно – немцы догадаются. Несколько гранат казаки метнули одновременно. От машин остались груды обломков.

Эскадроны заторопились. Приближался объект нападения – опорный пункт неприятеля. Конница сумела появиться внезапно, стремительно.

Опорный пункт был взят легко, так как растерявшиеся немцы почти не оказали сопротивления.

Прорыв не терпит перерыва. Это стало правилом казаков. Полк Орлова, не успевший вложить клинки в ножны, понесся лесом к орудийному заводу, дымившемуся в двадцати километрах от разбитого опорного пункта.

Чужой лес опасен. Неизвестно, где в нем черти водятся. Но в одном он оказался на руку казакам. Чем дальше вглубь, тем реже были деревья. Их повырубали при строительстве завода и его поселка. Уже казаки скачут меж соснами и березами рысью, галопом и, наконец, карьером.

Вот уже видны невысокие трубы завода, мрачные, корпуса. Немцы не ожидали противника. По их расчетам, фронт был километрах в пятидесяти. Но у казаков свой расчет. Их солнышко – месяц, а дорога – лес. До завода рукой подать. Стрелять бессмысленно – каменные стены не пробьешь пулей.

Минута-две для боевого расчета. Сомкнулись два лихих полка казаков. Решено: один эскадрон вихрем пронесется по поселку, меж корпусов, вдоль ограды завода, отрежет пути отступления. Другие, спешившись, врываются в здания. Коноводы уводят лошадей в лес.

Эскадрон Михаила влетел в самый большой четырехэтажный корпус. Бойцы с ходу бросили в подъезды гранаты, заняли подъезды, подвал.

Немецкие солдаты, вскакивая с постелей, бросались в двери, стреляли, падали. Падали и русские. Казаки теснили врага, без больших потерь заняли первый этаж. На второй уже подниматься опаснее: враг наверняка опомнился, приготовился к отпору.

Михаил и Элвадзе находились в подвале. Рассуждали: противник над головой. Как он вооружен, что замышляет? Вдруг запустит ядовитые газы? На улицу нельзя показаться – в каждом окне притаился враг с оружием. Немцы тоже не могут высунуть носа – все выходы в руках русских. Для тех и других авиация здесь бессильна, артиллерия тоже: начнут стрелять – угробят своих. Могут только танки помочь. Но чьи раньше придут?

Михаил решил послать связного на командный пункт, доложить подполковнику Орлову обстановку, просить вызвать танки. Ему представлялось, что если танкисты сумеют проехать в начале леса, то в середине, где деревья реже, они легко пройдут в поселок завода. Елизаров сказал о своем плане Элвадзе.

– Не лучше ли сообщить командиру полка, чтобы послал он конников искать проход для танков, – посоветовал парторг.

– Правильно. И об этом надо сказать. Решено. Отправляю связного.

Тахав привел пленного. Немец добровольно сдался русским. Пленный рассказал, что в поселке стоит один полк, который только что сформирован. Командир полковник Кандлер со штабом находится наверху в этом же корпусе.

– Веселый разговор, – сказал Михаил, закончив допрос. – Как бы с ним поговорить?

– Тише, – дернул командира Элвадзе. – Подслушивают.

– Подслушивают? Хорошо. Иванов, готова связь? – громко сказал Михаил. – Пусть послушают немцы, – шепнул он Элвадзе. – Вызови Чайку. Чайка?.. Я, Елизаров. Подготовьте толу для взрыва заводских корпусов. Толу, взрывчатки! – кричал он. – Иванов, черт возьми, почему плохая слышимость? Расстреляю за такую работу! Вызови «сокола». «Сокол»? Передай по рации держать эскадрилью в готовности с полным грузом. Время налета укажу позже.

«Командир эскадрона и парторг отошли в сторону, рассмеялись: хотя и не до смеха было, но они не привыкли унывать. Немцы, отчаявшись, что-нибудь предпримут.

– А все-таки ловко ты сочинил, – заметил Элвадзе. – Если враг поверит, замечется.

Михаил подошел к небольшому окну, через которое можно было увидеть корпус со стороны двора.

– Хорошая постройка, – сказал он. – Сколько труда вложено, и вот, может, через час все это взлетит на воздух. Не понимаю безумия немцев. Положение у них безвыходное, а они не сдаются. Сдались бы в плен – жизнь свою сохранили. Товарищ парторг, как считаете, если послать парламентера к немцам? Надо послать… Не думаю, что убьют.

Элвадзе одобрил мысль о переговорах с немцами. Риск – благородное дело. Один человек может сохранить жизнь сотен бойцов, если противник капитулирует. Михаил молчал, думал. Предложение заманчивое, но опасное. В памяти возникли картины упорства немцев в первые дни войны. В плен они не сдавались, а если кто попадался, то вел себя вызывающе. Они такими и остались.

– Ну что, рискнем, Сандро? – сказал Михаил после долгого раздумья. – Или полковник, или покойник.

– Я знал, что ты так скажешь, – весело произнес Элвадзе.

– Не надо ходить, – решительно сказал все это время молчавший Тахав, – убьют.

– Сам пойду, – решил Елизаров, – другими рисковать не хочу.

– Ни в коем случае, – остановил его за рукав Элвадзе. – Ты громко говорил. Немец тоже не дурак, подслушивал. Узнает твой голос – ерунда получится. Пойду я… Прошу не возражать. Своя воля – своя участь.

Михаил не хотел посылать парторга: такими людьми рисковать нельзя. Но кто, кроме Элвадзе, справится с этим серьезным поручением? Тут необходимо хладнокровие и смелость.

Михаил расцеловал товарища, посоветовал:

– Говори, что я – командир дивизии. Немцы больше испугаются, посговорчивее будут.

Элвадзе взял электрический фонарик, поднял на палке флаг – белую портянку и вылез из подвала.

Михаил беспокоился. Друга верного потерять – все равно, что сиротой остаться. Страшные люди фашисты, законов не признают. Единственная мысль утешала: немцы сдадутся, так как понимают, что попали в ловушку.

Михаил присел возле Тахава, набивавшего диск автомата патронами.

– Как ты думаешь насчет Элвадзе? – спросил он башкира.

– Убьют, сволочи, – сказал Тахав и положил набитый диск в сумочку. – Что теперь делает Эрна? Как ты думаешь?

– Сгинь ты со своей Эрной! – рявкнул Елизаров. – Ты понимаешь, куда пошел парторг?

– Фрицу мозги править, – отозвался Тахав. Элвадзе в это время входил в коридор второго этажа. Его схватили немецкие солдаты, повели к командиру полка. Медленно и спокойно произнося слова, он объяснил полковнику Кандлеру:

– Командир энской дивизии полковник Елизаров приказал мне передать; здание оцеплено и подготовлено к взрыву. Если хотите спасти жизнь своих подчиненных, то предлагается вам сложить оружие.

Полковник, видимо, знал русский язык, так как он точно повторил сказанное по-русски, как бы взвешивая услышанное.

– Ультиматум? – спросил Кандлер.

– Нет, это личное послание полковника Елизарова, – ответил Элвадзе, чтобы не запугать немца словом «ультиматум».

– Кавалерийская ваша дивизия?

– Казачья дивизия особого назначения, – ответил Элвадзе.

Кровь ударила в голову Кандлера. Слова «особого назначения» каким-то острием врезались в уши. Он подумал, что в дивизии особый сорт казаков и офицеров. Немец поинтересовался:

– В чем особенности дивизии, какое имеет вооружение и численность?

Элвадзе, не задумываясь, ответил:

– Господин полковник, я не могу сказать этого. – Я уполномочен только передать вам предложение моего командира и получить ответ.

Кандлер нахмурился, постучал пальцами по столику, тяжело вздохнул, закурил и устремил взгляд себе под ноги. Волнуясь, прошелся несколько раз взад и вперед, сел на стул, выпил кружку воды. Он, Кандлер, офицер старой школы; генералы, под началом которых служил, год назад расплатились головами за то, что не поверили в военную удачу Германии и открыто сказали об этом. Кандлер достал из кармана маленький флакончик, открутил миниатюрную целлулоидную пробку, понюхал и сказал:

– Я об условиях буду говорить только с равным мне по званию, передайте это командиру вашей дивизии.

– Будет передано, – отчеканил Элвадзе, красиво повернулся и направился к выходу.

– Вернитесь! – крикнул Кандлер.

Элвадзе неторопливо повернулся, подошел к немецкому полковнику, звякнув шпорами, внятно произнес:

– Я вас слушаю, господин полковник.

У Кандлера возникло желание узнать о достоинствах командира особой дивизии. Элвадзе ответил, что это не секрет и он может сообщить все, что знает о нем.

– Полковник Елизаров молодой, еще тридцати лет нет ему. Он окончил кавалерийское училище, затем военную академию. Начал воевать майором, за время войны дослужился до полковника, имеет много наград, очень требовательный, но чуткий, зря не обидит, знает немецкий язык, страшно смелый. Служил под началом генерала Доватора.

– Доватора, – протянул Кандлер, много слышавший о грозном «казачьем генерале», наводившем страх и ужас на немцев.

– Принимал участие в Сталинградской битве и пленении Паулюса.

– Паулюса? – вздрогнул Кандлер. – Заслуженный полковник Елизаров…

– Прошу извинить меня, господин полковник, – козырнул Элвадзе. – Разрешите идти?

Кандлер кивнул в знак согласия и добавил:

– Решение мое я вам сказал.

Элвадзе вернулся в подвал. Михаил и Тахав бросились его качать, подбрасывая вверх. Мыслимо ли дело: вернулся живым из лап врага! Элвадзе все, до мелочей, рассказал о своей встрече с немецким полковником.

– Седой уже, а о вежливости забыл, – сказал он. – Даже папиросой не угостил. Настроение, видать, грустное у него, волнуется. Нюхал что-то для успокоения нервов. В общем вывод такой – назвался шашлыком, полезай в рот. Назвался полковником – будь полковником. Придется до конца держать марку.

До рассвета оставалось часа два. Михаил решил послать Тахава в штаб полка с донесением, повторил свою просьбу о танках и приказал передать старшине, оставшемся с коноводами, чтобы тот принес погоны. «Да захвати этого субъекта», – указал командир эскадрона на пленного немца, давно уже уснувшего в углу.

Вскоре пришли Кондрат Карпович и Яков Гордеевич. Старые солдаты не разлучались, не отставали друг от друга. Им надо было находиться возле коней, но казакам не сиделось в обозе. Появившись в подвале, они по всем правилам доложили, что хозяйственные дела в полном порядке, что кони сыты. Кондрат Карпович передал Михаилу погоны. Командир эскадрона спросил:

– Значит, Орлов одобрил мое решение?

– Полностью, но сказал: рискованное дело, едят тя мухи, – тихо проговорил Кондрат Карпович.

– Так и сказал?

– Нет, тут я добавил сам.

– Орлов передал, – вмешался Яков Гордеевич, – что полковнику не полагается идти на переговоры одному. При нем должен быть адъютант.

– Это точно! – подхватил Кондрат Карпович. – Немец форму понимает.

– Кого же взять? – раздумывал Михаил, прикалывая к военной форме ордена и медали, которые догадался выпросить в штабе Кондрат Карпович.

– По солидности Кондрат Карпович – подходящий апостол, – шутил Яков Гордеевич. – Вид грозный. Усы как у льва.

– А тебе такие за всю жизнь не отрастить, – поддел Кондрат Карпович старого украинца, покручивая усы.

– Усы-то у тебя, Кондрат Карпович, боевые, но в адъютанты вы не годитесь: не знаете немецкого языка и старовато выглядите. Разрешите мне снарядиться, товарищ командир? – вытянулся Яков Гордеевич перед Михаилом.

Старый казак вскипел. Задето его самолюбие. Хотя он прожил более пятидесяти январей, но не считал себя старым. Да и вид у него еще молодецкий. У него ни одного седого волоса. Усы закручены, как бараньи рога.

Кондрат Карпович сердито посмотрел на своего ехидного друга и сурово сказал, чтобы сразу отбить у него охоту идти к немцам:

– Ты сначала, Яков Гордеевич, вырасти вершков на десять и отрасти усы да смахни свою козлиную бородку, тогда я посмотрю. В таком образе ты не казак, а отшельник. А за годы мои не пекись. Годы мои генеральские.

– А ежели немец тебя того, – приставил Яков Гордеевич указательный палец к виску.

– На войне и смерть красна, – резко махнул Кондрат Карпович рукой. – Но бесплатно не дамся. Чуть что – не спущу немцу, кокну.

Этого и боялся Михаил. Старый казак люто ненавидит фашистов. При встрече с ними начинает дрожать от злости. Привык разговаривать с фашистами клинком и винтовкой. А тут во время переговоров, чего доброго, придется сказать «господин немец». Язык не повернется у старого солдата. «При малейшем поводе, – подумал Михаил, – может броситься на немцев, погубит дело».

Яков Гордеевич, наоборот, любит пофилософствовать. Когда случалось встречаться с пленными, он пускал в ход свое красноречие, старался выведать что-нибудь полезное для ветеринарного дела. «Да и опыт обхождения с немецкими офицерами и генералами у него есть», – вспомнил Михаил работу украинца в тылу врага. Еще одна особенность выгодно отличает его от старого казака. Яков Гордеевич – начитанный человек и хорошо знает немецкий язык, может вставить умное слово во время переговоров. Выбор пал на него. Чтобы не обидеть отца, Михаил подчеркнул роль старого казака в подразделении:

– Вы, конечно, лучший кандидат в адъютанты, но эскадрон вам оставлять нельзя, станут боевые дела. От вас зависит все: обеспечение личного состава боеприпасами, продовольствием, коней – фуражом. Попрошу Якова Гордеевича пойти со мной.

– Куда ему с такой красотой, – указал Кондрат Карпович на ветеринара. – Худосочный, борода, как у бабушкиного козлика.

– Борода действительно худая, – проговорил Элвадзе.

– Для такого дела можно смахнуть, – отозвался Яков Гордеевич.

Элвадзе достал из сумки бритву, протянул ветеринару. Тот, морщась, соскоблил редкую бороденку.

– Совсем другой вид. Усики подкрутить вот так. Выше голову, – снаряжал Кондрат Карпович друга. – Представься, Яков Гордеевич, старым есаулом. Подцепить для пущей важности Георгия? – и он достал из своего кисета георгиевский крест. – Подтяни подпругу, – крепче стянул ремень старого украинца и подошел к Михаилу. – Скажу открыто. На опасное дело провожаю тебя, сын. Но ничего не попишешь – служба требует. Мое казацкое благословение: ежели придется быть молотом – бей, ежели наковальней – молчи.

– Спасибо, папаня, – козырнул Михаил.

Элвадзе снял свои ордена, нацепил их на грудь Михаила, прибавив к тем, что уже имелись. Кондрат Карпович тоже достал из своего кожаного кисета два ордена и тоже передал «полковнику».

– Десять орденов! – воскликнул он. – Солидно.

На Якова Гордеевича нацепили погоны старшего лейтенанта. Михаил накинул на себя бурку, принесенную старшиной, отдал честь парторгу и пошел к немцам. Кондрат Карпович отправился к лошадям заменить ушедшего ветеринара.

Полковник Кандлер, признаться, не ждал «командира дивизии особого назначения». Ему – казалось, что большой начальник не решится на такой отчаянный шаг. К его удивлению, русский офицер пришел. Михаил поздоровался с Кандлером, представил своего «адъютанта».

Кандлер принял парламентеров со сдержанной ненавистью. Он молча поставил высокую дубовую табуретку для русского полковника и сел за стол. Не произнося ни слова, Кандлер закурил, пристально взглянул на Михаила. Их глаза встретились. «Злой как волк, – подумал Михаил. – Вырвемся ли отсюда живыми? Не злой ли умысел – приглашение на переговоры?»

Михаил вспомнил иезуитский маневр майора Роммеля, истязавшего его в сарае. Не повторится ли и здесь кошмарная пытка? Не потребуют ли секретных сведений или письменного показания? Михаил обернулся. За его плечами стояли два немецких офицера с расстегнутыми кобурами. Почему: из-за безопасности или же приготовились застрелить русских парламентеров? Михаил не испугался: со спокойным выражением достал кожаный портсигар, закурил папиросу. Вытащил свой кисет и Яков Гордеевич, хотел завернуть козью ножку. Михаил немедленно протянул ему портсигар.

– Слабо снабжают, – с иронией заметил Кандлер по-русски.

Михаил понял, что его «адъютант» допустил ошибку, достав кисет. Не подобает офицеру курить махорку. Делать нечего. Надо как-то объяснить это немецкому полковнику. Яков Гордеевич сам сказал в свое оправдание:

– Махорку я курю по старой привычке есаула. Крепче она и здоровее.

Кандлер молчал. Он сосредоточенно смотрел на лежавшую перед ним карту: оценивал шансы русских и свои. По его расчету, передовая линия находилась километрах в пятидесяти.

– Вы, господин полковник, – четко произнес Михаил на немецком языке, – не верьте карте. Теперь наступают моторы. Рвется и кавалерия. Вчера она была в шестидесяти километрах. Коней поили в усадьбе юнкера Кандлера.

Немецкий полковник вздрогнул, услышав немецкую речь и свое имя, но ничего не сказал. Он только чуть покосился на русского полковника. Взор его был печальный. Глаза будто остекленели. В переносицу врезались две глубокие морщины. Он подряд закурил третью папиросу и склонил голову на стол.

«О чем думает, седой черт? – гадал Михаил. – Прикажет ли он расстрелять нас, или сложит оружие?»

Сдерживая дрожь в голосе, Михаил заговорил по-русски:

– Мы с вами, господин полковник, люди дела. Вы моему парламентеру сказали, чтобы прибыл я к вам для переговоров, как равный по чину. Я предлагаю сложить оружие! Пишите приказ о сдаче поселка.

– Пока не сложилась у меня такое решение, – проговорил Кандлер и опять замолчал.

Михаил глянул на Якова Гордеевича, сидевшего против него. Старый украинец подбадривающе моргнул. Михаил решил пустить в ход последний аргумент:

– Ваша воля, господин полковник, решать судьбу вверенной вам части. Можете сопротивляться, но разум подсказывает, что это бессмысленно, как подсказал он в Сталинграде фельдмаршалу Паулюсу.

Кандлер встрепенулся, как зверь, пробужденный выстрелом. Судьба Паулюса давно волновала его.

– А что вы знаете о трагедии фельдмаршала? – нервно спросил он.

– Фельдмаршал сдался со своим штабом и остатками шестой армии. Он мог бы продержаться еще некоторое время. У него оставалось к моменту поднятия белого флага стотысячная армия, но это была бы не борьба, а отчаяние…

– Значит, его уже нет. Он был моим учителем. Вместе с ним воевали в войну 1914–1918 годов, – сокрушенным голосом сказал немецкий полковник.

– Почему нет? – уверенно произнес Михаил. – Фельдмаршал Паулюс жив и здоров, благополучно пишет мемуары.

Кандлер растерялся. Нельзя было не верить непринужденному рассказу русского полковника. Немец напряженно слушал и запоминал каждое слово о судьбе своего учителя. Михаил так ярко нарисовал эпизод захвата Паулюса, как будто он все время находился возле немецкого командующего. Рассказ о фельдмаршале пробудил в Кандлере надежду на сохранение своей жизни. Затем Михаил стал говорить о боях в Германии, называя города и селения, где текла немецкая кровь. Кандлер, еще раз услышав название селения, которое носит его фамилию, где находится его дом, побледнел и опустил голову.

Он вспомнил свой край, где старый отцовский дом стоит посреди обширного поместья, занятого русскими. Вспомнилась и семья, о которой он теперь ничего не знает, мелькнула в глазах даже служанка Эрна, которая осталась обижена им… Позорно поднимать белый флаг, но когда грозит опасность голове, можно пожертвовать ушами. «А как же долг перед Германией?» – вспомнил Кандлер. Ради ее возвышения над миром он носился в военной колеснице по чужим странам, предавая все огню и мечу.

Кандлер решил, что надо биться до последнего солдата, как требовал Гитлер от всех немецких командиров. В голове засверлила мысль – биться. Если его часть и не уничтожит заскочивших в заводской поселок казаков, то он выиграет время, подойдут на выручку вызванные им силы, разгромят нагрянувших казаков, и Кандлер станет героем войны, еще один крест украсит его грудь. Он осторожно начал выспрашивать у русского полковника о силах дивизии, осадившей поселок и завод, но Михаил отвечал уклончиво. Кандлер почему-то был уверен, что дивизия Елизарова заскочила сюда для разведки, а главные силы русских где-то еще далеко. Он со злостью и досадой смотрел на молодого русского офицера, который держался спокойно и с таким достоинством. К чувству неприязни примешивался оттенок уважения: у русского много наград, знает немецкий язык, сподвижник Доватора – грозы немецких тыловых гарнизонов, герой Сталинградской битвы.

Мысль Кандлера работала напряженно и в одном направлении – выиграть время. Он боялся обидеть казака-полковника, может придется сдаться, но и не терял надежды на выручку. Что же сказать русскому командиру дивизии? Кандлер потрогал ладонью лоб, вздохнул:

– Мне что-то плохо стало. Извините меня. Прошу немного подождать.

Парламентеров отвели в другой конец коридора, посадили в маленькую комнату на четвертом этаже. Прошел час, другой, но никто не приходил. Парламентеры почувствовали неладное. Чего ждут немцы: хотят выиграть время или оставили их как заложников?

Михаил постучал кулаком в дверь, которая оказалась запертой. Пришел штабной офицер – переводчик. Сказал, что полковнику Кандлеру все еще дурно.

Елизаров взглянул в окно и отшатнулся: к немцам прибывало подкрепление. По улице ползли зеленые танки с черными крестами на броне.

Положение казаков стало тяжелым. Им даже не помогут теперь эскадроны – на улице немецкие танки. Немцы оживились. Кое-кому удалось выбраться из зданий, подбежать к машинам. Танкисты, разобравшись в обстановке, начали палить из пулеметов в окна первых этажей, где засели казаки.

Ожил и полковник Кандлер – прошла дурнота. Он вызвал Михаила, злорадно ухмыляясь:

– Видите, танки – короли войны. Давайте поменяемся ролями. Теперь вам придется сложить оружие. Пишите приказ о капитуляции своей дивизии.

Пальба на улице усиливалась. Трещали пулеметы, рвались гранаты в нижних этажах, дрожали стены, звенели стекла. «Гибнут казаки», – думал Михаил, мучительно соображая, как им помочь.

– Вы, господин полковник, поразили меня, дайте собраться с мыслями, – сказал Елизаров.

– Даю вам десять минут сроку, – засек Кандлер время.

Опять отвели Михаила и Якова Гордеевича в маленькую комнату. Они обдумывали свое положение, решали, какой ход сделать. Написать приказ о капитуляции? Что он даст? Ведь Михаил Елизаров только в голове полковника Кандлера командир дивизии. Если даже приказ о капитуляции появится на свет, казаки не сдадутся. Их девиз – биться до конца.

«Как оттянуть время? – думал Елизаров. – Немец небось сейчас радуется: взял в плен командира «особой казачьей дивизии».

Прошли десять минут мучительного размышления. Опять Михаил лицом к лицу с противником. Злорадное выражение не исчезало с лица Кандлера.

– Ваше решение? – спросил он.

– Если вы не принимаете моих условий, полковник, прикажите проводить нас. – Михаил пустился в рассуждения, чтоб продлить время.

– Вы теперь мой пленник, – перебил Кандлер.

– Нет, я парламентер. Я сам пришел к вам, без оружия, с белым флагом. С древних времен установилась традиция: если человек пришел в стан противника, с ним поступают гуманно, благородно, с уважением и не оставляют его заложником.