Текст книги "Привал на Эльбе"

Автор книги: Петр Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

Пермяков подошел к нему и спросил:

– Значит, вы настаиваете на аресте фашистских ястребят?

Вальтер не знал, как ответить. Сказать «да» – больше разгневаешь коменданта. Отказаться от своих слов – признать себя трусом… Он глянул «а коменданта острым взглядом и выдавил:

– Да…

– Хвалю за последовательность, – сказал Пермяков, – но ваше предложение ошибочно. Наказывать надо хищных преступников, самих ястребов, а не птенцов. Ведь среди бывших членов гитлерюгенда, к сожалению, есть и рабочие парни. Не их вина, а беда, что отравили их сознание фашистским ядом. Надо теперь вытравлять его. Конечно, перевоспитывать труднее, чем воспитывать. Я отлично понимаю ваш гнев. Вам трудно. Но теперь легче станет. У вас будет хороший советник и помощник – капитан Елизаров. Прошу познакомиться. – Пермяков указал на подошедшего к ним Михаила. – Поэтому я и попросил вас задержаться..

– Товарищ комендант, скажите мне прыгнуть в огонь – прыгну! – выпалил Вальтер.

– В чем дело? Почему такой восторг? – улыбнулся Пермяков.

Вальтер, тронутый вниманием и чуткостью коменданта, не мог сразу объяснить своего нового настроения.

– Плохие мысли приходили мне в голову, – признался он. – Я думал, что вы накажете меня за мое выступление.

– Не пьяны ли вы? В своем ли вы уме, что так подумали? – удивился Пермяков. – Друзья спорят, критикуют, но, не мстят. Я вот критики не боюсь. Я могу тоже ошибиться, своего горба не видишь. Но курс перевоспитания бесшабашных ваших сверстников – правильный курс. Руководить – это убеждать, а не поднимать дубинку. Желаю успеха, – комендант протянул руку Вальтеру. – Кафе «Функе» не забывайте. Надо и там работать. Организуйте выступление художественной самодеятельности. Когда откроется Дворец культуры, «Функе» можно будет закрыть. Столовая там будет. Счастливого дерзания.

– Спасибо. Кажется, я вырос сегодня на целую голову. Руководить – значит убеждать, – повторил Вальтер и отправился домой.

Пермяков и Елизаров остались вдвоем. Они делились впечатлениями о встрече с немцами. Михаил разводил руками: да тоже не понимал коменданта. По его представлению комендант должен издавать приказы, а немцы обязаны выполнять их. А он, Пермяков, выслушивает критику немцев, любезно растолковывает им прописные истины. Не только комендант, даже старый казак Елизаров, который во время войны скрежетал зубами при одном упоминании слова «германец», теперь братается с бывшими врагами, как с рыбаками донскими.

– Вы всегда так обращаетесь с немцами?0. спросил Елизаров коменданта. – Я так не смогу вести себя в их обществе. Обращение со вчерашним врагом должно быть строгим. Сами немцы подсказывают это, как, например, Вальтер.

– Вальтера надо придерживать – горяч парень, учтите. А наш курс здесь – дружба с немецким народом.

Подошли Кондрат Карпович и Берта. Глаза немки были заплаканы. После реплики Гертруды она не могла успокоиться, клялась в своей честной жизни.

– Мы вас ни в чем не подозреваем, – сказал Пермяков. – Если ваша совесть чиста, го работайте, как работали.

Берте стало легче. Она верила коменданту. А за свою совесть бывшая кухарка была спокойна: она ничем не запятнана, ничего не таила, да и таить нечего. Муж ее был батраком. Когда Гитлер бросил стаю своих коршунов на чужие земли, ее мужа взяли на железную дорогу, дали брезентовый плащ и тяжелый фонарь, поставили в тамбур товарного вагона и сказали: «Будешь сопровождать поезда». Затем Берте сообщили, что он погиб при крушении поезда. Не знала кухарка, что тот поезд чешские патриоты пустили под откос. А двое ее сыновей, не успевших как следует опериться, убиты на фронте. Дочь пропала без вести. Вот и вся ее семейная биография.

– Вы, Берта Иоахимовна, будьте крепче духом, не бойтесь постоять за себя. А мы не дадим вас в обиду.

Пермяков знакомил Елизарова с делами комендатуры. У молодого капитана в голове зашумело.

Оказывается, начало всех начал жизни города неразрывными нитями связано с комендатурой. Победители занимаются всем: пуском фабрик и заводов, движением поездов и трамваев, открытием школ и больниц, обеспечением хлебом и водой, проведением земельной реформы и весенним посевом.

Пермяков предложил Елизарову подружиться с немецкой молодежью, приучить ястребят жить среди голубей.

3

Михаил, Вера и Тахав пошли в город в штатских костюмах. Был поздний вечер. Небо беззвездное. Ветер дул неровными толчками: то утихнет, то опять качнет уличные фонари и тени прохожих. Немного времени прошло после войны, но ее следы почти стерты в городе. Люди труда засыпали землей воронки, разобрали развалины на кирпичи, которыми ремонтировали здания. В небольшом сквере вкруг фонтана, бившего упругой струей из пасти каменного дракона, шумно разговаривая, сновали молодые люди.

Вера предложила сесть на освободившуюся скамейку с толстыми чугунными ножками, Против них сидела старая немка с дочерью. К ним подошел молодой человек.

– Понаблюдаем… – сказал Михаил.

Тонкий длинноногий бравер в светло-коричневом костюме и с прилизанными русоватыми волосами поклонился. Старуха уступила ему свое место. Немного погодя молодой человек встал, жестом пригласил девушку с матерью к киоску. Он угостил свою молодую знакомую, старуха заплатила за свой лимонад сама. Затем они подошли к кассе летнего театра. Молодой человек купил два билета. Мать взяла билет за свои деньги.

– Дико! – удивилась Вера, неотрывно наблюдая за молодым долговязым немцем.

– А может, денег не хватает у него? – предположил Тахав и, щелкнув замком портсигара, поднес его Елизарову.

– Наоборот, – заметил Михаил. – Это старая манера богачей, юнкеров. Я перед отъездом в Германию на курсах читал разные книжки о быте немцев.

По пути в знаменитое кафе «Функе» друзья задержались около толпы пожилых мужчин и женщин, слушавших беседу информатора. Это была одна из распространенных форм общения коммунистов с жителями. Беседы интересовали горожан, они задавали вопросы. Спрашивали обо всем и под конец сами высказывались. Сегодня проводил беседу бургомистр Больце. Как бы ни был он занят, а в месяц раз обязательно приходил на такую встречу с жителями, чтобы запросто поговорить с ними.

Михаил, Вера и Тахав пошли дальше. Они остановились у двухэтажного каменного дома. Между нижними и верхними окнами на узкой длинной вывеске синели неоновые буквы: «Кафе Функе». Дверь была открыта, из нее струилась сизая лента дыма и пара.

– Страшно заходить сюда, – проговорила Вера. – Дым столбом.

– В кафе разрешается курить, – объяснил Тахав.

– Прусский молодчик бесцеремонен. И дома, если ему разрешено курить, он будет курить, даже если больная старуха умирает от его дыма, – добавил Михаил.

В длинном зале ровными рядами стояли квадратные мраморные столы. На одном конце зала громоздилась стойка, тоже мраморная. За ней на ступенчатых полках красиво расставлены бутылки с этикетками когда-то продававшихся вин. Теперь выбор был скудный: картофельная водка, коньяк, отдававший гарью, и пиво. На другом конце зала возвышались подмостки, на которых стоял рояль.

К незнакомым посетителям, не успевшим еще оглянуться вокруг, подскочил худой пожилой официант и, заметив, что Михаил достал папиросы, быстро зажег спичку. Расшаркиваясь, он развернул меню, вложенное в узкую кожаную папку.

– Что изволите подать? – сиплым голосом спросил официант.

– Разрешите сначала изучить это сочинение, – сказал Михаил и начал вслух читать: – Сосиски с капустой и зеленью; ветчина с патокой и чечевицей; кровяная колбаса с луком и бобами; яичница с яблоками; пюре из брюквы; картофель, жаренный на маргарине.

– Мне для пробы яичницу с яблоками, – промолвила Вера.

Тахав не хотел есть, но меню заинтересовало его – необыкновенное кулинарное творчество! Глядел-глядел он на меню и решил:

– Я заказываю все, для кругозора.

Елизаров знал, что немецкие кулинары сильны на выдумки, умеют готовить хорошо, вкусно. Но такое творчество вызвано трудностями времени, нехваткой продуктов. Ему понравилась изобретательность повара кафе, пустившего в ход даже брюкву, чечевицу и патоку.

Вокруг русских за столами был беспорядочный шум. Все разговаривали громко. Трудно было разобрать, кто рассказывает, кто слушает. То и дело на пол падали вилки, ножи. Сидящие за столами не поднимали их – подбирали официанты. Посетители в этот поздний час были молодые – «ястребята», о которых с ненавистью и горечью говорил Вальтер. Одни пили пиво, другие – шнапс. Некоторые вместо вилок ели ножами, ради шика. Столы залиты. Тут же молодой человек целовался с девушкой.

Вере показалось все диким. Она много хорошего слышала о немецкой культуре, о манерах и этикете. Что за шабаш? Что за падение нравов? Вера покачала головой и с сожалением сказала:

– Не умеют вести себя в обществе.

– Этому не учил их Геббельс, – заметил Тахав.

На подмостки поднялся молодой человек в вельветовой куртке с блестящей, как серебро, застежкой-«молнией». Это был Вальтер. Михаил покачал головой: «Зачем он сам выступает в роли конферансье?» Руководитель городского комитета Союза свободной немецкой молодежи имел непохвальную привычку: делал все сам. Вальтер поднял руку, призывая к порядку.

– Перед любезными посетителями выступит молодая певица – участница художественной самодеятельности Эрна Эльстер.

В начале вечера в голосе Вальтера слышалась робость, хотя он выступал на собраниях, перед молодежью почти каждый день. Михаилу так и хотелось крикнуть: «Смелей, Вальтер! Ты ведь замечательный оратор, Цицерон!»

Вальтер вошел в роль конферансье. – Он рассказал об успехах участников олимпиады, о конкурсе на лучшее исполнение песни. Особенно тепло отозвался он о даровании крестьянской девушки Эрны.

– Довольно славословить! – крикнул из-за стола, стоявшего рядом с буфетом, покрасневший от водки завсегдатай кафе рыжий бравер. – Мы в состоянии сами оценить.

Вышла Эрна. На ней было длинное зеленое платье, отделанное нежно-кремовым шелком. Она, видно, смущалась в этом наряде, неловко прикладывала руку с платочком к декольте. Тахав тихо сказал друзьям, что отрез на это платье – премия Эрне за участие в олимпиаде и что платье сшито самой популярной модисткой города. Откуда он знал такие подробности, Тахав умолчал. Это уж его дело…

За рояль сел невысокий молодой человек. Это был Любек, охранник завода, друг Вальтера. Эрна запела только что написанную песню о дружбе молодежи двух стран. Хотя это произведение было написано для исполнения хором, по под бурный аккомпанемент рояля не плохо получалось и сольное пение. В зале стало тихо. На что официанты – беспокойные люди, и те застыли, упершись плечами в стены.

– Вот она! – вытащил Тахав из кармана карточку певицы.

Михаил удивился. Неужели дошло дело до того, что башкирский джигит завоевал этот подарок? Не верилось…

– Сама подарила, – похвастался Тахав. – Помнишь, в деревне Кандлер заходили к ней в дом?

– И говорили с ней о художественной самодеятельности? – Михаил вспомнил встречу.

Эрна пела песенку из советского кинофильма. Она окинула зал веселым взором, остановила его на Тахаве и продолжала песню:

 
У меня такой характер,
Ты со мною не шути…
 

– Понял? – Тахав принял это на свой счет.

Певице захлопали. Михаил не ожидал такого успеха от выступления Эрны. Он вспоминал первую встречу с ней, когда заходил со своими друзьями в ее дом. Тогда она казалась жалкой, опустившейся. А теперь? Если бы он не знал, что перед ним участница самодеятельного искусства, он сказал бы: «Хорошая певица».

Немцы вызывали Эрну еще и еще. Но у молодой-певицы иссяк репертуар. Праздные слушатели неистовствовали, согласованно били в ладоши, кричали «бис!». У Эрны закружилась голова от успеха. Она решила спеть никому не известную песню, которую она напевала дома, когда вспоминал. а день прихода советских воинов в их деревню. Перед началом она пояснила, что слова советского воина, поэта Тахава Керимова, а музыка ее, Эрны:

 
Над зеленою долиной
Густо стелется туман.
– Ты приди ко мне, красотка,
На знакомый нам курган…
 

Елизаров удивился: неужели Тахав – поэт? Они три года вместе были на фронте, но никогда Михаил не замечал за ним поэтических шалостей.

– Твоя песня? – спросил он.

– Нет, я просто певал ее на концертах художественной самодеятельности, – признался Тахав.

– Зачем же выдал за свою? Хвастун ты, Тахав. За это надо всыпать тебе.

Эрна пела, скрестив руки на груди. Вот она закончила песню, но никто, кроме Тахава, не аплодировал ей. Певица помрачнела: плохо восприняли эти молодые немцы песню, сочиненную советским воином.

Концерт окончен. Возле буфета раздался шум и крик. Два молодых посетителя поругались. Размахивая руками, они пытались перекричать друг друга, доказывая каждый свое.

– Я докажу, что у Эрны Эльстер глаза голубые! – крикнул рослый бравер Курц, увертливый как угорь, и схватил стул.

Поднял над головой стул и другой бравер. Лицо у него было круглое, желтоватое, как брюква, волосы рыжие, взъерошенные. Он доказывал, что у Эрны Эльстер глаза серые. Из-за буфета вышел хозяин, тучный, ожиревший человек. Костюм на нем был черный с плюшевым воротником. Вместо галстука на воротнике пикейной накрахмаленной манишки подвязан красный шелковый шарфик. Шея у него короткая, толстая, голова маленькая. Сложив ладони трубкой, он кричал: Любезных посетителей хозяин кафе просит обойтись без стульев! Если господа посетители не могут обойтись без твердых предметов, то к их услугам хозяин бесплатно предоставляет гюммикнюппелен, которые предназначены для защиты чести.

Михаил и Тахав закатились смехом. Они хохотали не столько над тем, что браверы подрались из-за цвета глаз девушки, как над олимпийским спокойствием хозяина, предложившего бесплатно к-услугам господ посетителей резиновые дубинки.

– Гюммикнюппелен были введены в кафе до войны, – пояснил Вальтер.

– Зачем? – удивилась Вера.

– Для воспитания характера.

Скандал не утихал. Курц вцепился в воротник своего противника.

– Не нарушай устава, – схватил тот Курца за руку. – Бей, но рубашку не рви.

– По уставу? – переспросил Курц. – Хорошо, – согласился он и побежал куда-то, нырнул в боковую дверь.

Михаил уже-начал волноваться: что будет дальше?

Курц привел Эрну к столу, за которым сидел его противник. Девушка не знала, что она была яблоком раздора. Курц дернул бравера со взъерошенными рыжими волосами за плечо и указал на глаза Эрны.

– Смотри – голубые. Куш! [19]19
  «Куш!» – приказание собаке: «Ложись!»


[Закрыть] – крикнул он. – Хозяин, давайте гюммикнюппелен. А вы, пожалуйста, сядьте, – попросил он Эрну.

– Я согнусь, – покорно проговорил проигравший.

Хозяин подал дубинку. Курц плюнул в ладонь, потряс в воздухе – дубинкой и с размаху протянул своего противника вдоль спины. Он бил и приговаривал:

– Не спорь, если не знаешь.

Михаил с отвращением смотрел на побоище: не верил своим глазам, что так дико могут дурачиться взрослые парни.

– Омерзительно! – вскочил он со стула. – Вначале бросался, как барсук, на своего друга, а теперь стоит, словно осел.

– Соблюдает устав клуба, – пояснил Вальтер.

– Волчий устав, – сказал Елизаров и направился к драчунам.

Курца и его жертву окружили их однокашники, они хихикали и подтрунивали над рыжим спорщиком. Победитель торжествовал, спуская шкуру со своего сверстника. После каждого удара он спрашивал:

– Может, попросишь извинения?

Тот не хотел выдать свою слабость.

В негласном уставе бывшего клуба «Гитлерюгенд» допускалось извинение, но оно считалось слабостью. Скрипя зубами и грызя носовой платок, чтобы не вскрикнуть и не простонать – это тоже считалось слабостью, проигравший, согнувшись, принимал удары.

Михаил подошел к Курцу, выхватил у него дубинку и спросил:

– Что же это такое?

Курц расхохотался во весь рот.

– Видали! Он не знает назначения этого предмета, – Курц выхватил дубинку из рук Михаила, резко взмахнул ею и поучительным тоном сказал: – Это оружие чести.

– Волчьей чести, – опять взял Михаил дубинку и спросил хозяина кафе: – Почему вы держите эти штуки?

– По соображениям гуманного отношения к посетителям, чтобы не дрались стульями, – хладнокровно ответил владелец питейного заведения.

– Такое гуманное отношение может быть только ко псам, – заметил Михаил.

– Отдайте гюммикнюппелен, – пробормотал потерпевший. – Я должен получить еще пять пасов, – так называл он удары;

– Позвольте, – взялся Курц за дубинку. – Я человек чести и должен удовлетворить желание партнера – дать ему пасы сполна.

– Отставить! – словно команду подал Михаил.

Курц по старой привычке считал себя главарем содома и с насмешкой заговорил с Михаилом:

– Вы первый раз в нашем клубе? У нас такое правило: только после третьего посещения можно делать замечания.

– У нас другое правило: в любое время прийти на помощь потерпевшему, – сказал Михаил. – Бросьте эту псовую игру.

Герои игры переглянулись. Интересно, кто такой этот пришелец? Видать, не из робкого десятка.

Курц побагровел, подошел к столу и сказал Эрне:

– Пересядьте на тот стул. Это мое постоянное место. – Он выпил стопку водки и хотел было сразиться и с новичком, но, глянув на профиль Эрны, назвавшей его, Курца, «глупцом», великодушно воскликнул:

– Вы прекрасно пели! Я очарован.

– А вы просто пьяны, и я не хочу с вами разговаривать, – отвечала Эрна. Она хотела уйти, но, увидев тревогу на лице подошедшего Михаила, остановилась.

Эрна всматривалась в статную фигуру молодого человека с кудрявой головой. Где же она его видела? Но вспомнить ей помешал Курц.

– Как драгоценное здоровье вашей мамаши? – учтиво спросил он.

Эти слова тронули девушку, оставившую больную мать дома. Эрне показалось, что Курц знает о положении ее семьи и хочет проявить участие. Проглотив обиду, она глубоко вздохнула и ответила:

– У мамы тяжелая астма. Врачи говорят: неизлечима.

– Пусть благополучно умирает, – с притворным сожалением произнес Курц.

Эрна содрогнулась. После гибели отца мысли о смерти матери приводили девушку в ужас. Она не могла подобрать слова в ответ злому насмешнику, гневно посмотрела на него и дала пощечину.

Курц ударил кулаком по столу. Глаза его налились кровью. Верхняя губа стала подергиваться, словно у перепуганного кролика. Он вскочил, растопырил пальцы, бросился на девушку, утиравшую слезы, и прошипел:

– Схвачу и удушу.

– Отстаньте! – крикнул Михаил и дернул Курца за руки.

Курц растерялся перед незнакомым человеком. Его поразил властный тон неизвестного посетителя. Он скрипнул зубами и сел на свое место. Раньше, до гибели свастики, за такую дерзость он сорвал бы голову любому человеку и получил бы еще ценный подарок за мужество. Теперь он действовал с расчетом, будто руки короче стали. Курц отлично знал, что за длинные руки новые власти наказывают, а за моральные проступки только порицают. Поэтому Курц и решил блеснуть. Ему очень хотелось отомстить дерзкой певице. Но как? Вдруг он вспомнил слова из своего морального кодекса, подошел к Эрне, наставил на нее указательный палец и выпалил:

– Твоя дорога от печи до порога, пе-ви-ца.

– Негодяй! – шлепнула Эрна Курца по руке.

– Я бы мог дать сдачу, но сегодня суббота, поминают родителей. Царство небесное вашей маме! – довольный своей остротой, осклабился Курц во весь рот.

– Хам! – крикнула Эрна ему вслед.

– Не тратьте слов, – сказал Михаил. – Лучший ответ хаму– молчание.

– Мы с вами где-то встречались, – пристально посмотрела Эрна на Михаила.

– В вашем доме, – напомнил ей Михаил и пригласил Эрну за свой стол.

Он смотрел на нее и радовался, что разговор при первой встрече о самодеятельном искусстве пошел впрок. Девушка казалась теперь совсем другой. Стала полней и румянее. Только косметика как-то резала глаза Михаила. В косы, собранные в пучок на макушке, вплетены чужие волосы. Не нравилась ему и окраска бровей: волосы светло-русые, а брови смоляные.

Эрна с увлечением стала рассказывать, как в своей деревне она создавала кружок. Трудно было. Многие боялись, выжидали чего-то после прихода советских частей. Для начала с помощью коммуниста из сельского комитета организовали хоровой кружок из шести человек, потом хор вырос до сорока голосов. Сначала пели только знакомые песни, затем получили ноты романсов, арий.

– Когда мы подготовили первый концерт, это было чудо! Из соседних сел повалил народ. Меня стали называть маэстро. А сюда приехала на олимпиаду.

– Это я знаю. Вы остаетесь на семинар руководителей художественной самодеятельности?

– А как же. Сегодня уже занимались. Такие опытные музыканты проводили уроки. Мы остались очень довольны. Не знаем, кого и благодарить за организацию семинара.

– Вальтера, – подсказал Михаил. – Его дело.

– Вальтер заслуживает поцелуя, – улыбнулась Эрна. – Но он сказал, что семинар организован по предложению какого-то капитана Елизарова из комендатуры. – Она не знала фамилии Михаила. – Мы, девушки, решили после окончания семинара поднести ему цветы.

– Не советую, – сказал Михаил. – Он не любит подарки.

– А что он любит?

– Он любит, чтобы хорошо занимались.

К столу подошел Тахав. Эрна еле узнала знакомого старшину, она ни разу не видела его в штатском. На нем был темно-синий костюм, шелковая рубашка, блестел серебристыми нитями широкий галстук.

– Рай нашей жизни – встреча со знакомой девушкой, – проявил свое красноречие джигит с реки Белой, протянув руку Эрне. – Здоровы ли вы? Легко ли на сердце? Наша рука легкая. Сказали тогда – станете актрисой, и вот…

– Я уже благодарила капитана, – улыбалась Эрна. – Признательна всем вам за пожелание добра. Очень часто вспоминала вас после первой встречи. А вы вспоминали меня?

– Каждую минуту, – подхватил Тахав. – Все, что было в моей груди, я передал моей тайной тетради, хотел писать письма – адреса не знал.

Шутя и хвастаясь, Тахав открыл свою душу. Хотел или не хотел, но что было в груди, вырвалось:

– Самое большое счастье – встретить друга, которого сердце хочет. – Он положил руку на грудь.

Подошел Вальтер. Он учтиво спросил, желает ли Эрна Эльстер ехать вместе с участниками концерта или посидит в кафе. Эрна поблагодарила Вальтера за внимание и сказала, что она хочет побыть с советскими друзьями. Вальтер проводил молодых исполнителей и посоветовался с Михаилом, не стоит ли побеседовать с шумной ватагой о поведении в кафе.

– Намерение хорошее, – сказал Михаил, – смрад надо выветривать. Но здесь, в кафе, беседы проводить не стоит. Надо работать с ними на предприятиях.

– Там их не затянешь, – пожаловался Вальтер.

– Надо приглашать хороших беседчиков, устраивать вот такие концерты. Видали, как аплодировали? Надо и их втягивать в кружки. А сейчас просто поговорите с ними, зацепитесь за стычку того парня с Эрной.

Вальтер пошел на переговоры. Он не знал, что за гусь тот парень, не знал и его друзей, их прошлое и настоящее. Город большой – не познакомишься с каждым. Но те знали Вальтера, ставшего вожаком молодежи, и возненавидели его. Особенно злобен был Курц. Если не погибла бы свастика, Курц наверняка был бы воеводой «Гитлерюгенда». А теперь какой-то радиомонтер Вальтер руководит молодежью города. Но Курц враждовал хитро, умел обходить подводные камни. Открыто он не выступал ни против мероприятий советской комендатуры, ни против новых немецких руководителей, но если где нужно было подрезать авторитет вожака молодежи, он натравливал своих друзей. Они прозвали Вальтера «Мелкозубкой», и эта кличка стала разноситься по городу.

– Добрый вечер, – приветствовал Вальтер своих сверстников. – Понравился вам концерт?

Курц незаметно мигнул рыжему. Тот ответил:

– Есть замечания. Постойте немного. Вот закончим свою программу смеха – ответим.

Курц вел эту программу каверзными вопросами:

– Что делать, чтобы не скучно было?

– Привести в кафе какого-нибудь иуду и взять дубинку, – отвечал рыжий.

– Это фашистское веселье устарело, – возразил Курц. – Чтобы было весело, надо напоить допьяна друга, у которого красивая жена.

Собутыльники одобрительно ухмылялись.

– А что сделать, чтобы бесплатно гулять в кафе? – опять спросил Курц.

– Поступить в официанты.

– Мелко. Полюбить жену хозяина кафе, – расхохотался Курц и победоносно посмотрел на Вальтера. – Вы спрашиваете наше мнение о концерте? – снисходительно заговорил он. – Скучноватый концерт. Вот если бы артистки голенькие плясали на столах…

Все рассмеялись. Вальтеру стало досадно. Он вспомнил слова Михаила о том, что ватага не будет слушать беседу. Но Вальтеру хотелось во что бы то ни стало сорвать бесшабашный разгул «ястребят».

– А почему вы обидели молодую певицу? – спросил Вальтер. – Надо уважать молодые таланты.

– Есть предложение, – нарочито подхватил Курц, – организовать общество защиты молодых талантов. В члены должны приниматься посетители этого кафе с четырехлетним стажем и четырьмя ранениями.

«Уйти от них, – подумал Вальтер, – совсем восторжествуют безумствующие молодцы. Спорить бессмысленно, они нанизывают пошлость на пошлость. С ними надо спорить дубинкой, но этот метод осудил комендант». Вальтер решил подействовать на своих сверстников, крещенных свастикой, более сильным доводом:

– Вы уже не популярны среди молодежи города, – сказал он Курцу. – Большинство юношей и девушек вступило в Общество дружбы с Советским Союзом, изучают его культуру…

– Я тоже изучаю, – перебил Курц, – читаю надписи на советских консервах.

Опять все разразились смехом.

Елизаров со стороны следил за столкновением Вальтера с Курцем. Ему стало жалко самозабвенного парня и противно, что разгульные молодчики ведут себя вызывающе.

– Вам надо поступить в школу первой ступени и научиться вежливости, уважению людей, – потеряв надежду на удачную беседу, сказал Вальтер поучительным тоном.

– Можно составить компанию? – поспешил на выручку Михаил. – У вас веселый разговор.

– О вежливости? Образцово скучный… – нарочито зевнул Курц.

– Но полезный. В обществе зевать – тоже признак невежливости, – заметил Михаил.

– От вежливости мало дохода, – тем же тоном протянул Курц.

– Конечно, за вежливость не платят, – парировал Михаил. – Но она ценится очень высоко.

Стол, за которым началась стычка Михаила и Курца, обступили молодые люди, подошли и Эрна с Верой. За их плечами стояли Тахав и Любек. Курц принял вызов и надеялся сразить новоявленного посетителя. Он считал себя начитанным и, как казалось ему, имел собственный взгляд на вещи.

– Дешевый афоризм. Вежливость помеха храбрости. Молодого человека красят физические совершенства: все дело в том, как он стреляет, боксирует, владеет дубинкой.

– Это грубо! В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и мысли.

Курц сделал важную мину, будто он давным-давно знает то, о чем говорит собеседник. Он встал, выпятил грудь и, долбя стол указательным пальцем, отрубил:

– Прекрасное – сила! Кто сильный, тот и красивый.

Курцу казалось, что он произнес неуязвимые слова. По выражению лиц своих друзей он судил, что произвел ошеломляющее впечатление. Вальтер нетерпеливо ждал ответа Елизарова: хорошо бы тот поставил Курца на колени. Михаил не спешил, не горячился и не гневался. Обдумывая атаку ретивого недруга, иногда затруднялся в выборе слов: не в полном совершенстве знал немецкий язык. Он достал папиросы, предложил Курцу, Вальтеру и другим любителям, затянулся и сделал легкий жест.

– Сила – понятие относительное. Для мышей, например, «сильнее кошки зверя нет». Вам, наверное, казалось, что Гитлер как полководец превзошел и Наполеона. А мы считаем, что Гитлер походил на Наполеона не больше, чем котенок на льва.

Эти слова Михаила взорвали круг слушателей. Вальтер, Эрна, Любек и многие парни захлопали в ладоши. Курцу же это пришлось не по душе. Не потому, что сравнили покойного фюрера с котенком. Курц не очень грустил о нем. Ему досадно стало, что его собственное изречение о силе померкло, как коптилка в электрическом свете. «Кто же все-таки этот незнакомый собеседник?» – подумал Курц. Он откусил конец мундштука папиросы и спросил:

– Кто имеет честь говорить со мной?

– Вежливости ради спрашивают наоборот, – подрубил Михаил высокомерие Курца. – Но я человек не гордый, отвечу. Я советский офицер, работник комендатуры.

Курц оторопел. Хотя он не боялся работников комендатуры, зная их беспристрастие, дружелюбное отношение к жителям города, но пожалел, что так буйно вел себя, чуть не побив Эрну. Он прикинулся хамелеоном.

– Тускло светят лампочки. – Он указал на люстру. – Не знаете, кто изобрел такие штучки?

Слова были медовые, а мысли ядовитые. Курцу хотелось уязвить собеседника тем, что русские якобы слабы в технике. Михаил улыбнулся: смешным показался ему ученический прием Курца. Он повернул разговор на другой лад:

– Хотите, угадаю ваши мысли?

– Не думаю, что– вы волшебник, – со скрытой иронией заметил Курц.

В глазах собеседников, сгрудившихся вокруг стола, зажглось любопытство. Только у Вальтера по лицу скользнула гримаса недовольства. Он думал, что в назидание другим Елизаров осадит, отчитает вдохновителя оргий, и вдруг советский офицер сам завел забавный разговор.

– Вы думаете, – сказал Михаил, отгадывая мысли Курца, электрическую. лампочку изобрел Эдисон.

– Правильно! Я это отлично знаю, – похвалился бравый знаток техники.

– А теперь я угадаю, чего вы не знаете, – продолжал Елизаров– Вы не знаете, что электрическую лампочку сперва изобрел русский ученый Лодыгин, а Эдисон лишь усовершенствовал ее.

Курц выпучил глаза, будто ожегся перцем. Он действительно не знал этой истины, но не хотел верить Михаилу. Он перевел дыхание, как после испуга, и, не желая отступать, пробубнил:

– Есть кинофильм «Эдисон», в нем показана вся технология.

– Я тоже смотрел эту картину, – кивнул Михаил. – Эдисон, повторяю, только усовершенствовал лампочку, изобрел к ней патрон.

Кури и не соглашался и не возражал. Спорить он не решался, боясь опять сесть в калошу. Хотя он изучал технику и в училище и в институте, но, увлеченный военными помыслами в Гитлерюгенде, так и не добрался до высоких ступенек науки. Поверхностные знания его выветривались, задерживались в памяти только отдельные факты, яркие штрихи, кричащие картины, общеизвестные формулы, крылатые слова. Сдаваться же, признать себя битым в споре не хотел. Чтобы не попасть впросак, Курц козырнул острой шуткой:

– Вопрос дискуссионный, как святость еврейки.

– Какой? – подстегнул его рыжий.

– Марии, матери Христа. – Курц пальцем щелкнул по солонке и подсыпал в пиво соли.

– Я не верю в сказки, тем более библейские, – отвернулся Михаил от Курца и спросил Эрну: – Вам не скучно слушать нас?

– Наоборот. Я слушаю с интересом, – призналась девушка. – Очень довольна, что вы утерли нос этому грубияну.

Вальтер улыбался, радовался, что Михаил хорошо поговорил с этим Курцем и что Эрна при всех дала пощечину герою кафе. Курц кусал губы, злился больше всего на Эрну, но отомстить ей не мог: боялся работника комендатуры. Он льстиво улыбнулся, посмотрел на девушку заискивающим взглядом и примирительно сказал: