Текст книги "Привал на Эльбе"

Автор книги: Петр Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

11

Курц жил в отцовском особняке, в летней комнате на антресолях с низким полукупольным потолком. Антресоль делилась на две части: большую продолговатую комнату и разные кабинеты: туалетная, кухонька, раздевальня. В последней каморке валялись инструменты, рычажки, винтики, полированные квадратики фанеры, чертежи. Курц зашел в ту каморку, которую когда-то называл мастерской, тоскливо посмотрел на забытые части модели, вывел указательным пальцем вензель МУК: машина-универсал Курца. Подумал немного и в скобках написал на пыльной фанере: «В забытых мечтах». Вспомнились слова русской девушки из комендатуры: «Я мечтаю увидеть ваш «универсал». Жаль стало Курцу заброшенного изобретательства. «Вот возьму и докажу, что Курц с неба может звезды хватать», – стал он вытирать пыль с частей модели и взялся за изобретение.

Работал он энергично. Часа за два успел вычертить проект одной детали, вырезать несколько фигурных кусков из фанеры. Творчество захватило его. Фу, какая досада – курево кончилось. Он хлопнул дверью и побежал в магазин за папиросами.

Перед магазином Курц случайно встретил Веру. Он похвалился, что засучил рукава и начал работать над своим изобретением и поблагодарил Веру за пожелание успехов.

– Зайдите ко мне. Вот окно моей квартиры, – пристал он к Вере. – Вы обещали посетить мой дом, мой творческий уголок. Зайдите, посмотрите модель моего «универсала». – Курц так горячо говорил, что Вера поверила.

– Зайду при удобном случае.

– Какой же более удобный случай? Вы под окнами моего дома.

– Может, и сейчас зайду, если согласится мой спутник.

Вышел из магазина Елизаров, взял под руку Веру. «Вот почему она не заходит», – подумал Курц и унылый пошел домой.

К Вере и Михаилу подошел– профессор Торрен. Старик был без шляпы и галстука.

– Что-то вы, профессор, в необыкновенном виде…

– От избытка мрачных дум забыл приодеться. Понимаете, капитан, я прочитал в газете заметку о собрании нацистских щенков, – так Торрен назвал членов «Гитлерюгенда», – в ней сказано: «Курц мутил воду». У меня появилась мысль: встретиться с ним. Хотя я тогда защищал его, но сейчас поколебалась уверенность, что я был прав. Почему он все-таки сказал: «Убить профессора Торрена»? Смерти я не боюсь. Я сам поднимал руку на себя. Теперь, после объединения организаций, легко на душе, а вот слова Курца сверлят голову. Хочу сейчас пойти поговорить с ним.

– На исповедь хотите вызвать его? Вряд ли он раскроет вам свою душу…

Торрен все-таки зашел к Курцу – без всяких церемоний, как к старому знакомому, и сразу же спросил:

– Курц, скажите без утайки: вы намеревались меня убить? Или и сейчас намереваетесь?

Правдивые слова должны бы заставить вздрогнуть Курца, но он сделал такую гримасу, что можно было подумать: «Что за бредовый вопрос?»

– Вы что, профессор, разума лишились? Я же немец!

После знакомства с американскими сержантами у Курца появилась зоологическая ненависть к янки. Ему казалось, что подлее их нет людей.

– И немцы бывают разные, – заметил Торрен. – Я знал одну девушку, вместе служил с ней в штабе армии. Приходит ко мне в дом, приносит подарок, от которого моя жена оставила меня одиноким…

– Наша немецкая девушка? – удивился Курц. Он верил слухам, что убийца – советская разведчица.

– Да, да, немецкая! Сказала – учится в Берлине в институте, приехала на каникулы. – Профессор посмотрел на туалетный столик. Ему бросилась в глаза пудреница. Сразу все ожило в памяти: приход Эльзы, ее слова, авторучка и пудреница – точно такая, какую он увидел на столе у Курца.

– Разрешите полюбопытствовать. – Профессор взял в руки пудреницу. – Чрезвычайно редкая работа, старомодная. Память храните о ком-нибудь?

– О матери. А что? – спросил Курц.

– Видите, мой друг. Я видел точно такую же пудреницу у той шельмы, которая отправила мою жену на тот свет, – запросто сказал профессор.

– У вас, старик, какая-то шпионская выучка, – зло заметил Курц.

– Как шпионская?! – взорвало профессора. – Это вы, щенок, являетесь подозрительным субъектом. Опомнитесь, вы живете в стране новой демократии, а не в рухнувшей империи Гитлера.

– Убирайтесь из моего дома! Вы еще ответите за ваши слова.

Профессор положил пудреницу на место и вышел. Курц тоже бросился на улицу.

Мчался он на тихую окраину города, где, томясь и изнывая, скрывалась Эльза. После приезда из Бонна Курц еще не видел ее. С деньгами не до нее было. Курц постучался в дверь – не открывали. Куда могла пойти хваленая скромница? Ведь она клялась, что, кроме как к Курцу, никуда не ходит и не пойдет. Курц прислонился ухом к двери – робкий шепот. Дома. Почему не открывает? Боится или обиделась? Опять постучал Курц. Снова стало тихо в комнате. Не такой уж олух Курц, чтобы уйти. Он называл свое имя, обоими кулаками барабанил в дверь. Не открыть нельзя было: мертвые поднимутся от такого стука.

– Курц, ко мне нельзя. Тетушка больная, – со слезами упрашивала Эльза, открыв дверь.

– Пусть благополучно умирает. Я не помешаю, – дернул Курц дверь и ворвался в комнату.

Он был невыносимо груб. Рассказ профессора об авторучке взбесил и перепугал его. Он пришел сорвать свою злость на Эльзе за то, что скрывала свое занятие.

– Где тетушка?

– В той комнате. Не ходи туда, не тревожь больную, – вцепилась Эльза в Курца.

Кое-как она усадила гостя.

– Что с тобой, милый, почему ты злишься? – лепетала Эльза, упрашивая Курца уйти.

– Ты носила авторучку профессору Торрену? – схватил Курц Эльзу ногтистыми пальцами за горло.

– Я не виновата, – прошептала Эльза. – Меня принуждают…

– Кто принуждает? Почему мне не сказала, студентка, – с презрением произнес Курц последнее слово и ударил Эльзу по лицу. – Говори, почему скрывала от меня?

– Не бей, все расскажу, – зарыдала Эльза.

– Перестань плакать – изобью! – Курц замахнулся. – Слезами не проведешь меня. Рассказывай. – Он встал перед Эльзой.

– Что за шум? – промолвил Пиц, выйдя из тетушкиной комнаты.

– Добрый вечер, господин парикмахер. Вы тетушку брили там? – сострил Курц.

Пиц еще не встречал его таким дерзким и нахальным… Он руководил им скрытно, осторожно приказы» вал ему через Эльзу, почти не встречался с ним. Курц тоже не стремился общаться со своим тайным шефом, его вполне устраивала беспечная жизнь.

– Лекарь поневоле, – отшутился Пиц. – А вы, кажется, играли в кошки-мышки?

– Наша игра называется «Третий – лишний», – отрубил Курц.

– Не смею мешать, – прошептал Пиц.

Он поднял руки перед собой и, махая ими, на цыпочках вышел в коридор. Провожая его, Эльза сказала:

– Он все знает.

– Слышал, – шепнул Пиц.

– Погубит…

– Не погубит. Ты ни в чем не признавайся. Люби его– это твое оружие. – Пиц дернул за мизинец свою помощницу и скрылся.

Курц искал водопровод: привык пить прямо из крана. Он забрел в другую комнату. Полуживая старушка сидела в кресле, опершись на клюку. Она сослепу приняла нового гостя за Пица.

– Это ты, Пиц? Кто стучался?

Старуха почти оглохла, но стук Курца, от которого стены дрожали, дошел и до нее.

– Где ты только по ночам бываешь? бормотала старуха. Она вспомнила свою молодость и заплакала.

Курц выскочил из комнаты. Ревность взбесила его: «Вот она какая, хваленая красавица, скромница с высокими идеалами!»

Он схватил Эльзу за голову:

– А, ты спуталась с другим. Потаскуха!

– Это он, Пиц, и гаулейтер Хапп сделали меня такой, – рассказала Эльза все, что терзало ее душу.

– Что же ты притворялась? Знал бы я, что ты такая распутная, рядом не сел бы с тобой. – Курц дал ей пинка и убежал.

Пиц после встречи с Курцем словно лихорадкой заболел. Он то вздрагивал, то опускался в кресло, то вскакивал. В голове одна за другой мелькали мысли. Что сделает Курц с Эльзой? Что он скажет о владельце парикмахерской? Какие анекдоты расскажет в кафе о «лекаре поневоле» – Пице? Но это все не столь страшно. Его пугало другое. Курц может сообщить куда следует об Эльзе или отведет ее в комендатуру. Он опасный соперник: после Эльзы доберется и до него – Пица. Надо немедленно предотвратить это крушение…

Пиц побежал к опасному партнеру.

Курц не спал, он только что пришел от Эльзы, пил вино и раскаивался в своих поступках, в грубости с Эльзой.

«Надо бы быть чуть смирнее: не душить, а надавать бы только пощечин и не хлопнуть дверью, а поиграть бы с ней в любовь. Досадно. Пропал вечер. Нечем и отличиться. А не отвести ли Эльзу в комендатуру? Тоже подвиг. Нет, – качал головой Курц. – Теперь не время. Побил. Еще судить будут за эту тварь».

Тихо вошел Пиц. Он протянул руку, ухмылялся, как будто безумно радовался, встретив Курца.

– С кем это вы гуляли, мой друг? Сколько опустошенных бутылок.

Курц не хотел говорить с лицемерным соперником. Но чтобы уязвить его, он закинул ногу на ногу, похвастался:

– С профессором Торреном. В гости приходил.

– Вот как! Бросились в общество врагов?

– Что мне остается делать? Девушку с высокими идеалами вы отбили, – продолжал язвить Курц.

– Кого вы имеете в виду? – прикидывался Пиц.

– С кем потешаетесь ночами, а днем не показываетесь ей.

Пиц улыбался, отнекивался, отрицал встречи с Эльзой. Курца дернуло. Вскочил и спросил с ехидством:

– Может, вы станете отрицать, что авторучки никому не дарили?

Словно жаром обдало Пица. Самое страшное случилось: Курц знает все.

– Довольно трепать языком! – прикрикнул Пиц. – Надо действовать, выполнять задание. Почему не убил профессора Торрена? – озлобился Пиц. – Почему не выполнил задания? За что деньги получаете?

Курц пятился назад, отмахивался руками. Не человек, а привидение перед ним. Курц непроизвольно опустился на диван, короткий как кресло. Он потерял власть над собой. Достаточно одного слова Пица, чтобы отправить его, Курца, в тюрьму.

Пиц выпил стакан вина и сделал другой ход:

– Мы с тобой в одном гнезде выведены. Я только раньше вылупился. Клевать наших врагов должны согласованно. Профессора Торрена теперь убивать бессмысленно – поздно. Я отменяю это задание. Теперь надо повернуть наше оружие другим концом. Не ты угрожаешь профессору, а он тебе. Это отведет удар и подозрение от тебя.

Курц постепенно приходил в себя, вяло, словно больной, поднимался с дивана. Не то возражая, не то умоляя неотразимого шефа, он промямлил:

– Не так просто. Старый черт стал другом русских. Не берусь доказать угрозу Торрена.

Пиц не стал принуждать Курца, а подъезжал к нему осторожно, играл так тонко, что Курц стал верить каждому его слову.

– Я эту операцию сам сделаю, – сказал Пиц, – ты избавишься от твоего могильщика – продажного профессора. Он в любой момент может погубить тебя. Так лучше мы его.

– Все равно убийство раскроется, – ныл Курц.

– Пока раскроется, мы с тобой станем министрами, будем в собственных виллах на берегу Черного моря качаться в плетеных креслах.

Опять вспомнилась романтика войны. Пиц раздувал ее, говорил с преувеличением о рождавшихся новых дивизиях по левую сторону Эльбы. Пиц на выдумки остер, знает, сколько бобов в стручке. Он зашел еще одним козырем, чтобы совсем заворожить анфюрера.

– Ты, Курц, героическая натура, но тебе не хватает хитрости, изобретательности. Тебе нравится девушка из комендатуры. Она кокетничает с тобой, но ей мешает капитан Елизаров. Надо вбить клин между ними. Это делается очень просто. Ты пишешь письмо девушке. Случайно попадает оно капитану, и между ними разлад, скандал. Девушка бежит от него. Ты встречаешь ее… Пиши письмо. Остальное сработаю я.

Эта мысль понравилась Курцу. Он согласен броситься с третьего этажа ради русской девушки. Курц писал под диктовку:

«Милая русская подруга, не могу прийти в себя от счастья встречи с тобой…»

– С вами, – заметил Курц.

– Ничего. Для пущей важности пиши: «С тобой в моем одиноком доме. Я знаю, между нами стоит капитан Елизаров, который безумно преследует тебя своей любовью и угрожает нашей лодке, которая плавает по волне наших чувств. Я замечаю, что он давно терзает меня за этого обезумевшего профессора, которого якобы я пытался убить. Дело как раз наоборот. Профессор угрожает, заходил ко мне и сказал, что меня, гитлеровского щенка, надо уничтожить…»

Курц выводил буквы, как прилежный ученик. Пиц, стоя за плечами ненадежного помощника, достал пистолет. «Нет, стрелять опасно, – подумал он, – люди прибегут на выстрел». Он стал водить глазами по комнате, на комоде заметил нож, воткнутый в буханку хлеба.

– Пиши дальше, – диктовал Пиц. Он тихонько взял буханку, выдернул из нее нож.

Курц писал, наклонив голову влево. Пиц со всего размаха всадил нож ему в спину, под левую лопатку. Анфюрер уткнулся в стол, протяжно застонал, схватился за грудь обеими руками и жалобным голосом умирающего выжал последнее слово: «За что?..»

Пицу показалось, что его жертва не умрет. Он свалил Курца на пол и всадил ему в грудь нож по самую рукоятку.

– Так будет спокойнее, – проговорил убийца и скрылся.

Пиц прибежал к Гертруде. Старая разведчица сообщила:

– Звонил Хапп из Берлина, возмущался, что Курц до сих пор не отправил старика на отдых, то есть на тот свет. Что-то надо сказать тому остолопу.

– Вечная память! – вздохнул Пиц. – Курца убил профессор Торрен с помощью капитана Елизарова.

Гертруда только всплеснула руками. Пиц сообщил еще одну новость, потрясшую Гертруду: арестовали Эльзу.

– Жаль меланхоличку. Все-таки помогала: разносила сюрпризы, распускала слухи.

– Ошибка наша – давно бы надо убрать ее. Пиц скрипнул зубами.

Он запугивал Гертруду, свою верную помощницу, твердил, что Эльза может оказаться нитью, по которой доберутся до них и прежде всего до нее.

– Ты не открылась ей?

– Она не знает ни имени моего, ни дома, ни работы, – ответила Гертруда.

– Это хорошо, но гарантий нет, – напускал Пиц страху. – Эльза может описать твою внешность. А с такими белыми волосами больше нет в городе дамы – толстой красавицы лет пятидесяти с двойным подбородком.

– Ох-ох-ох! – прикладывала Гертруда к глазам полотенце. – Надо выбираться из этого ада.

– Нервы, милый друг, нервы. – Пиц обнял Гертруду. – Не к лицу нам бежать с корабля.

– Корабль-то уже тонет, стоим по горло в воде.

– Не так нас учил фюрер. – Пиц подводил устрашение к концу: – Кто становится лишним или опасным, того надо убирать. Нужно передать Эльзе передачу – конфеты, привезенные шефом.

– Я, вице-бургомистр, должна передать? – с ужасом проговорила Гертруда.

– Милый друг, мне ли учить тебя – старую разведчицу, деятеля «Вервольфа»? – льстил и подлаживался Пиц. – Конечно, не сама… Но пока тебе придется выполнять функции Эльзы: перерядиться и сейчас же идти на вокзал, на базар, в церковь – донести слух до всего народа об убийстве Курца.

12

Молодой милиционер Любек стоял на посту. Он услышал безумный стук в дверь, подкрался к дому. Узнав голос Курца, он стал наблюдать. Вскоре из дому выскочил человек и, озираясь вокруг, исчез в темноте. Все это Любеку показалось подозрительным. Он сообщил в комендатуру. Приехали Елизаров с Тахавом. Курда уже не было в доме.

Эльза без утайки рассказала все, что знала, назвала имена Пица и тети Марты, а кто они такие, оставалось тайной. Отправив Эльзу в тюрьму, Елизаров с друзьями поехали на квартиру к Курду, но было уже поздно. Курц лежал с ножом в груди.

Вызвали бургомистра. Больце уныло качал головой.

– Надо назначить хорошего следователя, – сказал Елизаров.

Больце вызвал старого, опытного юриста Квинта. Квинт одно время, еще до появления Гитлера, всплывал на поверхность, прославился находчивостью в следственных делах. В годы фашистской власти о нем ничего не было слышно. В первый же день прихода советских войск он поступил на работу.

Начал Квинт следствие по делу убийства Курца с фотографирования места происшествия, с разных позиций заснял убитого. Потом вместе с понятыми стал составлять протокол об имуществе убитого. В понятые попала и вездесущая Гертруда. Случилось это как бы совсем случайно. У нее с раннего утра возникли неотложные дела к бургомистру, что якобы и привело ее в квартиру убитого.

Квинт и понятые вышли из жилой комнаты, стали осматривать части модели машины-«универсала». Гертруда оторвалась от понятых, задержала Квинта и сразу ошарашила его:

– В гестаповской картотеке, захваченной союзниками, вы числитесь нештатным агентом.

Квинт вздрогнул, в ужасе отпрянул от двери. Гертруда изменила тон и сказала:

– Сообщить о вас коменданту? Или… Слушайте! – уже приказывала она. – Поверните убийство против профессора Торрена. Основание – письмо Курца. Обвините и капитана Елизарова. Не удастся этот вариант – затяните следствие, – прошептала Гертруда и заговорила о другом, когда подошел к ним понятой. – До слез жаль парня. Мог бы стать конструктором.

Когда Квинт закончил опись и понятые подписали акт, он отобрал вещественные доказательства: предсмертное письмо и окровавленный нож. Михаил взял с туалетного столика пудреницу и предложил приобщить к делу.

Квинт повел плечами. Зачем эта штучка приобщается? Извинился он и спросил Елизарова, можно ли с ним поговорить по существу дела наедине. Квинт вежливо доказывал, что предсмертная записка бросает тень и на него, капитана Елизарова. Михаил удивился:

– Меня допрашивать? Это бесполезно для вас, все равно что искать в яйце кости…

Пришли посмотреть на убитого Вера и Берга. Кроткая немка только что была в церкви. Она отозвала Михаила в сторону и дрожащим голосом рассказывала, что разносятся плохие слухи о капитане Елизарове, как будто он убил… Берта не могла говорить от волнения. Язык у нее коснел.

– Кто же мог наболтать? – задумался Михаил. – Ведь, кроме нас, понятых и Любека никто еще не знает об убийстве.

Берта увидала пудреницу, попросила разрешение и стала отщемлять латунный ободок, зажимавший крохотное зеркальце.

– Она! – крикнула Берта, вытащив миниатюрную карточку своей дочки. – Это моя Катрина, дочка? Где она?

– Успокойтесь. Она жива. – Михаил утешал бедную мать и обещал устроить свидание с дочерью.

Карточка была вложена в пудреницу, когда Катрине исполнилось два года. Берта берегла пудреницу, подарила ее дочке, когда она выросла.

Эльза сидела перед следователем и Михаилом. Отпираться она не могла, не было сил. Все опостылело: нет цели жизни. Ее честь запятнали и растоптали Хапп и Пиц, смешали ее совесть с грязью и кровью, заставили выполнять темные поручения.

– Ваше имя? – спросил Квинт.

– Катрина, нет извините, Эльза. – Она не знала, как лучше называть себя.

– Говорите правду, легче будет, – предупредил Михаил. – Кто дал вам второе имя?

– Дайте закурить. – Эльза волновалась.

Она глубоко затянулась, выпустила дым через нос, вспомнила наказ своих шефов о том, чтобы не сознаваться, когда попадет. Но предупреждение Михаила оказалось сильнее – она стала говорить правду:

– Эльзой назвал меня Пиц. Кто он такой? Не знаю.

– Почему вы хотели убить меня авторучкой? – спросил Михаил.

– Я не знала, что она с «сюрпризом», – призналась Эльза. – Почему вы меня не арестовали тогда в кафе?

– Не было оснований, – сказал Михаил. – За службу в гитлеровской армии мы не наказываем, если военнослужащий не совершил тяжкого преступления. А теперь понесете наказание. Вас будет судить немецкий народный суд за смерть жены профессора… Ваша? – положил он пудреницу перед Эльзой. – Почему она очутилась у Курца?

– Я была пьяна, забыла у него.

Квинт записывал показания дословно. Не отрывая пера, он спросил:

– Вы были близки с Курцем?

– Я жила с ним, – не таясь, рассказала Эльза.

– Кто-нибудь угрожал Курцу? Не говорил он вам, что профессор Торрен и капитан Елизаров угрожали ему? – гнул Квинт линию Гертруды.

– Нет. Не говорил, – ответила Эльза. – Курц угрожал мне. Приревновал меня к Пицу.

– Были основания ревновать?

– Да. Я жила с Пицем.

– С мамой вы встречались?

– Не понимаю вопроса. Маму убили русские. – Эльза приложила платочек к глазам.

– Вы хотите увидеть ее? – спросил Михаил.

Вошла Берта, бледная и дрожащая от страха и горя. Она подслушивала за дверью. Сердце разрывалось у бедной немки от каждого слова дочери.

– Мама! – вскрикнула Эльза. – Ты жива!.. – бросилась она к матери.

– Я все слышала, – отвернулась Берта от дочери. – Я не принимаю твоего позора на себя. Пусть исчезнет память о тебе. Пусть не узнает будущее поколение о моей жалости к дочери-предательнице.

– Мама! – взмолилась Эльза. – Прости мой позор!.. – она упала на колени.

– За такое зло не прощают, – отвергла мать мольбу дочери и еле вышла шатаясь.

Эльза осталась с протянутыми руками. Слова матери пришибли ее как удар грома. «От кого теперь ждать милости, если мать отвергла? Почему нет смерти на меня?» Она закрыла глаза руками и упала.

Квинт был потрясен. Ему много приходилось видеть тяжелых сцен, но такой потрясающей он не встречал: мать сама отвергла дочь! Небывалое явление! Как внести в протокол? Как квалифицировать поступок матери?

– Честь семьи оказалась сильнее материнских чувств, – подсказал Михаил Квинту.

Рано утром Берта пришла в кирку, чтобы успокоить себя и укротить свой гнев. Глядя на холодный лик богородицы, она читала свою молитву. «Прости прегрешения Катрины, отторгнутой от меня, – молилась немка за свою дочь. – Успокой мой гнев».

Подошла к темной блестящей иконе полная женщина в темно-коричневом костюме. Лицо закрыто вуалью. Она зажгла свечу, опустилась на колени и вслух читала свою молитву: «Пресвятая богородица, спаси нас. Спаси и огради от иноземных истязаний, поднявших меч на невинных праведных твоих рабов и рабынь. Покарай, господи, чужестранных властителей за смерть твоего раба Курца, за муки рабы Эльзы».

Слово «Эльза» пронзило слух Берты. Не о ней ли молится сердобольная прихожанка? Женщина в темно-коричневом костюме повернула голову и, вздыхая, шептала:

– Русский офицер убил Курца. Комендант невинную девушку Эльзу бросил в тюрьму. Пресвятая богородица, доколе нам терпеть?

Берта стала на колени и усердно просила прощение у богородицы за отказ от дочери. Взгляд ее был устремлен вверх. Слушая нудные молитвы пастыря, Берта закрыла глаза. Промелькнула в голове маленькая Катрина. Берта посмотрела на женщину в темно-коричневом костюме. Та сделала поклон, повернулась и тихонько пробиралась к выходу. «Почему так рано уходит? – подумала Берта. – Не об этом ли просил капитан Елизаров? Не эта ли самая разносит слухи?»

Берта подняла глаза, уставилась на лик богородицы и сказала, как молитву:

– Не прогневайся, что ухожу.

Фрау в темно-коричневом костюме грузно семенила на базар. Берта шла за ней. Она подошла к постовому милиционеру, скучавшему у ворот базара. Делать ему было нечего: ни скандалов, ни происшествий. Берта объяснила ему свое подозрение, указала на фрау в темной вуали., которая уже что-то нашептывала горожанкам.

Милиционер ожил. Так вот откуда появляются плохие слухи!.. На молодежном собрании не раз говорили о бдительности, иные советовали прислушиваться к базарным разговорам, но как прислушиваться? На базаре все о чем-то говорят. А ему, постовому, никто ничего не сообщает. Изредка только знакомые, проходя мимо него, кивнут и скажут:

– Здравствуй, Любек!

Любек сделал замысловатый жест, означавший, по его мнению: «Будьте покойны». Незаметно он подошел к фрау в темно-коричневом костюме сзади и услышал только одно слово: «отравили».

– Извиняюсь, гражданка, – козырнул Любек. – Кто-нибудь испорченные продукты продает?

– А вам какое дело до моих слов? – Фрау сквозь вуаль свысока посмотрела на Любека.

– Я заинтересован не только в том, чтоб был порядок на базаре, но чтобы довольны были покупатели. А вы изволили сказать «отравили». Кого отравили?

– Мух в доме, – пренебрежительно бросала фрау слова. – Снадобье такое покупала. Удовлетворены?

– Мух не отравляют, а морят, – парировал Любек. – Для этой операции покупают мухомор, а не снадобье. Что вы скажете в ответ?

– Я не ионская студентка, чтобы балясничать с вами. – Фрау отвернулась и, орудуя плечом, подалась в гущу людей.

– Я тоже не ионский студент. – Любек встал впереди высокомерной фрау. – Я люблю ясность. Что значит «отравили»?

– Я не такая бездельница, чтоб отвечать на глупость.

– Я желаю понять ваше слово, – настойчиво сказал Любек.

– Что тут понимать? – напрямик сказала старая немка, с самого начала наблюдавшая за стычкой между милиционером и фрау в вуали. – Она сказала, что врачиха советской комендатуры отравила свою соперницу, какую-то Эльзу.

– Благодарю за ясность ваших слов. – Любек козырнул собеседнице. – Вы можете сказать ваше имя и адрес?

– Почему не могу? И соседка моя слыхала, и ее запишите. Мы вместе придем, – тараторила старуха, смотря через очки на фрау в темно-коричневом костюме.

– Благодарю, мамаша. Разрешите записать и ваш адрес? Благодарю. Прошу со мной, фрау.

– Да вы знаете, с кем разговариваете? – отойдя в сторону, фрау приподняла вуаль.

Весельчак Любек обомлел: он узнал вице-бургомистра Гертруду. Молодой милиционер щелкнул каблуками, взял под козырек и покорно сказал:

– Прошу извинения.

«Что это значит?» – подумал Любек, Глядя вслед Гертруде.