Текст книги "Повести"

Автор книги: Петр Замойский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 40 страниц)

 – С чего начнем, хозяин? – спрашивает Соня.

 – Вон с чего, хозяйка, – указываю на бутылку.

 – Нет, вот с чего, – и она открывает миску, накладывает мне ароматного вареного мяса с молодой картошкой и приказывает:

 – Можете теперь смело говорить: есть хочу.

Наливает в стопки янтарную жидкость.

 – За что?

 – За… нашу дружбу.

Мы чокнулись. Не так‑то легко ей одолеть стопку настоенного спирта. Она покраснела, но пьет, старается.

 – Молодец, Соня!

Она наливает еще…

Где‑то запел петух, ему откликнулся другой, третий, а мы все сидим и говорим, говорим.

Нет, она хороший друг!..

32

С фронта почти каждый день прибывали солдаты. Редкий без какого‑либо оружия. Несли винтовки, как дубинки, на плече, повесив на них вещевой мешок. У иных – шашки, револьверы. Два матроса пришли – на них крест–накрест пулеметные ленты, за поясом гранаты. Так и ходили по селу во всеоружии.

Как‑то, словно сговорившись, заявилось сразу человек десять. С ними и мой брат Васька. Он тоже принес винтовку.

 – Эсером пришел или большевиком?

 – Раз винтовка со штыком, стало быть, большевиком, – ответил шутливо брат, ставя винтовку за голландку. – Пригодится? – спросил он меня.

 – Конечно, нес не зря. Но повоевал ты все‑таки мало.

 – Надо будет – добавлю, – ухмыльнулся он и вскинул головой, забыв, что чуба‑то у него нет. – А ты все пишешь? – посмотрел на бумаги.

 – Мое дело такое. Скоро новую власть выбирать будем, – и я даю ему список.

Брат читает, потом смотрит на меня.

 – Учредилку?

 – Ого! – еще более удивляюсь я брату. – Да ты совсем, видно, стал грамотным?

 – Гляди, что для тебя принес.

Брат лезет в вещевой мешок, вынимает наган и кладет его на «Приказ о составлении списка граждан, имеющих право голоса».

 – Патроны? – спрашиваю его.

 – Знамо, не горохом заряжать. Вот они.

Жму Ваське руку, и он рад, что я уже не подсмеиваюсь над ним.

 – Так вот что, – говорю, – винтовку чисть каждый день.

Вскоре вернулся с фронта и муж Маши, Ефим Копыто. Он тоже о оружием. Как‑то вечером, когда в школе шла репетиция «Предложения», вбежал Ленька и таинственно шепнул мне:

 – Только что гумнами прошагали Макарка с Ванькой Павловым. У обоих винтовки! Зачем им оружие?

 – Совсем ни к чему, – согласился я.

В ту же ночь мы отобрали у них винтовки и патроны.

Филя снова принялся за обучение военному делу. Теперь у него не только молодежь, но и те, что пришли с фронта. Это настоящая боевая дружина – человек тридцать. Занимались уже не с палками – хватало винтовок. Филя командовал дружиной от имени комитета.

Слухи о карательных отрядах Временного правительства все чаще доходили до нас. Рассказывали, что в некоторых селах за раздел помещичьего хлеба и скота арестовывали, пороли. Когда стало известно о восстании Корнилова, мы решили окончательно оформить организацию боевого отряда из фронтовиков, – ведь мы могли ожидать всего: мы выгнали Сабуренкова, Шторха, а мужики третьего общества поговаривают о том, чтобы прогнать и самого крупного помещика – Климова. Потому‑то и в имение своего отца очень часто приезжает офицер Климов с отрядом солдат, которым он командует.

Ездил с Григорием в Кокшай. Огромное волостное село – в руках эсеров. Они засели в волостном земстве, не дают выступать фронтовикам и даже оружие отбирают у них. Поручили Тарасу организовать хотя бы небольшую дружину и держать с нами связь. Такую же связь установил Филя с волостным селом Владениным. Пришедшие с фронта матросы вступили в боевую дружину.

Соня днем в школе, вечером – с неграмотными, которых набрала человек двадцать. Тут солдатки, девки и несколько фронтовиков.

Из имения Шторха привезли два воза книг, плотники сделали полки, и в школе появилась настоящая большая библиотека. Ездили в имение Морозова, искали рояль, но нашли только верхнюю крышку.

 – Все равно играть у нас некому, – сказал я Соне.

 – Немного я могла бы.

Впервые узнал, что Соня умеет играть на рояле.

 – Тогда найдем, – обещал я.

После престольного праздника мужики нашего села нагрянули на климовское поле, поделили озимое, бахчи и начали подъем зяби.

Сам Климов не только не препятствовал захвату земли, но даже помогал в дележе. Мужики за это оставили ему десятин тридцать самой лучшей земли. Некоторые так расчувствовались, что обещали даже и вспахать ее. Произошло полное примирение. Климов выпил с ними спирта и угостил всех мясом. Пораженные такой обходительностью, мужики отослали домой стражу, которую взяли на всякий случай, и принялись за работу.

Шумно и весело было на полях. Дни стояли хорошие. Некоторые ночевали под телегами, но больше всего народу располагалось в огромных ригах помещика. По вечерам гармонь, песни, костры на бахчах. Женщины копали морковь, репу, свеклу, рубили капусту. Бахчи Климова занимали большое поле вдоль реки, в низине.

В одну из таких ночей две риги со спящими были окружены. Ворвались солдаты, и началась расправа. Били прикладами, ногами. Обезумевший народ бросился к воротам, но они были заперты.

Страшную весть о ночном нападении карательного отряда принес окровавленный брат Фили.

Мы помчались к имению – кто верхом, кто на телегах. Впереди Григорий с матросами. Я – с братом Фили, со своим братом Васькой. Ленька правит лошадью. Три винтовки у нас под соломой, у меня – наган. Сзади – Павел, Степка, Авдоня и недавно вернувшийся Костя Жила. Лошади мчат галопом. Решили объехать имение, дав крюк на гору. Что там происходит сейчас, никто хорошо не знает. Брат Фили говорит, что они с Филей спали в углу риги, когда нагрянул офицер Климов. Два фонаря ослепили одноглазого великана.

 – Я крикнул, меня ударили, я упал, зарылся в солому. Брата связали, били, потом увели.

За полверсты от имения остановились. Едва занималась заря. Григорий оставил кое–кого караулить лошадей, а мы, пригнувшись, пошли за ним цепочкой. Сзади, за Ефимом Копытом, шла вторая цепь. Онз должна подойти к имению слева, перехватить дорогу на наше село.

Спустившись в глубокий лог, Григорий послал разведку. Неизвестно, сколько в имении солдат, где они. Может быть, тут где‑нибудь в овраге залегли и, выследив нас, поджидают за какой‑нибудь межой.

Шли яровым полем, кое–где виднелись брошенные мужиками телеги. Некоторые, не убежавшие в деревню, примкнули к нам, вооружившись кто чем мог. Скоро из разведки вернулся шустрый Костя Жила, побывав не только возле риг, но и в самом имении. Он узнал: в одной риге лежит несколько избитых мужиков, вторая рига, где находились женщины, открыта. Солдаты находятся в имении. Там же подводы, на них лежат связанные.

Из тумана выступает богатое имение, стоящая на отвесном берегу реки. От реки поднимается ч–едой пар.

Подходим все ближе и ближе, иногда, пригнувшись, перебегаем через межи. Вот видны обе риги, салотопни с трубами, а сквозь деревья – очертания приземистого дома.

Мы пересекли дорогу, ведущую в город, часть отряда спустилась к реке. Отряд Ефима обошел имение с другой стороны. Теперь оно в кольце.

 – Бегом! – раздалось по цепи, и Григорий с матросами устремились к ригам.

Гумна, ометы прошлогодней и свежей соломы, машины, паровая молотилка… Вдруг из крайней риги выбежал солдат, глянул в нашу сторону и метнулся.

 – Сто–ой! – крикнул Григорий.

На бегу вскинул винтовку, щелкнул затвором. Солдат обернулся и, увидев, что наперерез ему бежало еще несколько человек, взмахнул руками и упал возле риги.

 – Встать! – толкнул его Григорий. – Ты кто?

 – Ча–асово–ой, – еле выговорил он, вставая.

 – Плохой ты часовой. Где отряд?

 – Та–ам! – указал он на имение.

 – Сколько всех?

 – Убивать… не будете?

 – На черта ты нужен. Говори!

Некоторые уже вошли в ригу и вывели пять человек, избитых и связанных. Вдруг с той стороны, где был Ефим Копыто, послышались выстрелы.

 – Туда! – указал Григорий матросам, и они побежали в имение.

Солдат, видя, что его убивать не собираются, торопливо рассказал, что в имении осталось человек восемь, остальные – человек двадцать пять – ускакали с Климовым в наше село.

 – Зачем? – спросил Григорий.

 – Оружию от вас отнимать.

 – Мы сами его принесли, – показал Григорий винтовку. – Есть убитые?

 – Нет убитых. Избитые вон. Коих арестовали, в имении под охраной. В город везти хотят.

 – За мной! – скомандовал Григорий.

В имении крик, лай собак, перестрелка. Стреляли из каменной салотопни. Между ней и отрядом Ефима – четыре подводы. Лошади привязаны к пряслам. На подводах связанными лежали арестованные. Они были между двух огней. Лошади метались, храпели.

 – Заходи оттуда! – крикнул Ефим Григорию.

Мы окружили салотопню, залегли за дровами. Теперь стреляют и в нашу сторону.

 – Сдава–айсь! – крикнул Григорий. – Бросай стреля–ать!

Едва он успед сказать это, как в окне мелькнуло бородатое лицо и оттуда грянул выстрел.

 – Вот стерва, – испугался Григорий, прижавшись к дровам, – он так и смазать может. Взво–о-од… пли!

Камень, пыль, клочья соломы взлетели вверх. В салотопне послышался крик, ругань, потом выстрел. Тишина, и снова крик. Скоро настежь распахнулись ворота, и оттуда начали выбрасывать винтовки. В окне показалось лицо молодого солдата.

 – Сдаемся!

 – Выходи по одному.

 – Фельдфебеля примайте.

Из ворот салотопни под руки ведут бородатого. Он еле идет, лицо в крови.

Едва его вывели, как один из солдат ударил его поленом по голове. Бородатый упал.

 – Стойте! – подбежал Григорий. – Убить успеете.

 – Он заставлял стрелять. Своего убил. Он старый прижимщик.

Брат Фили, увидев бородатого, крикнул:

 – Этот самый Филю избивал.

Филя, бледный, без повязки на глазу, стоял тут же, еле держась на ногах. Из салотопни вынесли тело убитого.

 – За что он его? – спросил Гришка.

 – Отговаривал нас, за это пристрелил. И нам грозил.

На выстрелы прибежали солдаты из деревни Бодровки с вилами, кольями. Первый же, подбежав, узнал в убитом солдате батрака Климова.

 – В салотопне работал зимой, а летом шленок пас. Никиткой зовут.

 – Меня не узнаешь: – выступил еще солдат.

 – Афонька?

 – Он самый.

 – Ты как сюда попал?

 – Климов оставил при себе. Обещал на войну не посылать. Караулить, слушаться его.

 – ,3а кого воюем, братцы? – вдруг закричал один из солдат. – У меня брат большевик, а меня усмирять гонят.

Обращаясь к Григорию, он попросил:

 – Дай винт, убью офицера.

Но Григорию не до этого.

 – Самого Климова трогать? – спросил кто‑то. – Он дома.

Гришка задумался. Что сейчас делать? Вот–вот нагрянет отряд. Вопрошающе смотрит на меня.

 – Климова, – говорю Григорию, – сейчас же в погреб. Нам идти навстречу отряду и залечь в Синявинском овраге.

Ускоренным шагом идем вдоль реки. Солнце уже всходит, туман тает. Надо поспеть залечь в Синявинском овраге. Из нашего села отряду Климова одна дорога, сюда. Тут, в неглубоком овраге, мы и встретим их. Уже подходим к оврагу, когда на пригорке показались наши разведчики. Они неслись во всю прыть. Впереди Ленька. Рябое лицо его пылает. Кричит так, что всем слышно:

 – Климов… с горы!

 – Це–епь влево! За межу, бегом! – скомандовал Григорий.

Высокая, как бруствер, межа. Мы залегли. Прижавшись к земле, явственно слышим далекий топот скачущих лошадей. Климов мчался наметом. Видимо, он был очень раздосадован тем, что никакого оружия в селе не нашел. Все оно с нами. Тишина. Лежим настороженно. Вперемежку с нами солдаты из климовского отряда. Тот, которого первым забрали, от меня по правую руку. Он совсем молодой. Веснушчатое лицо его бледно при восходе солнца. Кто он, как попал в карательный отряд? Слева – Павел. Мы в таком напряжении, что даже друг на друга смотрим злыми глазами. Что ждет нас? Кто уцелеет?

Гришка и два матроса залегли справа на фланге.

Сколько времени прошло, как мы лежим? Кажется, очень много. Что это: сердце так бьется или стук копыт? Все слышнее и слышнее. Чуть поднимаю голову. По сухой дороге клубится пыль. Отряд едет гуськом. Впереди офицер Климов.

По цепи шепотом передается:

 – Приготовьсь!

Щелкнули затворы. Сквозь полусухую траву высунулись штыки, как стебли чернобыла. Ждем команды. Напряглись так, что кашляни кто‑нибудь, и раздастся залп.

 – Выше голов… – передают по цепи.

Мы повернулись к Григорию. Ждем его взмаха.

 – По наступающему врагу, пли! – уже явственно раздалась команда.

Сразу шарахнулись в сторону лошади, некоторые взвились на дыбы. Отряд смешался, рассыпался по полю. Серая лошадь под Климовым едва не сбросила седока. Залп был для них совершенно неожиданным.

Где‑то в соседней деревне залаяли собаки, послышались крики. Недалеко на бахчах тоже выстрелили из дробовика. Вероятно, сторож с испугу.

Климов что‑то кричит, его лошадь идет боком. Он натягивает повода.

 – Взвод… выше голов, пли!

Снова раздается залп и гулко плывет по оврагу, реке, полям.

Климов, оправившись, торопливо подает какую‑то команду. Солдаты спешились, пустили лошадей. Пригнувшись, перебегают и располагаются за соседней межой. Стало быть, сейчас начнется перестрелка.

Я ползу к Григорию, говорю ему:

 – Не послать ли для переговоров? Пошлем одного из тех, которые были в его отряде.

Григорий смотрит на меня мрачно. Он готов сейчас же ринуться в бой. Выслушав меня, сквозь зубы говорит:

 – Пошли! – И вслед мне: – Климова в расход.

Цепь уже залегла. Быстро пишу записку, даю соседу слева и посылаю туда.

 – Это офицеру. Скажи ему, что у нас, кроме патронов, еще гранаты. Ползи. Вздумаешь бежать, смерть!

Он насадил бумажку на штык и пополз.

Мы все настороженно следим за ним. Следим и за Климовым, чтобы он не открыл стрельбу.

Солдат подползает все ближе. Пригибается к земле,, грудью ложится на нее. Вот подполз к гребню межи. Вот встал.

К нему направился Климов. Вырвал бумажку, быстро ее прочел, взглянул в нашу сторону, и даже не размахнувшись, коротко ударил солдата по лицу.

Но солдат лишь качнулся – крепок был. Качнувшись же, совершенно неожиданно, так же коротко бьет кулаком Климова. Климов выхватывает револьвер.

Григорий командует:

 – По корниловцу… – но не успел скомандовать, как два солдата подбежали. к Климову, схватили его и подняли.

Крики радости. Они бегут к нам, наши к ним. Встретились на середине межи, обнимаются.

От радости забыли про Климова. А его уже треплют свои отрядники. С него сорвали одежду. Он бледен, как холст.

Чей‑то голос певуче завел:

 – По корниловскому офи–ицер–ру–у…

 – Граби–ители!

 – …взво–о-д…

 – Ха–а-а–мы!

 – …пли!

33

Соня закрывает учебник и смотрит в окно. На улице темно, холодно. Идет мокрый снег. Временами ветер бросает снег на стекла, он тает, и со стекол льет.

И с меня льет пот. Не так‑то легко одолеть чужой язык, но Соня говорит, будто дело идет у нас быстро.

Дроби мы уже повторили, принимаемся за алгебру. Зима велика, атакуем и эту загадочную науку. С русским языком тоже у меня не все в порядке. Пишу почти правильно, а объяснить, на какие части делится предложение, не могу. Вот еиге эти глаголы. Одолей‑ка их!

 – Скажи, сколько глаголов и какие? – спрашивает Соня.

 – Черт их знает, сколько! Что‑то много.

 – Кто же так отвечает! Глагол – самая важная часть речи. Ну, ладно, на сегодня хватит.

 – А вам за науку вот, – и я подаю ей пакет.

Она вынимает из пакета лист бумаги, быстро пробегает и удивленно смотрит на меня.

 – Кто еще об этом знает?

 – Пока я да Григорий. Читайте вслух.

 – «Его высокому благородию, господину губернскому комиссару Временного правительства. Мы, трудовое крестьянство…»

 – Николай Гагарин, Денис Дерин и прочие.

 – «Мы, трудовое крестьянство, подаем вам жалобу на наш сельский комитет, в который засели большевики–нехристи Они подстрекнули крестьян, а те беззаконно отобрали наши земли – как отрубные участки, так и душевого надела с благоприобретенными у отдельных крестьян навечно, а также купленную в поземельном банке. Землю нашу поделили, засеяли, нам дали в общем дележе на едоков и посчитали нас землевладельцами, по ихнему, кулаки–мироеды. А какие мы мироеды? Еще отобрали от нас мельницы, просодранки, чесалки, увезли сельский инвентарь и часть рабочего скота. Землю же и инвентарь отняли даже у нашего духовного отца. Господин комиссар, у нас братья и сыны на фронте, землю и волю защищают, а тут прибежали которые с оружием да увечные и вот мутят народ, говоря так: «Скоро, как и царю, – конец правительству. Разницы нет, свергнем». И якобы власть в городах перейдет к фабричным, а в деревнях – к бедноте. Вот что говорят. Угомоните смуту и раздор среди крестьянства. Житья нам не стало. Боишься на улицу выйти И отрядов разумных солдат нет. Офицера убили, а никакого наказания. Что только делается на божьем свете? Имения разграбили, все разворовали, теперь за нас, бедных, принялись. Богом коленопреклоненно молим – заступитесь, разгоните, а мы поможем!»

 – Замечательно! – воскликнула Соня. – Кто им писал? Не старый ли писарь?

 – У него перо так не возьмет. Смотрите почерк.

 – Почерк? Да, да. Неужели он?

 – Отец Федор. Немножко изменил и под язык подделался, но грива поповская видна.

 – О себе он чуть–чуть намекнул.

 – Наверное, в синод подал. Читайте теперь с угла резолюцию. Первая от губернского комиссара: «Немедленно принять строгие меры, согласно приказа главнокомандующего от 8 сентября сего года». Приказ Керенского знаете? Три года тюрьмы.

 – Та–ак. От уездного в волостной: «Для срочного исполнения». Это чуть послабее… От волостного в сельский: «Для… обсуждения». Что?

 – Ничего, Соня. Обсудить нам велят. Отдать или подождать…

 – Что же вы решили?

 – Пусть пока полежит. Впрочем, с Григорием мы уже обсудили. Дайте мне перо.

Широко, жирно по всем резолюциям вывожу свою, от сельского комитета: «Отказать».

 – Глядите, Соня, хороший глагол? В каком он спряжении?

 – Глаголов тут много: приказательный, повелительный, обсудительный и еще ваш – отказательный. Но никому больше не отказывайте. Слыхали, драгуны свирепствуют? Могут заявиться. Они нашему селу знакомы.

 – Забыл рассказать. Сабуренкова в Кучках мужики поколотили. Арендные деньги назад потребовали, а он на них: «Во–он!» Ну, мужики и прописали по его окаянной шее. Говорят, в Бекетовку сбежал. Там тоже у него имение. Книгу прочитали?

 – Хорошая. Начала уже Бебеля «Женщина и социализм».

Дома, едва я переступил порог, мать с затаенной радостью сообщила:

 – Слыхал? У батюшки нынче ночью свинью украли. Мавра прибегала. Говорят, стену проломали, забрались, зарезали и утащили.

 – Ловко. На кого грешат?

 – Дезентиры, слышь, больше некому.

 – У попа свиней хватит.

 – Ох, Петька, гляди! Ходишь ты вот так, кокнут и тебя.

 – Да что ты, мать, нетто я боров? У меня вот, – хлопаю по карману, – семизарядный.

Васька уже проснулся, смотрит на меня, смеется.

 – Ты что щеришь зубы? – спрашиваю его.

 – Вроде. рановато ты вставать начал, – и подмигивает.

 – Вон у попа свинью сперли на десять пудов. Не ты ли случайно?

 – А не мешало бы свининки с картошечкой поджарить.

 – Губа у тебя не дура. Э–э, ты что же чуб теперь не крутишь?

 – Зачем он мне?

 – Без чуба Марфуша любить не станет.

Брат покосился на мать, снова подмигнул мне.

 – Такого парня, как я? Любая – на выбор.

 – Ну, Васька, теперь я тебя не только не понимаю, а просто диву даюсь: мой ли это брат?

 – Твой. А Григорий все еще не приехал? – вдруг перебил он.

 – Пока нет.

Матрос уже третий день з городе. Там городской комитет созвал первую уездную конференцию коммунистов.

Выйдя из избы Павла, я услышал страшные крики на улице. Скоро примешался звон в печные заслоны, в косы, в ведра. Что такое? Мы с Павлом направились в конец улицы. Народ, обгоняя нас, бежал туда.

 – Воров пымали.

 – Бью–ут! – донеслось до нас.

Побежали и мы. От церкви навстречу нам двигалась огромная толпа людей. Впереди процессии метались ребятишки, за ними – несколько женщин с заслонами, ведрами и одна с косой. Все они отчаянно кричали, звонили, били в ведра.

 – Черт побери, Павел, дело дрянь! Омотри!

Свирепость проснулась вдруг в этих людях.

 – Воров слови–или! Свинью палили!.. – складно кричал кто‑то.

Позади женщин происходило что‑то страшное. Кого‑то толкали, кто‑то падал, поднимался, снова били.

Увидев нас, к нам быстро подбежала Степанида, жена сапожника.

 – Вашего друга поймали–и! Плюху! Ворищу–у!

 – Павел, надо за Филей послать. Пахнет не побоями, а убийством.

Палагина давно собирались хоть на чем‑нибудь поймать, но он был осторожен. Он – вор, прославленный на всю округу. В одиночку боялись его, но теперь,. когда поймали, обрадовались. А тут еще слухи о расправах, о самосудах над такими.

В толпе ребят я увидел своего брата Никольку и послал его за Филей. На звон в ведра и заслоны, на громкий крик и свист народ стекался со всех улиц села. Толпа повернула на церковную площадь. Против дома священника остановились.

 – Бей окаянны–ых! – пронзительно взвизгнула женщина.

 – Сто–ой! – еще громче завопил мужик. – Пущай в последний раз богу помолятся.

Воров толкнули, они упали, ткнулись в мерзлую землю.

 – Прости–и-те… христа–а… рра–а-а… – кричал Илья голосом, полным смертного ужаса.

 – Павел, вырвем их… Убьют!

Мы направились в самую середину, в свалку, где над головами воров уже вздымались колья. Илья увидел меня, и какая‑то тень надежды блеснула в его глазах. Он даже хотел что‑то крикнуть, но в это время его снова сшибли с ног.

 – Товарищи–и! – во всю мочь заорал я и выхватил наган. – Товарищи, отста–ави–ить!

Только некоторые, посмотрев на меня, отошли, остальные и внимания не обращали. Я дал выстрел вверх. Многих это отрезвило, они отступили. Теперь смотрели на нас с Павлушкой. Смотрели злобно. Кто‑то предупредил нас:

 – Вы… лучше отойдите.

И тут же подхватили:

 – Да, да, в сторонку.

 – Не заступайтесь за них.

 – Собакам и смерть будет собачья!

 – Товарищи! – снова прокричал я. – Вы что же, убить их вздумали?

 – Беспременно.

 – Людей убивать комитет не даст!

 – Куда же их?

 – В город. Там комиссар…

 – Эге, комиссар! Сам комиссаров не признает, а нам велит?

 – Не у комиссаров они воруют, у нас.

Пока мы спорили, Илья и Палагин встали. Илья опустил голову. Палагин уставился на церковь.

Подхожу к Илье, кричу ему в лицо:

 – Что, хромая сволочь, доворовался?

И снова к народу:

 – Убивать не дадим!

Народ остыл, уже не размахивали палками, хотя все еще кричали. Может быть и разошлись бы, но тут вышел из‑за спин Николай Гагарин. Кинув косой взгляд па меня, остервенело закричал:

 – Заступники сыскались! Коршун коршуну глаз клевать не будет. Одни грабят по большому кушу, – он посмотрел на меня, – другие поменьше. Дай срок, ни одной овцы на дворах не будет. Их вон сколько, анвалидов. На каждого по свинье – стада и нет! Сла–а-або–ода, то–ва–ри–щши… А раз слабо–ода, вору–уй. Комитет дозволяет…

 – Молча–ать! – заревел на него Филя, явившийся как раз во–время. – Ты что, гадина, поганый рот тут раскрыл, а? Кто тебя позвал?

 – Граби–ители! – побелел Николай и отошел от долговязого Фили.

 – Кто грабители? – пошел за ним Филя.

 – Большевики! Землю отняли. Гольтепа!

Совершенно неожиданно к Гагаре подбежал Ванькин отец, Карп.

 – Ты что, рыжий бык, разревелся? Разь тебе место на этом стойле? Иди в свой поганый хлев и мычи там! А то вот… – и он плюнул в кулак.

Гагара с искаженным лицом так толкнул Карпа, что тот кубарем свалился под ноги толпе.

Быстро, по–молодому, вскочил Ванькин отец, развернулся и ударил Николая.

Они схватили друг друга. Воры с испугом смотрели на драку пастуха с богачом. Оба здоровы! Несколько раз сшибали они один другого с ног, катались по снегу, по мерзлым комьям земли. Наконец Николай осилил пастуха, подмял его под себя.

Вдруг, быстро размахнувшись и еще быстрее проговорив: «Господи, благослови», тяжелым кулаком ударил Гагару мой отец. Гагара рухнул на дорогу.

Все от восторга закричали: первый раз в жизни увидел народ, что такой набожный и тихий человек ввязался в драку. Да еще с кем! С Гагарой!

А Ванькин отец уже поднялся, подбежал к Николаю, сел на него верхом, схватил мерзлый комок земли и начал совать ему в рот.

 – Н–на! Н–на! Подавись землей! Н–на, сволочь, хапуга!

 – Еще, еще! – подстрекали Карпа.

 – Иван, – кричали моему отцу, – и ты свою долю ему в хапало! Сожре–ет…

Гагара сбросил с себя Карпа, вскочил, выплюнул землю и побежал не оглядываясь. Он бежал и все отплевывался, а вслед ему неслись крики, свист, звон, и заслоны, и ведра.

Толпа забыла о ворах. И тогда мы предложили запереть воров в церковную сторожку, вызвать из волости милиционера, а там – дело суда…