Текст книги "Повести"

Автор книги: Петр Замойский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 40 страниц)

 – Стражников бю–ут!

Сквозь барахтающуюся кучу людей ничего не видно. Иногда мелькнет мундир, покажется окровавленное лицо одного из стражников, и снова оглушительный рев. По переулкам из второго и третьего общества бежал народ.

Вдруг над разъяренной толпой раздался зычный голос:

 – Мужики!.. Товарищи!..

На штабеле бревен, что сзади Гагариных мазанок, стоял Харитон, с высоко поднятыми руками. У него горели глаза, он как бы стремился взлететь. Он несколько раз окрикнул толпу, все еще избивавшую стражников и Гагариных молодцов, и когда все обернулись к нему, что есть силы закричал:

 – Настал час, товарищи! Революция идет в России… Братья рабочие против царя поднялись, против банкиров, у коих сотни миллионов, против фабрикантов и заводчиков… Братья рабочие бьются с полицией насмерть. Не отстанем и мы, товарищи! Свергнем помещиков, отберем землю, возьмем хлеб… Лошадей запрягайте, мужики, берите вилы, топоры… Пора настала! За хлебом, товарищи, туда! – указал на гумна.

 – За хлебом! – подхватила толпа.

Обгоняя друг друга и толкаясь, мужики бросились к своим домам. Торопливо запрягали лошадей, бросали на телеги торпища, мешки, вилы, топоры, колья. Всполошный крик пронесся и по другим обществам.

Уже многие запрягли лошадей, что‑то кричали друг другу. Пробежал Тимоха Ворон.

 – Пошел, пошел, мужики!

Ног под собой не чувствуя, бежим с Павлушкой к нам. У нашей избы стоит мать, тетка и дядя Семен. Мать тревожно смотрит, как запрягает лошадь Иван Беспятый. Куда и хромота его девалась! Он кричит моей матери:

 – Арина, вы что?!

Лицо у матери такое, будто сноза пришел податной.

Дядя Семен неодобрительно всплескивает руками.

Кричу матери:

 – Все едут за барской рожью!

 – Бог с ними, не надо.

 – Как не надо, раз все едут?

 – Не надо! Стражники иссекут.

 – Где им! Двух‑то совсем, видать, укокошили.

Мать кричит на меня:

 – Садись жрать. Без тебя голова кругом идет.

Я озлобленно кричу матери, не обращая внимания на гостей:

 – Скоро жрать будет нечего. Люди не дурее нас!

Прибежал мой крестный, высоким тенором завел:

 – Кума Арина, какого вы?! Запрягайте мерина и – пошел! Мы поможем. Пудов десять отхватите.

 – Пет, нет, – прошептала мать, – ты, кум, и не говори. И так руки–ноги ходуном ходят. Засекут.

 – Коль сечь будут, так всех.

 – Пет, нет, – опять пролепетала мать.

 – Мне как хотите, – рассердился крестный и побежал дальше, торопя всех по дороге.

Я тихонько отозвал Павлушку за угол избы.

 – Пойдем?

 – Ага! – быстро согласился он.

 – Погоди, лепешку возьму.

 – Забежим лучше к нам, я две стащу. У нас сдобнее ваших.

Ничего не сказав матери, мы побежали к Павлушке. Улицей и переулком мчались подводы. У Павлушки нет дома никого. Отец его, не в пример нашему, уехал в имение. Павлушка взял лепешки, и мы побежали на гумно. Оттуда, с луга, нам все видно. Ехали подводы дружнее, чем на сенокос. Впереди десятка полтора верховых. У них колья, вилы, палки. Многие, как и мы, бежали. Нас догнали Авдоня и Костя Жила. Костя на бегу сообщил, что отец его лежит в сенях, стонет. Вынул из кармана коробку спичек, потряс ею. Мы догадались, что это значит. У Авдони ножик, сделанный из косы. Крепко сжав его, он наотмашь пырнул воздух. Вдруг мы услышали:

 – Гони, гони–и!

Остановились, не понимая, в чем дело. Лишь когда трое верховых отделились и помчались полем на бугор, догадались. Там, по направлению к имению, мчался один верховой.

 – Это Николай Гагарин, – сразу узнал Костя. – Упредить хочет.

Заметив погоню, сын Гагары ударил лошадь.

 – Гони, гони! – кричали преследователям.

Сын Гагары ударился к лесу на горе. Видимо, он хотел, чтобы его заметили из имения. Верховые догадались об этом, один отделился и понесся наперерез, а двое погнали следом. Скоро сын Гагары скрылся за лесом, там же пропали и верховые. Едва они скрылись, как на этой же горе показались, пыля, несколько подвод.

 – Второе общество к Шторху за хлебом тронулось! – радостно крикнул кто‑то.

Мы бежали межой, нас обгоняли, кричали, чтобы мы вернулись. Я присматривался, искал Харитона, но его не было. Мы перебежали на вторую межу от дороги. Вот и грань! Дальше барская земля. Чужая, запрещенная!

Вон и усадьба. Вправо, на берегу пруда, ометы соломы. Стоит паровая молотилка, несколько кладей овса, проса. Влево – лесок, из‑за которого Косорукий попытался тогда захватить наше стадо. За леском большой сад, в саду барский дом, флигель, людская, контора, каменные конюшни, сараи, погреба. Перед въездом в усадьбу возле ограды – огромные, длинные амбары. Один из них двухэтажный, с подъездом наверх.

 – Бежим скорее, а то ничего не увидим! – крикнул я.

Прибавили рыси. Больно кололо в боку. Подводы гремели впереди и сзади. Среди наших были гости из соседних сел. С горы спускались верховые, что гнались за сыном Гагары. Они галопом мчались к имению. Туда же приехали первые подводы.

 – Гляди, что там такое? – вскрикнул Павлушка.

Мы остановились. Нам виден сад и крыши барских зданий. На пригорке недалеко от амбара, сгрудились подводы. Крик, ругань, чей‑то высокий голос.

 – Э–э, никак стражники! – испугался Павлушка.

Недалеко от кучки верховых, которые были впереди подвод, гарцевали конные стражники. Они размахивали шашками, то наступали, то пятились, а толпа стояла на месте, кричала, грозилась кольями.

 – Драка будет! – задыхаясь, крикнул Авдоня. – Тятька не утерпит.

От бега у меня спирало дыхание. Чем ближе, тем слышнее страшный гул голосов. Мы остановились почти у первых подвод. Тут целая орава ребятишек. В другой куче рекруты. Они вот–вот готовы броситься в схватку.

 – Управляющего подайте! – крикнул Ворон стражникам.

 – Добром говорим – уезжайте. Грабить не дадим! – ответил толстый стражник.

 – Вас не спросимся.

 – Стрелять будем!

 – Попробуйте! Эй, мужики, – взмахнул Ворон железной клюшкой. – Что стали? Пошел к амбарам!

И первый направился к амбару.

 – Назад! – крикнул стражник, направив шашку ему в грудь. – Детей, разбойник, вспомни!

 – Бей их! – крикнул Ворон и так стремительно ударил клюшкой по руке стражника, что тот, выронив шашку, запрокинулся.

 – Бей царских шкур!

Лавиной со всех сторон ринулся на стражников людской поток, полетели камни, палки. Лошади стражников, испуганные криком, шарахнулись в стороны.

Вдруг раздался выстрел, второй, третий. Толпа опешила, отступила, кое‑кто бросился бежать. Внезапно с диким криком, пригнув голову к шее лошади, Лазарь ринулся в самую середину стражников.

 – Ур–а-рра–а!

За ним устремились всем навалом конные и пешие. Из восьми стражников только один успел ускакать в имение. Остальных сняли с лошадей.

У садовой изгороди стояла кучка служащих из имения.

Стражник подскакал к ним, что‑то кричал, указывал на толпу, но те, увидев, что народ двинулся к усадьбе, бросились – кто в лес, кто в сад. Подводы, перегоняя друг друга, рысью подъезжали к амбару.

Кто‑то пытался взломать двери, по они не поддавались.

В саду, где стояли яблони с красными листьями, послышался крик, затем раздались выстрелы.

Все метнулись за амбары, некоторые легли. Скоро и мужики начали стрелять. Стреляли из револьверов, отнятых у стражников.

 – Мужики, из людской палят! – крикнул Лазарь. В руке у него револьвер. – За мной!..

Пригнувшись и прячась за постройки, человек двадцать побежали туда. Вновь раздалась беспорядочная стрельба. Затем все смолкло. А через некоторое время послышался крик, звон стекол, отчаянный вой собак.

Кузнец Самсон ломом отворачивал засов у двери, кто‑то рубил притолоки. Скоро одна дверь рухнула, за ней другая. Люди ввалились в амбар.

 – Подъезжай! – крикнул кузнец.

Сразу подъехало несколько подвод. На телегах были разостланы торпшца.

В амбар лезли с ведрами, с мешками, с мерами.

Отперли второй амбар. И к нему подъехали подводы, и там началась насыпка.

 – Ты зачем? – схватил меня кто‑то за плечо.

Вздрогнув, я оглянулся.

 – Мишка!

Передо мной стоял брат.

 – Отец приехал? – спросил он.

 – А разь ты не знаешь его?

 – Ну, я сейчас… Подожди меня, – и он быстро скрылся.

У амбаров суета. Бегали взапуски с мерами, мешками, ведрами. Избитых стражников заперли в кладовой, служащие разбежались. В имение вместе с Лазарем ушли Харитон, староста и рекруты. Подводы с хлебом отводили к сторонке. Домой никто не ехал, да и не отпускали на всякий случай.

Солнце садилось все ниже. Скоро совсем будет темно, а подводам нет конца. Я досадовал, что мы не запрягли Князь–мерина.

«Хоть бы мешок мне захватить. Меры полторы бы донес».

Из сада вышли Харитон и староста. У старосты в руках большая книга, кипа бумаг. Сам он, маленький, с. поцарапанным лицом, напоминал сейчас петуха.

 – Мужики, вот книги из конторы! – крикнул он. – В них все грехи, все наши долги барыне. Куда их, мужики?

Принесли солому, бросили недалеко от амбара; староста, положив на нее книги и кипу бумаг, присел на корточки. Когда пламя охватило бумагу, староста весело крикнул:

 – Квиты мы с барыней! Ни она нам, ни мы ей.

 – Управляющий где? – подошел кузнец.

 – В Кокшай убежал.

 – Косорукий?

 – Этого Лазарь потрепал. Коль не сдохнет, на свадьбе погуляем. Женим на Матане.

 – Зря управляющего упустили. Депешу даст в город.

Из‑за амбара показалась новая подвода. Она рысью подкатила к двери. Глазам своим я не поверил.

 – Мишка! – подбежал я к брату. – Ты на чьей лошади?

 – Наша теперь. И телега наша. Бери мешки. Пудов двадцать пять навалим.

От его слов я опьянел. Сразу все – и хлеб, и лошадь в сбруе, и телега!

 – Давай, братка, давай… Павлушка! – крикнул я своему товарищу, который был у костра.

Он прибежал, и мы с мешками протиснулись в амбар. Меня взяла оторопь. Такого огромного амбара и столько ржи я еще в жизни не видел. В амбаре много людей, но всем просторно. Только в дверях тесно. Быстро мы насыпали два мешка и еле доволокли до двери. Мишка сначала отнес один, потом второй. Он еще принес четыре мешка, и теперь мы втроем, задыхаясь, насыпали сухую, чуть пахнущую полынью, рожь.

Какой он, Мишка, сильный! Один донес мешок, а в нем меры четыре ржи.

На телеге у нас теперь пять мешков. Один пока порожний. Мишка схватил его и побежал в другой амбар. Скоро вернулся оттуда, бросил его и, тяжело дыша, проговорил:

 – Пшено!

 – Хватит, братка, давай домой, – испугался я.

Солнце совсем у края земли. Староста дал приказ трогаться. Уселись и мы на свою подводу. Телега на железном ходу, лошадь сильная, сбруя крепкая.

 – Ничего нам за это не будет? – спросил я брата.

 – Все равно. Время такое. Ждали милости от царя, а он, сволочь, и Думу разогнал.

 – А ты как, будешь тут работать или уйдешь?

 – В Иваново–Вознесенск трахну. Там знакомый у меня. На фабрику поступлю.

 – Миша, возьми ты и меня отсюда! – взмолился я. – Что мне тут делать?

 – Ладно, возьму, – согласился брат и чуть дернул вожжой. Лошадь легко взяла рысью. Впереди и сзади подводы. Не было ни шума, ни крика. Погоняли лошадей молча.

 – А куда мы рожь ссыплем? – спросил я.

 – В амбар.

 – Нет, Миша, не надо в амбар. Будет обыск, найдут, засекут тогда либо отца, либо мамку. Давай доедем до большой дороги и свернем в сторону.

 – Зачем? – удивился брат.

 – Мы ее спрячем. Все теперь будут прятать. А я знаю такое местечко, днем с огнем не найдут.

 – Будь по–твоему, – согласился он.

Из села слышался рев скота. Пригнали стадо.

Когда мы приехали в степь, было совсем темно. Остановились на берегу оврага, над обрывом. Нелегко таскать мешки. Того и гляди, сорвешься в овраг. Не только я, но и Мишка выбился из сил. На телеге осталось еще два мешка – один с рожью, другой с пшеном.

 – Это увезем домой, – усталым голосом проговорил Мишка.

Он еще слазил в промыв, чиркнул спичку, осмотрел – не будут ли видны мешки днем. Нет, незаметно.

 – Дождь тоже не подмочит. На камни уложил.

Дома гостей уже не было. Мать, увидев нас, так и затряслась. Ей кто‑то успел сказать, что мы тоже насыпали рожь. Мишка попросил ключ от амбара. Мать замахала руками.

 – Нет, нет, ну, ее, окаянщину!

 – Поздно, мамка. И ничего не будет. Они у нас за податя выгребли, а мы назад взяли. Давай ключ. Не дашь, отвезу и продам.

 – Много ли? – уже примирившись, спросила мать.

 – Всего‑то четыре пуда, – соврал Мишка.

Мать отдала ключ.

 – Трусиха она, – сказал Мишка, высыпав рожь в сусек, а пшено – в кадку.

 – Не знаю, в кого такая, – удивился я, сам дрожа от страха.

 – Чего бояться? Не только хлеб, землю у помещиков отберем. Вот в городах рабочие свергнут фабрикантов, прогонят царя, а мы помещиков, и заживем тогда! Изберем себе рабочих и крестьян в правительство! Будем сами управлять, а не дворяне. Земского прогоним, станового пристава к черту, урядников тоже. Погляди, чего будет. Только держаться надо один за другого.

Еще что‑то второпях говорил Мишка. Откуда он все знает? А знает он не меньше Харитона. Он с ним в большой дружбе.

 – С лошадью как теперь? – вспомнил я.

 – Найдем и ей место! – ответил Мишка. – Только ничего никому не говори.

Я не мог придумать, куда он денет лошадь.

 – Иди домой, – сказал он. – Есть‑то небось хочешь?

 – Еще бы. А ты?

 – Немного погодя и я приду.

Мы вышли из амбара и невольно застыли в недоумении. На огородах, на конопляниках – всюду огоньки. Народ копал ямы, прятал хлеб.

‘ – Гляди‑ка! – вскрикнул Мишка, схватив меня за плечо.

Над имением полыхало зарево. Оно все увеличивалось. И народ теперь виден на огородах. Все смотрели на зарево, побросав работу.

 – Амбары полыхают, – сказал Мишка.

Сел на телегу и дернул лошадь к гумнам. Я не спросил, куда он хочет ехать.

Дома встревоженно ждали нас. Мать, увидев меня одного, спросила:

 – Где Мишка?

 – Скоро будет.

 – Глядите вы! – погрозилась мать.

 – Нечего глядеть. Именье вон горит, – устало сказал я.

Кроме Захара и Фильки, никто не вышел на улицу.

…Утром, чуть свет, прибежала Мавра. Бледная, губы трясутся.

 – Ку–умушка, – запела она, – слыхала аль нет? Агашка‑то, дура, ведь повесилась!

20

Мы свободно пасем на барских лугах. Скот вволю ест свежую отаву, пьет в чистом, зеркальном пруду родниковую воду.

Имение – рукой подать. Там – никого.

Дни ясные, солнечные. Свежий ветер. Запахи земли, трав и жнивья. В синем небе, таком же глубоком, как и его отражение в пруду, плавают белые прядева паутин. Они тянутся, как хвосты игрушечных змеев. Иногда, колеблясь, опускаются на жнивье, па траву, на коровьи рога.

Время от времени раздаются голоса журавлей или гусей. Иногда косяки пролетают совсем низко.

Спокойно и хорошо в полях. Радостны и пожелтевшие листья в лесу, и яркопунцовые яблони в саду, и бордовый дуб, и березка с золотистым руном.

Коровы заметно прибавили молока. Только новая теперь у нас забота: коровы чаще начали телиться. Ходят стельные сзади стада, часто ложатся, мычат.

Сегодня беспокойно себя ведет корова Лазаря. Со двора она вышла утром неохотно. Сейчас лежит возле межи, то и дело поворачивая голову к животу. Некоторым коровам при отеле помогает дядя Федор. Мы в шутку зовем его «дедка–повивалка». Одного из нас он отсылает в село – оповестить хозяев. Те приезжают, дают дяде Федору на водку, кладут теленка на телегу, корову привязывают к задку.

Но так хорошо нам только в поле. Другое дело – в селе. Оно живет эти дни тревожно. С вечера и до утра караульщики ходят по улицам, громко перестукиваясь. Запретили ребятам курить на улице, громко петь. Хлеб увезло не только наше общество, но и другие. Вывезли хлеб у Шторха, у Климова.

В соседнем селе Владенине, где волость, тоже разгромили барский дом, амбары и гумна. Харитон, Лазарь и Ворон каждый день в разъездах. Говорят, будто Харитон условился с волостным селом действовать заодно. В случае какой беды – выручать друг друга. Для этого комитет установили. Комитетчики ездили в соседние деревни и села, собирали сходы, призывали мужиков выгонять помещиков.

Много всяческих разговоров, но главный – о том, пришлют казаков или нет.

Стражники, гостившие у Гагары, ночью скрылись. Что сталось со стражниками, запертыми в каменной кладовой имения, неизвестно.

Агашку возили на вскрытие. Доктор сказал, что она была девкой. С утра до ночи голосила Агашкина мать. Илюшка после женитьбы не показывался на люди.

Брат Мишка скрылся в ту же ночь вместе с лошадью.

С пригорка, по которому гнались верховые за сыном Гагары, мне сейчас отчетливо виден не только барский сад с флигелем, но и село Кокшай за ним. В селе высокая красная колокольня, на лугу – мельницы. Левее – второе село – Пустошь. Извилистой лентой тянется дорога между ними. По дороге несколько телег движется. Стада ходят по пустошинским полям.

Дядя Федор стоит сзади стада, впереди Данилка, от пруда – Ванька, а я – от лесочка.

Вспоминаю подробности всего, что произошло на престольный праздник. Вновь охватывает меня знакомое чувство, и невольно складываются слова. Чтобы не забыть, вынимаю тетрадь, напеваю, сажусь и записываю:

 
Мы терпели до поры,
Почернели лики,
Навострили топоры,
Насадили пики.
Грозной силой поднялись,
Барский хлеб забрали.
В схватку стражники взялись, —
Всех их повязали.
Не дадим теперь промах,
Знать, пришла година.
Глянь – на барских на полях
Сельская скотина.
Широко лежит земля,
Тут скоту привольно,
Будут нашими поля,
Барским быть довольно.
Хорошо скотину пасть:
Чистый пруд под горкой,
А попробуют напасть —
Смерть им будет…
 

Три хлопка плетью. Не дописав, я вскакиваю. Кому хлопает старик? Мне. На бегу засовываю тетрадь за пазуху. Старик возле коровы Лазаря. Она отелилась, облизывает теленка. Теленок пытается встать на ножки, но тут же падает.

 – Живо беги, скажи, чтоб ехали!

Быстро направился я в село. Я любил извещать хозяев об отеле – это им радость. Шел, то и деле оглядываясь. Отойдя с полверсты, поднялся на гору. Еще оглянулся и чуть не упал от страха. Там, на далекой дороге, что вилась из Пустоши в Кокшай, показались они… Пыль вилась сзади них. Я хотел вернуться, сказать об этом дяде Федору, но раздумал. Выбежав на межу, усиленно – раз за разом – начал бить плетью. Бил, кричал, махал шапкой, бросал ее вверх. Опять хлопал, надел шапку на дубинку. Наконец‑то услышал и догадался старик. Он тоже захлопал. Стадо запылило с барского луга на поле. Куда он загонит его? Как оставит Лазареву корову с теленком? Ног под собой не чувствуя, стрелой помчался я к селу. Бежать четыре версты. На бегу сбросил сумку с книгами и хлебом, потом дубинку, потом пиджак. Мчался, и все оглядывался. За горой уже ничего не видно. Они теперь в Кокшае или уже скачут вдоль оврага к хутору. Успеют ли наши согнать скот? Дух совсем захватило, сердце вот–вот лопнет. Я прижал руку к груди. Эх, разуться бы! Вон и гумна и ветлы, вон и село, куда грозной тучей валит несчастье. Кто‑то попался мне навстречу. Я крикнул, но голоса своего не узнал. Совсем пересохло горло. Переулком вбежал в село. Вот мазанки Гагары, вот изба Харитона. Он в сарае.

 – Казаки! – крикнул я, чуть не падая.

 – Где?

 – От Кокшая скачут…

Выбежав на дорогу, я развернул плеть, ожесточенно начал хлопать и кричать:

 – Казаки, казаки!

Скоро десятки голосов подхватили это слово. Я бросился бежать в тот конец, где жили Самсон, Ворон и Иван Беспятый. Церковь. Мне пришла сумасшедшая мысль. Вот ограда, врата. За одну из сох привязан конец веревки от колокола.

Бом–бом–бом! – раздалось часто.

Ко мне бежали люди.

 – Казаки! Казаки! – только и кричал я им, не переставая бить в колокол. Кто‑то оторвал мою руку от веревки, ударил по голове. Я упал. Передо мной – священник. Он топал возле, визжал, а когда я поднялся, хотел было ударить меня ногой, но между нами вырос Тимофей Ворон.

 – Иди, батюшка, прочь! – крикнул он.

 – Бунтовщики!

 – Иди! – повысил голос Ворон.

 – Дядя Тимоша, казаки! – прохрипел я, вставая.

 – Эй, Митька–а! – крикнул Ворон так, что у меня в ушах зазвенело. – Садись и что есть духу гони во Владенино.

Я побежал домой. На лавке сидел Захар, гречневой кашей кормил с пальца девчонку.

 – Казаки, Захар!

 – Черт с ними, – ответил он спокойно. – Я – сам казак.

 – Где тятька с мамкой?

 – На базар уехали.

«Это хорошо, что их нет. Мать с испугу в постель сляжет».

 – А ты зачем прибежал? – спросил Захар.

 – Эх, забыл! Ведь у дяди Лазаря корова отелилась. Пойду скажу.

Едва вышел в сени, как в улицу с разных концов и переулков нагрянули верховые. Отворив дверь в избу, шепнул:

 – Захарка, прячься.

 – Сам лезь на потолок.

Я на потолке. Возле трубы – оголенные стропила. Отсюда видна почти вся улица.

Из переулка выскочило пять верховых. Галопом промчались мимо. На улице – топот, гул голосов. Скоро возле нашей избенки кто‑то прокричал:

 – Выходи!

Верховой. Лошадь в пене. Сидел плотно, лихо сдвинув картуз. Остановился у избы Беспятого, хлестнул плетью по раме:

 – Выходи!

У второй избы старик Ермил чинил кадушку.

 – Где староста? – подскочил стражник к нему.

Ермил глуховат. Он молча набивал обруч. Верховой ударил его плетью. Старик выронил топор и приложил ладонь к уху.

 – Ась?

Верховой ускакал. Ермил посмотрел ему вслед и скрылся в мазанку.

С левой стороны крик женщины.

«Что же я на потолок забрался? Что мне будет?»

Слез. Сени худые. В любую дыру видно, насколько глаз хватит.

 – Где мужики? – послышался голос у избы соседа.

 – Не знаем, – ответила старуха.

 – Грабить барский хлеб знаете! Ездил твой мужик в именье грабить?

 – Не займаемся этим.

 – Кто ездил, знаешь?

 – Где знать! На кладбище гляжу. Ждут меня там подружки.

 – Всыплем тебе, живо отправишься к ним, старая ведьма! – прогремел голос.

Я выглянул из сеней. Верховой поскакал в нижний конец. Потихонечку пробрался я к мазанке, стал за угол и начал наблюдать, что делается на улице.

Народ сгоняли к избе писаря Апостола. Между его избой и садом Щигриных – луговина. Правее – сад учителя. Влево – овраг, пересекающий улицу. Соседняя с Апостолом изба сгорела. На ее месте валялись головешки. Одиноко стояла печь.

Мужики шли сами, не прячась. Шли и бабы, испуганно сторонясь. Ребятишки пробирались – кто оврагом, кто канавой, вдоль учительского сада. Сквозь забор ныряли в смородинник. В сад к учителю пробрался и я. Там мы, ребятишки, залегли в лопухах.

Выстроили мужиков полукругом в два ряда. Сзади них – десять верховых с обнаженными шашками. В середине – пять. Остальные разъезжали по улице. Мужики стояли к нам спинами, но мы узнавали каждого по одежде, по картузам. Начал я приглядываться – тут ли Харитон? Тут! Тревожно забилось сердце: как бы не выдали его. А вон Лазарь, Иван Беспятый, Ворон. Увидел в первом ряду крестного Матвея, деда Сафрона, Федора, Настиного отца. Дальше и Василин Госпомил, с ним рядом Денис, с Денисом Орефий Жила, который уже оправился. С краю – Павлухин отец, сзади него – Спиридон Родин. Еще привалила толпа мужиков в сопровождении верховых. Следом за ними – молчаливая гурьба испуганных баб. Бабы остановились возле сгоревшей избы.

Ко мне подползли Павлушка с Авдоней и залегли в лопухах.

 – Ты где был? – спросил я Павлушку.

 – Во втором обществе.

 – Там тоже сгоняют мужиков?

 – Чего их сгонять. Они все вон лежат в саду Щигриных. Ждут, что будет.

Авдоня прошептал:

 – Как бы тятька в драку не полез.

 – Куда в драку! Живо исполосуют! – ответил Павлушка.

Мы лежали, еле дыша. Вдруг в дальнем конце улицы раздался звон колокольцев и бубенцов. Услышали и мужики, повернули головы.

Мимо церкви, мимо изб, пыля пронесся целый свадебный поезд. По бокам и впереди – верховые. С разгону остановились возле баб. Те шарахнулись в стороны, завизжали.

 – Эй, тише! – прикрикнули на них.

В сопровождении стражников шли семь человек. Впереди урядник, за ним становой пристав, судебный следователь, земский начальник, за земским – управляющий Самсоныч, сзади – волостной старшина и писарь.

 – Будет дело! – проговорил Павлушка. – Такого начальства сроду у нас не было.

Пройдя в полукруг, они, нарядные, чистые такие, остановились, о чем‑то посовещались. Из избы Апостола принесли стол, две скамейки. На стол положили книги, бумагу, поставили чернильницу. Волостной писарь и следователь уселись друг против друга.

 – Тише! – крикнул старшина, хотя никто и не шумел. – Шапки долой!

Все сняли картузы и шапки. Пристав, в накидке, из‑под которой виднелись синий мундир и шашка, выступил вперед, посмотрел на свои лакированные сапоги, затем вверх – на ветлы щигринского сада, где кричали грачи, и, прищурившись, негромко начал:

 – Ну что, и вы бунтовать вздумали? Сладок чужой хлебец? Посмотрим, как горько придется. Не пеняйте на нас, пеняйте на главарей. Дождались похмелья? Ну‑ка, поднимите шапки, кто ездил воровать хлеб?

Один за другим подняли мужики шапки и картузы.

 – Та–ак. Все ездили. А теперь – на колени и головы к земле! К земле–матушке, пониже! Она – кормилица, она – поилица. Ну‑ка, отступники, арестанты, воры, на колени!

И опять один за другим стали мужики на колени. Только трое не стали.

 – Вы что? Не слыхали? Глуховаты? Стать, воры!

На колени не стали Василий Госпомил, Денис и старик Никита.

 – Мы не воры, – тихо проговорил Никита.

 – Почему не воры?

 – Мы не ездили.

 – Не разговаривать! Почему не воры?

 – Мы православные.

 – Молчать! Иди сюда, ты, ты и ты!

Все трое вышли и стояли, опустив головы.

 – Почему не ездил, когда все ездили? – спросил пристав Никиту.

 – Так что, вашблагородие, грабить незаконно.

 – Кто ездил?

 – Вон все.

 – Кто первый подбил?

 – Этого не знаю.

 – Что же ты знаешь, дурак? Где был?

 – Так что гулявши на свадьбе.

 – Весело гулял?

 – Так что, вашблагородие, как по крестьянству.

 – Почему не отговаривал от грабежа?

 – Разь меня послушаются? Так что нельзя.

 – На колени!

Никита стал на колени. Пристав подошел к Василию.

 – Почему ты не ездил?

 – Бога боюсь, ваше благородие.

 – А если бы не боялся?

 – Госпомилуй от напасти! – перекрестился Василий.

 – Мужиков отговаривал?

 – Изобьют. Круговая порука.

 – На колени.

 – Не могу, ваше благородие.

 – Что–о?!

 – Чирей…

 – Не разговаривать!

 – Чирей на коленке.

 – Стать, мерзавец!

Беспомощно оглянувшись, Госпомил стал на одно колено, вытянув правую ногу.

 – Поставить его! – крикнул пристав уряднику. Урядник быстро подошел к приставу и что‑то зашептал.

 – Тем лучше. Пусть скажет.

С трудом уставив правое колено, Госпомил оперся на руки.

 – Кто начал первый? – спросил его пристав.

 – Н–не–знаю, – еле проговорил Василий, морщась от боли.

 – Не знаешь? Что же вы, урядник, говорите? Урядник пожал плечами. Пристав совсем распалился.

 – Ну‑ка, ты, – обратился он к Денису.

Тот, не дожидаясь приказа, сам стал на колени.

 – Молодец! – похвалил пристав. – Видно, бывалый. Почему не ездил?

 – По случаю свадьбы сына.

 – Как? Как? – широко открыл глаза пристав. Денис спохватился, понял, что сказал не то.

 – От чужого отговаривал?

 – Все время.

 – Как отговаривал?

 – Сибирью прельщал.

 – Что такое Сибирь?

 – Брат у меня на поселении.

 – Каторжник?

 – По доброй воле. Земли вдоволь – луга, реки, рыба, пчелки. Я мечтаю, ваше соквородье.

 – О Сибири мечтаешь? Обещаю Сибирь. Как хочешь ехать – на казенный счет или добровольно?

 – Распродам – и трахну.

 – Добровольно? Увидим. Скажи‑ка, кто у вас главари?

 – Все отчаянны.

 – Хорошо отвечаешь. Кто первый?

 – Драка была у Гагары. Кто в именье тронулся, не знаю. Хмельной, сына женил…

 – Сибирь тебе будет. На казенный счет отправим.

Пристав подозвал казачьего офицера и, указывая на трех мужиков, приказал:

 – Для начала – по десять, и отпустить по домам.

Офицер подошел к мужикам, неестественно выпучив глаза, крикнул:

 – Раздеваться!

Толпа женщин ахнула. Кто‑то завыл в голос.

Я шепнул Павлушке с Авдоней:

 – Пойдемте поближе.

Пека мы лезли через лопухи и смородину, пока ползли, не видели, что происходило. Лишь пробравшись к оврагу вдоль сада, услышали вопль не то женщин, не то мужчин. Порка началась. Мы залегли в канаве. К порке готовился старик Никита. Госпомил и Денис, уже выпоротые, низко опустив головы, пробирались через толпу. Никита не то сопротивлялся, не то не мог снять штаны. Он что‑то кричал. Наконец, сняв штаны, он стал на колени и во весь голос крикнул приставу:

 – Сын у меня, сын в солдатах! На усмирение в Белой Руси. Царю служит. Пожалейте! Не позорьте! Не вор я, не–ет…

Ему не дали больше кричать и повалили на скамью. Один стражник зажал между ног его голову, второй сел на ноги. Пороли нагайками два казака с двух сторон. Издали видны были темные полосы на бледном, дряблом теле старика. После шестого удара он уже не кричал. Когда опустился десятый удар, Никита не мог встать. На него плеснули ведро воды. Кто‑то оттащил его. Мужики безмолвно стояли на коленях. Что же ждет их, если этих, кто не ездил, выпороли?

 – Встать! – скомандовал мужикам пристав.

Они встали.

 – На колени! – снова раздалась команда.

Мужики грохнулись.

 – Лечь!

Покорно легли.

 – Звери! – раздалось из толпы баб.

Пристав выпрямился, посмотрел туда, грозно указал стражникам плеткой. Двое подскакали к толпе женщин, гарцуя, погрозились нагайками.

 – Вста–ать, сволочи! – исказив лицо, заорал пристав.

Снова поднялись мужики.

 – Смирно–о! Слушайте, Боры! Плети о вас не будем поганить. Требую выдать главарей, требую отвезти хлеб, требую построить амбары. Не выполните, вместе с семьями пойдете в арестантские роты за разбой, за грабеж, за избиение стражников. Милости не ждите. Господин капитан, – круто обратился он к офицеру, – начинайте! Не церемоньтесь. По долгу царской службы. Начинайте с крайнего. Подряд, подряд!

Широко расставляя ноги, офицер направился к крайнему мужику. Стал против него, в упор посмотрел, оперся на бедро рукой, в которой нагайка, и резко спросил:

 – Кто первый начал?.

 – Не знаю, ваше благородь.

 – А так скажешь? – и с размаху из‑под низу ударил кулаком в подбородок.

Мужик запрокинулся, схватился за рот. Если бы сзади не поддержали, он упал бы. Кровь проступила сквозь пальцы. Офицер, не глядя, подошел к следующему.

 – Кто первый?

Тот молча крутнул головой.

 – Вот так! – ударил и этого.

Широколицый, приземистый офицер хлестал теперь направо и налево. Мужики почти все молчали, приготовившись к удару.

Очередь дошла до Лазаря. Офицер остановился против него. В народе послышался гул. Все знали характер Лазаря: не снесет удара, не утерпит.

 – Кто первый? – спросил его офицер.

 – Кто первый – не знаю, только не деритесь.

В это время кто‑то из толпы мужиков повелительно крикнул:

 – Эй, Лазарь… Не надо!

В тот же миг Лазарь получил удар, и в тот же миг оба соседа цепко ухватили его за руки. Лазарь только крякнул и выругался.

Офицер шел дальше. Так до самого края. Никто не сказал ему – кто первый, никто не крикнул, что первыми были Харитон, Тимофей Ворон, кузнец Самсон и Лазарь.

 – Опросить второй ряд! – крикнул пристав. – Сам опрошу. Я заставлю говорить! – погрозил он плеткой.

Начал не с краю, а с середины. Хлестал плеткой по лицам, по ушам. Мужики нагибали головы, закрывали окровавленные лица, а пристав все хлестал и хлестал, исступленно крича: