Текст книги "Повести"

Автор книги: Петр Замойский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 40 страниц)

 – Мужики, надо решить дело с Сабуренковым. Кокшайские вот–вот перехватят. Всю землю под яровое арендуют.

 – Как арендуют? Эта земля испокон веков была нашей помещицы, – сказал Козулин.

 – Была, да Сабуренкову продана.

 – А почем он хочет? – спросил Денис.

 – По пять рублей.

 – Дорого. По три за десятину хватит.

Они начали спорить между собой, в какую цену арендовать. Торговались, кричали, а мы молча переглядывались с Филиппом и Павлом.

Они совсем не обращались к нам, считая, что мы, видно, в этом деле ничего не смыслим, а выбраны только «для близиру». И когда уже сговорились, встал Филя. Огромная тень его пала на стену.

 – Вы что? – обвел он их острым оком. – За этим пас народ выбрал, чтобы мы деньги платили кровопийцам? Вы, бороды, с ума сошли? Завтра чтоб духу их не было в имениях. Снять оттуда военнопленных, поставить старосту от себя. Вы что молчите? – обратился Филя сначала ко мне.

 – Правильно, Филипп.

 – Павел? – круто повернулся он.

 – Конечно, отобрать! Старики боятся.

 – Степка?! – допрашивал Филя.

И Степка прохрипел:

 – Аренда по карману богатым…

 – Пиши, Петр. Отобрать безвозмездно!

Писать! Долго ли написать! Чтобы успокоить Филю, я начал записывать то, что он говорил. Наступила тишина. Николай не сразу нашелся, что возразить. А может быть, выжидал, что скажут мужики.

Но они молчали. Тогда Николай придвинул к себе газеты, поискал в них что‑то и, посмотрев на Филю, спокойно заявил:

 – Ты газет не читаешь. У нас есть Временное правительство.

 – Оно из буржуев, – перебил Филя. – Князь Львов, князь Урусов и еще какие‑то.

 – Что же, ты не признаешь этой власти?

 – Не признаю.

 – Какой же придерживаешься?

Филя посмотрел на меня, на Павлушку. Взглядами мы ему подтвердили: «Говори!»

 – Только свою власть! А она есть – Совет рабочих и солдатских депутатов.

Николай посмотрел на своих и ехидно, тихо сказал:

 – Так, так. А где крестьянская власть?

 – Там же.

 – Нет, Филипп. Все вы, – и он вздохнул, – в заблуждении.

Взял карандаш и начал еще что‑то обводить в газете. В наступившее молчание вдруг ворвался голос моего отца:

 – «И сказал господь Моисею, говоря: владейте землею их и вам отдают, в наследие землю, в которой течет молоко и мед».

 – Вот наша партия социалистов–революционерсв как постановляет, – взял Николай газету.

 – Эсеров? – вскинулся Филя. – То партия буржуев… и кулаков.

Он попал в самое сердце.

 – Ваша какая партия? – спросил Денис.

 – Наша партия? – приблизился к Денису Филя и согнулся. – Наша партия рабоче–крестьянская. Прозывается она большевики. Понял? В ней больше народу.

Денис засмеялся.

 – А ты считал? Ну‑ка, Николай, огласи, что наша трудовая партия постановляет.

Но Николай решил еще что‑то возразить Филе.

 – Где ваш Совет?

 – В Питере. А ваша партия где? – спросил и Филя.

 – В одном месте с вашим Советом.

Игнат развел руками. Он все время то с нами соглашался, то с Николаем.

 – В одном месте, и не договорятся.

По складам, подчеркивая некоторые слова, Николай читал в газете «День»:

 – «Всякие попытки к немедленному захвату частновладельческих земель могут гибельно… – поднял Николай палец и посмотрел на Филю, – отр–отра–зиться на пра–авильном течении… сельскохозяйственной жизни». Понял, Филипп?

 – Как же! Читай дальше. Эх, жалко СабуренкоЕа с Климовым пет. Они тоже, поди, в вашей трудовой.

 – «Конфи–фискации обра–ба–батываемых…»

 – Дан Цетру, он лучше прочитает. А то, как курица в грамоте, так и ты. Тоже, эсер… – заметил Филипп.

Николай не обратил на его слова внимания. Водил пальцем, словно выковыривая буквы.

 – «…удельных, кабинетских и частно–вла–дельче–ских земель может быть проведена… только… законодательным, – он снова выше головы поднял руку с указательным пальцем, – путем через Учреди–итель–ное собрание, которое даст народу и землю и волю!» – наконец‑то одолел он и торжествующе обвел всех взглядом. – Это не разумно?

 – Разумно, – подхватил Козулин. – Отберем землю, а к нам стражников пришлют.

 – Ученые в том году, – сказал Денис.

 – Вас и не учили, – вступился я. – Вам и земля не нужна. У вас отруба, участки. На черта вам земля! А то: «Земля и воля». Давно у вас и земля есть, и во всем вам полная воля. Пойдемте на сход и заявим солдаткам, чтобы они арендовали.

 – А вы как? Захватным путем? Без закона?

 – Совершенно верно. Где эти законы?

 – Пойти и взять? – допрашивал Николай.

 – Зачем «пойти и взять». Сначала выгнать помещика.

 – Он денежки в банк платил?

 – А нам от этого не жарко. Наша партия за то – землю отобрать. И Совет… – поднял я палец, нарочно, как Николай, – рабочих и солдатских депутатов тоже за это!

 – Не за помещиков мы, – обратился Николай ко мне, – а тоже за землю и волю. Только одно: не время пока.

 – Ия одно: ошибся народ, когда вас выбирал в комитет.

 – Как ошибся? – вскинулся на меня Николай. – Свободное голосование.

 – Какое свободное! У вас, богатеев, почти все село в долгу. Попробуй голосовать против. Вы, – в глаза вам говорю, – кулаки. Летних и зимних работников держали. Сейчас пленных имеете. Не по дороге нам с вами.

Не в пример Филе, я говорил спокойно. И они ничего против правды не могли сказать.

 – Вас избрали только из страха, но мы, инвалиды, не боимся ничего, – добавил я.

 – Так мы ни до чего не договоримся. Вы за то, чтобы беззаконие, мы – как правительство приказывает. Надо провести голосами.

Я прикинул: нас девять человек. Из девяти четыре голоса наши, три с Николаем. Наверно, и старик тоже будет с ним. Остается Игнат. С кем он?

 – Голосуй, председатель, – говорю я, посмотрев на Игната.

Сначала Николай голосует за аренду земли… Поднялись три руки.

 – А ты, дед, за кого? – спрашивает Николай.

 – Он за нас, – говорит Филя.

Дед не скоро понял, в чем дело. Отродясь он не голосовал. Ему растолковали. И вот тоже поднимает руку. Николай считает медленно, словно нарочно тянет время, а сам смотрит на Игната, но Игнат не поднимает руки.

Николай спокойно продолжал:

 – Кто за насильственный отбор…

 – За конфискацию, – вставил я.

 – …поднимите руки.

Мы подняли, но Игнат… Игнат снова не поднимает. Теперь уже я уставился на него. Его голос решает все. Пока четыре на четыре. Я мигаю ему, но он отвернулся. Удивлен и Николай. Но в глазах у него довольство.

 – Тоже четыре.

 – Да… но почему дядя Игнат совсем не голосует?

 – Я воздержусь.

 – Нельзя воздерживаться. Или так, или эдак.

И я принялся разъяснять ему, хотя и так все было ясно. Вместе со мной начал уговаривать его и Николай. И вот он, атакованный с двух флангов, подался. Поднимает руку.

 – За кого же ты?

 – Поколь за… аренду, – тихо говорит он.

 – Пять, – подхватил Николай. – Пиши.

Стиснув зубы, я посмотрел на обозленного Филю и начал писать. Николай очень доволен. Боясь, вдруг я не так запишу, нагнулся ко мне. Все смотрели на меня. Видно, злое было у меня лицо. И в это время, пока я писал, из‑за двери вновь раздался торжественный голос отца:

 – «И сказал господь Моисею, говоря: «если изменит кому жена и приспит кто с нею, священник пусть заклянет жену и скажет: да предаст тебя господь проклятью и да соделает лоно твое опавшим и живот твой опухшим».

 – Что он читает ему? – не вытерпел Николай, видя, что все мы, несмотря на ссору, расхохотались.

 – Библию, – говорю ему.

 – Какая там библия? В ней одно… – и он сказал такое слово, что богобоязненный Денис со страхом посмотрел на него.

Николай зашагал мимо Павла, в ту комнату, где лежал старик. Следом за ним пошел посмотреть «Семку» Епифан, а потом и все мы ввалились в небольшой пристенок.

Старик лежал на подушках, устремив глаза в потолок. Это уж не был тот могучий Семен Гагара, которого я знал когда‑то, это был скелет с желтой бородой и горбатым сухим носом. Все с ним поздоровались. Отец мой с библией отошел к сторонке. Там о чем‑то спрашивал его Николай, отец показывал па страницы библии.

Стою, смотрю на Гагару и думаю: «Вот ты, владыка села, лежишь. Ты, когда‑то державший всех в своих руках, ты, выжавший потоки слез из бедняков, теперь иссох и врос в подушки. Так подыхай, старая собака. Подыхай, породивший детей, которые долго еще будут мешать нам».

 – Как здоровье, дед? – подошел к постели Филя.

 – Хорошо живу, – прохрипел старик.

 – Читаете писание?

 – Ваня читает, я слушаю. Па тот свет готовлюсь. Радуюсь.

 – Радуйся, дед. Только тебе не все дядя Иван читает. Дай‑ка библию!

Отец, посмотрев на Филю, подал книгу. Филя открыл наугад, нагнулся над стариком и, подражая голосу моего отца, торжественно начал:

 – И сказал господь Моисею, говоря: революция, царя сшибли! Радуйтеся, людие, веселись, дед Симеоне!

Старик уставил на Филю недоумевающий взгляд, затем, помедлив, тихо спросил:

 – Кого?

К Филе подскочил Николай.

 – Не надо ему!

 – Ага! – воскликнул Филя. – В темноте старика держите?

И опять к старику громко, во весь голос:

 – Императора с престола сшибли! Царя больше нет! Земля – народу, власть – народу!

Старик часто–часто замигал, лицо его передернулось и, вдруг поняв, прохрипел:

 – У–уйди–и, зме–ей, уйди–и!

24

Что‑то происходит с моим отцом. Все Бремя о чем‑то думает, нередко сам с собой разговаривает. По вечерам сидит над библией и – чего никогда не делал – моим красным карандашом что‑то в ней отмечает.

Сегодня несколько раз подходил ко мне, вот–вот уже готов о чем‑то спросить, но, только тяжело вздохнув, отходил. Какие сомнения гложут моего отца?

Не о революции ли он так задумался? Может быть, его расстроило Мишино письмо? Брат ругает нас, что мы несмело выступаем против эсеров. Большое письмо его мы читали и теперь знаем, кто во Временном правительстве, как захватили власть меньшевики и эсеры. В последнем письме написал, что из‑за границы приехал тот самый Ленин, книжки которого мы читали.

Но не письмо же брата является причиной тяжелого раздумья отца? Что же? Вероятно, его сильно поругал Николай за чтение библии.

Снова входит отец в избу и воровато оглядывается.

В избе никого нет, кроме меня с Павлушкой: мать куда‑то ушла, Николька играет в бабки на просохшей луговине, сестренка в школе. На улице тепло, с крыши капает.

 – Ты что такой? – ободряюще спрашиваю его. – Давай поговорим.

Как он оживился! Сел, понюхал табаку и меня угостил. Видно, обрадовался, что мы одни.

 – Тятя, откройся, как попу на исповеди. Что тебя мучает?

 – Ко псу его, попа, – сердито заявил отец.

 – Неплохо сказано. Дальше?

Отец вздохнул и отозвался не сразу. Низко нагнул голову и задумчиво, будто не ко мне обращаясь, сказал:

 – Библия мучает…

 – Зачитался, что ль?

 – Видать, так.

 – Отец, – строго сказал я, – говорят, от библии много людей с ума посходило.

 – Ия вот–вот рехнусь.

 – Не советую. Брось ее читать. В одном месте в ней так, в другом напротив.

 – Это шут с ней. Но ты гляди, сынок, – с горечью воскликнул он, – там в ней одни убийства, войны… – И, махнув рукой, замолчал.

 – Договаривай, отец.

 – Пост великий, а то бы сказал… Ну, как есть, грех один! – выкрикнул он. – Соблазн! Про баб, про этот… блуд! Развратницы какие‑то они, продажные! А бог?.. Как… злодей! Сколько народу сотворил и погубил. Зачем? Нет, в этой книге одна… прокамация.

 – Это что за «прокамация»?

 – Затмение мозгов, – пояснил отец и начал приводить пример за примером из этих «прокамаций». У него хорошая память. – Сколь народу истреблено, не счесть. Какие кровожадные: режут, душат, камнями бьют. И на все божье благословенье. Прости меня, господи, и бог‑то у них истинный… разбойник… Словом, озорник, – смягчил отец.

 – Тятя, брось эти книги в печь. Голову они тебе мутят. А голова пригодится. Да и время не такое. С попами тебе не по пути. Ты слышал проповедь нашего? Не о святых делах говорил он с амвона; революцию клеймил, проклятия призывал, антихристом грозил. Ополоумел поп от революции. Но мы доберемся до него. Сорок пять десятин земли отберем. Читай газеты. Будем рай на земле строить. Хотя, правда, земля‑то пока еще не вся наша.

Угрюмый вышел отец из избы. И когда вышел, Павлушка сказал:

 – Мучается… Кстати, о земле. Ты слышал: наши мельники в разведку к Сабуренкову ходили.

 – Ну? – насторожился я.

 – И утер он им нос. По десяти рублей за десятину требует. Они уже согласны на пять. Кокшайские по семь с полтиной дают.

 – Значит, ходили тайком от нас? А нам, Павел, так и надо. Почитай, что пишет брат. Мы сами виноваты. Надо сход созвать. Пойдем к Семену.

И мы направились к нашему старшему другу, которому в эту слякоть нельзя было выходить на улицу.

Дни шли за днями – теплые, апрельские. Суровой и вьюжной зимы будто и не было. Вода сошла в низины, журчала по оврагам, где местами еще лежал ноздреватый, со слоем натекшей грязи, снег. На высоких местах земля уже подсохла. Слышно веселое пение жаворонка, этой ранней птахи, спутницы пахарей и пастухов. Стадо еще не выгоняли в поле. Лишь овцы паслись на небольшом клине выгона. Рядом, там, где раньше был широкий выгон, – пахота Гагариных.

Пора сева приближалась. Встречаясь, мужики говорили о земле Сабуренкова, Климова, Стогова и Шторха. Было два собрания всего села. Многие соглашались с нами, но эти же люди кивали головами, когда другие говорили «разумные слова». Расходились, снова сходились, спорили, кричали, ругались. На последнем собрании, когда стало точно известно, что Сабуренков и другие помещики хотят сдать землю соседним деревням, народ неожиданно выбрал уполномоченных. Сначала послали к Сабуренкову узнать, что он хочет, поговорить об аренде, затем решили отправиться к другим помещикам, которые тесно сплотились возле самого богатого и умного из них – Сабуренкова.

Яркий солнечный майский день. Тихо и тепло в полях. Весенние запахи молодой травы, зеленеющей озими, преющей земли густо переполняют воздух. И кажется, не идешь по земле, а летишь к неподвижным облакам, в бездонную глубину неба. Хочется петь, бегать по полям, но… мы, уполномоченные, опираясь на палки, идем важно, как почтенные старики. За нами – пестрая толпа народу. Звучат песни и гармошка.

Впереди шагает Филя Долгий, за ним мы с Павлушкой, сзади – Степка, еще два мужика и вдова–солдатка. Все ближе и ближе имение Сабуренкова. Уже виден с пригорка его дом, сад, постройки, пруд за садом. А сердце бьется все тревожнее. Я знаю, что на мою долю выпадет самая тяжелая часть разговора с помещиком, и обдумываю, с чего начать этот разговор. Молодежь повернула в небольшую дубовую рощу, а мы, минуя гумна и амбары, направились липовой аллеей к высоким воротам имения.

Ворота заперты,, но через ограду видно: возле конторы стоит лошадь под седлом. Скоро из конторы вышел человек, мельком взглянул на нас, сел на лошадь и, пригнувшись, словно над ним завизжали пули, садом помчался в тот конец, откуда идет дорога на Кокшай. Вышел еще человек. Оглянулся и поспешно скрылся.

 – Чего мы стоим, как бараны у новых ворот, – не утерпел Филя, – стучать, ломать надо.

 – Филипп! – окликнул я. – Откроют и так, не горячись.

К воротам действительно подходил старик–садовник. Шел он медленно в сопровождении нескольких огромных собак. Они беспрестанно брехали, то подбегая к воротам, то снова мчась к садовнику.

 – Вам чего, мужички? – спросил он.

 – Не мужички, а граждане, – сказал я, подойдя к воротам.

 – Что вам надо?

 – Сначала убери собак, затем открой ворота, а дальше разговор будет с твоим хозяином.

В это время из конторы вышел сам Сабуренков и неторопливо направился к садовнику. Остановившись, поговорил с ним. Тот, видимо, передал ему, что было приказано, и они вместе начали отгонять собак. Отогнав их, Сабуренков пошел к воротам.

 – Здравствуйте, граждане! – громко произнес он.

Некоторые почтительно, по привычке сняли головные уборы и низко поклонились.

 – Здорово, барин.

 – Я не барин, – усмехнулся он. – Я теперь тоже гражданин, как и вы. Что вам угодно? – спросил он п с холодным презрением посмотрел на меня.

 – Угодно поговорить с вами, – ответил я.

 – Кто вы?

 – Уполномоченные.

 – Сколько? – окинул он нас.

А к нам действительно подошло куда более полсотни людей.

 – Нет, не все тут уполномоченные. Нас несколько. Вот они, – указал я.

 – О чем нам говорить? – снова, с еще большим презрением спросил он.

И я, едва сдерживаясь, глядя на его ожиревшее лицо, сказал ему четко:

 – Гражданин Сабуренков, мы пришли к вам не стоять возле закрытых ворот. Во–первых, откройте их, Ео–вторых, будьте хозяином и примите гостей, которые пришли поздравить вас с революцией.

Долго смотрел он на меня, меряя взглядом с головы до ног, но и я не спускал с него глаз.

 – Хорошо, – сказал он, – хотя есть калитка, но для гостей – ворота настежь.

Он отпер замок, сдвинул огромный засов и, открыв ворота, не оглядываясь, пошел вперед. Твердой, осанистой походкой шел он, этот владелец нескольких имений. Он привел нас в контору, открыл дверь в небольшой кабинет, прошел к столу и сел. Нас он не пригласил сесть.

 – Так что скажете?

Некоторое время мы молчали. Затем Федор вышел вперед и робко начал:

 – По земле мы пришли, Иван Александрович…

 – Ясно, не по небу, – перебил Сабуренков.

Федор понял насмешку, но не растерялся.

 – Небо высоко, а земля вот, – указал Федор за окно в сад.

 – Подожди, – сказал я Федору и легонько отодвинул его. – Гражданин Сабуренков, – стараясь не выказать своего волнения, начал я, но губы мои вдруг отяжелели и во рту стало вязко, – мы пришли к вам, посланные народом.

 – Это я слышал у ворот, молодой человек.

 – Очень приятно напомнить еще раз.

 – И с революцией поздравить?

 – Поздравить.

Он посмотрел на Филю, на его гигантский бант, хотел что‑то сказать колкое, но сдержался.

 – Спасибо. Я тоже рад, что свергли негодного царя и власть перешла в надежные руки.

 – Тем более. Значит, все стали равны?

 – Да, теперь все свободные.

 – Мы тоже так понимаем. Но почему вы своих гостей не только не угощаете, а даже сесть не приглашаете?

На секунду он смутился.

 – К сожалению, это контора, а не трактир. Но сесть вы можете сами… свободно.

 – Уполномоченные, – обратился я к своим, – хозяин очень любезен. Так садитесь, пожалуйста, кто на стулья, кто на скамьи.

Сабуренков сдержанно кашлянул. Я взял стул и сел против него, положив на стол раненую, в бинте, руку. Он покосился на нее, тут же взглянул на одноглазого Филю, на Павлушку, на Степку в синих очках. Он как бы подсчитал, сколько же тут фронтовиков.

 – Итак, хозяин, хотя вы нас угощать не собираетесь, но все равно разговор у нас с вами будет веселый.

 – Очень приятно… О чем же у нас веселый разговор?

 – О многом. Например о весне, о солнце, о птичках. Вы же человек умный, университет окончили…

 – Это не к месту, – сердито перебил он.

 – А зачем мы пришли, вы знаете. И давайте нгч–нем разговор так, как его ведут во многих селах с помещиками. Только там начинают по–другому, а мы… ну, по душам, что ли! Поругаться всегда можно.

’ – Землю в аренду я никому сдавать не буду! – вдруг заявил он. – Никому! И ни за какую цену! у меня были мужики из Кокшая, с которыми у вас каждый год вражда. Я им отказал. Я решил помирить вас с ними.

 – Спасибо, Иван Александрович, за мир.

 – Это одно. Потом у меня контракты на поставку государству хлеба и сена. Контракты надо выполнять. Не выполню – подорву основу свободы, с которой вы меня… поздравить пришли, – неожиданно закончил он. – Ясно?

 – Очень, гражданин Сабуренков. Вы что же, решили сами засеять все четыреста пятьдесят две десятины?

 – Вы сказали точную цифру.

 – Еще бы! Наши деды и отцы наперечет знают каждую межу этой земли. Вам не говорили, что тут было лет десяток тому назад?

 – Знаю хорошо.

 – Тем лучше… Стало быть, поставки, контракты, и засеваете сами? Мужики, слышали? – обернулся я к уполномоченным.

 – Все слышно, – проговорил Филя и зачем‑то встал. – На кого он надеется?

 – На военнопленных, – сказал Сабуренков.

 – Мы их снимем! – повысил голос Филя.

Сабуренков посмотрел на меня, а я, довольный Филей, заметил:

 – Видите? Это глас народа. А там, за оградой, вы услышите не только глас, но и рев. Имейте в виду, что к самый смирный человек во всем селе.

 – Вряд ли! – усомнился он.

 – Истинно, – ответил я ему. – Но давайте говорить серьезно.

 – Давайте, только поскорее.

 – Мы не задержим. Постановление губернского съезда крестьян читали?

Вынув из‑за пазухи отпечатанное на синей бумаге постановление, я положил его перед помещиком. Он внимательно прочел его и, отодвигая ко мне, сказал:

 – Это постановление неправительственное.

 – Вам с печатью нужно?

 – Прокламация.

 – Да, прокламация, декларация, воззвание, но нам все равно. Нам земля нужна. И мы эту землю возьмем. Отберем ее у вас, гражданин Сабуренков, – проговорил я, уже не ощущая робости.

 – На каком основании?

 – Умный человек вы… На основании революции…

 – Силой?..

 – Конечно.

 – Интересно, – побледнел он, не ожидая такого поворота. – Революции разные бывают. Вот во Франции была…

 – Не знаю, какая там была, но у нас такая – отдай землю!

 – Земельный вопрос решит…

 – Учредительное собрание, – подсказал я.

 – А пока Временное правительство дало губернским комиссарам приказ…

 – Подписанный князьями Львовым и Урусовым, – снова перебил я. – Не беспокойтесь, эти приказы у нас есть.

 – Так вы что же, не подчиняетесь Временному правительству, что ли? – спросил Сабуренков, удивленно глядя на меня.

 – Наоборот, мы хотим облегчить его работу в будущем.

 – Постановление об охране посевов знаете?

 – Есть такое.

 – О примирительных камерах?

 – Тоже. Потому мы с вами так примирительно и говорим: отдайте землю, а то отберем.

Сабуренков опешил. Не дав ему опомниться, Филя добавил:

 – Временно–временно. Все вы временные, а мы, мужики, постоянные. Чего с ним говорить?

 – Говори теперь ты, – разрешил я Филе и начал закуривать.

 – С вами говорил он мирно, – указал на меня Филя. – Думал, вы в разуме. И пришли было мы арендовать у вас землю по три с полтиной, да похоже, никак не выйдет. Так вот что: нынче же снимаем всех ваших австрийцев и отправляем их свергать своего царя. Завтра выезжаем сеять. Мы отбираем землю в народную пользу. Мы, фронтовики, кровь лили не за хвост собачий. Сдавайте дела, а сами можете ехать, куда хотите.

 – В–вон! – вскочил вдруг Сабуренков, и краска залила его лицо. – Вон, хамье, большевики! – стукнул он кулаком по столу так сильно, что мужики наши вскочили со стульев, а солдатка–вдова испуганно охнула.

Не только Филя побледнел, но и меня от этого звериного крика бросило в озноб. Я воочию увидел настоящий облик врага. Страшная злоба охватила меня.

 – Сядьте, помещик Сабуренков. Теперь вы…

Не успел я договорить, как вбежали два мужика.

 – Шум там! – закричал один. – Кокшайские с кольями прибежали!

Ага, вон что!

Взглянул на Сабуренкова. Злая радость в его глазах.

 – Вы посылали верхового?

 – Идите вон!

 – Ваша проделка вам дорого обойдется.

Издали донесся яростный шум. Там уже, наверное, драка.

 – Мужики, надо идти, – сказал Федор. – Ну ее к черту, с землей!

Сабуренков вышел из‑за стола и, ни слова не говоря, направился к двери.

Мы с Филей переглянулись. Я ему кивнул, и он сразу, как тигр, так схватил Сабуренкова подмышки, что тот запрокинулся и ударился о грудь Фили затылком.

 – Обыскать! – крикнул я. – Павел, лезь в карманы.

 – Есть! – радостно крикнул Павел.

Из внутреннего кармана он вынул браунинг.

Сабуренков бился, пытаясь вырваться, но у Фили и медведь не вырвется.

 – Степка, Федор, оставайтесь, караульте. К окну не подпускайте. Посадить его в угол! – приказал я. – Павел, в случае чего не жалей пули.

Едва вышли из дверей конторы, как лоб в лоб встретились с управляющим. Он отступил, схватился за карман.

 – Руки вверх! – скомандовал Филя и наставил на него браунинг.

Я бросился к управляющему. В руках моих очутился скользкий блестящий пистолет.

А крики и шум неслись все сильнее.

 – Ну‑ка, ведите его сюда вот, – открыл я дверь в контору. – Федор! – окликнул я. – Возьми кол, стань в двери, посматривай в окно. В случае чего бей их, как собак. Слышишь, Федор?

 – Вот напасть… – прошептал он.

 – Филя, – дрожащим голосом сказал я, идя к ограде. – Ты станешь на виду, браунинг держи наготове. Не кричи, не выступай. Кричать буду я.

И мы пошли. До нас долетали отдельные голоса, ругань, шум и свист. Что‑то сейчас будет? Неужели наши и кокшайские подерутся из‑за барской земли? Неужели помещику удастся стравить два села?

За высокой оградой усадьбы, на прогалине дубового леса, – огромная толпа. Шум, крики, ругань. Испокон веков ссорились два села. Барская земля граничила как с нашим, так. и с кокшайским полем.

Навстречу нам торопился плотник Фома.

 – Скорей, скорей! Вот–вот начнется.

 – Видим, что начнется, – ответил я, думая: «Что же мы можем сделать?»

Филя идет впереди, сердито расталкивая всех, кто не сторонится.

Всматриваюсь в лица наших сельчан. В их взглядах какая‑то надежда на нас. Будто мы, уполномоченные, только явившись, уже все уладим. Я поотстал от Фили. Куда его несет в самую свалку? Останавливаюсь и вслушиваюсь в перебранку. Вот народ! Все еще дразнят друг друга говором. Наши говорят не так, как они, а те не так, как наши. Но уже слышны более грозные голоса. На прогалине собралась молодежь. Несколько парней из Кокшая вызывают наших «на кулачки». К ним‑то и отправился Филя.

 – Эй, кривой сыч! – крикнул ему кто‑то из кокшайских, но Филя не обратил на это оскорбление никакого внимания и важно прошелся вдоль фронта.

 – Зачем пришли? – это кто‑то из наших. – Землицы захотели? Убирайтесь, пока целы.

 – Попробуйте! – выступил кокшайский мужик и уже засучил рукава. Обернувшись к своим, воинственно провозгласил: – Долго будем глядеть на них?

Забияки сходятся все ближе и ближе. Бабы и девки отступили назад.

Кокшайский мужик и с ним человек десять уже вышли вперед. Среди наших проталкивался сапожник Яшка. Он осмотрел мужиков, готовых ринуться друг на друга, и воинственно заорал:

 – За землю, за волю!

Словно кнутом меня стегнуло. Я очутился между двух разъяренных толп, готовых броситься в драку.

 – Товарищи! – заорал я что есть силы.

Неожиданное мое появление и еще малознакомое слово несколько охладили их пыл. Ко мне подбежал Филя.

 – Держись возле меня, – сказал он, хлопая по карману с браунингом.

 – Филя, скажи, чтобы стол принесли. Митинг надо.

 – Какой митинг?

Я хотел ему ответить, но кто‑то из кокшайских крикнул:

 – Эх, видать, безрукий!

Наши обиделись за меня.

 – А у вас безголовые.

Им тут же в ответ:

 – У кого хромых больше?

И опять началась перебранка. Но Филя, уже сказав кому‑то о столе, вышел вперед и громовым голосом оповестил:

 – Граждане, тише! Будем говорить.

 – Кто говорун?

 – От комитета волости, – заявил Филя.

Мало–помалу начали стихать. Даже те, кто были в лесу, и те шли сюда. Принесли стол. Я взобрался на него и оглядел всю толпу кокшайских. Да, их много. Сердце билось, руки, ноги дрожали. Я боялся, что сорвется голос, не дадут говорить.

Едва я открыл рот, как меня перебили:

 – Ишь, привалили всем селом!

 – Себе только захватить?

 – Для вас слобода, а нам ошметки?

И снова начались выкрики. Нельзя терять ни минуты. Надо взять их в руки. Надо сразу найти большие слова, ударить по сердцам.

 – Граждане Кокшая, солдаты–фронтовики, солдатки и вдовы! Привет вам от нашего села. Поздравляем с революцией! Долой помещиков! Земля народу! Ура, товарищи!

Все – наши и кокшайские – сначала неуверенно, затем сильнее и дружнее огласили лес и имение громкими криками. А я продолжал:

 – Не для того мы свергли царя, чтобы селом на село идти. Кому нужна драка? Помещику. Деды ругались из‑за этой земли, отцы дрались, неужели и мы с вами дураки? У нас и у вас один враг – помещик, – показал я на усадьбу, – Он обманул. Он никому не хочет сдавать землю. Военнопленные, слышь, засеют, а нас стравить захотел, как собак. За гем и управляющего к вам послал. Нет, не стравить ему нас. Не дадимся! И не арендовать его землю будем, а отберем ее даром. В губернии был съезд крестьян. Он решил: все земли – помещичьи, царские, монастырские – отобрать без выкупа в пользу крестьян. Инвентарь не делить, а пользоваться по очереди. Леса, сады, постройки оберегать, как народную собственность. Вот, граждане, постановление крестьянского съезда. Хозяин земли – народ! Мы с вами! Правильно?

 – Правильно! – раздались голоса.

. – Запомните, граждане, дело в пользу крестьян идет не от Временного правительства, где князья да помещики, где эсеры, – дело в нашу сторону клонит партия большевиков. Запомните. В ней рабочие и солдаты–фронтовики, – наш брат. Одна она за крестьян. Она одна требует отобрать всю землю бесплатно и передать народу. В этой партии главным Ленин. Ленин приказывает немедленно отобрать землю бесплатно. И мы сделаем так. Мы с вами договоримся, как разделить ее и засеять. Согласны?

 – Согласны!

 – Постой, постой, – услышал я сзади себя.

Оглянувшись, увидел Николая Гагарина.

 – Граждане, – полез он на стол, который закачался под его тушей, – не так тут говорили.

 – Говори теперь так! – крикнул Филя и, обращаясь к кокшайским, пояснил: – Это наш мельник!

 – Знаем его!…

Николай сердито прокричал:

 – Наша партия трудовая…

 – А наша бедовая, – быстро перебил его Филя.

 – Я как председатель комитета… – постучал Николай себя по груди, – облачен властью…

 – Разоблачим! – подхватил Филя и кивнул кокшайским.

Николай не мог связно говорить. На сходах он привык кричать.

 – Есть приказ – землю арендовать, а не самовольством! За такое дело…

На мое плечо легла рука. Обернувшись, я обомлел от неожиданности.

 – Тарас!

 – Узнал?

 – Как же. Рядом села, а не видались с тех пор, как из госпиталя вышли. Пойдем в сторонку, пока болтает наш председатель.

Обнявшись, словно родные братья, мы отошли. Многие смотрели на нас с удивлением.

 – А сюда тоже драться с нами пришел? – спросил я, смеясь.

 – Не говори. Прискакал управляющий, велел в колокол ударить.

 – Ничего. А землю мы добром поделим… Ты, кажется, портным хотел заделаться?

 – Шить не из чего, – ответил Тарас.

 – Женился? Сознайся.

 – Отхватил. А ты тоже?

 – Пока нет. Некогда теперь.

В это время на стол забрался незнакомый мне мужчина. Он, размахивая руками, указывал то на лес, то в сторону имения.

 – Это купец Шумилин, – пояснил Тарас. – Наш говорун.

 – Ты не выступаешь с речами? – спросил я Тараса.

 – При нужде могу.

 – Вот что: народ надо распустить по домам. Сейчас они притихли, а как ручаться? Надо избрать уполномоченных от вашего села для раздела земли. Пойдем, ты скажешь сам.

Мы направились в гущу толпы, сгрудившуюся возле стола. Я познакомил Филю с Тарасом. Сказал, что Тарас сейчас будет выступать. Филя, не дав договорить Шумилину, объявил:

 – Выступит кокшайский фронтовик. А этому, – указал он на Шумилина, – хватит. Дядя, слазь, – обратился Филя к оратору и руки протянул, словно стащить его хотел.