Текст книги "Концессия"

Автор книги: Павел Далецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

– Я не понимаю, что тебе надо?

– Ничего, я только испугался за уважаемого господина.

– Не беспокойся, старый друг. Разреши мне самому знать, что справедливо, что нет.

Он снова взялся за нож и всадил его в угол матрасика.

Бункицы сделал быстрое движение и оказался на матрасе. Он сидел без улыбки, в позе человека, собирающегося размышлять.

– За-го-вор! – прошептал Козару, приближая к нему свое лицо. – Вот как, «уважаемый господин!»... Вы со всех сторон обступаете Козару-сан!

И отскочил.

– Созвать всех, с берега... Унтоко, Скунэко, Зиро!..

Толкаясь в узком проходе между нарами, те бросились из барака.

Через минуту разнесся сухой пронзительный треск: Зиро изо всех сил бил плашмя палочками в гладко отшлифованную кленовую доску.

Козару пробежался до дверей и обратно. «Перед тобой – победоносный путь. Ты – победитель, успокойся! – прошептал он привычную формулу. – Отец должен быть безупречен: дети спросят об отце». И, как всегда, эта формула оказала свое действие. Он почувствовал превосходство, власть и пришел в себя.

– Седой! Старик! – сказал он презрительно, останавливаясь против Бункицы. – Что скажут твои дети, когда узнают, что ты обманул компанию?

– У меня нет детей.

– Нет? Где же твоя жена и твои преданные дети?

– Жена и дети у меня были, но их отнял у меня ты.

Минуту они смотрели друг на друга.

– Так вот где сам орел! Так это ты занимаешься коммунизмом, а мальчишка только для отвода глаз?..

– Да, это я сижу перед тобой, Бункицы, и глаз тебе не отвожу.

Зиро приотворил дверь:

– Козару-сан, собираются!

Все, кто не был в море на кунгасах, собрались между бараками и пристанями. Козару решил действовать стремительно.

– Позор! – сказал он, подходя. – Обнаружены обманщики, нарушители контракта, агенты профсоюзов и коммунистов. Старик Бункицы оказался негодяем.

– Кто потопил рабочих? – неожиданно спросил голос из задних рядов.

Козару споткнулся, но продолжал.

– По моим сведениям, по крайней мере двадцать человек вступили вчера в профессиональный союз. Кто сдаст сейчас профсоюзный билет и раскается, тому ничего не будет...

– А если не раскаемся, тогда что? – крикнул тот же голос.

– Если не раскаетесь, фирма расторгнет со всеми вами, как с обманщиками, контракты и взыщет судом с вас или с ваших родителей аванс, за пропитание и проживание.

Зиро толкнул Шиму:

– Теперь удобный момент.

Профсоюзный билет лежал в тавлинке рыбака и жег тело.

– Итак, никого из членов профсоюза нет? Мне тогда придется самому называть имена.

Шима не выдержал: протолкался вперед и стал развязывать тавлинку. Он стоял впереди всех, на него смотрели, руки его путались.

Но вот в руках его красная книжечка. Он пошел, протягивая ее Козару, но по дороге, вспомнив, что нужно рвать, разорвал и бросил наземь.

– Очень хорошо, – начал Козару, испытывая радость победы. – Кто следующий?

– Пароходы пришли! – крикнул неугомонный голос из задних рядов.

С севера из-за поворота, с той стороны, откуда суда никогда не приходили, появились три парохода. Они шли, как крейсера, в кильватер.

Козару схватил бинокль.

– Три парохода ассоциации!

На первом у трубы взбух белый хвост, потрепался и пропал. Спустя мгновение на рыбалке услышали долгий гудок.

– Пароходы пришли, – сказал Козару многозначительно, так, чтобы каждый понял: «Ну, я теперь разделаюсь с вами!» – Наше дело мы немного отложим.

– Неблагоразумно, друг, – говорил Бункицы, идя рядом с Юмено. – Вышло все это у тебя очень неосторожно. Ведь донесли.

Юмено шел, опустив голову.

– Я спохватился, но уже было поздно.

– Я понимаю: ты молод. Ведь он вскрыл твой матрас, а там у тебя целый склад. Теперь, я думаю, нас увезут в Японию.

– Я не поеду, Бункицы. Надо бежать...

– За нами будут следить. На лодке бежать – поймают, на катере – поймают, пешком, пробравшись через проволоку? Посмотрим, посмотрим!

ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ

«Рорё Суй-сан Кумиай» снарядила на Камчатку три парохода. Вооружила неводами «последнее слово техники», оборудованием для двух новых заводов и пулеметами. В трюмах – шестьсот рабочих.

Телеграфные агентства оповестили мир: «Ассоциация японских рыбопромышленников в советских водах в результате конфликта с советским правительством объявила свободную ловлю на Камчатке. Ассоциация отправила на Камчатку десять пароходов на рыбалки, ранее принадлежавшие ассоциации и отобранные Советами, а также заторгованные фирмой «Уда». Во главе экспедиции стоит господин Хосоя».

Хосоя вступил на флагманский корабль. На берегу собралась толпа зевак, тамбошя[29]29
  Тамбошя – собиратель новостей для газет.


[Закрыть] и фоторепортеров. Выходило вроде того, что Хосоя выступал на завоевание новой страны. Он снял шляпу, взмахнул ею, водворяя тишину, и сказал:

– Япония не привыкла покоряться несправедливости. Я думаю, это поймет и министерство.

Пароходы загудели, фото защелкали, тамбошя забегали карандашами по блокнотам.

На седьмые сутки перед флотилией ассоциации, как и перед всякими другими пароходами, если нет штормов или иных препятствий, наметились снежные сопки Камчатки. Советские миноносцы не преградили пути, пулеметы напрасно таращили тупые рыльца в океан. Хосоя в глубине души думал, что Советы пошлют на Камчатку по крайней мере пару миноносцев и отряд Красной Армии. Ему казалось, что советское правительство, как и всякое другое правительство, не может иначе ответить на оскорбление, потому что его перестанут уважать и повиноваться. Советы пошлют миноносцы, тогда на сцену выступит Япония. Она не разрешит безнаказанно расстреливать свой коммерческий флот. Если же не будет ни миноносцев, ни отряда, что ж, – Хосоя соберет рыбку и уедет.

Хосоя и капитан рассматривали подступающие берега.

– Два века назад, – сказал Хосоя, – русские казаки оттуда плавали на Японию. Они – храбрый народ, но где нужно, они не умеют сдержать жадности, и теряют там, где можно приобрести. Они грабили и жгли наши деревушки. Хорошо, что мы ничего не забываем, они нам заплатят долг.

Хосоя любил историю. Любимым его автором был знаменитый историк Рай-Дзйо, умерший в 1832 году и написавший свою «Нипон-сайси» – «Свободную историю Японии». Рай-Дзйо показал пример моральной стойкости. Он отказался от почетной службы у своего даймио и всю жизнь посвятил критике феодального строя Японии.

Молодой акционер настолько чтил историка, что даже совершил паломничество на его виллу около Киото, к его любимой беседке, названной писателем Санси Суймей-сио – местом, откуда видны фиолетовые горы и прозрачные воды. Здесь историк работал со своими учениками, здесь он написал свои лучшие страницы.

– Мы делаем исторический поход, капитан, – сказал Хосоя. – Юг поднялся против Севера.

– Есть, Хосоя-сан! – убежденно ответил капитан. – Сегодня во время обеда я поднимаю тост за победоносный путь Японии на Север.

И за обедом в кают-компании он, его помощники и пароходовладелец пили за могущество Японии и за собственное счастье. На столе томились излюбленные цветы; чашки, из которых пили чай, были с подписью известного художника Икида Косонг; в иллюминаторы, как картина величавого гения, виднелся вечер над морем, облокотившийся на снежные горы.

Шестьсот рабочих, законтрактованных ассоциацией, ехали в трюмах. Так как свободного места не было, они помещались на таре, прикрыв ее тонкими досками. В трюмах, в духоте, пахло рыбой, джутовыми мешками и еще тысячами ароматов, разобраться в которых не было возможности.

Во время обеда в кают-компании многие выбрались наверх, любопытствуя взглянуть на берега. Они услышали крики «банзай» обедающих, а на горизонте увидели белесоватую полоску. Они вдохнули воздух, свежий и беспокойный. Беспокойство ощущалось в застывшем море, в ветре, который налетал сразу со всех сторон, не касаясь поверхности моря, беспокойство шло от белесоватого горизонта.

Наутро ничего не было видно. Мир превратился в жидкое и тек с неба и хлестал снизу.

Пароходы взяли курс к востоку, в открытый океан, подальше от берегов.

Через два часа налетел тайфун. Пароходы потеряли друг друга.

Вокруг бешено кипел океан, крутились водяные горы, белое, зеленое подымалось, наваливалось и перекатывалось, но пароход Хосоя несся по спокойной поверхности лесного озера: он попал в центр тайфуна.

Несся изо всех сил. Каждый болт, винт, скрепление, лебедки, ванты, трапы – дрожали и звенели.

В наглухо завинченных трюмах смертельно душно. Однако никто в трюмах не испытывал страха, потому что пароход не кидало, и никто не видел кипящего рядом хаоса.

Хосоя посерел и не отходил от капитана.

– Еще немного – и не выдержим, – сообщил капитан. – Угля мало...

Хосоя молчал, но серел все больше. Его затея со свободной ловлей рыбы теперь представлялась ему до дикости нелепой. Точно тайфун был мерой, которой измерялась серьезность человеческих дел.

Тайфун поворачивал к берегам Камчатки. Вместе с ним поворачивал пароход. Появилась новая опасность.

– Несет на берег, – оказал капитан, – через час разобьет.

Хосоя сжал зубы и сохранил хладнокровие. Ему хотелось выругать себя, но он не выругался даже мысленно: ругательные слова, казалось, могли увеличить ярость стихии.

Капитан исчез в свою каюту. Стоял перед картами и соображал:

«Недалеко от места, где пройдет центр тайфуна, – маленькая бухточка... Если прорваться?.. Но нужно замечательное искусство, чтобы попасть в эту бухточку...»

– Что? – опросили неподвижные глаза Хосои.

– Один шанс, – ответил капитан. – Надо попасть из пушки в пролетающий гривенник.

Через четверть часа капитан начал игру. Перед ним пролетал серебряный гривенник, и он целился в него из пушки. Зрители, затаив дыхание, следили за игрой, в которой ставками были они сами.

Пароход влетел в водяные горы, стал на дыбы, упал, поднялся. Винт заколотил по воздуху, и вдруг маленькая букашка полезла куда-то вверх.

Так продолжалось до бесконечности, до ужаса – десять минут.

Хосоя ничего не думал. Что думали остальные? Они тоже ничего не думали.

В трюмах, в каютах, в машинном отделении – везде знали: наступило чрезвычайное. Вдруг Хосоя закусил губы: сквозь мглу дождя, брызги, зеленые сумерки валов на пароход неслась темная махина, головой запутавшись в тучах. Понял: берег и смерть.

Бросился к поясам, но пояса предусмотрительно были прикручены проволокой.

В ту же секунду темная махина пронеслась мимо, и наступил поразительный мир: в бухту спокойно вливалась река, бухта, плотно закрытая скалами, едва волновалась, ветер свистел высоко над головами.

На берегу, около устья реки, – шалаш. Через заросли шеломайника, кустарниковой ольхи и бледной, почти серебристой ивы вьется в горы тропа. Около шалаша стоит человек и глазеет на пароход.

Капитан, сняв фуражку, вытирал голову и лицо. Гривенник, разлетевшийся на мелкие осколки, валялся у его ног.

Через сутки мир за скалами успокоился. Тайфун, раздувая свою ярость, полетел дальше, на Владивосток. Ветер стал благодушен. Он огромными от края до края руками успокаивал океан и угонял на запад тучи. Ему явно надоели мокрые лохмотья, закрывавшие солнце. Полчаса усилий, и он блестяще, как самая опытная уборщица, подмел небо.

Для Козару-сан скинули трап, и он взобрался на пароход. В бумажнике его лежал список членов профсоюза, в голове грозная информация о событиях, в которых его роль принимала прилично героические размеры.

Но у трапа его встретил не какой-нибудь инспектор фирмы, а сам Хосоя. Самый вид его был необычен: тонкий светлосерый костюм и на нем, на ремне через плечо, тяжелый маузер в деревянной кобуре.

Козару, давясь изумлением, отвесил церемонный поклон и, когда поднял голову, увидел вдоль бортов пулеметы. Он только поводил глазами, слегка запыхавшись or подъема.

«Очевидно, на всех рыбалках профсоюзы, коммунисты и забастовки», – мелькнула у него мысль. Но она не успела развернуться, потому что Хосоя взял его под руку и повел на вторую палубу. Здесь он усадил доверенного в шезлонг, сел рядом и, нагибаясь к нему, как к близкому другу, сообщил невероятную вещь: ассоциация объявила советскому правительству войну!

– Ясно ли вам, что означает война?

Козару интимно, но почтительно пожал плечами, шевельнул ладонями: «Ясно, но объясните мою роль».

– Вы, как служащий фирмы, и вся ваша рыбалка объявляетесь отрядом действующей армии. Вы – ответственный участок фронта.

– Вот это мне не ясно, – тихо заметил Козару.

– Вы будете наступать на соседнюю советскую рыбалку...

Хосоя входил в свою настоящую роль – исторического главнокомандующего. Подробный план войны с точными обязанностями каждой рыбалки и доверенного, произведенного в полковники, лежал у него в кармане, но он не нуждался в нем, он помнил его наизусть.

– Вам поручаются инициатива и командование, – говорил он. – Вы должны сделать так, чтобы ваш враг вышел из строя.

Акционер нежно погладил деревянную рубашку маузера.

– Первое задание: уничтожить невода противника... Как? – Это ваша инициатива. Вы назначаетесь главнокомандующим вашего участка фронта. Вы будете получать краткие приказы и отвечать будете так же кратко... В случае моего личного приезда вы должны быть готовы дать самый подробный отчет. Язык связи – условный, выработан мной. Вот листок, заучите, потом сожгите. Фирма доверяет вам. Ваши победы вызовут крупную благодарность.

В бумажнике Козару лежал список членов профсоюза, в голове еще носились обрывки заготовленной информации. Но и то и другое было явно невозможно.

Крупная благодарность... и рассказ. Как ни героична роль Козару, а все же несомненен вывод Хосои: на рыбалке беспорядки. Хорош главнокомандующий! «Фирма доверяет вам»! Едва ли после этого доверят командование!

– Благодарю ассоциацию за назначение, – сказал он. – Я был солдатом, мне все понятно. На вверенной мне рыбалке все благополучно, господин Хосоя.

«ВЫ – УМНАЯ ЖЕНЩИНА»

Первые дни пути Зейд была полна тех чувств, которые побудили ее согласиться на предложение Борейчука.

Она сделает полезное дело. Много золота получит родина!

Мир кругом был полон интереса и не походил ни на что, виденное ранее.

Реки, горы, ущелья – все было грандиозно и пустынно. Впрочем, пустынно, если говорить об отсутствии человека. Она видела оленей, которые вдруг, сломя голову, проносились по тайге, только дробный топот копыт да треск чащи сопровождали их бег. Она видела горных баранов. Они стояли на острых скалах на птичьей высоте и вдруг срывались с этих скал и неслись с неправдоподобной быстротой и легкостью. Она видела медведей, которые не очень-то торопились дать дорогу человеку.

Она видела лис и зайцев, пузатый барсук скрылся в своей норе.

Звери и птицы наполняли этот мир. Человек здесь был гостем.

Она шла гордая и сожалела, что не имела фотоаппарата. Хорошо бы принести и показать фотографии той же Точилиной и тому же Гончаренко.

В первые дни она все думала о том, как будет хорошо, когда во Владивосток придет пароход, а на пароходе – она и мешки с золотом.

Посевин и Борейчук вначале мало между собою разговаривали. На Зейд Посевин не обращал никакого внимания, но Борейчук частенько поглядывал на нее и спрашивал:

– Не устали, дорогой товарищ? Ну, молодец, молодец! Я так и говорил Посевину: эта здоровая девушка пройдет не хуже мужчины...

В один из первых вечерних привалов Посевин буркнул Зейд:

– Разложи костер.

Очевидно, он хотел на нее, как на женщину, возложить хозяйственные обязанности. Зейд это не понравилось, но она еще ничем не успела выразить своего недовольства, как Борейчук сорвался с места:

– Нет, зачем, к чему? Что мы! Нас же двое мужчин! – и побежал собирать хворост.

С тех пор хозяйственные заботы нес он.

У Посевина была палатка. В сущности это была не настоящая палатка, а какая-то укороченная – квадратное полотнище, которое Посевин устраивал на двух жердях и перекладине.

Там можно было лечь двум, третьему – трудно. В первую ночь Зейд устроилась было на воле, но комаров оказалось такое количество, а ночная прохлада так напоминала холод, что она, пролежав час в своем одеяле, проползла в палатку.

Остались позади первые хребты. Путешественники подошли к реке, названия которой ни Посевин, ни Борейчук не знали. Они просто называли ее: река.

Река неслась в крутых каменных горах по узкой долине и была зла до остервенения. По сравнению с ней предыдущие речки казались благодушными овцами.

Нужно было переправиться на противоположную сторону. Спускались к реке долго и трудно. Труднее всего оказалось Борейчуку. Ноги и руки его совершенно были неприспособлены к тому, чтобы цепляться за выступы, упираться в почти несуществующие выемки, совершать прыжки.

– Чортова дорога, – говорил он, – ничего не понимаю. Бывают горы, но по горам можно идти. А это что же?!.

– Как же ты будешь идти назад с грузом? – кричал Посевин.

– Не знаю, не знаю, не предполагал, – безнадежно дрожащим голосом отвечал Борейчук. – Ты говорил: дорога. А разве это дорога?

– Возьмите мою палку, – предлагала Зейд. – Где ваша палка?

Свою палку Борейчук упустил в трудную минуту, когда двумя руками хватался за скользкий камень, а ногами искал опоры и с ужасом чувствовал, что опоры нет.

– Берите... Иначе сорветесь!

Больше на животе, чем на ногах, спустились в заросли кедрового стланника на берегу реки.

– Километров тридцать в час дает, не меньше, – сказал Посевин, глядя на вздутый грохочущий поток.

Река неслась желтая, пенистая, и Зейд казалось, что она торопится обогнать себя саму: до того одна волна накатывалась на другую, перекатывалась, стремительно обгоняла. До того она точно слизывала стремительно берег.

Через реку протянулась гряда камней. Камни разной величины: плоские, круглые, острые – торчали близко друг от друга.

– Чортова тропа, – сказал Посевин. – Когда чорт здесь проходил, оставил следы, а теперь нам за ним нужно топать.

Борейчук молчал. Зейд посмотрела на камни. Пройти по ним, если бы они лежали на земле, не представило бы никакого труда. Но когда они торчат из пучины?!

– А если поскользнешься? – спросила она.

– Нашему брату поскальзываться запрещено. Ничего, пройдем, я проходил трижды.

Во Владивостоке свою ловкость Зейд проявляла, играя в волейбол, а за дорогу она убедилась, что она ловка вообще. Если пройдет Посевин, пройдет и она.

– Чай будем пить? – чужим голосом спросил Борейчук.

– На том берегу выпьем. Ну, благословясь, – проговорил Посевин, поправил на спине груз, подтянул ремень и взял палку. Он сделал первый пробный шаг; потом слегка подпрыгнул и пошел быстро, почти бегом, с камня на камень.

У Зейд заколотилось сердце. Через несколько минут идти ей!

– Эгоо! – донеслось с того берега.

Посевин стоял и махал палкой.

– Товарищ Борейчук, теперь вы? – спросила Зейд.

– Как хотите... – Борейчук подошел к берегу и, наклонившись, стал разглядывать камни.

– Неужели нет другого пути? Почему бы не перейти ее в мелком месте?

– Посевин, наверное, выбрал самую проходимую дорогу, товарищ Борейчук.

– Вы думаете он выбирал? Ничего не выбирал, пошел по первой попавшейся. А я убежден, что можно найти брод.

– Какой брод, вы смотрите, она бешеная.

– Я пойду последним, товарищ Зейд... Идите осторожнее... чорт его дери, не понимаю! Неужели люди ходят по этим чортовым следам?

– Эгоо, эгоо! – доносился сквозь грохот реки крик Посевина.

Минуту Зейд колебалась, но выхода не было: нужно было перейти, и она пошла.

Она смотрела только на камни, вода с бешеной быстротой неслась под ее ногами, и если сосредоточиться на этом беге, голова закружится, и нога ступит в пучину.

Но она смотрела только на камни, плотно становясь на плоские и едва касаясь острых.

По последним камням она бежала.

– Хорошо, – сказал Посевин, когда она прыгнула на узкую полосу красного песка.

– В самом деле чортова тропа!

Борейчук оставался на том берегу. Несколько раз он ступал на первые два камня, но на третий не решался и возвращался назад.

Посевин молча ждал. Наконец, терпение его иссякло. Он стал давать советы, пересыпая их угрозами.

– Он не перейдет, – сказала Зейд. – Он плохо видит, он близорук.

– Ты что же это, долго будешь плясать?

Борейчук снова ступил на камень, сделал два шага, постоял и вернулся.

– Не могу, – крикнул он. – Где брод?

– Ступай, ступай! Баба перешла!

Борейчук стал ходить по берегу. Казалось, он что-то искал. Но что он мог искать?

Через час он бросил таинственную ходьбу. Стоял на берегу и смотрел в реку.

– Скажите, пожалуйста, это человек? – говорил Посевин. – Разве я мог думать, когда брал его с собой?

– А золото нашли вы или оба вместе? – спросила Зейд.

– Оба вместе! – захохотал Посевин. – Разве он может найти золото? Если мы опоздаем еще на день, чорт знает, что будет!

Борейчук не перешел реки. Он сидел на берегу. Охрипший голос Посевина смешивался с ровным грохотом реки.

– Исключительная сволочь, – говорил Посевин. – Он меня погубит! Я и так уже опоздал!.. «Старый Джон» уйдет к чортовой матери.

Зейд приподняла брови: «Старый Джон»?

Палатку разбили тут же на песке. Разожгли костер, но чаю не варили: чайник был у Борейчука.

Борейчук тоже разжег костер и кипятил воду. Чаю у него не было.

– Пошел бы Дождев – давно были бы на месте. А так – петля. Взять половину золота? Значит, на остальном поставить крест.

Зейд не поняла, почему если взять половину, то на остальном надо поставить крест. Ей казалось, что можно взять и не так уж много, потому что всего открытого все равно не унесешь. А для того, чтобы поверили в сделанное открытие, наверное, довольно и одного рюкзака золота. Но она не высказала своего мнения и не спросила разъяснения, потому что Посевин не располагал к разговорам.

Она завернулась в одеяло и улеглась. Шум реки был приятен, он не был тяжел и угрюм, как грохот океанского прибоя. В нем была мелодия и нежность.

Засыпая, она спросила:

– Если он не перейдет, что мы будем делать?

– Если он не перейдет, я его убью,

Утром Борейчук разложил костер, должно быть, готовил завтрак. Он не собирался переходить реку.

Посевин побежал к нему.

Зейд не могла разобрать слов в грохоте реки, она только видела жесты.

Оба сначала размахивали руками, потом Посевин поднес к лицу Борейчука кулак.

Борейчук ударил по кулаку.

Друзья схватились и упали. Долго извивались по земле. Встали, Посевин потащил Борейчука к реке, Борейчук изловчился и ударил Посевина ногой, Посевин упал на колени.

«Надо прекратить», – с тревогой и отвращением подумала Зейд.

Опять бешено неслась под ее ногами река, опять нужно было сосредоточиться только на камнях. Она перебралась в тот момент, когда Борейчук дрожащими руками возобновлял костер, разметанный ударом сапога Посевина, а Посевин изрыгал ругательство за ругательством.

– Успокойтесь, как вам не стыдно! – начала она.

Ни тот, ни другой не обратили на нее внимания.

– Я близорукий! – кричал Борейчук. – Я оступлюсь!

Его речь прервали новые ругательства Посевина.

Зейд подошла к Посевину и сказала твердо и с досадой:

– Перестаньте ругаться! Ругань ни к чему не приведет. Надо что-то придумать.

Посевин посмотрел на нее с удивлением. Потом выругался.

– Это что же? – спросила Зейд. – Как вы смеете?

– Тут я хозяин, – крикнул Посевин. – Я! Вы понимаете, кто я?! Завтра в Америке шепотом будут произносить мое имя!

– В какой Америке? Почему в Америке?

– А по-вашему, где? В Африке? На Африку мне наплевать. В последний раз спрашиваю тебя, перейдешь ты или нет?

– Я перейти не могу, – сказал Борейчук. – Как хочешь. Не кричи. Поищи другой переправы. Ты человек бывалый. Есть и другие переправы. Не может быть, чтобы только эта одна.

– Я буду искать, а Старый Джон будет нас ждать? Из-за вас я потерял столько времени. Одного дурака ждал, убеждал – не пошел. Теперь второй пнем стоит на берегу. А за рекой вся жизнь... так он, понимаете ли, готов счастье всей жизни променять на свой страх.

– Если я сорвусь, на какого чорта мне будет твое счастье?!

Перебранка возобновилась. Часто повторялось имя Старого Джона. Зейд сидела на камне. Она начала понимать, что дело с золотом обстоит совсем не так, как говорил на белушьем промысле бывший бухгалтер.

Противники снова смолкли, и Посевин пошел вниз по реке.

– Послушайте, Борейчук, – сказала Зейд, – что это за Старый Джон, который не будет нас ждать лишнего дня? Вы мне ничего не говорили о нем на рыбалке.

Борейчук пожал плечами.

– Не мог же я всего говорить на рыбалке. Вы – умная женщина! Неужели вы сами не понимаете? Но все будет в порядке. Не волнуйтесь. Я убежден, что Посевин напрасно порет горячку. Американец нас подождет.

Борейчук сел готовить завтрак: мелко накрошил в котелок соленую кету и варил ее с луком.

Зейд окаменела. Весь мир: Борейчук, Посевин, река, горы – перестали для нее существовать. Бывший бухгалтер! Вот как иногда бывает. Разве она могла думать?! Теперь она понимала его двусмысленные слова о Харбине и загранице. Он испытывал Зейд: не клюнет ли?

Обижалась на замечания Точилиной! Что теперь делать?

Американец Джон! Значит, вот что они собираются делать! А что теперь должна делать она? Бежать?

Что угодно, только не бежать! Теперь она должна идти с ними неотступно до того места, где спрятано золото.

Что же будет в тот момент, когда она дойдет с ними до тайника?

Вот они пришли к золоту. Положили его в рюкзаки... Двинулись в условленное место встречи с американцем. К этому времени она должна знать, где это место, и бежать с дороги к своим, чтобы предупредить власти о преступниках.

Но если она про место встречи не узнает ничего, что вполне возможно, потому что Посевин скрытен, тогда она пойдет с ними дальше. В один прекрасный день она окажется у шхуны. В этом случае могут быть два варианта: первый – они насильно увозят ее с собой, не пожелают оставить на берегу свидетеля. Второй – убивают ее. Скорее всего они убьют ее.

И Борейчук будет убивать? Конечно, и Борейчук. Что с того, что она ему нравилась!

Может ли быть в этом случае третий вариант? Может ли она каким-нибудь образом помешать отплытию шхуны? Неизвестно, ничего неизвестно.

Известно только одно: она не должна думать о себе... Она не должна испугаться даже смерти, и она не испугается.

Река шумит. У реки своя жизнь. Суп из соленой кеты готов. Пришел Посевин, молча сел хлебать. После завтрака спросил:

– Так не перейдешь?

– Не перейду.

Не говоря ни слова, Посевин пустился на ту сторону, перенес оттуда имущество, и экспедиция двинулась вверх по реке в поисках другой переправы.