Текст книги "Концессия"
Автор книги: Павел Далецкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)
ШТУРМ
Бочарный завод объявлен на военном положении.
Штаб занял директорскую. Блестящий щиток «Директор завода» покрыт неровно обрезанным бумажным квадратом: «Штаб».
У ворот стал часовой. Пропускал только по пропускам штаба. О положении на фронте штаб выпускал три раза в день бюллетени. В бюллетенях отмечалось движение каждой клепки, каждого бойца-рабочего. Опоздание на минуту заносилось в графу тяжелых проступков. Повторившему – ставили на вид. Третье вело к увольнению. И хотя на эту угрозу многие посмеивались, однако она оказывала действие.
Бригадиры внимательно и тревожно следили за всем происходящим на своих участках. Из цехов в штаб провели телефоны, каждые два часа в штаб сообщали боевые сводки.
Штаб – Гущин, Краснов и Куст. К штабу прикомандирована Вера Гомонова как фотокор и разносчик телеграмм.
Штурмовой двухнедельник был их предложением на общезаводском собрании. Нельзя было молча смотреть, как расстояние между Сун Вей-фу и Мостовым все более увеличивалось, как китайская бригада все набирала темпы, а бригада Мостового шла прежним шагом и, наконец, поставила под простой Сун Вей-фу. Нужно было немедленно изменить порядок работ, освежить, пусть и хорошие, но устарелые формы, и найти совершенно новые.
На заводском собрании тогда была жаркая схватка.
Мостовой на все вопросы угрюмо отмалчивался, но Графф яростно нападал на Святого Куста.
Возражения его имели один смысл: ему нужно было тренироваться к предстоящим осенним соревнованиям. Для тренировки нужно было время. Если работать так, как предлагают Куст и Краснов, для тренировки не вырвешь и получаса. И так постоянные неприятности с Красновым и Гущиным. И займи им на соревновании первое место и из цеха не смей выйти! А теперь что получится? Когда же тренироваться?
– Сколько раз мы с тобой говорили по этому поводу? – крикнул Краснов. – Неужели ты никак не можешь понять, что как ни важна для нас физкультура, производство важнее. Неужели ты, гражданин нашей страны, этого не понимаешь?
Графф перестал спорить и обиделся.
На этом собрании бригада Мостового потеряла единство. Одни считали, что работать иначе, чем работают, нельзя, и что бригадир делает все возможное для успеха.
Другие, и их было большинство, присоединялись к мысли Куста и Краснова, что дело обстоит не так благополучно.
На этом совещании Краснов, комсомольцы и примкнувшие к ним сорок рабочих объявили себя штурмовой колонной.
– По суткам не будем выходить из цеха, – сказал Краснов, – но не будут пароходы отправляться на Камчатку без тары!
Победа была решительная.
Через час завод выбирал штаб и вручал ему чрезвычайные полномочия.
После совещания Мостовой долго сидел на камне и рыл палкой траншейку. Худое птичье лицо его было суровее обыкновенного. Куст хотел пройти с ним до дому и поговорить, но началось заседание штаба, и он потерял Мостового из виду.
Мостовой шел по тропинке так же одиноко, как минуту назад, покинутый единомышленниками, одиноко сидел на камне.
Товарищи пошли против него!
Никогда не думал бригадир, что от этой мысли может быть так больно. Он всю жизнь, насколько помнил себя, был уважаемым человеком. Он был человек справедливый и к рабочим заботливый. В царское время бригадиры часто играли в руку прижимистым мастерам. Разве кто-нибудь может сказать, что Мостовой хоть когда-нибудь не отстаивал интересов своих рабочих? Он был уважаем и как мастер. То, о чем он говорил «хорошо», было, действительно, сделано хорошо. За свое дело он никогда не краснел. Что же такое случилось теперь? Революция, рабочий класс, родное Советское государство, и вдруг говорят, что Мостовой работает плохо. Как же это может быть, что случилось?
Он останавливался, смотрел на дорогу, видел камни, выступающие из почвы, муравьев, торопливо бегущих по своим делам.
Даже и те, кто защищал его, в сущности защищали его вяло и неуверенно... Значит, для всех ясно: Мостовой работает плохо.
Но ведь он работает неплохо. Он знает, что он работает хорошо. То, что делает он и его бригада, превосходно, никогда у них не бывает брака!
Мостовой ускорил шаг и шел, мрачно глядя на знакомые очертания сопок, постукивая палкой и все выше поднимая голову.
Что сегодня случилось? Почему его не поддержали товарищи? Почему Мостовой остался один?
Обида на минуту отступила, он напряженно думал. Он припоминал слова Краснова и Святого Куста.
Люди шли против отдыха и покоя, против себя. Если они поступали так, значит они узнали какую-то правду.
Какую же правду?
Нужно работать быстрее, выдавать больше. Что это – озорство?
Все возражения, которые по этому поводу приводил Мостовой, были правильны. Но рядом с ними, не отрицая их правильности, сейчас появились другие соображения. И эти новые соображения имели свои собственные законы.
Например, когда в природе зима, – все подчиняется законам зимы, когда же наступает весна, – приходят в действие иные законы. Они не отрицают законов зимы, но они совершенно другие...
Быстрота! Работать быстрее. Он всегда думал, что это обозначает работать плохо.
Но почему же?
Вот едет телега. Ее колесо покрывает каждый дюйм пространства и покрывает хорошо, правильно, честно, иначе оно никуда не доедет. Но вот мчится автомобиль. Хуже ли работают его колеса оттого, что они работают быстрее? Нет, они покрывают то же самое пространство и покрывают честно, правильно, хорошо, иначе автомобиль не приедет туда, куда он едет. Вот несется самолет. Разве он не покрывает честно всего того пространства, по которому несется? Конечно, покрывает.
Значит, в чем ошибка Мостового? В том, что он не хотел перевести себя на другие скорости.
Но, может быть, этого нельзя? Никогда телега не станет самолетом!
Но тут же он сказал себе, что если телегу и нельзя превратить в самолет, то человек сам с собой многое может сделать.
Он был горд, обидчив, он много прожил, много и хорошо работал. Он думал: «Неужели же молодые будут меня учить?!»
– Все дело в этом! – сказал себе Мостовой и свернул на дальнюю обходную тропу, потому что нельзя было придти домой, не обдумав всего, не разрешив окончательно тех мыслей, которые заполнили теперь его целиком.
Неужели он, старый, опытный Мостовой, не сумеет?
Как смотрели сторонники Краснова на Мостового, когда поднимали свои руки! Точно во всем виноват был он один.
«А разве нет?» – спросил себя бригадир, останавливаясь перед скалой и смотря на нее сурово и осуждающе.
Сдвинул кепку на самый затылок.
– Всю жизнь был с рабочим классом, а тут вдруг пошел против!
Он вспомнил Краснова, спорящего с Граффом, и разлетающуюся Кустову бороду...
Он не виноват в том, что только теперь увидел то, что увидел. Но виноват в том, что слишком добродушно относился к себе. Никогда, ни в каком возрасте, ни при каких заслугах люди не должны добродушно относиться к себе!
Бригадир поправил кепку, распрямил плечи и пошел широким шагом.
Так началось в тот памятный день вступление бригадира Мостового в новую для него жизнь.
Движение началось. Оно не было простым и равномерным, но ничем уже нельзя было его остановить. Человек вдруг понял, и ничем уже нельзя было уничтожить этого понимания.
ПОСЛЕ ПЯТИ ЧАСОВ ВЕЧЕРА
Троян получил двухнедельный отпуск и писал Березе письмо. Сначала он решил написать коротенькое письмо – несколько строк: «Живу, мол, работаю. Как ты живешь и работаешь?» Потом строчки побежали одна за другой.
«Пишу книгу – прозу, большую, листов на пятнадцать (это не считая той, что начал при тебе). Хочу большого, широкого... Книга началась с пустяков, я зашел в китайские бараки, оттуда спустился к заводу. И увлекся. Увлекся людьми. И, кроме очерков о заводе и китайских рабочих, пишу книгу о Дальнем Востоке... Многое будет в этой книге. И между прочим, не мало о тех же китайцах. Я никогда не представлял себе, что это такая горячая нация. Мне казалось, что это люди, покорные традициям, каменному быту. Да, по отношению к известным общественным группам это так, но по отношению ко всему народу – вздор! Это могучая река, в которой есть верхнее и нижнее течения. И самое главное – нижнее. Оно определяет режим реки, и оно поднимает такие силы, которые удивят человечество. Сейчас Гоминдан на глазах всех теряет свою боевую окраску. Сун Ят-сен умер, после его смерти можно ожидать всего. Но я не боюсь. Я видел людей неукротимых и знаю, что они не отступят. Моя книга, в которой много будет конкретного материала и даже цифр, тем не менее будет книга совершенно лирическая. Двухнедельный отпуск целиком отдаю работе над книгой. Прощай, Березушка, помни обо мне».
Письмо было запечатано и сдано на почту. Троян стоял на каменных ступенях почтамта и смотрел, как медленно под ним струилась вечерняя отдыхающая толпа.
Пять часов... Восточная часть города освещена солнцем с косоватой неловкостью, отчего одна сторона предмета видна, а другая исчезла, и вещь принимается лгать о себе человеку. В пять часов начинают проступать первые желания: «Пойду в кино... в театр... в клуб... сыграю партию в шахматы... поеду на лодке... красное облачко, как вспыхнувшая вата... надо искать встреч... с кем?.. день завершается, что-то должно произойти».
Раньше все эти предвечерние настроения, когда кончалась дневная работа и наступал отдых, были хорошо знакомы Трояну.
Сейчас они коснулись его как отдаленные воспоминания.
Сейчас он, не раздумывая, пошел на восток, где были – бочарный завод, китайская бригада и, пожалуй, любовь.
Слова «жениться», «жена» в применении к Гомоновой нисколько не походили на бесцветное, знакомое: «познакомься, моя жена». Это было слово нового, еще не вскрытого смысла.
Через час работа на заводе окончится, но сборная бригада, в рядах которой Гомонова, отправится к полковничьему особняку, и еще три-четыре часа люди будут пилить, колоть, строгать, лязгать железом, мыть и красить.
Хорошо идти по Ленинской в пять часов вечера. Никогда не устанешь смотреть на ослепительного, невероятно голубого дракона бухты, улегшегося среди сопок, на черные паруса шаланд, на косые вздутые паруса яхт, на черные, мрачные, коробкообразные тела океанских чудовищ. Никогда не устанешь знать: за этими сопками, только подняться и спуститься, – Тихий океан!
– Алло, поэт!
– Здравствуйте, Филиппов!
Филиппов только что защелкнул свой кабинетик и шагал в клуб моряков на занятия с кружком ОДСК[27]27
ОДСК – Общество друзей советского кино.
[Закрыть].
– Пишете?
– Пишу... только не об одних китайцах, шире...
– У Гомоновой взяли материал?
Троян посмотрел на оператора, на его коричневое лицо, всегда горячие глаза, и решил испытать, прощупать.
– Почему вы на ней не женитесь? – спросил он серьезно. И в эту секунду был почти уверен, что услышит: «да она моя жена!»
Филиппов сдвинул шляпу на затылок.
– Думал... да раздумал. Не подхожу ей. Если к женщине относиться честно, надо быть рядом с ней и помогать ей. Какой смысл жениться и оставлять ее на произвол судьбы? Особенно Веру, которая нуждается и в участии, и в совете, и просто в том, чтобы сидеть с ней и разговаривать. Вы не смотрите на то, что она такая крепкая, энергичная. Она очень молодая женщина.
– Так почему же?.. – начал Троян.
– Сейчас, сейчас, не торопитесь! Как вам известно, я оператор, специальность моя не предполагает постоянной оседлости. Я много разъезжал и много буду разъезжать, жена моя чаще всего будет на положении одинокой. Если для какой-нибудь иной женщины это и подходит, то, как я вам сказал, не для Веры... Да и потом самое главное... Она относится ко мне, как к старшему брату.
Он вернул шляпу на лоб, вздохнул и улыбнулся.
Троян тоже вздохнул, облегченно. Он не собирался разуверять оператора.
– Я, может быть, скоро уеду, – сказал Филиппов. – В воздухе пахнет грозой.
– Новые известия?
– Завтра прочтете в газете.
Филиппов пропал в подъезде клуба моряков.
Троян медленно пошел в Гнилой Угол. «Завтра ты прочтешь в газете!» – сказал он себе. «Ну, что ж, разве ты мог ожидать иного?»
Вечерние лучи летели над долиной и алым заревом упирались в сопку напротив. Сопка видна была отчетливо, до мелочей, с бетонными пятнами царских фортов, с зубьями скал, с нежной травой и кустами багульника, казавшимися отсюда дымом.
Территория завода обрастала заборами. Со стороны ипподрома уже резала горизонт защитная стена, всюду около вырытых ям лежали осмоленные столбы.
После путешествия Свиридова на Иман туда отправили тракторы, и теперь лесопильные заводы получали материалы без перебоя и без перебоя же снабжали бочарников.
Святой Куст с крыльца конторы видел забор, бревенчатые цехи, тропинки между ними и штабеля леса. Завод креп с каждым днем. Подвезли большую партию леса, все ценные породы: лиственницу, дуб, бук, кедр.
Бригадира особенно радовал кедр. Тара из него выходила душистая, непобедимо благоухающая тайгой. Конечно, тара не получалась стопроцентная. Лучшая клепка, конечно, колотая, когда дерево раздается по слоям под рукой опытного рубщика. Такая клепка легко просыхает и не дает трещин. На пилах не то.
К тому же, осмотрев полученный лес, Куст пришел к выводу, что никакой сушке он не подвергался, лежал в штабелях или даже просто в завалах... Следовательно, на заводе ему предстояло пройти изрядный путь.
И вот под сопками появились обширные навесы. Они были открыты только с одной стороны – ни солнце, ни сквозной ветер не имели туда доступа. Туда легла драгоценная приморская клепка. Здесь она медленно высыхала, не рискуя разорваться.
Куст, назначенный главным опекуном над зреющими клепками, ежедневно, утром и вечером, обследовал их, трогал руками, пробуя влажность, и усиленно тянул носом, анализируя запахи.
Клепка во влажном морском воздухе доходила медленно. Это тормозило работу.
Около навесов воздвигался обширный деревянный сруб для последнего этапа сушки – горячим паром, чтобы из клепок выварить калийные соли и застраховать их от гниения.
Лес на территории завода лежал теперь всюду просторными равнобедренными треугольниками, удовлетворяя рабочее сердце своим обилием.
Куст осматривал навесы и треугольники, борода неподвижно прислонилась к груди, как парус к мачте, ожидающий первого порыва.
– Бригадиру привет! – крикнул Троян, проходя мимо. – Бригада работает?
– Работает.
Куст еще раз осмотрел навесы и пошел за Трояном.
– Хорошая борода у тебя, – сказал Троян. – И похож ты на моего деда.
– Из какой губернии?
– Нижний-Новгород, бригадир!
Они взобрались но крутой тропе, срывая сапогами камешки. Одинокий стебель шиповника раскрыл пунцовую чашечку; в чашечке, торопливо суясь в каждую тычинку, копошилась запоздалая пчела.
– Я дальневосточный, – сказал Куст. – В России не бывал, а рассказывают – ровное место, ни гор, ни тайги... так, лесок кое-где на десять верст. И почитается этот лесок уже превеликим лесом, и ребята боятся ходить, и водится в этом лесу зверь: заяц да белка.
Он усмехнулся и толстыми губами пожевал конец бороды.
Из открытых окон особняка несся стук, грохот и скрип.
В зале с линолеумовым полом обдирали ветхие обои. Пахло мышами и плесенью. Куски обоев свисали, качались и падали на пол. У печи, сжав тонкие губы, возился Мостовой. Ему помогал, размешивая глину, Краснов. В соседней комнате строгали новые двери. В уже готовой кухне с конфорками на плите и стеклами в рамах, разувшись, мерцая голыми ногами и руками, орудовала Медведица. Она смывала густую пыль десятилетий со стен, подоконников, огромных полок и пола.
Гомонова работала в маленькой комнате с единственным окном на восток, в гущу цветущей сирени. Комнатка предназначалась под склад платьев и игрушек.
Вера и Графф приколачивали длинные полки, разделенные на клетушки. На окне примостился фотоаппаратик. Вера только что снимала стройку. Пусть останутся на память запустение, смерть и дружная работа над воскресением.
В углу приспособлял шкафик Греховодов, единственный сотрудник конторы, пожелавший принять участие в общественном начинании бригады. Но дело у него не спорилось: он не умел находить пазы в кирпичных стенах. Однако работал с упорством. Он не только зачислился работником в бригаду, но написал в стенновке призывную статью: «Товарищи, штурмуйте быт».
На пороге остановился Троян.
– Новый работник, – кивнула Вера, – идите помогать.
«Пожалуй, я по-настоящему люблю ее», – подумал поэт, ощущая при виде Веры радостное успокоение, какое охватывает путешественника, прибывшего к намеченной цели.
– Читали, товарищи, статью Греховодова? – спросил Графф. – Дельная статья. Быт надо штурмовать. И надо в глубину его штурмовать. Вот сейчас мы заняты яслями, детской площадкой, детсадом, конечно, дело правильное, законное, но, мне кажется, неправильно только в эту сторону штурмовать быт. Я бы, например, выдвинул на некоторое время пожелание не спешить с детьми. Я не буду говорить, что жилплощадь мала: в одной комнате и мать, и отец, и дети, и очень часто бабушка и дедушка. Сегодня квартир нет, завтра будут. Я хочу обратить внимание на другое: на необходимость, я бы так сказал, веселой дружбы между супругами. Вы кончили работу, пришли, пообедали и, пожалуйста, парочкой на стадион, в кино, на море поплавать. Вместе, рядком друг с дружкой, по-новому. Раньше этого не водилось. Раньше жена сидела у плиты. По дому, по двору взад-вперед, то с ведром, то с совком. Пригвождена была к быту. А теперь – общественное питание. Забот нет, обеда не варить, посуды не мыть. Пообедали и пошли... муж и жена! Но есть к этому одно препятствие... Вот пример: со мной через дверь живут супруги. Поженились недавно. Хорошие товарищи. Он высокий, на биллиарде играть мастачок, жена чуточку пониже, волейбольщица. В прошлом году жили, я им завидовал: всегда вместе! Очень было хорошо. А вот родился между ними новый гражданин, и положение изменилось. Как-то была прогулка на катере на Девятнадцатую версту. Я поехал. Смотрю – и они. Сидит моя Нина Владимировна с ребенком, ребенок плачет. Муж курит и смотрит в сторону. И, действительно, какой интерес, какая прогулка, какая радость: младенец орет! По-моему, надо бы им подождать с сынком.
– А вот мне не кажется, – сказал Троян, – что новое в нашей семье – это совместный отдых и развлечение. Разве буржуазная парочка не думает о развлечениях? Новое в нашей семье вовсе не в том, что, пообедав в столовой, супруги бегут на футбольный матч. Новое заключается прежде всего в сознании. Мужчина и женщина самостоятельны и равноправны! Вот совершенно новое качество советской семьи. Муж и жена – товарищи. Какой могут быть помехой дети?
– Ну, это одни высокие разговоры, – пренебрежительно сказал Графф. – Красиво. А попробуйте-ка сами.
– Попробую, – тихо сказал Троян.
Шкафик, только что повешенный Греховодовым, рухнул.
– Вы всю стену перепортите, – заметила Вера.
– В первый раз такую стену встречаю. Чорт знает, что за стена!
– Я вам помогу, – подошел Троян.
Он отсчитал кирпичи и указал пазы.
– Кто этот герой, – спросил он шопотом, приближая губы к самому уху Веры, – немного косой, немного кривоногий, с рожками над головой?
– Наш генеральный счетовод. Через неделю дом будет готов и кой для кого начнется новая эпоха. А завтра общезаводская экскурсия на Седанку. День смычки с китайскими товарищами и обращения к женщинам. Если хотите и можете, поедем.
– Да это чудесно! Поеду. Я в отпуску.
– Висит! – сообщил Греховодов, пробуя шкафик рукой. – В этой комнате как будто всё.
– Объявитесь, товарищ Греховодов, бригадиру, он вам даст еще работу.
– Так, так, правильно.
Греховодов прошел мимо Медведицы, которая кончала мытье полов и тыльной стороной ладони вытирала со лба пот.
– Отшлифовали? – спросил он, останавливаясь.
– Да уж как сумела!
– Вы-то уж сумели!
Его хилое, слабое, неудачное тело влекла эта огромная, тяжеловесная женщина. Он оказал отрывисто:
– Давай ведро... вылью.
У порога стояло ведро с черной, жирной, пыльной водой.
– Штанишки оплещете, – усмехнулась Медведица. – Справлюсь сама. Иди, помогай другим, коли своего дела нет.
Греховодов покраснел, иронически прикоснулся к кепке и пошел.
В зале, стоя на козлах, белил потолок Святой Куст. В известь он подбавил охры, и теперь потолок цветом напоминал подсолнечник. За это нарушение обычая его немилосердно ругали женщины, но он только улыбался. Два столяра поднимали на петли дверь.
«Хватит, – решил Греховодов, – перегнешь палку, сломится». – Он неторопливо оглядывал стены, потолок, пол и подвигался к выходу, всем своим внимательным, неторопящимся видом говоря: «Я что-то ищу, не подумайте, что я ухожу».
На крыльце курил Графф. Счетовод дружески пощупал его мускулы.
– Ну, как физкультура? Состязания и прочее? А, между прочим, мыслишки неглупые сегодня изложил. А завтра на Седанке физкультура будет?
– В полном объеме.
Графф посмотрел на темнеющее небо и решительно отряхнул пиджак.
– Иду, надо перед выступлением отдохнуть... А вы еще будете работать?
– Еще останусь... коллективная спайка!
Когда Графф растаял в сумерках, Греховодов осторожно двинулся тоже. У его дома на перилах беседки маячила большая фигура. Греховодов прошел боковой дорожкой, чтобы лучше рассмотреть.
– Здорово, Илья! – услышал он бас.
– Ну, зачем так громко! – возмутился Греховодов, отдавая руку в жертву львиному пожатию. – Ты подожди здесь... я пройду, зажгу свет и позову.
Подошел к двери хозяйки и прислушался. Оттуда не доносилось ни звука. Осторожно проник в свою комнату.
То, что было за окном: чернота садика, неясные крылья крыш, сизое пятно Чуркина, – все казалось существующим во сне, нереальным. Греховодов спустил панно, обернул электрический рожок бумагой и включил свет. По коридору раздались грузные шаги, в дверь постучали: для уха Греховодова – пудовым кулаком.
Он скрипнул зубами, подскочил к двери, распахнул ее.
– Тише! За стеной у меня больная хозяйка... Садись вот сюда и, пожалуйста, сдерживай свой голос. Ну, что скажешь?
Огурец сел в кресло, закинул ногу на ногу, сложил холмиком красные ладони.
– Послушай, я был там, куда ты меня направил, у твоего китайского профессора... Так ведь здорово, чорт, какой он, то есть не он, а тот другой, передо мной развернул исторический атлас. А ты тоже хорош! Таким безгрешным Марксом передо мной ходил!
– Каким Марксом? Что ты порешь?
– Ну, ну... не кирпичись, будет. Я прощаю тебе весь твой маскарад... Я сразу узнал твою мысль, твою руку, Илья... И вот я пришел с тобой поделиться чувствами... Послушай: оказывается, уже армия готова. Сто тысяч кадровых офицеров! А идея этой республики – великолепие! И, наконец, взялись за идеологию... Это правильно. Сознавайся: идеология – это твоих рук дело?
– Какая идеология? – мрачно спросил Илья Данилович.
Огурец вытащил из кармана небольшую плотную бумажку и протянул другу. Греховодов прочел:
«ПИСЬМО ПЕРВОЕ
Дорогие юные товарищи школьники! Всюду среди вас неизвестные вам, но преданные друзья.
Маленькие товарищи и маленькие подруги, нужно, чтобы вы знали истину.
Истину человечество искало и находило на протяжении всей своей многовековой жизни, и золотые ее крупицы рассеяны всюду.
Вас учат грустной, угнетающей вашу душу экономике. Вас учат, что она решает судьбу народа и культуры.
Вас учат, что человек не имеет души, что за гробом он не существует.
Ваши друзья, давно живущие среди вас и наблюдающие вашу жизнь, теперь становятся на путь реальной связи с вами. Они будут вас учить, будут открывать вам глаза.
Темы следующих бесед таковы:
1. Самое ценное в мире – душа человека.
2. Душа человека, а не экономика движет миром.
3. В мире нет никакой классовой борьбы, а есть борьба между злыми и добрыми людьми.
Дорогие товарищи и подруги, освещение всех вопросов будет объективное, далекое от политической узости. Ждите следующего письма и отстаивайте свою свободную мысль. Скоро мы будем говорить с вами из уст в уста, а не через письма.
Ваши свободные друзья».
Греховодов прочел письмо раз, другой, третий.
– Ты это носишь в кармане? У тебя много?
– Тысячи две...
Огурец протянул ноги и вздохнул.
– Организовано все замечательно, малейшими деталями не побрезговали: там пожарик, там письмо, там казнь. Чувствуешь, за дело взялись настоящие мастера.
Греховодов неожиданно сделал испуганное, прислушивающееся лицо. Это было тем легче, что у него по-настоящему дрожало сердце и кожу пробирал мороз...
Огурец смолк. Друг вылетел в коридор, постоял несколько минут за дверью, скривив рот, и вернулся.
– Придется идти, – сказал он. – Ты меня прости,
Огурец... Хозяйка очень больна, муж не может ее оставить, просил сходить в аптеку за лекарством.
– Ладно, ладно, дуй, раз больна, ничего не поделаешь... И я пойду.
Вместе вышли на улицу.
– Ты в какую сторону? – спросил Огурец.
– Туда, – неопределенно мотнул головой Греховодов и двинулся прочь.
Возвратился в комнату через четверть часа. Дело начинало становиться серьезным. Надо было все обдумать. Он попал в историю, которая могла кончиться бог знает чем... Сто тысяч офицеров! Вооруженная контрреволюция! Нет, на такие вещи он не способен. Пусть другие. Он – философ!
