Текст книги "Изгнание из Эдема. Книга 1"

Автор книги: Патриция Хилсбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

Глава 8

Стэфани стояла на крыльце гостиницы «Свинья и дудка» и рассматривала здание с вниманием искушенного покупателя. Она уже обдумала, что и как можно с ней сделать, но еще решала в уме некоторые вопросы. Обошла здание со всех сторон. Всюду неухоженность и мерзость запустения. Природные условия: река, запущенный сад, запущенное побережье – требовали вложения денег и разумного управления. Она еще раз посмотрела на вывеску и решительно вошла в помещение.

Ничего не изменилось в кофейне с того дня, когда она спустила с лестницы в этой гостинице Эндрюса Блэкфорда. Изменилась она гама, и хозяин, который появился из внутренней двери, естественно, не узнал ее.

– Чего изволите, мадам? – вежливо спросил он.

– Я ищу работу.

– У нас работы нет.

– А я думаю, что есть.

– Мало ли что вы думаете, – старик стал нервничать.

– Хорошо. Я хочу выпить чашечку кофе.

– Это можно, – вежливо сказал он и удалился.

Кофе Стэфани, спустя минут двадцать, принесла седая старушка. Платье на ней было покроя тридцатилетней давности и пахло тленом и плохим мылом.

– Ваш кофей, мадам, – сказала она и поставила на стол немного выщербленную чашку.

– Благодарю вас.

– Не стоит, сказала старушка и стала удаляться, как-то боком проходя между столами.

Когда старушка уже почти дошла до двери, она услышала у себя за спиной звон разбитой чашки.

Она с испугом повернулась, не смея сдвинуться с места.

– Простите, – сказала Стэфани. – У меня упала чашка и разбилась.

Старушка приблизилась к столу, где сидела Стэфани, и трясущимися губами сказала:

– Эту посуду покупал еще мой папа.

– Оно и видно.

– Что видно?

– Что посетители за долгие годы обглодали ее края.

– Не надо смеяться, мадам. Мы с мужем гордимся своей гостиницей и посудой – она такая старинная.

– Она не старинная, а просто старая.

– Это одно и тоже.

– Нет.

– Я не хочу с вами спорить, но вы должны уплатить за кофе и чашку.

– И не подумаю.

Старушка с испугом посмотрела на Стэфани, но продолжала настаивать:

– Но вы разбили…

Стэфани была женщиной без сантиментов, когда дело касалось денег.

– Она сама разбилась. От ветхости.

– От чего, простите?

– От старости.

– Не поняла. Посуда бьется от неправильного обращения с ней, а не, как вы изволили заметить, от ветхости. Вы уронили…

– У нее отломалась ручка, и она упала.

– А блюдечко, мадам?

– Все это просто рассыпалось в моих руках, я даже не попробовала того, что вы считаете «кофеем».

– Но вам придется платить за все.

– Я же сказала – нет.

– Так не поступают порядочные люди.

– Вот видите, вы уже меня оскорбляете!

Стэфани сидела, удобно устроившись в весьма громоздком, старом и неудобном кресле. Старушка же, приблизившись на почтительное расстояние, стояла перед ней.

– Боже, упаси! Мы с мужем всегда очень вежливы с нашими посетителями.

– А много их у вас?

– Вас это не должно интересовать, – вежливо, но настойчиво отвергла старушка-хозяйка-барменша, посягательства Стэфани на коммерческие тайны ресторана-кафе-гостиницы.

– Простите.

– Вот так-то лучше. Но надо платить, мадам.

– Не могу.

– Почему?

– Я не пила кофе.

Старушка задумалась. Она некоторое время соображала, что, возможно, посетительница и права.

– Хорошо, – поклонилась она и удалилась.

Стэфани с улыбкой смотрела ей вслед. Цель, которую она преследовала, была намечена еще тогда, когда она дала пинка под неприличное место и спустила с лестницы в этой кофейне Эндрюса. Тогда это было еще неосознанное желание. А потом появился и повод. Даже, можно сказать, азарт игры – это Стэфани любила. Игра, которая приносила деньги, была их фамильной чертой, а что можно сделать против генетики?

Стэфани внимательно осматривала помещение кофейни: окна узковаты, но ставни из хорошего дерева и неплохо сделаны; потолки на хорошей высоте – это большой плюс; мебель вся не годится, но ее можно продать мастерам, как хорошую старую древесину; шпалеры сменить, полы…

– Ваш кофей, мадам, – услышала Стэфани, не заметив, как старушка вплыла в помещение.

– Вы на этот раз так быстро?

– Это остаток от того, что я варила вам.

– Что?

– Я сказала…

– Никому такого не говорите.

Стэфани посмотрела на бурду в такой же, не то выщербленной, не то обкусанной чашке.

– Я всегда вежлива с посетителями.

– Я это заметила.

– Так почему…

– Что, почему?

– Не должна говорить чего?

У старушки уже вздрагивал подбородок. Но это вызывало у Стэфани не сочувствие, а досаду.

– Вы считаете, что это кофе?

– А что же?

Стэфани не стала отвечать на наивный вопрос старушки. Она резко повернулась, задев локтем чашку, и та полетела на пол вместе с блюдечком и содержимым, рассыпавшись на мелкие части, может быть, еще не долетев до пола.

– Ой, ой! – вскрикнула старушка, подняв руки вверх. – Что вы за женщина?! Вы это нарочно!

– Не кричите так громко!

– Ой, ой! – продолжала вопить старушка, уже не в силах вымолвить ни слова.

– Да успокойтесь же!

– Ой, ой!

Очевидно, услышав вопли жены и посетительницы, в кофейню встревоженно заглянул, а потом и как-то впучился старичок-хозяин.

– Что здесь происходит?

– Ой, ой, – все вопила старушка, показывая скрюченным пальцем в сторону Стэфани.

– Успокойся, милая, – ласково сказал старик.

– Она, она!

– Я сейчас во всем разберусь. Присядь!

Он осторожно усадил старушку на стул и мелкими шажками удалился за дверь.

Старушка как-то свяла и уже молча с ужасом смотрела на Стэфани.

Стэфани, закинув ногу на ногу спокойно наблюдала за этой трогательной сценой.

Старичок вернулся со стаканом воды и протянул его жене.

– На, выпей воды, дорогая!

– Благодарю, милый.

Она трясущимися руками взяла стакан и, обливаясь, стала пить воду.

Стэфани смотрела на стакан, который был таким поцарапанным и старым, что стал уже даже не прозрачным.

Попив воды, старушка протянула мужу стакан и с ужасом посмотрела на Стэфани.

– Она разбила две чашки, – скрюченным пальчиком старушка показала на Стэфани.

– Для чего вы это сделали, мадам?

– Нечаянно.

– Не слушай ее, милый!

– Почему?

– Я же видела сама, как…

– Я нечаянно, – настаивала Стэфани.

– Бывает.

– Вы разумный человек, – сделала комплимент старику Стэфани. Было заметно, что эта мелкая лесть попала в цель – морщинистое лицо старичка подобрело.

А старушка опять всплеснула ручками:

– Не слушай ее!

– Хорошо, хорошо, дорогая. Мадам сейчас за все заплатит, и мы расстанемся.

– Но она, она…

– Что она?

– Не собирается платить!

Старичок вопросительно посмотрел на Стэфани:

– Как это понимать?

– А очень просто.

– Что значит, просто?

– Эта посуда рассыпалась сама.

– Не говорите глупостей. – Теперь у старичка начинал дрожать подбородок.

– Это не глупость.

– А что же?

Стэфани поправила на голове свою измятую шляпу. Она не собиралась вступать в пространные объяснения.

– Факт.

Старик погладил усохшее плечико своей жены, чтобы она успокоилась, и продолжал выяснять происшествие:

– И что же дальше?

– А вы что думаете?

– Я думаю, мадам, что вы сейчас за все заплатите и уйдете подобру-поздорову.

– И не подумаю.

– Почему?

Стэфани поняла, что пора приступать к главной цели своего прихода:

– Потому, что у меня нет денег.

– Что?

– Как? – воскликнули оба старика.

– Нет и все!

– Как это, все?

Стэфани посмотрела на стариков, удивляясь, что они еще чем-то занимаются в этой гостинице.

– Я пришла наниматься к вам на работу.

– Какую?

– Любую.

Старик со страхом посмотрел на нее.

– А что же вы можете делать?

Это уже было теплее. Стэфани быстро ответила:

– Что скажете.

– Но у нас нет денег платить вам, – это вступила в разговор старушка – она уже начала отходить от происшествия.

– Мне нужен прожиточный минимум.

– И этого нет. Мы еле сводим концы с концами сами. У нас так мало посетителей, – старик удрученно опустил голову.

– Удивительно!

– И мы удивляемся, мадам.

– Я не о том.

– А о чем же вы? – спросил старичок.

– Я о том, что сюда еще кто-нибудь заходит.

Старушка мечтательно воздела глаза к небу.

– Помнишь, милый, сколько у нас жило людей, когда мы были молодыми! Столько иностранных гостей из Европы, Англии, Америки!

– Не надо, милая, это тебя опять взволнует. Так что же мне с вами делать? – повернул он голову к Стэфани.

– Взять на работу.

Он посмотрел на Стэфани и повернулся к жене.

– Я присяду, дорогая. Сейчас мы все обдумаем.

– Не бери ее, милый!

– Почему?

– Я ее боюсь!

Старик медленно, со сдерживаемым кряхтением уселся на неудобный высокий стул и посмотрел на Стэфани. Она улыбнулась ему своей самой милой улыбкой.

– Не надо меня бояться.

– Я не уверена.

– Вы еще будете радоваться, что взяли меня.

– Дай Бог!

Старичок посмотрел на жену – он явно принял решение:

– Мы возьмем ее посудомойкой.

– Но она перебьет всю посуду.

– Я буду стараться, – весело заметила Стэфани и еще удобнее устроилась в своем кресле.

– Мы возьмем ее, чтобы она отработала за разбитые чашки и кофе.

– Это на какое время?

– На два дня.

– Немало, – сказала Стэфани и улыбнулась.

– Что вы сказали? – переспросила хозяйка.

– Я сказала, что дорогой у вас кофе.

– Теперь все дорого.

Старичок успокоился, довольный своим разумным решением, потом спросил:

– А когда вы приступите к работе?

– Сейчас, – с готовностью ответила Стэфани.

– Уже?

– Да.

Старики посмотрели друг на друга. Поморгав глазками, старушка осмелилась спросить:

– А где вы будете жить или вы устроены?

– В вашей гостинице.

– А плата?

Стэфани не замедлила с ответом:

– В долг.

– Что?

– Чего?

– Я отработаю у вас и гостиницу, и питание. Не пожалеете. – Сказала она, поднимаясь с кресла и направляясь к внутренней двери.

Старички продолжали сидеть.

– Минуточку, – крикнул ей вслед старик.

– Что еще? – оглянулась Стэфани.

– Но мы же договорились на два дня, а это все будет значительно дороже.

– Кому?

– Вам разумеется.

– Разумеется, разумеется. Вставайте, покажите, где тут что делать. Сейчас разберемся, – она нетерпеливо посмотрела на с трудом поднявшегося на ноги старика. Он встал и помогал подняться жене.

– Ты проведи ее, дорогая, а я здесь немножко приберу, – он указал на разбитые чашки.

– Хорошо, милый.

Старушка посеменила вслед за Стэфани и обе скрылись за внутренней дверью.

Старичок открыл за вешалкой плохо замаскированную дверцу, достал совок и метлу и с кряхтением, уже нескрываемым, наклонился подметать. Осколки чашек зашаркали под метлой.

В это время где-то в глубине помещения раздался страшный грохот. Старик выпрямился и стал смотреть на дверь. Он не двигался, очевидно, на время отнялись ноги.

Он смотрел на дверь не зря. Оттуда сначала послышалось: «Ой, ой!», потом показалась старушка, которая медленно вплывала в кофейню. Грохот еще продолжался.

– Ой, ой! – причитала старушка, взмахивая ручками.

– Что еще случилось?

– Случилось! Случилось!

– Что же?

– Ой!

– Ну успокойся, – старик взял со стола стакан с водой и поспешил к жене.

– Ой!

– На, попей, дорогая, и тогда скажешь.

Старушка отпила немножко из стакана и потрясла головой:

– Она еще разбила посуду!

– Много?

– Да!

– Сколько?

– Похоже, на целый месяц работы.

– Ужас!

– Что же будет?

– Она разломает нашу гостиницу, если проработает месяц. Надо что-то делать.

– А что?

– Не знаю.

– И я не знаю.

Старички посмотрели друг на друга. Старик взял жену под руку, и они направились к внутренней двери.

– Это стихийное бедствие, – сказал старичок уже около дверей.

– Стихия уносит годы и жизни, – в тон ему сказала жена еле слышным голосом, и они скрылись за дверью.

Глава 9

Джон Фархшем сидел на скамейке в парке, который был недалеко от спортивного клуба, и отдыхал после партии в теннис. Партнер был хороший, и он был доволен своим результатом. Тело его слушалось, не то что мысли. А мысли его занимала Стэфани. Он не видел ее уже несколько месяцев, и это было не только любопытством.

На скамейку рядом с ним присела очаровательная молодая особа, которую он заметил в спортклубе.

Она кивнула ему в знак приветствия и расслабленно отдыхала от партии в гольф.

Джон Фархшем приободрился и решил заговорить с очаровательной соседкой:

– Вы тоже любите спорт?

– Вы правильно заметили, сэр.

– Я тоже, – не нашелся что еще сказать Джон.

Но незнакомка, видимо, решила сама продолжить разговор:

– А что еще вы любите, кроме спорта?

Фархшему не хотелось говорить о творчестве, которое он забросил, – творческий застой – так он себя успокаивал.

– Читать книги.

– Это все любят.

– Не скажите. Есть люди, которые и в доме не имеют ни одной книги, кроме молитвенника.

– Молитвенник – это неплохо.

– Но, уважаемая госпожа, мысли в молитвеннике известны всем с детства.

– А вы берете мысли только из книг?

– А где же их берут еще?

Расслабленность у женщины прошла, она выпрямилась и уже с усмешкой спросила:

– А как насчет собственных?

– Чего, мэм?

– Мыслей.

Джон понял, что над ним начинает издеваться эта респектабельная красавица, решил перейти к любимой теме:

– Я люблю спорт.

– Но вы, кажется, занимались литературой? А теперь?

– Нет, конечно.

– Почему, конечно?

– Я сейчас занимаюсь тренировкой тела, мышц, совершенствую себя физически.

Фархшем отодвинулся немного от женщины, уже начиная себя проклинать за то, что заговорил с ней.

Но она не собиралась оставлять его в покое:

– А физические упражнения не тренируют ум?

Фархшем еще немножко отодвинулся, как ему казалось, незаметно, собираясь попрощаться, но решил еще спросить:

– А почему вас это интересует?

– Интересоваться людьми – моя профессия.

– Это интересно.

– Да.

Фархшем не понял, на что она ответила «да», но переспросить не решился и настороженно смотрел на женщину. Она пришла ему на помощь:

– Я интересуюсь людьми, которые занимаются спортом.

– Почему?

– Это тема моей диссертации.

Джон Фархшем хотел подняться и убежать: его страшили теперь слишком умные, слишком образованные дамы. Но мужское достоинство не позволило ему.

– И что же вы знаете про спорт?

– О, очень много.

Эта тема всегда интересовала Джона, и он решил, что убегать еще не надо.

– Расскажите.

– Что?

– О спорте.

– Что именно?

– Меня интересует все.

– Но вы меня немножко неправильно поняли.

– В чем?

– Ладно. Я сейчас вам расскажу, что спорт существует для людей, которые не умеют ни читать, ни думать.

– Однако.

– Мужчины легкомысленно относятся к своему делу и к политике, но очень серьезно относятся к спорту.

– Не все.

– Не конкретизируйте. Гольф позволяет мужчинам хотя бы в воскресенье собраться с мыслями. Через него они познают истинный порядок вещей.

– Интересно.

– Хорошо, если интересно. Нельзя сделать вид, что ты выиграл, если ты проиграл, или, что ты сделал хороший удар, если ты промазал.

– Это точно!

– Англичане, например, выгоднее всего выглядят на поле для гольфа и хуже всего – в кабинете министров.

– Ну и что?

– Но страна нуждается не в вашем теле, а в вашем разуме. И я вас предупреждаю самым серьезным образом: если вы не будете развивать свой ум – вы не вернетесь к творчеству.

– Не надо.

– Надо. Я не случайно села возле вас.

– Ах, так!

– Сидите, я сейчас сама уйду. Но я продолжу: плохо упражняемый ум куда пагубнее для здоровья, чем нехватка физических упражнений для мышц и тела.

– Никогда не думал.

– Вы должны знать, что тело дрябнет от недостатка физических упражнений.

– Знаю.

– Так вот. Мозг тоже дряхлеет от недостатка умственной активности, а если природа создала вас мыслящим существом, последствия этого просто трагические.

– Какие же?

– От вяло работающего мозга проистекают самые различные заболевания и телесные недуги, ибо мозг формирует наш организм.

– Не понял.

– Я так и думала. Это непонятно многим.

– Почему?

– Потому, что это мое открытие при работе над диссертацией. Я подтверждаю это многими примерами из собственных наблюдений и опытов.

Джон Фархшем хотел попрощаться и уйти, но леди уже поднялась сама и приготовилась уходить.

– Прощайте, – усталым голосом сказала она.

– Простите, – не утерпел Фархшем, – а кто же вы по профессии и почему так пространно говорили со мной? Это не просто…

– Да – это не просто, – поспешно сказала она, явно спеша куда-то к определенному времени. – Я врач-психолог. А за вами в клубе наблюдала несколько месяцев. Прощайте.

Она повернулась и широким шагом спортсменки быстро удалилась от Фархшема.

Джон потряс головою, как будто хотел стряхнуть с себя неожиданно свалившуюся на его лекцию. Он давно не любил неожиданностей, которые его бесконечно поджидали, пока он жил со Стэфани. Умные женщины его утомляли. Он и теперь почувствовал большую усталость, чем когда садился на скамейку.

Он встал, оглянулся кругом, и не спеша, но еще красивым спортивным шагом направился к воротам – выходу из парка. Он не смог обдумать один вопрос, который собирался, присев на скамейку. Эта женщина спутала все его мысли и направила их совсем в другую сторону.

«Пойду к Полленьке», – сам себе пробормотал он.

Глава 10

Небольшой сквер возле здания больницы. В коляске сидит Эндрюс Блэкфорд. Перед ним столик, на котором лежит в беспорядке несколько журналов, и стоит стакан с каким-то напитком. Но все это не интересует больного. Он сидит без движения и смотрит в одну точку.

Блэкфорд постарел, обрюзг, и на лице его нет привычного самодовольного выражения. Привычное раздражение и брюзгливасть – это все, что можно прочитать на его лице.

К нему приближается сиделка с подносом, накрытым салфеткой:

– Будем завтракать, сэр, – мягко, но властно, говорит она и смотрит на столик.

– А что вы принесли? – заинтересованно посмотрел в ее сторону Блэкфорд.

– Уберите журналы, и я поставлю поднос, – не отвечая на его вопрос, сказала сиделка.

Блэкфорд с неохотой отодвинул в сторону журналы, проворчав:

– Надо готовить меня к завтраку.

– Я и подготовила – вывезла вас на воздух, поставила около вас столик.

Она аккуратно поставила поднос, сняла салфетку и заправила ее Блэкфорду за воротник, расправила ее и поближе подвинула поднос:

– Прошу вас, сэр.

– Я не заказывал яиц, – с раздражением сказал Блэкфорд, рассматривая поднос.

– Не знаю, сэр.

– Как это вы не знаете?

– Что мне подали, то я и принесла, сэр.

– Отнесите назад!

– Не могу, сэр. Мне велено вас накормить.

– Но не этим.

– Не капризничайте, сэр, – привычно присела рядом с ним сиделка. – Сейчас я вам почищу яйцо, и вы прекрасно позавтракаете.

– Не буду.

– Тогда пейте сок.

– А какой сок?

– Томатный.

– Опять!

– Успокойтесь, сэр, – она сыплет капельку соли в стакан с томатным соком, размешивает ложечкой и подает Блэкфорду.

Он убрал руки со стола и смотрит в сторону.

– Прошу вас, сэр.

Сиделка не реагирует на его каприз, а ставит стакан перед ним и принимается чистить яйцо, поставив перед собой подставочку. Делает это аккуратно и быстро.

Блэкфорд поворачивается лицом к ней, смотрит, как она чистит яйцо, берет стакан и принюхивается:

– Сок плохо пахнет.

– Не думаю, сэр.

– Мне лучше знать.

– Я тоже знаю.

– Откуда?

– Я уже завтракала.

– Раньше меня?

– Да.

– Почему вы завтракаете раньше больных?

Сиделка посыпала яйцо солью и поставила подставочку перед Блэкфордом:

– Прошу, вас, сэр.

Блэкфорд сделал глоток сока, посмаковал его на языке и, очевидно, остался доволен.

– Я спросил вас.

– О чем?

Блэкфорд над стаканом уставился на сиделку, как будто перед ним появилось привидение. Потом он поставил стакан на стол и придвинул к себе подставку с яйцом, ожидая, пока сиделка намажет ему хлеб маслом.

Взяв хлеб из рук сиделки, Блэкфорд повторил свой вопрос:

– Почему вы завтракаете раньше больных?

Сиделка стала чистить второе яйцо и улыбнулась.

– Потому что, пока вас накормишь, надо много физических сил.

Блэкфорд стал с аппетитом есть, наблюдая, как сиделка стала чистить для него банан. Почистив и положив на тарелочку, она встала.

– Приятного аппетита, сэр, – сказала она и намерилась уйти.

– Куда вы? – прожевывая хлеб, успел сказать Блэкфорд, намереваясь задержать сиделку.

– У меня еще много дел.

– Посидите.

– Не могу.

Миловидная сиделка лет сорока говорила с легким акцентом английского происхождения. Очевидно, общение с ней было Блэкфорду приятным.

– Посидите со мной, – отставив в сторону одну подставку, Блэкфорд придвинул к себе второе яйцо.

– Но вы принимаете пищу.

– Я не принимаю пищу, а завтракаю.

– Это одно и тоже.

– Нет, – прошамкал Блэкфорд. – Садитесь же.

Сиделка присела на край скамейки в напряженной позе человека, которому надо сорваться и бежать.

– Принимают лекарство, ванну и так далее. А пища это еще и наслаждение.

– Возможно.

Миловидное, немолодое лицо сиделки осветилось благостной улыбкой.

– А я подумал…

– Что же вы подумали, сэр?

Блэкфорд приступил к фруктам и не спешил с ответом, но глаз с сиделки не сводил.

– Что вы…

– Что я?

– Очаровательны.

Сиделка опустила глаза, и щеки ее залились краской. От этого она помолодела и похорошела. Но губы поджались в обиженную гримасу:

– Не надо смеяться над бедной вдовой.

– Вы вдова?

– Да.

Блэкфорд посмотрел на нее опять поверх стакана с соком и продолжал допрос:

– Давно?

Сиделка заволновалась, выразив нетерпение, потом сказала тихо и с расстановкой:

– Я уже несколько месяцев ухаживаю за вами, почему вы спрашиваете об этом сегодня?

– Не знаю.

– Но…

– Вот вдруг увидел вас.

Сиделка тоже смотрела на Блэкфорда, как будто увидела его только сейчас. Губы ее были изломаны в трагическую складку.

– Так я спросил.

– Что?

– Вы давно вдова?

– Да.

Эндрюс Блэкфорд ответом был не удовлетворен, но настаивать не стал. Он посмотрел на поднос, потом на сиделку. Она быстро подхватилась, понимая, что от нее хочет ее подопечный:

– Сей момент. Я не принесла сразу кофе – хотела принести свежий и горячий.

Блэкфорд удивился и уже не в первый раз – эта женщина понимала его без слов. Редкий случай.

Сиделка трусцой отправилась за кофе, а Блэкфорд остался опять со своим одиночеством, беспомощностью и грустью. Он смотрел в ту сторону, куда ушла женщина, и тупо доедал банан. Мгновенное просветление сошло с его лица.

Мысли Блэкфорда теперь вертелись около одной темы: как ему компенсировать свою инвалидность и заставить это стихийное бедствие, Стэфани Фархшем Харпер уплатить ему за нанесенные увечья. Она ни разу не навестила его в этой больнице, которая скоро разорит его отца. Кстати, отец сегодня обещал навестить его. Но на дорожке появилась сиделка с кофейником, сахарницей и чашечкой на подносе.

Она поставила новый подносик на столик, а старый, с грязной посудой, убрала. Налила кофе в чашку:

– Прошу, вас, сэр.

– Благодарю, мадам.

Сиделка собрала посуду от завтрака, закрыла ее салфеткой и намерилась уходить.

– Посидите со мной, – очень грустным голосом попросил Эндрюс Блэкфорд.

Она поставила поднос на место и присела на краешек скамейки. Взглянула вопросительно, но не сказала ни слова.

Отпив глоточек кофе, Блэкфорд смотрел на женщину и тоже молчал.

Эта пауза нервировала сиделку. Она обтянула форменное платье и подвинулась немножко глубже на скамейке.

– Вас не шокирует, что я попросил уделить мне немножко больше внимания? – спросил он.

– Что вы спросили?

– Вас не смущает, что я прошу посидеть со мной?

– Вы всегда привыкли к вниманию, но…

– Что, но?

– Но сегодня…

Женщина замолчала, не решаясь быть откровенной, лгать, видимо, не привыкла.

– Так что же?

– Но сегодня вы менее раздражительны и обратили внимание… – она опять умолкла, сломав губы в трагической мине.

– Простите, мадам, но вы всегда беседуете со мной, а сегодня не хотите?

– Не совсем так.

– А как?

Она подняла голову и посмотрела ему в глаза. Он увидел, что глаза у нее зеленые, и удивился, что никогда этого не замечал. Заговорила она медленно, и голос был без обычной холодности и деловитости, что тоже удивило Блэкфорда:

– Мы всегда говорили только о вас, сэр. А сегодня вы, вдруг, увидели, что я тоже человек, а не робот, и к тому же женщина – это меня удивило.

Блэкфорду казалось, что ему заменили сиделку.

– Я думаю, сэр, что вы начали поправляться, слава Богу.

– Вы так думаете?

– Да. А то я думала…

Блэкфорд допил кофе и поставил чашечку на стол.

– Что же вы думали?

– Я думала, – она поерзала на скамейке, но все же решила сказать, – что добра у вас в душе уже нет.

Блэкфорд расширил глаза от удивления, взглянул на женщину, потом на кофейник и тихо спросил:

– А что же там?

Она подхватилась, налила ему еще кофе и тоже тихо ответила, как будто сказала сама себе:

– Озлобление, раздражение, обида и боль.

Чашечка кофе дрогнула в его руке, и кофе пролился на блюдце, но Блэкфорд не обратил на это внимания. Его лицо прояснилось, и он опять захотел увидеть зелено-серые глаза, устремленные на него.

Но сиделка уже взяла поднос и сделала шаг к отступлению – она сама испугалась своих слов – с больным так разговаривать не положено, и он может рассердиться.

– Мне надо уходить, сэр.

– Вы не можете еще побыть?

– Нет, сэр.

– Почему?

– Очень много работы, сэр.

Блэкфорд вдруг увидел ее всю, в форменном платье, в белом головном уборе, белые брюки и парусиновые туфли – все сидело на ней гладко, ровно и удобно. Он мягко попросил:

– Приходите, когда будет время.

Удивлению женщины не было предела – рот приоткрылся, глаза стали большими, а брови спрятались под белой шапочкой.

– Хо-ро-шо, – медленно сказала она и быстро ушла.

Блэкфорд достал портсигар, закурил сигарету. Ему очень хотелось спросить самого себя: «Что с тобой, Эндрюс?» Но ответить он себе ничего не мог, потому что до сих пор не знал, что сердце может сильно-сильно стучать не только от боли, удовольствия, собственных внутренних ощущений, а от вида серо-зеленых глаз, которые просто смотрят на тебя. Этот стук ни с чем не сравним. Его-то Эндрюс Блэкфорд еще никогда не знал. Ему показалось, что это, наверное, смерть, а она сказала – «вы поправляетесь, сэр».

Откинувшись в коляске, Блэкфорд курил уже вторую сигарету подряд – этого он себе никогда не позволял – когда на дорожке появился седой ухоженный старик, в котором он не сразу узнал отца – так занят был своими мыслями.

Старик довольно бодрой походкой приблизился к коляске и протянул руку:

– Здравствуй, Эндрюс!

– Здравствуй, папа! Присядь. Я очень рад тебя видеть. – Эндрюс вяло пожал руку отца и показал на скамейку, рядом с собой.

Блэкфорд-старший присел на скамейку, положил ногу на ногу и посмотрел на сына очень внимательно.

– Как ты себя чувствуешь, сын? – спросил он и достал золотой портсигар, но не открыл его.

– Не знаю, отец. Вот уже столько месяцев прошло, а все еще не могу ходить.

– Но хирург уверял, что ты будешь ходить и забудешь об этой коляске. – Он опять повертел портсигар – видно боролся с лишней сигаретой.

Эндрюс знал, что отец курит мало, но бросить окончательно не может.

– А как ты, отец? Как твои дела?

– Как всегда – много работы.

– Благодарю, что нашел время зайти ко мне. Я рад.

Эндрюс смотрел на отца с видом тревоги провинившегося мальчишки – это было трогательно и смешно: в его-то годы.

– Мне показалось, что выглядишь ты сегодня неплохо.

– Да?

– У тебя оживленное лицо, и в глазах живой блеск. – Меня это радует.

Эндрюс Блэкфорд с удивлением смотрел на отца: они давно были почти чужими. Отец не интересовался им. Выделял содержание, оплачивал счета и все. В больницу приходил очень редко, только платил по счетам.

– У тебя что-нибудь случилось, папа?

– Почему ты спрашиваешь, Эндрюс? – Старший Блэкфорд внимательно посмотрел на сына.

Эндрюс Блэкфорд опустил глаза, решая как это лучше объяснить отцу.

– Ты изменился, папа.

– В чем? – вяло спросил Блэкфорд старший и стал рассматривать свои туфли.

– Мне трудно объяснить, папа.

– А ты постарайся, сын.

Эндрюс Блэкфорд вздрогнул – сегодня отец уже в который раз сказал ему «сын», чего он не делал уже много лет. В лучшем случае он обращался к нему по имени, а в основном просто пренебрежительно – «ты».

– Это сложно, папа.

Блэкфорд-старший выпрямился, открыл портсигар и посмотрел на сына.

– А ты, как всегда, боишься сложных вопросов, даже когда разговариваешь со мной, – с грустью сказал он.

– Мне показалось, папа…

– Что?

– Прости меня, что ты нездоров.

– Ошибаешься, – резко сказал отец и достал сигарету, но не собирался прикуривать.

– Возможно, папа, но в тебе сегодня что-то необычное для меня.

– Что же?

Эндрюс Блэкфорд опять опустил глаза: он хотел сказать правду и боялся разрушить ту капельку близости, что возникла между ними. Он не знал отцовской ласки уже много лет, только молчаливое страдальческое презрение.

– Папа, – тихо, как сквозь сон, сказал или даже пробормотал он, – мне показалось, что ты меня жалеешь.

Старый Блэкфорд удивленно посмотрел на своего инвалида-сына и отвернулся. Эндрюсу показалось, что глаза у отца заблестели от влаги – этого он не видел никогда.

Эндрюс даже испугался.

Они молчали несколько мгновений. Потом отец достал зажигалку и прикурил сигарету, которую все время вертел в руках.

– Прости, папа, если я что-то не так сказал, – извинился сын.

Отец молчал. Сигаретный дым заклубился около его лица, и он взмахнул рукой, отгоняя его.

– Попроси, чтобы нам принесли кофе, если можно, – не отвечая на вопрос, попросил отец.

– Разумеется, можно, – поспешно сказал Эндрюс и взялся за колокольчик, который стоял тут же на столике.

– Ты лучше себя чувствуешь? – поспешно, чтобы сын опять не вернулся к взволновавшей его теме, спросил отец.

– Да, папа.

– Скоро будешь ходить?

– Надеюсь, папа.

– Может уже можно будет забрать тебя домой? – стряхивая пепел с сигареты за скамейку, спросил отец.

– Что?

– Может тебе уже лучше быть дома? – повторил отец, не глядя на сына.

– Что? – опять оторопело повторил Эндрюс.

Старик, не отвечая на удивление сына, смотрел, как к ним по дорожке поспешно приближалась сиделка.

– Здравствуйте, сэр! – поклонилась она в сторону старшего Блэкфорда и повернулась к Эндрюсу: – Слушаю вас, сэр.

– Папа, это Маргарет, моя сиделка и ангел-хранитель в этой больнице. Мой отец, – снизу вверх взглянул на сиделку Эндрюс Блэкфорд.

Отец кивком приветствовал женщину, даже не поднял глаз взглянуть на ее лицо, а повернулся почти всем корпусом к сыну: что-то в его голосе удивило отца. Снобизм, доходящий до абсурда, в его сыне, всегда раздражал его. Здесь было что-то не так.

– Прошу вас, Маргарет, принесите нам с отцом кофе, – услышал старый Блэкфорд. На слова: «Очень приятно, сэр», – что сказала женщина, он не обратил внимания.

– Сейчас принесу, сэр, – сказала она и быстро удалилась.

Отец докурил сигарету и поискал глазами, куда можно выбросить окурок. Он встал и прошелся по аллее сквера. Вернулся назад и присел на скамейку.

– У тебя все в порядке, папа?

– Разумеется.

– Ты уверен?

– Разумеется.

– Папа…

– Разумеется.

Эндрюс замолчал. Он смотрел на отца, который не слышал его вопросов – явно обдумывал что-то свое.

Они молчали некоторое время – сын не привык вторгаться в мысли отца, если он этого не хотел. Сегодня же это его почему-то беспокоило.

– Папа, – опять обратился он к отцу, – ты чем-то сильно обеспокоен?