Текст книги "Изгнание из Эдема. Книга 1"
Автор книги: Патриция Хилсбург
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)
Патриция Хилсбург
Изгнание из Эдема
Книга 1
Часть первая
Глава 1
Модному молодому адвокату мистеру Джулиусу Сэдверборгу не везло с самого утра. Это раннее майское утро преследовало его от самого дома и до кабинета. В контору ему идти не хотелось. И он намерился отправиться на часок за город, но сломалась машина. В такси, в котором он решил заехать в знакомое кафе и выпить чашечку любимого им кофе по-турецки, горячий напиток плеснул ему на руку. Аккуратист Джулиус Сэдверборг не любил, когда что-то отвлекало его мысли от утренней рабочей собранности, даже проколотый баллон в машине, боль на обожженной руке и запачканный носовой платок.
Майское прелестное утро потеряло свою прелесть, и Джулиус Сэдверборг пешком пошел в свою контору, благо она была уже недалеко, и улица, по которой он шел, была спокойной, малонаселенной, и его энергичные шаги, казалось, были слышны на всех этажах ближайшего дома.
Открыв дверь своего офиса, он отпустил пружину так энергично, что наверно было слышно в небе, а что на проводах – это точно, потому что голуби поднялись вверх с тротуара, а воробьи упали с проводов вниз.
Кабинет свой Джулиус любил, несмотря на то, что это было старое, отделанное панелями и давно требующее ремонта строение. Мебель Джулиус расставил так, что он, господин адвокат, сидит спиной к окну и левым боком к зрительному залу, защищенный письменным столом от излишней фамильярности со стороны эксцентричных и несдержанных клиентов и возможного нападения со стороны клиентов вспыльчивых и ненормальных. В кабинете адвоката может быть всякое.
Входная дверь расположена справа от письменного стола, в дальнем конце комнаты. Таким образом, свет из окна падает на лица клиентов или просто вошедшего человека, а адвокат остается в тени.
У противоположной стены – камин, выложенный по эскизу известного Адамса. На камине – часы, которые претендовали на то, что они от Буре. Правда время на них было всегда точным. Над камином – потемневший от времени портрет какого-то судьи. На фронтоне входной двери, в правом дальнем углу, в темной нише высится бюст еще одного судьи, которого, очевидно, не знает уже и сам адвокат. Остальная часть стены занята книжными полками, на которых красуются своды судебных постановлений в переплетах из телячьей кожи. Как уже сказано, в стене позади мистера Сэдверборга – большое окно: рядом полочка с картотекой, черные металлические ящички с надписанными на них именами клиентов. Джулиус все собирался осовременить картотеку, но его любовь ко всему старинному мешала ему это сделать.
Джулиусу нравилось, что его кабинет напоминает XVIII век. Но так как клиенты должны были сразу видеть, что он процветающий адвокат и только любитель старины, Сэдверборг не терпит ни пыли, ни плесени, ни беспорядка, и его помещение должно бы наводить на мысль о процветании его конторы и хозяина и давало бы клиентам женского пола возможность представать перед адвокатом в самом что ни на есть авантажном виде. Все в кабинете сверкает чистотой: мебель, ковер, полы, книги, стол и сам хозяин.
Новенький пушистый ковер зеленого цвета с выпуклым рисунком был одним из последних дорогих приобретений адвоката. Полдюжины кресел, четыре из которых выстроились вдоль книжных полок, Чипендейл самой последней подделки. В пятом обычно восседает, возвышается и царствует сам адвокат; шестое, которое стоит между письменным столом и камином, предназначено для клиентов. На столе справа под рукой у адвоката телефон.
Джулиус любит свой кабинет и гордится его устройством.
Вот и сейчас, только переступил порог и уже начал успокаиваться, но телефонный звонок, который не зазвонил, а издал какое-то воркование, сконцентрировал его внимание, он быстро поднял трубку:
– Слушаю, – приятное изумление осветило его лицо. – О!.. Немедленно проводите ее ко мне.
Приняв вид делового, очень занятого и внимательного человека, адвокат уютно устроился в своем кресле самой последней подделки Чипендейла.
В кабинет вошла, ворвалась, нет, ее как бы внесла какая-то необыкновенная энергия, высокая, красивая, элегантная гибкая женщина, сверкая огромными карими глазами и трагически поджав полные губы, уставилась на адвоката.
Адвокат предупредительно встал – весь внимание и обаяние, профессия которого – вызывать доверие и оказывать помощь.
– Вы Джулиус Сэдверборг, недостойный племянник Понтифекса Сэдверборга, моего покойного поверенного, достойнейшего и умнейшего человека, кто когда-нибудь сидел в адвокатском кресле?
Ничего не отразилось на красивом лице адвоката, только глаза засветились большей заинтересованностью.
– Я лично никогда не считал себя человеком недостойным адвокатского кресла, но Понтифекс Сэдверборг действительно приходится мне дядей, и я приехал сюда, в Австралию, чтобы взять на себя ведение тех дел, которые доверят мне его бывшие клиенты. И если вы мне пришли выразить свое доверие, то я к вашим услугам.
Дама долго, насколько позволила вырывающаяся из нее сила и гнев, молча изучала адвоката, его кабинет, потом по ее лицу пробежала решительность, которая не обещала адвокату ничего хорошего, заговорила:
– Ваш дядя рассказывал о вас, а я, вполне естественно, заключила, что, если вас пришлось спровадить в Австралию, вы человек явно недостойный. Впрочем, это неважно: дело у меня очень простое. Я желаю составить завещание и назначить моего супруга единственным наследником. Тут, полагаю, даже вы ничего не напутаете.
– А ваши дети?
– Это вас не касается.
– Разумеется. Постараюсь ничего не напутать. Садитесь, пожалуйста.
– Нет. Я волнуюсь, сяду когда устану и немного успокоюсь. Занимайтесь делом.
– Как вам угодно. Прежде чем составить завещание, я должен знать, кто ваш муж?
– Мой муж дурак, каких мало на свете, но он еще и подлец. Попрошу отметить этот факт в завещании. Добавьте, что именно он своим поведением довел меня до самоубийства.
– Но самоубийство еще не состоялось.
– Состоится, как только завещание будет подписано.
– Разумеется, разумеется. Я просто сразу не сообразил. Как зовут вашего… этого мужа?
Женщина энергичным шагом ходила по комнате, потом подошла к окну и на чем-то остановила свое внимание. Напряженная тишина, казалось, застыла на мгновение в кабинете, в ожидании следующего взрыва, который не замедлил последовать.
Дама повернулась лицом к адвокату и, стоя у него почти за спиной, бросила как вызов, как бы не фамилия была произнесена, а сам этот муж был брошен тут на зеленый ковер:
– Джон Фархшем.
В следующую минуту произошли некоторые изменения на лице адвоката: он открыл и, не произнеся ничего, забыл закрыть рот. Опомнившись, задвигал что-то на своем столе и только после этого спросил:
– Как? Чемпион по любительскому теннису, писатель и боксер-тяжеловес?
– Вы его знаете?
Женщина, зашелестев каким-то своим сверхмодным коллекционным платьем, не выпрыгнула, не выпорхнула, а как-то просто материализовалась с другой стороны стола, стараясь заглянуть адвокату в глаза:
– Вы его знаете? – выдохнула она так раздраженно, что даже тончайший запах духов из Парижа его не смягчил.
Адвокат не спешил отвечать, а с каким-то радостным возбуждением, которое появилось неизвестно почему, наблюдал за женщиной, потом легонько кивнул головой и не скрывая удивления ответил:
– Мы с ним каждое утро занимаемся плаванием в одном из самых фешенебельных клубов Сиднея.
– Подобное знакомство не делает вам чести. Я так сразу и подозревала, что вы недостойный тип.
Джулиус опустил глаза на стол, потому что дама своими карими глазами рассеивала все его мысли, а он любил отвечать с большим достоинством, взвешивая каждое слово:
– Считаю долгом уведомить вас, миссис Джон Фархшем, что мы с ним близкие друзья и…
Ветерок пахнул в лицо адвокату опять легким, почти не уловимым запахом французских духов, а голос послышался уже с другого конца комнаты:
Не смейте меня называть его ненавистным именем. Занесите меня в ваши книги как Стэфанию Харпер ди Парегра. Я три раза выходила замуж, мне ничего от них не надо было, кроме любви. Но…
Адвокат вышел из-за стола и с большим уважением поклонился:
– Польщен такой честью. Прошу вас, присядьте.
Стэфани царственно ответила на поклон, немного успокоилась, глаза на загорелом матово-бронзовом прекрасном лице сверкнули, коротко остриженные волосы светлым замысловатым нимбом, казалось, подчеркивали ее положение женщины не очень молодой, но поры самой высокой элегантности. Красота Стэфани была не только в ее грации, стройности бывшей манекенщицы Тары, а в какой-то энергии, которая исходила не из ее поступков, слов, жестов, а изливалась из глаз. Ее взгляд мог выдержать только достойный ее противник.
– Сядьте лучше сами, – сказала она. – И перестаньте так суетиться.
Джулиус пошел вновь к своему креслу, выражая этим несвойственную ему покорность.
– Если вы так хотите – извольте. Ваш отец был изумительный человек, сударыня.
– Мой отец был самый великий человек на свете и умер нищим. Я никогда не прощу этого свету.
Джулиус приподнялся на своем очень хорошей подделки Чипендейле, желая от возмущения сделать несколько энергичных шагов по кабинету, но вовремя опять сел.
– Нищим? – голос его, казалось, произносил только какие-то свистящие звуки. – Ничего не понимаю. Всем известно, что он оставил вам, своей единственной дочери, тридцать миллионов. Это называется, нищий?!
Стэфани изящно и энергично повела плечами, как будто отбрасывая слова адвоката, как неразумного подростка, у которого предел его мечтаний – деньги в кармане на два билета в кино.
– А что такое для него деньги всего тридцать миллионов? Он потерял полтораста. Обещал оставить мне двести миллионов, а оставил всего жалкие тридцать. Это разбило его измученное сердце.
Джулиус помедлил с ответом, но все же осмелился настойчиво возразить:
– И все же годовой доход в полтора миллиона…
Стэфани сделала еще несколько энергичных шагов по кабинету, опять остановилась около стола.
– Вы забываете о налоге на наследство, милейший. У меня едва остается семьсот тысяч в год, вы понимаете, что это значило для женщины, воспитанной на доходе, который выражался семизначной цифрой? Это вопиющее унижение!
Осмелев, адвокат стал возражать более энергично.
– Вы поражаете меня, сударыня.
Стэфани опять сделала несколько шагов, посмотрела в окно, но, очевидно, ничто там ее не привлекло, ответила резким, каким-то свистящим голосом:
– Я собираюсь поразить себя – мне сейчас не до ваших умозаключений и переживаний.
Адвокат всплеснул холеными руками и, можно сказать, с улыбкой Джоконды посмотрел на Стэфани.
– Ах, да, да! Ваше самоубийство. Я уже совсем о нем забыл. Простите!
В следующую секунду она уже опять наклонилась над столом Джулиуса:
– Вот как! В самом деле? Так вот, потрудитесь на минуту вспомнить о нем и представить мне на подпись завещание, по которому я оставлю Джону Фархшему все, что у меня есть. Все свои деньги, все свое имущество, кроме моей любимой лошади.
– Этим вы хотите оскорбить, унизить его?
– Нет, чтобы погубить его. Уничтожить, морально и физически. Чтобы этот выскочка сошел с рельсов и разбился вдребезги, как поезд, которому неправильно перевели стрелки. Деньги ударят ему в голову. Я уже видела, как они на него действуют.
Джулиус Сэдверборг, почти успокоился и с каким-то даже наслаждением, как на ярмарке, наблюдал за Стэфани. Осмелился даже предположить:
– Мне тоже случалось такое видеть. Но в таких случаях заранее ничего нельзя предугадать. Ваш муж может жениться на разумной женщине.
Поставив руки на свои красивые бедра, затянутые в модную ткань с драпировкой по эскизам дома моделей, Стэфани одно мгновение обдумывала сказанное адвокатом и кивнула головой в знак согласия:
– Вы правы. Внесите оговорку, что он получит наследство при условии, что в течении месяца, со дня моих похорон женится на подлой твари по имени Полли Бесколготочек.
Джулиус взял ручку и стал быстро записывать:
– Оригинальная фамилия!
– Ее настоящее имя Патриция Смат. Но письма к Фархшему она подписывает Полли Бесколготочек, намекая, вероятно, что он должен ей еще купить несколько штук.
Адвокат берет другой листок и опять, что-то записывает. Подняв глаза на Стэфани, он вновь внимательно ее рассматривает, беззастенчиво и, можно сказать, даже немножко нагловато.
– Я был бы рад познакомиться с Полли.
– Это еще почему? – как-то неестественно замерла Стэфани, положив руку на стол адвоката.
– Она этого несомненно заслуживает, если уж Джон предпочитает ее вам. Обязательно попрошу его представить меня ей.
Стэфани не двигаясь стояла у стола адвоката и пристально всматривалась в его лицо, глаз его поймать она не могла.
– Вы не слишком тактичны, Джулиус Сэдверборг.
Сэдверборг, написав еще что-то на листочке, встал из-за стола, весело глянул в глаза Стэфани.
– Обстоятельство, не имеющее значения, поскольку вы получите вот это, – он протягивает ей исписанный листок.
– Что это такое?
– Рецепт для самоубийства. За цианид вам придется расписаться у аптекаря. Скажете, что эта соль вам нужна, чтобы уничтожить осиное гнездо. Винная кислота безвредна и ее вы купите без труда. Аптекарь подумает, что она вам нужна для приготовления лимонада. Растворите оба вещества отдельно в небольшом количестве воды. Потом соедините оба раствора. Винная кислота и поташ соединятся и дадут калийную соль винной кислоты. Она нерастворима и осядет на дно стакана, а жидкость над ней будет чистой синильной кислотой. Один глоток ее убьет вас быстрей, чем удар молнии.
Онемев, Стэфани мяла в руках бумажку, которую непроизвольно взяла у адвоката. Она смотрела на него, как будто у нее на глазах человек превратился в чудовище.
– Вы, кажется, весьма хладнокровно относитесь к моей смерти, мистер Сэдверборг.
– Я привык к таким вещам.
– Уж не хотите ли вы сказать, что у вас столько отчаявшихся клиентов, что вы постоянно держите этот рецепт наготове?
– Да, это безотказное средство.
– И вы уверены, что все они умерли мгновенно, не испытав страшных мук?
– Напротив. Все они живы.
– Живы! Значит ваше средство – безвредная фальшивка?
– Отнюдь, это смертельный яд. Но они не принимают его.
– Почему?
– Не знаю. Только никто не принимает.
– А я приму. Вас же, я уверена, повесят за то, что вы дали мне его.
Теперь уже Стэфани точно увидела эту мелькнувшую на мгновение улыбку Джоконды на его холеном, гладком лице, но не обратила на это ни малейшего внимания, продолжая его слушать. А Сэдверборг, продолжал вещать довольно нудным голосом:
– Я действую исключительно как ваш поверенный. Вы говорите, что решили покончить с собой, и приходите ко мне проконсультироваться. Я делаю все, что в моих силах, чтобы дать вам возможность умереть, не расходуя слишком много газа, не бросаясь в холодную воду. А с ваших душеприказчиков, я получу несколько пенсов.
– За что? За совет, как покончить с собой?
– Да, но покончить не сегодня, а завтра.
– Зачем откладывать?
– Затем, что завтра это сделать ничуть не труднее, чем сегодня. А завтра или даже сегодня может произойти что-нибудь интересное. Словом, спешить некуда.
Стэфани оторвалась от стола, где она стояла некоторое время, и стала мелькать из угла в угол. Слова летели в Джулиуса из разных углов комнаты:
– Вы грубиян, скотина и свинья. Моя жизнь для вас – ничто. И это называется мой поверенный. Вы даже не спросили, что довело меня до этого. Вы наживаетесь на смерти своих клиентов!
– Совершенно верно. Ваша смерть – дело очень серьезное, и улаживать ваши дела Джон Фархшем поручит обязательно мне. А я буду рад оказать ему эту помощь.
– Вы надеетесь, что я лишу себя жизни, чтобы дать вам на этом заработать?
– Вы сами подали мне эту надежду, сударыня.
– Боже, какое вы чудовище! Неужели вам никогда не приходило в голову, что женщина, жизнь которой разбита, нуждается в сочувствии, а не в пузырьке с ядом?
– Прошу меня простить, но я право не могу сочувствовать самоубийству: оно как-то не внушает мне симпатии. Но уж если оно должно состояться, произойти и человеку необходимо, то пусть все будет быстро и на научной основе.
– Вы даже не спросили, что сделал мне Джон?
– То что он вам сделал, потеряет всякое значение, как только вы умрете. Так стоит ли об этом говорить и беспокоиться, пусть все будет так, как вы надумали.
– Вы отъявленный негодяй, а не адвокат.
– Охота вам так волноваться из-за меня? Рецепт поставит нас с вами на свои места.
– К черту ваш рецепт! Нате! – Стэфани, разорвав на мелкие клочки бумажку, которая все еще была у нее в руке, бросает ее в лицо Джулиуса, подходит к окну, но не смотрит в него, а поворачивается лицом к адвокату, готовая с негодованием вновь наброситься на него. Но со стороны видит, что он теперь уже улыбается очень весело, подбирая бумажки со своего стола и складывая их горкой на край.
– Средство, как видите, действительно безотказное. А теперь, когда вы выпустили все пары, то, надеюсь, присядете и расскажете, в чем дело.
– Вопль наболевшего сердца вы называете «выпустить пары»?
– А как же еще именовать его?
– Вы не человек, вы толстокожий носорог. И к тому же непроходимый дурак.
– Что вы! Я всего лишь адвокат!
– Вы дрянной адвокат. Вы не джентльмен. Вы оскорбляете меня в моем горе. Вы поддерживаете моего мужа, а не меня. В вас нет ни порядочности, ни сочувствия. У вас тараканья душа и рыбья кровь. Слышите!
– Вполне! И поздравляю себя, мне придется вчинять немало исков за клевету, если только вы окажете мне честь, избрав меня своим поверенным.
– Ошибаетесь, – я никогда не позволю себе клеветать. Мой отец досконально растолковал мне закон о клевете. Вот, если бы я усомнилась в вашей платежеспособности, это была бы клевета. Вот если бы обвинила вас в супружеской неверности, это была бы клевета. А назвать вас невежественным носорогом, а вы действительно форменное толстокожее, значит всего лишь грубо оскорбить вас. Я слежу за собой и никогда не выхожу за рамки грубого оскорбления. Поэтому мне ни разу не был вчинен иск за клевету. Ну что, таков закон или нет?
– Надо проверить по справочникам, может вы и правы.
– Не трудитесь. Уверяю вас, закон гласит именно так. Моему отцу приходилось разъяснять законы своим адвокатам всякий раз, когда он выходил за пределы того, что другие делают каждый день или очень часто. Юристы не знают законов в достаточной степени. Они сильны лишь там, где доходят до практики, как они выражаются. А мой отец был великий человек: он каждый день совершал такое, что никому и в голову не приходило. Я, вероятно, не великая женщина, но я все-таки его дочь. И как его дочь я женщина выдающаяся. Поэтому указывать вам законы буду я, а ваше дело – исполнять мой указания.
Произнося такую длинную речь, Стэфани уже более спокойно двигалась по кабинету и вдруг остановилась перед темным портретом какого-то судьи, что висел над камином. Она умолкла. Портрет ее чем-то заинтересовал. Стэфани любила портретную живопись. Еще в бытность своей карьеры манекенщицы Тары, потом модельера Тары, она очень много изучала портретную живопись.
Этот насупленный немолодой мужчина, написанный несколько десятков лет назад неизвестным художником имел свою архитектонику, свою фугу, которая неизвестно почему сейчас откликнулась и зазвучала в душе Стэфани каким-то чистым и незлобным звуком. Казалось, невыразительно написанные глаза смотрели из глубины прошлого на нее и удивлялись тому, что происходило сейчас в кабинете.
Стэфани понимала и чувствовала живопись лучше, чем живых людей, особенно мужчин, которые влюблялись в нее и которых любила она. И этот портрет ей мог сказать больше, чем адвокат, который сидел у нее за спиной. И тем не менее, она должна разобраться со своими неурядицами и помочь ей должен этот сидящий за спиной у нее адвокат.
Она услышала, что Джулиус что-то говорит и повернулась к нему:
– Вы что-то сказали, мистер?
– Я говорю, что это упростит наши отношения, существенно упростит, сударыня.
– И запомните еще одно: у меня нет чувства юмора, я не позволю смеяться над собой.
– Мне и в голову не придет смеяться над клиенткой с годовым доходом в три четверти миллиона.
– А у вас есть чувство юмора?
– Я стараюсь держать его в узде, но боюсь, что оно у меня все-таки есть. Вы почему-то пробуждаете его, как ни трагичны события, которые привели вас ко мне.
– Таким образом, я, тщательно взвесив каждое слово, ответственно заявляю вам, что вы бессердечный негодяй. Мое отчаяние, мои позор и полная неразбериха в личной жизни вызывают у вас лишь смех. Ведь это крах всей моей жизни, а вы над этим насмехаетесь. Если бы отец не завещал мне всячески избегать адвокатов, лишенных чувства юмора, я бы немедленно покинула эту контору, и вы лишились бы клиентки, чье дело может принести вам целое состояние.
Джулиус Сэдверборг встал, обошел свой стол и стал потихоньку приближаться к Стэфани, которая все еще стояла у камина, затылком чувствуя глаза на портрете, и, очевидно, потому была более спокойной, хотя неукротимая энергия, клокотавшая в ней еще не окончательно успокоилась.
– Дорогая леди, – мягко сказал Джулиус. – Мне же ничего не известно о вашем отчаянии и позоре, крахе всей вашей жизни и всем остальном. Могу ли я смеяться над тем, чего не знаю? Уверяю вас, если я все-таки смеюсь – хотя, какой тут смех! – то смеюсь не над вашим несчастьем, а над вами.
– Серьезно? Неужели я так смешна в своем горе?
– Но что у вас за горе? Да сядьте вы, пожалуйста.
– В голове у вас, кажется, только одна мысль – как бы заставить клиента сесть. Ну что ж, так и быть – сяду.
Стэфани села также энергично, как ходила по кабинету. Спинка кресла отлетает с треском и скрипом. Стэфани вскакивает.
– О Боже, на мне какое-то проклятие. Стоит мне сесть в кресло, как оно разваливается.
Джулиус Сэдверборг падает на стол, содрогаясь от неудержимого хохота.
– Смейтесь, смейтесь, шут, дурак!
Джулиус подходит к полкам, решительно берет другое кресло и ставит его около Стэфани.
– Погиб мой лучший поддельный Чипендейл. Он стоил мне четыре гинеи. А теперь соблаговолите сесть как можно спокойнее, осторожнее и перестаньте осыпать меня бранными словами. После этого, если вам, конечно, будет угодно, вы расскажете мне, что же у вас стряслось.
А сам поднимает отломанную спинку кресла и бережно кладет ее на стол.
Стэфани спокойно и с достоинством усаживается кресло, которое ей подал адвокат.
– Эта поломка несколько успокоила меня и дала мне некоторую разрядку: у меня такое чувство будто я свернула вам шею, как мне и хотелось. А теперь слушайте.
Адвокат приблизился к ней и приготовился внимательно слушать.
– Да не стойте вы у меня над душой, – сказала уже без раздражения Стэфани. – Сядьте на то, что осталось от вашего поддельного Чипендейла.
Джулиус спокойно сел на кресло.
– Начинайте. Я весь внимание.
– Мой отец был самый великий человек на свете. Я – его единственная дочь. Он опасался лишь одного, что выйду неудачно замуж и потеряю те небольшие средства, что он мне оставил.
– Совершенно верно, очень небольшие, всего тридцать миллионов.
– Не перебивайте… Он взял с меня слово, что каждому, кто сделает мне предложение, я поставлю условие, одно маленькое условие, чтобы проверить его.
– Вот как? Что за условие? – неподдельно заинтересовался Джулиус.
– Я должна была дать ему полтораста монет и сказать, что если через полгода он сможет их превратить в пятьдесят тысяч, я буду принадлежать ему. Если нет – я его больше не увижу. Я понимала, как это мудро. Только мой отец мог придумать такое безошибочное, трудное и свободное от всякой сентиментальности испытание. Я поклялась ему, что свято выполню его волю. Я к этому времени уже наделала много ошибок и сознательно обещала быть верной обещанию отца.
– И нарушили свою клятву. Понимаю.
– То есть как это нарушила?
– Вы же вышли замуж за Джона. Он славный, милый человек, в своем роде просто прелесть, но не станете же вы уверять, что он за полгода сделал из ста пятидесяти марок, пятьдесят тысяч.
– Да, сумел. Как ни мудр и умен был мой отец, ему случалось забывать некоторые истины, сказанные им за пять минут до этого. Он предупреждал меня, что девяносто процентов из наших миллионеров, обязанных своим богатством лишь самим себе, – преступники, которые шли на риск, имея один шанс из пятисот, и выкручивались лишь благодаря счастливой случайности. Джон Фархшем именно такой преступник.
– Нет, нет, – замахал руками Джулиус. – Джон не преступник. Он, конечно, полный профан в деловых вопросах – согласен. Но он не может быть преступником.
На лице Стэфани вновь появилось выражение упрямства и решительности. Грудь напряглась, а глаза стали излучать негодование, а воспитанный голос приобрел металлические нотки:
– Как все поверенные, вы убеждены, что знаете моего мужа больше, чем я. Так вот, после шестимесячного испытания Джон вернулся ко мне с пятьюдесятью тысячами в кармане, вместо того, чтобы отправиться на каторгу, которой он, без сомнения, заслуживал. Этот человек поразительно удачлив. Он как игрок, который почти всегда выигрывает. Выигрывает в теннис, выигрывает в бокс, пишет романы, он выиграл и меня, самую богатую наследницу Австралии.
– Но он сделал это с вашего согласия. Иначе, зачем было подвергать его этому испытанию? Согласитесь, это тяжелое испытание? И что заставило вас дать ему на счастье эти деньги? Ведь ваше слово было чем-то обосновано? Вы согласны со мной? Начало испытаний исходило от вас? Ваше слово и ваш договор чем-то скреплялись, кроме денег?
Стэфани решительно в знак согласия махнула рукой:
– Да, теннис и бокс.
– Теннис и бокс?
– Мой отец считал, что женщина должна уметь защитить себя от мужской грубости. Он приохотил меня к боксу, теннису, к спорту, в конце концов. Я стала болельщицей и ходила на все состязания. И несмотря на то, что мы познакомились задолго до этого, я полюбила его на ринге. Он владеет таким ударом в солнечное сплетение, которого никто не выдерживает.
Джулиус опять искренне удивился:
– И вы вышли замуж за человека только потому, что он умеет бить в солнечное сплетение?!
– Ну, он кроме того был очень красив. И кроме того, в отличие от других интересных мужчин, выглядел очень привлекательно раздетым. А я отнюдь не глуха к зову пола. Я очень темпераментная женщина.
Глаза Стэфани Харпер вновь превратились в сверкающие глубоким светом каштановые агаты.
Джулиус смутился и, поспешно подвигав что-то на столе, сказал глухим голосом:
– О, разумеется, разумеется! Но прошу вас, не будем входить в подробности.
Но эта тема Стэфани, видимо, понравилась и решительность на ее лице подкрепилась изящным движением руки, заставившим Джулиуса умолкнуть.
– Если я захочу, то будем. Кто здесь диктует законы?! Как мой поверенный, вы обязаны знать все подробности и будете слушать меня. Я совершила довольно распространенную ошибку: я думала, что этот неотразимый атлет, тело которого ласкали взглядом на спортивных площадках столько женщин и я в том числе, будет пылким любовником. Ничего подобного! Весь его пыл – в кулаках, в теннисной ракетке, в любовании собой на спортивной площадке, а потом холить свое тело, мускулы с утра до вечера, а всю ночь его любимое тело должно отдыхать. До смерти не забуду, как во время нашего медового месяца я набросилась на него, взбешенная его холодностью, с кулаками и он с первого выпада уложил меня этим своим отвратительным ударом. Вас никогда не сбивали ударом в солнечное сплетение?
– Слава Богу нет, я не боксер.
– Попросите вашего друга Джона, он вам продемонстрирует этот удар.
– Нет, нет, что вы.
– А почему бы и нет?!
– Но я и так верю вам, что это отвратительно.
– Но это и прекрасно, – сказала Стэфани и сделала движение, что хочет встать с кресла.
– Сидите, сидите, миледи.
– В отличие от прямого в челюсть, такой удар не погружает вас в забытьё. Когда муж увидел, как я корчусь на полу, в нем проснулось что-то от человека, на минутку отступил боксер. Он пришел в ужас. Он сказал, что все произошло непроизвольно, сработал какой-то инстинкт: он всегда парирует таким ударом удар противника. Но это не мешает ему угрожать, что он повторит этот опыт, если я опять выйду из себя.
Огорчение адвоката было почти искренним. Но сочувствие в его глазах вызывало маленькие искорки очень удачно прикрытого смеха:
– Никогда бы не подумал, что Джон способен на такие поступки.
– Вы уверены?
– Почти.
– Вздор! Я сама просила его об этом. Так мне легче держать себя в руках. Сила – одна из немногих его черт, которая многое искупает. В драке он энергичен, спортивен, действует обдуманно и почти разумно. Даже мне приходится с этим согласиться и даже испытывать некоторое чувство, похожее на уважение.
– Уважение!
– А почему бы и нет?!
– В чем же тогда дело? Почему вы хотите избавиться от него?
– Вы меня не поняли. Я хочу избавиться от себя самой. Я хочу прежде всего наказать себя, что позволила себе опять выйти замуж за дурака, который не любит меня. Я, Стэфания Харпер, столько раз делавшая ошибки, но умевшая их исправлять, зашла в тупик, полюбив дурака, подлеца. Я считала, что выхожу замуж за замечательного мужчину, ведь вы не отрицаете, что я выдающаяся женщина Австралии.
– Разумеется, не отрицаю.
– Вот видите!
– Людям свойственно ошибаться.
– Нет, нет. Я оказалась просто гусыней, которая вышла замуж за кролика. Не уговаривайте. Мне осталось только умереть. А ваши дурацкие выходки поколебали мою решимость.
– Вот видите!
– Что вижу?
– Вы начинаете сомневаться, что правильно решили распорядиться своим состоянием и своей жизнью, вы ведь знаете, что вы не только самая замечательная женщина Австралии вы еще и самая привлекательная женщина.
– Какая?!
– Привлекательная!
– Повторите!
– Замечательная!
– Нет, не это.
– Умная.
– Не это!
– Богатая!
– Нет!
– Привлекательная!
– Привлекательная?! А я уже стала сомневаться в этом. И все равно я сама не знаю чего хочу. Отвратительное состояние. Я из тех женщин которым всегда надо чего-то хотеть и добиваться этого.
– Я еще не все сказал про вас, – тем же тоном сказал Джулиус, подходя к телефону, который мелодично заливался у него на столе. – Вы стяжательница! Именно так, великолепное определение! Прошу меня извинить, я возьму трубку.
– Берите, бес с вами!
– Возьму.
Адвокат внимательно слушает, Стэфани внимательно всматривается в его лицо, пытаясь по коротким фразам определить, что происходит на втором конце провода, потому что каким-то десятым чутьем почувствовала, кто там, с кем разговаривает Сэдверборг.
– Одну минутку, – как-то очень торопливо и почти смущенно сказал Джулиус. – Не вешайте трубку.
Он посмотрел на Стэфани требовательным взглядом, прежде чем прикрыть трубку рукой.
– Пришел ваш муж с какой-то женщиной. Они хотят видеть меня. Поговорить со мной.
