Текст книги "Вам доверяются люди"
Автор книги: Ольга Зив
Соавторы: Вильям Гиллер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)
Из райздрава Степняк приехал в больницу злой и возбужденный. Правда, ему удалось заставить Таисию Павловну в его присутствии созвониться с несколькими организациями, от которых зависело получение оборудования и аппаратуры. Среди малых побед этого дня он числил и то, что для больницы-новостройки обещали уделить кое-какие приборы с закрывавшейся промышленной выставки.
Рыбаша, как всегда, не было, и Львовский, вооружившись нарядами, отправился за оборудованием для операционной. Завхоза Марочкина Илья Васильевич послал в Мосгаз.
– Сдохни, а добейся, чтоб сегодня же подключили!
Из медицинского училища явились всем выпуском молоденькие сестры. Они еще никогда не работали, только проходили кратковременную практику во время занятий и теперь с любопытством заглядывали во все углы пустого здания. Их смешки и возгласы звонко разносились по широким коридорам.
– Ну что делать с этим детским садом? – удрученно спросил Степняк Лознякову.
– Ничего, привыкнут. В медсанбате у нас такие же пичуги чудеса творили.
– Сравнили! Там война, кровь, ужас…
Лознякова вздохнула:
– Да, в терапии вообще трудно понять психологию больного. Лежит человек на койке, с виду все в порядке, а одно неосторожное движение – и конец.
Степняк внимательно поглядел на Юлию Даниловну:
– Возьмите над ними шефство, а?
Она не успела ответить – в дверь постучали.
– Да! – крикнул Степняк.
В кабинет заглянула хорошо одетая молодая женщина. Медно-рыжие волосы ее свободно ложились на плечи, маленькая шапочка оставляла открытым чистый, гладкий лоб.
– Ступина, Марлена Георгиевна, – мельком представилась она и без перехода, деловито спросила: – Вам еще нужны врачи?
– Нужны.
Степняк не без удовольствия оглядел вошедшую. Чуть вздернутый носик и аккуратные полукружия темных бровей показались ему очень привлекательными.
– Хирурги?
– Нужны и хирурги, и терапевты… – Он выдвинул из-под стола третью табуретку, отнятую у Рыбаша. – Присаживайтесь, пожалуйста.
– Одну минуту… – Ступина выглянула в коридор и громко позвала: – Наумчик! Товарищ Гонтарь! Ну где ты там застрял?
На пороге появился очень худой, узкоплечий молодой человек в очках, с большим, добрым ртом и копной густых черных волос над смущенной физиономией.
Улыбаясь, Ступина повела рукой в его сторону:
– Познакомьтесь! Это Гонтарь, Наум Евсеевич, хирург-травматолог. Стаж – четыре года. Работал в больнице на строительстве ГЭС. По семейным обстоятельствам вернулся в Москву… Наумчик, долго ты будешь молчать? Мне, что ли, за тебя договариваться?
Со вздохом комического отчаяния она опустилась на свободную табуретку. Степняк и Лознякова весело переглянулись.
– Супруги?
– Кто? Мы? – Ступина расхохоталась, а молодой человек мучительно покраснел. – Нет, нет, ничего похожего! Учились вместе в институте, только я на курс моложе, И четыре года не виделись. А сейчас встретились в метро. Оказывается, он едет сюда, к вам, по объявлению о конкурсе, но уже готов повернуть обратно. «Наверно, говорит, все места заняты…» Ну, я вижу, Наумчик все тот же! Он у нас был отличник из отличников, умница, а о себе слова сказать не умеет…
Она рассказывала легко, весело, как умеют рассказывать привыкшие нравиться и уверенные в себе женщины.
– Значит, вы тут в роли… буксира?
– Вот именно!
Степняк перевел взгляд на молчаливого Наумчика. Сняв очки и старательно протирая их носовым платком, он выглядел беспомощным; по-мальчишески тонкая шея усиливала это впечатление.
– Добре! Документы при вас, товарищ… – Степняк запнулся, позабыв фамилию Наумчика.
– Гонтарь, – сипло подсказал тот и заторопился, стараясь одновременно надеть очки, спрятать платок и расстегнуть болтавшуюся на нем, как балахон, короткую непромокаемую куртку с воротником из искусственного меха.
Лознякова, с любопытством наблюдавшая за ним, негромко обронила:
– Не спешите, Наум Евсеевич.
Как всегда, ровный и глуховатый ее голос подействовал успокоительно. Довольно успешно справившись с двумя верхними пуговицами, Гонтарь извлек из недр куртки конверт с документами.
Степняк взял конверт и, снова обернувшись к Ступиной, спросил:
– А почему бы и вам не пойти в нашу больницу?
– Потому, что я работаю.
– Где? Кем?
– В медчасти одного завода. Терапевтом.
– И вас это удовлетворяет?
Ступина шевельнула бровями:
– Работа как работа!
– Чепуха!
Степняк, разговаривая, перебирал документы Гонтаря. Документы были отличные. В трудовой книжке две благодарности: «За самоотверженное исполнение врачебного долга в условиях весеннего паводка и прорыва воды на плотине», характеристика, составленная в самых лестных выражениях: «Молодой, подающий большие надежды хирург, умело применяющий новейшие методы…»
– Что чепуха? – вопрос Ступиной прозвучал вызывающе.
– Да вот это ваше, «работа как работа»! Настоящий врач должен ощущать результаты своей работы. Мы же людей из беды, из могилы вытаскиваем… А что в медчасти? – Степняк потряс бумажками Гонтаря. – Вот он, я вижу, действительно работал! И как только отпустили?
Гонтарь опять страдальчески покраснел.
– Вы, наверно, думаете, что я рвался в Москву? А я как раз наоборот… Я уже там всех знаю, и меня немножко узнали. Но тут мама… В общем, мать очень тяжело больна, и, кроме меня, у нее никого не осталось… А на строительстве с жильем еще туговато, в общежитие ее взять нельзя…
– Понятно, понятно, – прервал Степняк. – А здесь жилье есть?
– У мамы комната, мне ничего не надо.
– Отлично! – Илья Васильевич встал, расправил плечи. – Знаете что, друзья, пойдемте, я вам покажу больницу. У нас такая больница будет, что другой клинике не снилось…
– Пока, правда, почти ничего нет, – осторожно вставила Лознякова.
– А воображение? – Степняк хитро подмигнул. – Воображение, Юлия Даниловна, у молодых людей…
Втроем они пошли к лестнице. У лифта на площадке были навалены тюфяки, одеяла, подушки. Сияющий Марочкин выскочил из спустившейся кабины:
– Вот… получили наконец! Перетаскиваем. Я медсестер мобилизовал… от вашего имени…
– Правильно. А с газом что?
– Через полчаса приедут подключать. Поварихи кухонное оборудование везут. И посуду.
– Молодец, Витенька! – Степняк похлопал завхоза по спине. – Ну ты тут подожди минутку, мы подымемся… Или вот что, ребята, – он обернулся к Ступиной и Гонтарю, – давайте поможем Витеньке погрузить эту штуковину…
Он первый схватил кипу одеял и втащил ее в лифт. Гонтарь тотчас последовал его примеру. Ступина, смеясь, подняла три подушки.
– Честное слово, как на институтском субботнике! Наумчик, помнишь?
– Живей, живей, девушка! – скомандовал Степняк. Он перетаскивал уже третью кипу.
– Вы, кажется, считаете, что я поступила к вам грузчиком? – Она все-таки взяла еще три подушки и, наморщив вздернутый носик, взгромоздила их поверх одеял.
– А что? Можно и грузчиком.
Кабина лифта быстро заполнилась, и Витенька, втиснувшись туда с тюфяком, спиной припер внутренние двери.
– Сейчас спущусь! – крикнул он, нажимая кнопку. – Там у меня сестрички на разгрузке.
Кривя пухлые губы, Ступина снимала пушинки, приставшие к ворсу ее модного пальто.
– А ваш Витенька бо-ольшой барин! Главврач кипу за кипой одеяла грузит, а он еле-еле какой-то тюфячок втащил…
– У этого б-барина одна рука, и та левая! – быстро и резко сказал Гонтарь. – Неужели не з-заметила, т-товарищ доктор?
Он тут же обмяк под испуганно-растерянным взглядом Ступиной.
– Честное слово… – начала она.
– Ладно, – перебил Степняк, – поработаете в нашей больнице – научитесь быть внимательной.
– Я не собираюсь работать в вашей больнице.
– Посмотрим, посмотрим… А что это у вас за имя – Марлена?
– Маркс – Ленин. Сокращенно – Марлена. В тридцать третьем году были, кажется, в моде такие имена?
– В тридцать третьем… – растерянно повторил Степняк, думая о том, что его Светлана тоже родилась в тридцать третьем и что жена не на шутку рассердилась, когда он предложил назвать дочку Индэлой – в честь индустриализации и электрификации. В общем жена, пожалуй, была права…
Ему вдруг захотелось побольше узнать о Марлене.
– Вы замужем?
– Представьте – нет. А вы всегда снимаете допрос, прежде чем показать больницу?
– Я люблю знать, с кем имею дело, – резковато ответил Степняк.
Лифт спустился.
– Теперь поезжайте вы, – сказал, выходя, Витенька. – Девочки пока там разбирают, а потом прибегут сюда грузить.
Ступина вдруг загорелась:
– А давайте все-таки нагрузим еще раз…
– Нет, нет, сейчас и принимать некому, – Витенька вежливо посторонился. – Входите.
– Поехали, – сказал Степняк, думая, что эта самоуверенная девчонка, должно быть, вовсе не плохой человек.
Они уже захлопнули металлическую дверцу подъемника, когда донесся чей-то требовательный возглас:
– Погодите!
– Ну, что там? – Степняк недовольно поглядел сквозь узорное переплетение металла.
Рыбаш с большими и, очевидно, тяжелыми свертками, шумно дыша, почти бежал по вестибюлю.
– Прямо с выставки! – возбужденно объяснил он, влезая в кабину. – Львовский сейчас получает все оборудование для операционной. Первый сорт – экстра! А я схватил инструментарий…
Он увидел Ступину и перебил самого себя:
– Нашего полку прибыло?
– Чьего нашего? – тихо повторила Ступина.
Рыбаш, не отвечая, пристально, смеющимися глазами смотрел на нее. Розовея, она по-детски приложила ладони к щекам и, спохватившись, тотчас опустила руки.
Гонтарь нервно кашлянул. Степняк обернулся и увидел, что Рыбаш с серьезным видом и смеющимися глазами все смотрит в лицо Марлены.
Никто больше не произнес ни слова, пока лифт медленно и плавно поднимался вверх.
Потом все они ощутили еле уловимый толчок, и кабина остановилась.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Как ни странно, а старшую операционную сестру для новой больницы раздобыла Надя. Это было тем более удивительно, что Надя последнее время старательно подчеркивала полнейшее равнодушие к деловым заботам и огорчениям мужа. «Не было у бабы хлопот, купила баба порося…» – лениво прерывала она попытки Степняка рассказать о своих затруднениях или, едва сдерживая зевоту, роняла: «По-нят-но!»
Но тем не менее именно она во время завтрака, за три дня до назначенного срока открытия больницы, как бы мимоходом сказала Илье Васильевичу:
– Сегодня в десять утра к тебе в больницу придет Мария Александровна.
– Мария Александровна? Кто это? – рассеянно спросил Степняк.
– Кто такая Мария Александровна? Ты забыл Машеньку Гурьеву?!
Степняк хлопнул себя ладонью по лбу:
– Надо же – Мария Александровна!
В госпитале она для всех была просто Машенькой, а за глаза ее называли Мышка. Она действительно была тихая, как мышка. Легкая, неслышная походка. Точные и быстрые движения. Аккуратность, доходящая до педантизма.
Степняк силился вспомнить, что еще он знает о Машеньке Гурьевой. В памяти всплывало ритмичное мельканье ее рук, неутомимо подающих зажимы, ножницы, корнцанги, кохеры, цапки, кетгут. Потом те же руки, пересчитывающие весь инструмент. И еще раз руки, ловко, почти неуловимым движением скатывающие бинт или вооруженные пинцетом, отделяющие одну от другой марлевые, примятые в стерилизации салфетки. Да, отличная, первоклассная операционная сестра. А ведь и она, собственно, была из пичужек, которых в госпитале, как теперь в больнице, называли «детский сад». Пожалуй, когда она впервые появилась в операционной, ей было не больше восемнадцати. Значит, теперь лет тридцать пять – тридцать семь…
Ох, как же он растерял всех фронтовых товарищей! Не мудрено, конечно: сперва работа в Германии, потом два года в Калининграде. И только затем этот подмосковный госпиталь, больше напоминающий санаторий, чем больницу. Да он и Надю-то едва не потерял за эти годы разлук и коротких, мимолетных наездов сюда, в Москву, в дом Варвары Семеновны – самой нетребовательной тещи, как он называл ее. Считается, что уже девять лет, как этот дом стал и его собственным домом. Девять лет, с пятидесятого года, он прописан здесь, и как бы поздно ни задержался на работе, а ночевать неизменно является сюда. Конечно, времени всегда не хватало, и всегда Надя обижалась на это, но почему же все-таки не разыскал он никого за эти девять лет – ни Львовского, ни Задорожного, ни Машеньки Гурьевой? Неужели и впрямь так очерствел или, чего доброго, зазнался к старости?
Степняк сидит в кухоньке, прихлебывает кофе из толстой белой фаянсовой кружки и пристально смотрит на голубые зубчики огня газовой плиты. Все четыре конфорки горят ровно и бесшумно.
Почему, когда человек задумывается, ему приятнее всего смотреть на огонь?
Степняк слышит, как часы в комнате Варвары Семеновны бьют восемь раз.
В десять придет Машенька Гурьева, а до десяти надо еще столько успеть!.. Надя показывается в дверях кухни:
– Ты не уснул?
– Как ты разыскала Машеньку?
Надя чуть медлит с ответом.
– Да я еще давно встретила ее в ГУМе… и записала адрес.
– И ничего не сказала мне?
Теперь Степняку кажется, что именно Надя виновата во всем: это она заслонила собою всех старых друзей, это она…
– Не сказала? – Надя возмущенно передергивает плечами. – А кто, интересно, докладывал тебе, что Мария Александровна замужем за тем самым капитаном, которого вы оперировали в последний день войны? И что у нее куча детей…
Степняк хмурится: в самом деле, что-то такое он слышал…
– Она работает?
– Работает. В какой-то ведомственной поликлинике. Но ей там скучно – настоящего дела нет. Я вчера ездила к ней…
– Ты умница, – растроганно говорит Степняк и обнимает жену за плечи.
Она осторожно высвобождается. Глаза у нее насмешливые и холодные.
– Как в лучших романах, да? Жена-помощник, жена-товарищ, жена полна делами и затруднениями мужа! Ох, Илья…
Она обрывает фразу и, круто повернувшись, исчезает в коридорчике.
2
Последние два дня перед открытием – самые трудные. В палатах уже стоят застланные новеньким бельем, аккуратно заправленные кровати, но нет мужских сорочек и все присланные тапочки почему-то одного размера – сорок первый номер. В широких коридорах вдоль окон выстроились столики и легкие, похожие на палубные, рейчатые кресла. Это – для ходячих больных. Но завхоз Витенька, чуть не плача, звонил со склада медицинского оборудования, что каталок нет и до праздника не обещают. Как можно открывать больницу без каталок?!
Газ подключили. Окна замазаны. Целая армия домохозяек-общественниц до неправдоподобного блеска отмыла полы, подоконники, стены, радиаторы парового отопления и вообще все, что нужно было отмыть после строителей. Домохозяек привела Лознякова – это все ее бывшие пациентки или матери, жены, сестры, дочери тех людей, у которых она девять лет была участковым врачом.
Степняк, глядя на них, недоверчиво покачивал головой:
– Хоть в газету пиши! Может, еще и от оплаты откажутся?
Лознякова нахмурилась:
– Конечно. Это же общественницы-активистки! Они приходят помогать своей собственной больнице. В прошлом году они так же убирали школу-новостройку на соседней улице, хотя вовсе не у каждой есть дети. Погодите! – остановила Лознякова, видя, что Степняк хочет возразить. – Неужели вы не понимаете, что больница касается каждого? Каж-до-го! Никто не застрахован от болезни. И своя больница в районе – своя, понимаете? – это и надежда на то, что тебе вовремя окажут помощь, и уверенность в том, что здесь-то к тебе отнесутся как к своему, и гордость, что ты сам к этому делу немножечко причастен.
– Ладно, – не вдумываясь, согласился Степняк. – Но у нас все-таки миллион недоделок. Звонила вам эта… как ее… Марлена Ступина?
– Звонила. Взяла расчет в своей медчасти. И даже обещает привести еще одного терапевта.
– Видите? – Степняк самодовольно усмехнулся. – Вот так и надо действовать…
Ему не сиделось на месте. Оставив Лознякову в их крохотном кабинетике, он поднялся наверх, где Рыбаш, Гонтарь и Львовский втроем занимались приведением в порядок будущей операционной и прилегающих к ней помещений. Вид сверкающих автоклавов для стерилизации привел его в отличное настроение.
– Налаживается дело, налаживается! Пожалуй, и правда откроемся шестого?
– А холодина какая! – быстро и свирепо сказал Рыбаш. – Неужели нельзя заставить истопников…
– Я как раз собирался поручить это вам, – безмятежным тоном перебил Степняк. – Львовский и Гонтарь теперь справятся сами. А вы ступайте в котельную и наведите там порядок…
– Это не входит в обязанности хирурга!
– Вы намерены заниматься хирургией при такой температуре?
– А вы? – Рыбаш независимо и насмешливо глядел на Степняка.
Чей-то незнакомый басок оборвал начинавшуюся перепалку.
– Разрешите представиться. Окунь. Окунь, Егор Иванович. Явился по указанию Таисии Павловны…
Степняк и Рыбаш обернулись одновременно.
Невысокий, плотный человек, в хорошо сшитом костюме, чуть склонив голову набок, улыбчиво смотрел на них с порога операционной.
Степняк оценивающе взглянул на пришельца:
– Хирург?
– Совершенно точно, – подтвердил Окунь. – Двадцать три года назад выбрал эту специальность.
Он протянул аккуратно сложенные документы.
Степняк, не разворачивая, взял бумаги и оглянулся на Рыбаша.
– Заведующий отделением у нас уже есть… – начал он, но Окунь все так же улыбчиво замотал головой:
– Помилуйте, я ни на что не претендую. Мы с Таисией Павловной…
– А кто это у нас Таисия Павловна? – грубовато и неожиданно вмешался Рыбаш; выражение его лица было по-прежнему насмешливо-независимое.
Внутренне Степняк ощутил некоторое удовольствие: этот Рыбаш, видимо, тоже не любит таких настойчивых ссылок на начальство. Но, не забыв еще предыдущего разговора с Рыбашом, Илья Васильевич хмуро буркнул:
– Не у нас, а в райздраве.
Окрыленный поддержкой, Окунь поторопился объяснить:
– Мы с Таисией Павловной, так сказать, однополчане, в одном институте учились. Таисия Павловна редкой души человек, старых товарищей не забывает…
Рыбаш, словно не слыша того, что говорил Окунь, вернулся к прерванному разговору:
– В котельную, товарищ главный, я не пойду. Ничего в этом не понимаю, и меня там обмухорят, как маленького.
– Да уж, истопники – народ тертый, с ними надо умеючи, – весело согласился Окунь и благодушно предложил: – Если желаете, я могу попробовать! У меня с подобными элементами полный контакт. Таисия Павловна предупреждала, что больница должна открыться шестого, и если у нас тут, как говорится, аврал…
Он сыпал скороговоркой, переступая короткими ножками, и по-свойски улыбался всем вместе. Слегка озадаченный Степняк вопросительно посмотрел на него:
– Да вы же не знаете, что нужно…
– Ну как не знаю? – Окунь потер пухлые руки. – Я же слышал, когда входил: в здании холодно, а истопники вола вертят… Разрешите?
Все еще не раскрыв документы Окуня, Степняк слегка приподнял плечи:
– Попробуйте… В случае чего…
– Помилуйте, я с заключенными умел! – Окунь слегка поперхнулся. – Можете положиться…
Он ловко повернулся на каблуках и исчез в коридоре.
Несколько секунд оставшиеся молчали.
– Н-ну гусь! – вдруг расхохотался Рыбаш.
Львовский вздохнул:
– Сколько еще сохранилось таких типов…
Степняк молча засовывал бумаги нового хирурга в карман пиджака.
У Гонтаря блеснули очки:
– Если б я п-понимал что-нибудь в этих котлах…
– Будет вам, Наумчик! – почти прикрикнул Рыбаш. – Почему вы вечно чувствуете себя за все виноватым?
– Н-нет, п-правда… – волнуясь, начал Гонтарь и замолчал, потому что на пороге операционной опять появилась незнакомая фигура.
Машенька! – воскликнул Степняк. – Значит, отпустили?!
Накануне утром они проговорили добрый час втроем – Машенька Гурьева, Львовский и Степняк. Собственно, Степняк со Львовским только задавали вопросы, а Машенька отвечала. Да, замужем. Да, тот самый капитан, которого ранило за полчаса до официальной капитуляции фашистов. Да, четверо детей (она чуть-чуть порозовела, подтверждая это), старшему уже скоро четырнадцать, а младшей три, отдала ее в детсад. Чем занимается муж? Техник-строитель. Хочет ли Машенька работать старшей операционной сестрой в больнице? Конечно хочет. Она вообще-то уже две недели назад подала заявление об уходе, думала немножко отдохнуть – и куда-нибудь в клинику. А тут приехала Надежда Петровна, говорит, что…
Львовский и Степняк наперебой принялись доказывать, что если уж идти куда, то только в больницу-новостройку. Но главное – надо с первого же дня. А лучше даже прямо сегодня… «Пойдем, Машенька, посмотрим наше хозяйство!» Но Машенька от осмотра уклонилась и со своей всегдашней рассудительностью объяснила:
– Сегодня я там все дела закончу, чтоб завтра с полным правом прийти на работу.
И вот она пришла. Явилась, как будто уже давно работает здесь, – в отутюженном, чуть подкрахмаленном халате и белой докторской шапочке, скрывающей ее пепельные косы. Белое к лицу Машеньке. Вчера Степняк с грустью отметил про себя морщинки на лбу, чуть опущенные уголки губ. Сегодня, то ли от белого халата, то ли от внутреннего возбуждения, Машенька выглядит моложе.
– Отпустили, значит?
– Уволилась, – скупо говорит Машенька и входит в операционную. – Все оформлено. Могу приступить.
Степняк шумно радуется. От радости он даже забыл свою стычку с Рыбашом и, весело поворачиваясь то к нему, то к Гурьевой, торжественно знакомит их:
– Вот вам, Андрей Захарович, правая рука! Львовский может подтвердить: Машенька… то есть Мария Александровна – лучшая сестра на свете! Вы убедитесь в этом при первой же операции. И у нее дар – воспитывать себе помощниц. Теперь я спокоен. Теперь, можно считать, вы обеспечены всем на свете…
Рыбаш внимательно разглядывает Гурьеву.
– Поработаем! – значительно обещает он. – Только заранее предупреждаю: без обид и прочих нежностей. Я этого не признаю.
– И я тоже, – невозмутимо отвечает Гурьева.
3
Вот и наступило шестое ноября.
Для всех – веселый и хлопотливый день, наполненный предпраздничным оживлением, смутным или отчетливым ожиданием радости, предвкушением интересных встреч и особой, свойственной только кануну праздника приподнятостью. Телефоны работают с тройной нагрузкой. Почтальоны сбились с ног, разнося поздравительные телеграммы, письма, открытки. Ребятишки тормошат родителей: «А в цирк билеты достали?», «А на демонстрацию я пойду?», «А в котором часу начало в Лужниках?» В парикмахерских толчея и суета; в женских залах гудят сушилки, мелькают щипцы для горячей завивки, сверкают ножницы, придавая милым девичьим головкам беспорядочный вид. Самые болтливые посетительницы в этот день сосредоточенны и молчаливы: скорей, скорей, скорей, – завтра праздник!
В магазинах – не протолкаться. Домашние хозяйки с озабоченными лицами сверяют содержимое своих раздувшихся авосек с составленными дома списками. «Батюшки, хрен-то не взяла!», «Неужели у вас нет натурального грузинского вина?», «Ой, чувствую – водки не хватит…»
У троллейбусов – длиннющие хвосты, в метро каждый поезд берут штурмом, шоферы клянут пешеходов, перебегающих улицы на красный свет, под носом у машин. На стоянках такси – столпотворение. Завидев издали зеленый огонек, вся очередь мчится навстречу, пытаясь на ходу перехватить машину. Скорей, скорей, скорей, – завтра праздник!
Так во всем городе.
А в больнице-новостройке с семи утра все на местах. Сегодня – открытие. На кухне в котлах и кастрюлях булькает закипающая вода, в палатах сестрички в десятый раз проверяют, хорошо ли натянуты простыни и наволочки. Степняк, перебравшись в свой настоящий кабинет – большую, еще почти пустую комнату с огромным столом, раскладывает в ящиках этого стола чистые блокноты, карандаши и папки. Он примчался сюда ровно в семь и был приятно удивлен, застав всех в сборе. Их еще очень мало, этих «всех», и хотя Окунь уже раза два торжественно говорил: «Наш коллектив», Степняк превосходно знает, что до настоящего коллектива им очень далеко. Еще будут разочарования и приятные открытия, еще предстоит ему с Лозняковой утихомиривать чьи-то страсти, улаживать пустяковые ссоры и узнавать о чьей-то самоотверженности. Еще пройдут недели, может быть месяцы, пока собравшиеся под этой новой крышей научатся думать «мы», а не «я», пока выяснится, что сестричка Раечка с ангельски чистым взором грубит больным, а пожилой, похожий на академика санитар дядя Вася украдкой выпивает на дежурстве. Ох, сколько еще надо сделать, сколько надо переволноваться, сколько усилий приложить, чтоб эти разные характеры обмялись, «притерлись» друг к другу, чтоб все здесь привыкли помнить: им доверяют люди…
Степняк срывается с места, подходит к коммутатору, вмонтированному в специальную панель у него в кабинете. Вчера поздно ночью во всех отделениях подключили внутренние телефоны.
Степняк – в который раз! – читает на панели надписи: «Перевязочная», «1-я хирургия», «2-я хирургия», «Терапия», «Рентген», «Лаборатория», «Приемное отделение», «Кухня», «Столовая», «Гараж». На столе у него городской телефон. Через несколько дней такую же прямую связь с городом установят у всех заведующих отделениями. Пока второй городской телефон висит в вестибюле; там, за стеклянной перегородкой поставлен стол; на перегородке надпись: «Бюро справок». За столом сидит Раечка с глазами цвета лазури. Она окончила десятилетку, не прошла по конкурсу в вуз и явилась предлагать свои услуги больнице. «Зарабатывает стаж!» – думает Степняк. У нее никакой специальности, но девчонка, кажется, грамотная, пусть посидит в справочном.
Степняк поочередно звонит в терапию, в рентгеновский кабинет, в приемное отделение. Терапия откликается немедленно ровным голосом Лозняковой. Степняк говорит: «Проверка! Что у вас, Юлия Даниловна?» – и слышит спокойное: «Все в порядке, Илья Васильевич». Рентген не отвечает, и Степняк с досадой выключает номер. Он же приказал этому стиляге быть сегодня с утра! Впрочем, с утра – это значит в девять. А сейчас еще нет восьми. К тому же рентгенолог совместительствует, рентгенологов мало, они знают себе цену, и этого-то еле удалось уломать… «Пусть Бондаренко достает, где хочет! Откуда, в самом деле, я могу взять?..» Он звонит в приемное отделение. Знакомое, надтреснутое «да?» Львовского. Львовский сегодня дежурит в приемном отделении. «Матвей, у тебя все ладно?» – «Все, все…» – после маленькой паузы говорит Львовский. «Нет, ты не успокаивай. Что случилось?» – «Да ровно ничего, прикидываю, кто завтра будет дежурить…»
Да, в самом деле – кто? Врачей катастрофически не хватает. Хорошо, если Бондаренко выполнит обещание и больницу будут заполнять постепенно. А вдруг?..
То ли от волнения, то ли оттого, что не высыпается уже несколько дней подряд, Степняку становится холодно до дрожи. А Окунь, между прочим, расторопный мужик: вчера к вечеру во всем здании температура поднялась до восемнадцати градусов. Сумел ведь этот толстяк договориться с истопниками!
В дверь легонько стучат, и она тотчас раскрывается. Круглолицая, улыбающаяся старушка в белом халате и аккуратно повязанной косынке вносит на подносе стакан крепкого чая с какими-то крендельками.
– Отведайте, – мягким, домашним голосом говорит она, – с кухни посылают. Велели вам пробу снять.
Она ставит поднос на стол. Над стаканом вьется легкий парок. До чего вовремя! Степняк, обжигаясь, прихлебывает чай и, отломив кусочек кренделька, старательно жует.
– Это что же, весь завтрак? – обеспокоенно спрашивает он.
– Как можно! – старушка всплескивает короткими ручками. – Еще каша овсяная, хлебушек, масло, кефир. Мы кашу Юлии Даниловне снесли на пробу, а масло с хлебом – в приемное отделение, ну и чайку всем, конечно.
– Правильно, – одобряет Степняк, разглядывая старушку. – А вы, значит, на кухне или в столовой работаете?
Старушка степенно поправляет косынку.
– Нету, – говорит она, – мы не в столовой, мы в терапии, с Юлией Даниловной. Санитарка я, тетя Глаша.
– Ох, верно, верно! – спохватывается Степняк, мысленно ругнув себя за рассеянность.
Тетя Глаша – гордость Юлии Даниловны.
Среди санитарок она своего рода Машенька Гурьева. Юлия Даниловна дней пять назад немного смущенно призналась, что сманила старшую санитарку из районной поликлиники.
– Дивная старуха, – объясняла она, – опытная, ловкая, умелая. В ином случае и сестру научит.
– Как же удалось? – поинтересовался Степняк, понимая, что если Машеньку Гурьеву мог соблазнить масштаб работы, то санитарке в больнице куда труднее, чем в поликлинике.
– Личное обаяние! – отшутилась Лознякова.
Теперь тетя Глаша, с ее круглым приветливым лицом, стоит перед Степняком, не то ожидая своего подносика, не то в чаянии обстоятельного разговора.
– А в хирургию вы бы не пошли? – с озорным любопытством спрашивает Степняк. – Там, тетя Глаша, люди после операций, им очень нужен хороший уход.
Лицо тети Глаши становится суровым.
– Нету, товарищ главный врач, – твердо говорит она, – уж мы с Юлией Даниловной вместе. Неразлучные мы. Вы, может, и не знаете, из какой ямы она меня вытащила: совсем помирала я, а теперь ее стараниями живу и радуюсь. Нету, – повторяет тетя Глаша, – в терапии тоже ласка нужна. Уж это я по себе знаю.
Степняк ощущает легкую неловкость, словно неумно поддразнил ребенка.
– Терапия так терапия! – поспешно соглашается он. – Я просто к слову… Но уж вы будьте так добры, подучите нашу молодежь вот этой самой ласке.
Тетя Глаша успокаивается.
– Подучить работе нетрудно, а вот ласка… она, товарищ главврач, от характеру бывает. Или там от переживаний. Больного, может, смертная тоска томит, ежели он, к примеру, сердечник. Его разговорить, ободрить надо, – тетя Глаша произносит «ободрить», делая густое ударение на втором «о». – А молодым это еще по большей части непонятно. Что, мол, за капризы? Лежишь себе – и лежи…
Телефонный звонок прерывает беседу. Тетя Глаша на цыпочках удаляется, прихватив свой поднос с пустым стаканом и тарелкой, а Илья Васильевич слышит в трубке оживленно-властные интонации Бондаренко.
– Товарищ Степняк? Доброе утро! Звоню, чтоб предупредить: в десять пятнадцать будем у вас. Кроме того приедет председатель райисполкома, один товарищ из горздрава и… Впрочем, нет, пока не скажу. Везу подарок, да такой, что пальчики оближете!
Таисии Павловне очень хочется, чтоб Степняк проявил любопытство, и он отлично понимает это, но в памяти всплывает полузабытая строка: «Бойтесь данайцев, даже дары приносящих». И Илья Васильевич еле удерживается, чтоб не произнести ее вслух.
– Боюсь сюрпризов, – говорит он с неискренним смешком.
– А этому обрадуетесь, – уверенно отвечает Бондаренко.
– Аппарат для наркоза?
– Ну какой же это подарок? Нет, дорогой товарищ, берите выше.
– Выше? – Степняк и в самом деле начинает испытывать некоторый интерес. – Не мучайте, Таисия Павловна!
– Ох, как жалостно… – она удовлетворенно смеется. – Ладно, ладно, не падайте в обморок: везу вам Мезенцева! В полное ваше владение! Довольны?
– Мезенцева?! Федора Федоровича?!
Степняк действительно поражен. Шутка ли – профессор Мезенцев, бог полостной хирургии, которого еще в годы войны берегли как святыню и дальше Москвы не отпускали. Мезенцев! Именно в войну он прогремел своими смелыми операциями, потом возглавлял клинику специального института; по его книгам учатся теперь студенты. Немыслимо, чтоб этот ученый согласился…
