Текст книги "Вам доверяются люди"
Автор книги: Ольга Зив
Соавторы: Вильям Гиллер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)
– Выпейте то, что вам дают, и подождите меня в коридоре, – строго говорит Марлена.
Она возвращается в палату. Пожилой человек все еще не пришел в себя – сестра ставит ему горчичники на затылок и на сердце. Марлена в третий раз измеряет ему кровяное давление.
– Гипертонический криз, – повторяет она не то самой себе, не то сестре.
Наконец укол и горчичники действуют. Человек приоткрывает глаза и с изумлением осматривается.
– Это что же такое? – медленно, с трудом говорит он. – Как это?
– Пить вам нельзя, вот как, – сердито отвечает сестра. – Неужели не знаете? Теперь лежать придется.
Человек опускает веки, несколько секунд молчит. Потом на его лице проступает беспокойство.
– А где мои вещи? – слабым голосом спрашивает он. – Бу… бумажник? Там документы… партбилет.
– Лежите спокойно, – говорит Марлена. – Вещи сданы в нашу камеру хранения, а бумажник в сейфе приемного отделения. Все будет в порядке.
Но человек продолжает волноваться:
– В гостинице чемодан с отчетом… Гостиница «Будапешт»… Пожалуйста, позвоните туда… – Говорить ему трудно. – «Будапешт». Номер двести третий. Фамилия Михеев…
– Хорошо, хорошо, – обещает Марлена.
– Нет, уж вы будьте любезны, – настаивает Михеев.
– Я сказала, что позвоню. «Будапешт», номер двести три. А теперь лежите и не разговаривайте.
Она оставляет сестру в палате и снова выходит в коридор.
Девушка кидается к ней. Теперь, когда она умылась, у нее обыкновенное, миловидное и очень смущенное личико.
– Ну что? Ну что?! – повторяет она.
– Лучше, – сухо говорит Марлена. – Пришел в себя. У него гипертонический криз. Вы знаете, что такое гипертония?
– Знаю, – кивает девушка, – у нас в квартире один старичок гипертоник.
– Старичок? – зло переспрашивает Марлена. – Наверно, не старше этого… вашего спутника. И что за легкомыслие…
Она обрывает, не договорив. Девушка даже съежилась от ее тона. А кто, собственно, дал ей право читать нотации?
– Вы не думайте, – шепчет девушка, – у меня с ним ничего такого… Просто в ресторане шикарно…
– Ну хорошо, ступайте, – машет рукой Марлена. – Впрочем, погодите. У него в гостинице остался этот отчет, который вы печатали. Он беспокоится. Надо сообщить туда…
– Нет, нет! – пугается девушка. – Я же совсем его не знаю. Что подумают! Вы уж сами… То есть не вы, а больница…
Опять слышно, как поднимается лифт. Еще кого-то везут. Марлена, не глядя на девушку, торопливо идет в конец коридора. Так и есть, выгружают каталку. Санитар, тот самый, которого все называют «академиком» за его солидную и даже несколько надменную манеру держаться и который (теперь это уже точно установлено) не прочь выпить даже на дежурстве, торжественно толкает каталку.
– Товарищ Гонтарь и товарищ Рыбаш приказали, чтобы сдать больного вам на руки, – объявляет он.
– И Рыбаш? – не удерживается Марлена. – Разве он внизу?
– Профессора Мезенцева вызывают. Тяжелый хирургический случай! – наклоняясь к уху Марлены и мимоходом обдав ее спиртным запахом, доверительно шепчет санитар.
Вызывают Мезенцева! Значит, Андрей не умеет сам сделать то, что нужно? Растерялся? Андрей – и вдруг растерялся? Невероятно. Может быть, от того… от того, что произошло между ними сегодня ночью? Может быть, просто не может взять себя в руки? Вот и она ведь думает не о человеке, распростертом на каталке… Ох как трудно, оказывается, быть настоящим врачом! Как страшно, что ты не имеешь права ни на какие личные чувства, даже думать ты не имеешь права ни о чем, кроме своей работы, когда на тебе белый халат…
Марлена больно закусывает указательный палец левой руки. Это – с детства. Так она делала еще в школе, когда хотела сосредоточиться.
Теперь она внимательно разглядывает нового больного. Это человек в расцвете сил, лет тридцати. Гладко выбрит. Темные волнистые волосы откинуты назад. Лицо умное, даже значительное. Густые, широкие брови сходятся на переносице. Он не только в сознании, он возбужден. На Марлену смотрит требовательно и сердито. Она слегка наклоняется над ним. Как странно – дыхание у этого молодого человека нечистое. Нет, не водочный перегар, что-то другое… Она не понимает, что именно.
Санитар помогает переложить больного с каталки на кровать.
– Вас привезли из дома? – спрашивает Марлена.
– Нет, мы встречали Новый год в Доме ученых. Внезапная слабость, холодный пот, меня буквально согнуло. Извинился, вышел из-за стола и тут же, у дверей, упал… – Он делает попытку улыбнуться. – До сих пор я считал, что обмороки – привилегия слабонервных барышень.
Марлена сдвигает одеяло и осторожно нажимает то место, которое называется «подложечкой»:
– А сейчас больно?
– Терпимо.
– Внизу, в приемном, вас уже смотрели?
– Да, оба хирурга. Я слышал, как один, тот, что помоложе и немного заикается, спросил: «В хирургию?», а второй сказал: «Нет, в терапию». Им очень некогда – там тяжелораненый.
– Не говорите так много, вам нужен покой. Я сейчас вернусь.
Она выходит в коридор. У дверей ее поджидает санитар. Прикрывая из деликатности рот ладонью, он шепчет многозначительно:
– Гнилыми яблочками попахивает, учуяли?
В самом деле – запах гнилых яблок! «Академик» прав. И это какой-то симптом. На лекциях в институте профессор говорил им: «Принюхивайтесь, принюхивайтесь! Обоняние для врача иной раз не менее важно, чем слух и зрение»… Но что же значит этот запах? Она не помнит! Она решительно не может вспомнить!
Слабость, холодный пот, боль, внезапный обморок… Внутреннее кровотечение? Желудок? Тонкий кишечник? Но тогда Рыбаш не отослал бы его в терапию. А если все-таки внутреннее кровотечение? И если… если оно вызвано раковой опухолью? Тогда, значит, болезнь запущена и этот человек обречен?! Нет, нет, немыслимо!
Марлена тупо глядит вслед «академику», который катит пустую каталку к лифту. «Гнилыми яблочками попахивает». Симптом… симптом… Симптом чего? Внезапно ее осеняет: диабетическая кома! Да, да, именно так, диабетическая кома.
Тогда нужны грелки, инсулин, глюкоза, что-нибудь сердечное. Ну и, конечно, снотворное. Чтоб он заснул. Но все-таки сначала надо еще расспросить больного. Немножко подробнее. И посмотреть, что там записали, в приемном отделении.
Она подходит к сестре, поджидающей ее возле своего столика в коридоре. Коридор слабо освещен. На столике горит лампа с низко наклоненным абажуром. Сноп света падает на незаполненную историю болезни. Марлена берет карту. Сверху четким почерком Гонтаря проставлено: «Фельзе Витольд Августович. 33 года. Инженер-проектировщик. Место работы – архитектурная мастерская…» Адрес. Графа «диагноз» пуста. Ее должна заполнить Марлена.
Сестра хочет уступить ей свое место. Это единственная пожилая сестра в терапии и безусловно опытная. Но у нее всегда такой неприступный вид, углы губ презрительно опущены, а взгляд ускользает. Все-таки Марлена решается:
– Скажите, сестра (хоть убейте, Марлена не может в эту минуту вспомнить ее имя-отчество), вам приходилось наблюдать диабетическую кому?
– Приходилось.
– Вы видели этого Фельзе? – Марлена кивает на незаполненную историю болезни. – По-моему, здесь именно такой случай?
Они обе стоят у столика. Марлена по-ученически старательно перечисляет свои соображения. Сестра отчужденно слушает.
– Права я? – спрашивает Марлена.
– Возможно. Какие будут назначения?
Марлене хочется стукнуть эту бездушную бабу. Но она ограничивается тем, что резко приказывает:
– Грелки. Инсулин и глюкозу внутривенно. Потом кордиамин. И дайте таблетку мединала.
Затем она возвращается в палату.
Фельзе встречает ее встревоженным взглядом. Она ощупывает его ледяные ноги.
– Вам холодно? Сейчас сестра принесет грелки. Сделаем укол. И выпьете порошок… А как вы чувствовали себя в последнее время?
– Отлично. Вообще не помню, когда болел.
– Питаетесь хорошо?
Он недоумевающе смотрит на Марлену:
– Как все. Обедаю в столовой неподалеку от места работы.
– Аппетит?
Он опять слегка улыбается.
– Не жалуюсь. Наоборот, жалуются на меня: съедаю по два вторых. И через час опять хочу есть.
Марлена одобрительно поддакивает. Все признаки диабета.
– И пьете много?
– Пью? Если вы о водке, то почти не пью. А вообще меня считают водохлёбом.
– Вес? Вы не теряли в весе?
– Не взвешивался, но… – Глаза человека сужаются, он пристально и недружелюбно смотрит на Марлену. – Вы что же, доктор, полагаете, это рак?
– Какой рак? С чего вы взяли?
Марлена готова надавать себе пощечин. Сколько раз и Степняк, и Лознякова твердили молодым врачам, что есть больные не просто мнительные, но подозрительные и что поэтому требуется двойная, тройная осторожность при опросах. Не заронить подозрения! И даже в тех случаях, когда ты, врач, знаешь самую страшную истину, не позволить догадаться! Лгать, лгать до последнего, лгать убедительно, глядеть в глаза, находить доводы. «Весь МХАТ должен завидовать вашему актерскому мастерству!» – говорил Степняк. И вот, нате!
– Откуда вы взяли рак? – негодующе повторяет Марлена. – Простой обморок – это бывает даже при засорении желудка, – но пока нужен абсолютный покой. Никаких движений, ни в коем случае не вставать с постели… Тетя Глаша!
Старуха бесшумно приближается.
– Тетя Глаша, этого товарища поручаю вам лично. Ему совершенно нельзя шевелиться, понимаете?
– А кому из них можно-то? – вздохнув, говорит тетя Глаша и кивает на соседнюю койку, где, не то всхрапывая, не то постанывая, спит командировочный гипертоник. – Да вы не сомневайтесь, Марлена Георгиевна, услежу.
– Сейчас придет сестра и, пожалуйста, поскорее засыпайте, – с шутливой просительностью обращается Марлена к больному и делает шаг к двери.
– Постараюсь, доктор, вы меня чрезвычайно успокоили, – иронически отвечает он и прикрывает глаза.
В коридоре Марлену вновь охватывает острый приступ самокритики. «Идиотка! – говорит она себе. – Коновал, а не врач! На пушечный выстрел нельзя подпускать к больным…»
Она подходит к столику сестры и в графе «диагноз» пишет: «Диабетическая кома». Затем, после секундного колебания, ставит вопросительный знак. Перестраховка? Нет, честность. Она не имеет права считать свой диагноз окончательным.
Ох, была бы тут Лознякова! Да хоть с кем-нибудь из врачей посоветоваться… Пойти позвонить в приемное отделение? И Наумчик и Андрей – оба осматривали этого Фельзе. А опыта у них несравненно больше.
Она идет в ординаторскую и, открыв дверь, на секунду останавливается на пороге.
Неужели это было сегодня? Неужели сегодня Андрей целовал ее? Неужели сегодня так круто, так непостижимо прекрасно изменилась ее жизнь? Не надо больше сомневаться: позвонит – не позвонит… Не надо украдкой ловить его взгляд. Не надо притворяться равнодушной, когда хочется побежать навстречу. Случилось! Случилось! Случилось!!
Ей хочется запеть, закричать во весь голос о том, как она счастлива…
Нельзя. Нельзя. Она врач. Она на дежурстве.
В нескольких метрах отсюда лежит человек. Ему всего тридцать три года. Он, может быть, очень талантлив. Может быть, какая-нибудь Марлена, Нинель, Анечка, Оленька – та, с которой он танцевал, когда неожиданная боль ударила и согнула его, – может быть, она также ждала сегодняшней ночи?
Марлена хватает телефонную трубку, набирает номер приемного отделения. Гудок, другой, третий. Чей-то незнакомый голос отвечает:
– Приемное отделение.
– Попросите доктора Гонтарь.
– Он занят. Позвоните позже.
Хирургия вовсе не отвечает. Что же у них там творится?
Сжимая руки у горла, Марлена ходит по ординаторской. Значит, теперь всегда будет так? Теперь всегда она будет волноваться и мучиться за двоих – за него и за себя? Всегда – на дежурстве, дома, в гостях, в театре, на катке, на улице? Если они будут врозь, она будет думать, каково ему в эту секунду, что он делает, что чувствует; и когда они будут вместе – тоже. Вот это и есть любовь, да? Вот это нестерпимое, ни на минуту не проходящее, сжигающее – нет, испепеляющее желание быть рядом, дышать тем воздухом, которым дышит он, знать, что ему хорошо, и делать всё, чтобы ему было еще лучше. Болеть его болью, гордиться его гордостью, радоваться его радостью.
«А он? А он?! Будет ли он так же жить за двоих?»
Ей становится жарко, душно, и через минуту ее начинает бить озноб. Да что же это, в самом деле? Что там у него делается? И как быть ей в этом нетерпеливом смятении?
Неожиданно она обнаруживает, что так и не убрала бутылки, расставленные по росту на письменном столе. Хороша! А если сюда в ее отсутствие заглянул кто-нибудь посторонний? Хоть тот же санитар из приемного?
Она рывком распахивает дверцу письменного стола, хватает бутылки. Не лезут! Четвертинки еще можно поставить, а остальные? Положить? Но вдруг прольются? Их же надо отдать родственникам. А где список?… Тут, тут, никуда не делся. Как у нее хватило терпения выводить эти дурацкие строчки: «Водка, ¼ литра Артюхов… Водка, ¼ литра Медведко…» Андрей стоял у окна, спиной к ней, прижимаясь лбом к стеклу. Он ждал. Он ждал!..
Марлена подбегает к окну. Вот здесь он стоял. Вот так. И лоб его касался вот этого места… Она прижимается лбом к стеклу. Нет, выше. Он ведь выше ее. Она поднимается на цыпочки, вытягивает шею и, воровато оглянувшись, целует холодное стекло.
– Сентиментальная дура! – громко, презрительно говорит она вслух самой себе и тоненько смеется.
Но все-таки надо убрать бутылки.
Марлена оглядывается. Стенной шкаф! Там хранятся истории болезней тех, кто уже выписался. И тех, кто умер. Умер один Сушкевич. Один за два месяца. «Законный процент смертности!» – сказала бы Анна Витальевна Седловец. Она всегда говорит так, назидательно и скучно. Завтра она будет с удовольствием отчитывать родственников, возвращая им водку. Надо внушить ей насчет Фельзе… Этот несчастный парень совсем затоскует с Анной Витальевной.
Марлена опять набирает телефон второй хирургии.
Молчание. То есть, телефон исправно посылает гудки, но никто не берет трубку. Невыносимо!
Открыв стенной шкаф, доктор Ступина с бессмысленной старательностью выстраивает там четвертинки и поллитровки. И коньяк. И портвейн. И список туда же. Пожалуй, надо приколоть кнопкой, чтоб не пропал. Марлена яростно всаживает кнопку в стенку шкафа. Вот так, теперь все. Теперь можно идти.
В коридоре, у столика сестры, она останавливается и небрежно бросает:
– Я иду в первую хирургию, хочу проконсультироваться насчет этого больного… Фельзе. Если будет надо, вызовете меня оттуда.
– Хорошо, – равнодушно говорит сестра и так же равнодушно добавляет: – Но больной Фельзе все еще не уснул. Он очень беспокойный.
– Беспокойный? Чем?
Сестра пожимает плечами.
– Спрашивает, куда ушел врач. Спрашивает, какой ему поставили диагноз. Спрашивает, почему его положили в терапию. Спрашивает, как отсюда звонить по телефону.
– Почему же вы меня не позвали?
– А зачем было вас звать? Болей у него нет. Просто капризничает.
– Интересно, как бы вы капризничали на его месте!
Марлена отходит от столика, оставив сестру в состоянии крайнего негодования. Дверь в палату, где лежит Фельзе, приоткрыта. У его кровати на табуретке сидит тетя Глаша и журчит, журчит тихим, спокойным голосом. До Марлены доносится:
– Не привыкли болеть-то, вот и беспокоитесь. А страшного ничего нет, уж я вижу. Отлежитесь у нас маленько и встанете. Завтра позвоним, кому пожелаете. Навещать вас придут. У нас на этот счет вольготно: хоть каждый день ходи. И халатов не заставляют надевать. Не больница, а чистый дом отдыха…
Невольно улыбнувшись, Марлена подходит к постели. Тетя Глаша, завидев ее, хочет подняться.
– Сидите, сидите, тятя Глаша, я вот тут устроюсь, – Ступина присаживается на краешек кровати. – Уколы сделали? Грелки принесли?
Фельзе кивает.
– А порошок?
– А порошок они под матрац спрятали, – безмятежно сообщает тетя Глаша.
– Витольд Августович!
– Что за порошок? – подозрительно спрашивает Фельзе.
– Легкое снотворное. Вы возбуждены, а вам сейчас важнее всего покой.
– Я не хочу привыкать к наркотикам. Еще рано. – Он вызывающе и гневно смотрит на Марлену.
– Это не наркотик, – спокойно говорит она. – Люди, не употребляющие снотворных, спят от этого порошка, как грудные дети.
– Не успокаивайте меня.
– Я не успокаиваю, а говорю правду.
Фельзе вдруг оживляется.
– Правду? А для чего тогда вы спрашивали меня об аппетите и весе? Почему вы интересовались, не худею ли я последнее время? Вы и на это можете ответить правду?
Марлена отвечает без запинки:
– Могу. Потому, что проверяю признаки, которые не имеют ничего общего с опухолями.
Это та полуправда, без которой – Марлена внутренним чутьем угадывает взвинченность Фельзе – он ни за что не уснет. Но Фельзе и сам жаждет утешений. Недаром Степняк кричит им: «МХАТ! МХАТ!»
– Хорошо, – угрожающе говорит Фельзе, – я приму этот порошок, если вы мне дадите слово…
– Какое слово?
– Позвонить по одному телефону.
– Ох, с удовольствием! Сейчас запишу номер… Тетя Глаша, дайте водички, Витольд Августович запьет…
Тетя Глаша ловко нашаривает порошок под матрацем и подает пластмассовый зеленый стаканчик с водой.
– Не поднимайтесь! – предупреждает Марлена. – Тетя Глаша, лучше поильник… Откройте рот!
Она сама добросовестно высыпает ему на язык весь порошок, до последней крупинки, и Фельзе послушно запивает кипяченой водой из носатого, похожего на чайник поильника.
– Ф-фу! – морщится он. – Какая горечь!
– Мединал! – поясняет Марлена. – Ну, говорите номер и кого вызвать.
Он говорит и после паузы спрашивает:
– Вы утром сменитесь? В котором часу?
– В восемь.
– Могу я рассчитывать, что вы позвоните до ухода?
– Даю слово.
– А то она будет очень волноваться.
– Это ваша жена?
– Да. Она, конечно, помчалась вместе со мной, но я ее сразу отправил: внизу было очень страшно.
– Почему страшно?
– Я же сказал вам раньше: там тяжелораненый.
– А, да, да…
Марлена хочет подняться. Ей тоже страшно – за Рыбаша. Но Фельзе смотрит почти умоляюще:
– Посидите еще немножко! Я, кажется, в самом деле скоро усну.
– Тогда не разговаривайте…
Она сидит на краешке его кровати и думает о незнакомой женщине, жене этого человека, которую он сразу отправил домой, потому что в приемном отделении было очень страшно. Он не хотел, чтоб она видела страшное. А сейчас она, должно быть, мечется в ужасе и отчаянии по комнате и не знает, как дожить до утра, когда можно будет позвонить или прибежать в больницу и, замирая, спросить: «Ну, как?.. Что он?..» Интересно, какая она? Есть у них дети? Давно они женаты?
До чего странно все-таки, час назад она не подозревала о существовании инженера-проектировщика Витольда Августовича Фельзе. Он жил здесь же, в Москве, ходил по тем же, что она, улицам, может быть, сидел с нею рядом в троллейбусе или в театре, может быть, читал те же книги или в один миг с нею, услышав о запуске космической ракеты, восклицал: «Ух, здорово!» Но ей не было до этого никакого дела. И вдруг – неожиданная дурнота, холодный пот на лбу, боль, пронзительные гудки скорой помощи, и вот он лежит на больничной койке, среди незнакомых, чужих людей, и, как напуганный ребенок, цепляется за Марлену: «Посидите еще немножко!» И она сидит возле него и думает о его жене, которую никогда не видела, и о том, что будет с ними обоими, если… Пожалуй, сестра Зоя Богдановна (вспомнила, все-таки, как ее зовут!) сказала бы, что доктор Ступина потакает бессмысленным капризам больных. Да и Анна Витальевна Седловец недовольно поморщилась бы: «Ах, милочка, поменьше, поменьше сердца! Мы должны их лечить, но нянчиться нам просто некогда…» Как досадно, что завтра дежурит именно Анна Витальевна! С Нинель можно договориться, она рассудительна и суховата, но у нее есть душевный такт. Про Юлию Даниловну и говорить нечего, – деловитая, ровная, даже иногда суровая с виду, а сколько в ней горячего участия к каждому, кто лежит в этих палатах! Даже этот старик Отто Карлович Бангель с его розовой лысиной умеет так хитренько подмигнуть больному, что человек невольно расплывается в ответной улыбке.
«Одни видят больного, а другие – только болезнь…» Так, кажется, сказал на какой-то утренней пятиминутке Степняк. Тогда она не очень вдумалась в его слова. А ведь это так важно – видеть больного. Больного, который болен такой-то болезнью! Но именно этого больного. С его судьбой. С его характером. С теми его ощущениями, которые называются субъективными.
Тогда, на конференции, Мезенцев, слегка усмехнувшись, поправил: «Я бы предложил уточнить формулу – видеть больного, но знать болезнь. Ибо, в конечном счете, сам больной благодарен нам за излечение болезни, а не за проникновение в его психологию…» И вдруг с ним заспорил Львовский. Львовский всегда держится в тени, на конференциях помалкивает, а тут почему-то покраснел и очень громко сказал: «Знать болезнь и уметь ее лечить – это само собой разумеющаяся обязанность врача. Но есть врачи, которые любят побежденные ими болезни, а другие любят еще и больных». И тотчас снова спрятался в свою раковину. И Андрей, как всегда шумный, выкрикнул: «Правильно, Матвей Анисимович!» И даже демонстративно зааплодировал, так что Степняку пришлось унимать его.
Любить больного! Марлене кажется, что сегодня она впервые испытывает это чувство. Инженер Фельзе, который действительно тихо уснул под ее размышления, совсем не безразличен ей. Она хочет не только справиться с его болезнью, она хочет вылечить именно его. И вылечить так, чтоб он при этом не пугался порошков, не мучился бы тайными сомнениями, не страдал бы оттого, что сестра Зоя Богдановна считает бессмысленными капризами его нервные вопросы.
В общем, это ее первый настоящий больной. До сих пор она лечила вообще – лечила всех, кого обстоятельства привели сюда, в терапевтическое отделение больницы. Лечила «в очередь» с Юлией Даниловной, с Анной Витальевной, с Нинель, с Бангелем. Наступало ее дежурство – она принимала смену и делала то, что была обязана делать. Нет, она не может себя упрекнуть в невнимании, тем более в небрежности. Наоборот, Юлия Даниловна всегда хвалит ее точность. «На вас я могу положиться!» – говорит она. Но Марлена знает, что, уходя после суточного дежурства домой, она в следующие сутки могла не вспомнить никого из больных в отдельности. Она помнила, что завтра или послезавтра снова ее дежурство, она помнила, что в пятой палате скрипит дверь и надо проверить, смазали ли ее, она помнила, что в коридоре дует от окон и ходячие больные жаловались на это. Но кто именно жаловался? Кто из них боится сквозняка? Кого больше всех раздражала скрипучая дверь? До сегодняшней ночи ей и в голову не приходило, что это важно. Жаловались, боялись, раздражались больные. Вообще – больные. Какая тупость! Какая душевная безграмотность в этом «вообще»…
Что же случилось сегодня? Почему вдруг раскрылись ей такие новые стороны ее профессии? Неужели потому, что к ней самой пришла любовь и оживила ее сердце, сделала ее лучше, тоньше, умнее?
Марлена осторожно-осторожно поднимается с краешка постели инженера Фельзе. Он спит.
С порога Марлена еще раз оглядывает палату. Спят все. И этот пожилой командировочный, потерявший сознание в ресторане, и усатый язвенник Медведко, в чьей тумбочке Марлена нашла четвертинку водки, и мастер Горнуш из Закарпатья, которого через пять-шесть дней можно будет, пожалуй, выписать. Жаль, что она не сказала ему об этом сегодня. Для него такая новость была бы самым лучшим новогодним подарком.
В коридоре тишина. Зоя Богдановна недовольным взглядом провожает молоденькую докторшу, без толку околачивающуюся в палатах. Мысли у Зои Богдановны мелкие и низкие: «Не вздумала ли, чего доброго, завести шашни с этим Фельзе?»
К счастью, Марлена не подозревает о ее мыслях. Марлена спешит к себе в ординаторскую. Ночь на исходе. Круглые электрические часы в коридоре показывают шесть утра. С лестниц доносится звяканье ведер, хлюпают швабры – уборщицы моют полы. «Как скоро ночь минула…» – всплывает в памяти грибоедовская строчка.
Да, новогодняя ночь кончается. Что же было там, у Андрея? Неужели и сейчас не ответит телефон второй хирургии?
Марлена распахивает дверь и замирает. У ее стола, опершись подбородком на сжатые, поставленные один на другой кулаки, сидит Рыбаш.
– Что случилось?
Она спрашивает со страхом, с болью, с участием и все-таки ловит себя на том, что избегает местоимений. «Что случилось с тобой? У тебя? С вами? У вас?» То и другое немыслимо.
– Что случилось?
Он медленно, нехотя выпрямляется:
– Марлена, я не хирург, а сапожник.
– Андрюша, – теперь она уже не думает о местоимениях, – перестань! Что случилось? Ты давно здесь?
Он ждал ее, он терзался, он прибежал к ней, а она занималась дурацким философствованием…
Рыбаш бросает взгляд на часы:
– Да нет, я только что пришел. Пять минут назад.
– Но что случилось?! – в третий раз говорит Марлена и тихо подсказывает: – Неудачная операция?
– Не хватало бы! – Рыбаш возмущенно передергивает плечами. – Теперь вообще все в порядке. Но пришлось вызывать Фэфэ… Я… не сумел. Спасибо, Наумчик вызвал старика…
– А человек… жив?
– Жив. Я же сказал – все в порядке. Но, понимаешь, я струсил!
Марлена наконец догадывается подойти к нему. Она наклоняется к самому лицу Рыбаша. Ох какое усталое лицо!
– Расскажи, милый. Самое главное ведь, что человек жив.
Он быстро, пытливо взглядывает на нее.
– Ты права! Жив и будет жить. Не все ли равно, Фэфэ, Наумчик или я… Но как я не решился сам?
И он рассказывает: привезли тяжело раненного шофера такси. Встречный грузовик врезался ему в радиатор. Пятитонная туша! И главное – смылся. А таксист горлом упал на собственный руль. Поперечная рана шеи, гортани. Парень молодой… Наложили швы, а ему хуже…
– Марлена, ты понимаешь?
Она кивает.
– Мы с Гурьевой возимся с ним, и вдруг я слышу – Наумчик таким командирским голосом: «Сию же минуту приезжайте, без разговоров!» Как будто санитарке или сестре… Оказывается, Мезенцеву.
– Откуда же он его раздобыл?!
– Из актерского клуба. Фэфэ, видишь ли, имеет хорошую привычку сообщать, где его можно найти. Старая школа! И в общем – правильно…
Рыбаш умолкает. Он уже давно вскочил со стула и ходит, ходит по комнате. Марлена только успевает поворачивать голову.
– А дальше?
– Мезенцев приехал. Такой лощеный, парадный. И… пьяный.
– Пьяный?!
– Ну нет, не пьяный, конечно. Но ведь он встречал Новый год. Держится прямо, как палка. «Нуте-с, рассказывайте». А что рассказывать, – наш шофер вот-вот кончится. Одутловатый, лицо синее. Не лицо, а шар. Полусидит на перевязочном столе. Глаза выпучены. Фэфэ посмотрел – и этак небрежно Гурьевой: «Какие есть трубки?» Она подает. «Нож!» Раз-раз, мои швы долой – и вставил трубку. Так, без халата, не вымыв руки. Потом отодвинулся. «Доканчивайте!»
– Докончили?
Рыбаш несколько раз кивает.
– Марлена, это было как чудо. Разрезал, вставил. Точно. Молниеносно. Стоит, платком вытирает руки. Такой клетчатый большой платок. И запах духов. Вытирает руки, смотрит на моего таксиста. И этакая снисходительная усмешка. Бог!
Рыбаш останавливается:
– Ты меня презираешь, да? Неуч, трус, сапожник? Ну и ступай за «бога». Он тебя рыжекудрой Дианой называет. Ты это знаешь?
– Андрюша, милый, не сходи с ума!
Она закидывает руки ему на шею, тянется к нему. Он отстраняется.
– Неужели не презираешь? Странно… Я сам себя перестал уважать.
– Замолчи! – Марлена почти кричит. – Терпеть не могу истерик.
Ее крик действует неожиданно: Рыбаш начинает улыбаться.
– Ого! – восхищенно говорит он. – Да ты в самом деле молодчина…
Потом, обняв и прижав ее к себе так, что она вскрикивает, он с сожалением отпускает Марлену.
– Пойду в отделение. Посмотрю на таксиста. В половине девятого жди меня в вестибюле, у окошка справок.
И уходит.
В половине девятого, позвонив жене Фельзе и сдав смену Анне Витальевне Седловец, Марлена стоит у окошка справок. Раечка с глазами цвета лазури, высунув побледневшую мордочку, томно говорит:
– С Новым годом, Марлена Георгиевна. Неужели дежурили?
– Дежурила.
– Ох, как не повезло! Сегодня работать тоже никакого удовольствия, но я хоть потанцевала вволю!
Рыбаша нет. Марлена оглядывается. К ней спешит Наумчик. У него очень возбужденный вид.
– Леночка, ты знаешь, как Фэфэ…
– Знаю, знаю, – говорит Марлена.
– Рыбаш рассказывал? – Наумчик даже не задумывается, когда Марлена могла видеть Рыбаша. – Ну и старик! Бог, а не хирург… Жаль, что ты не видела своими глазами… Слушай, Лена, чуть не забыл! Идем сегодня со мною в Дом кино, на просмотр…
Он вытаскивает приглашение. Марлена неуверенно начинает:
– Наумчик, я, собственно…
– Она уже приглашена, Наумчик! – подойдя, весело объявляет Рыбаш и просовывает руку под руку Марлены. – Приглашена на этот просмотр и… вообще на все просмотры в жизни.
– К-как?
У Наумчика такое растерянное лицо, что Марлене делается его жалко. Очевидно, и Рыбаш чувствует, что удар нанесен в самое сердце.
– Наумчик, – серьезно говорит Рыбаш, – я к вам очень хорошо отношусь и потому хочу, чтоб вы первый узнали: мы с Марленой скоро поженимся. Очень скоро! – несколько угрожающе доканчивает он и, не отпуская руки Марлены, твердым шагом идет к выходу.
Длинный, несчастный Наумчик изумленно смотрит им вслед.
Из окошечка справок его с любопытством разглядывают лазоревые глаза Раечки.
– Наум Евсеевич, – вкрадчиво говорит она, – неужели у вас правда есть лишний пропуск на просмотр? Мне так хочется увидеть этот фильм!
Гонтарь поворачивается к девушке. Какие печальные, какие умоляющие голубые глаза!
– П-пожалуйста, – машинально говорит он, – п-пожалуйста, если вам так хочется… П-пойдемте вместе!
