Текст книги "Вам доверяются люди"
Автор книги: Ольга Зив
Соавторы: Вильям Гиллер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)
– На какую же букву у меня это записано? Жилплощадь? Ж… Женский парикмахер, железнодорожные билеты, жилконтора, живая рыба… Нет. Комнаты? К… Киноадминистраторы, кондитерские товары, косметика, комиссионные магазины… Не то, не то! Может быть, на С? Свободные комнаты? Ну-ка… Санаторно-курортное управление, скупочные магазины, стройматериалы, стадионы…
– Не записная книжка, а справочный киоск, – не удерживается Рыбаш.
Егор Иванович самодовольно похлопывает ребром книжки по левой ладони.
– Ручаюсь, что ни в одном справочном киоске… – Он принимается вновь перелистывать густо исписанные странички. – Ага! Вот оно. Записывайте адресочек. Считайте, что комната у вас в кармане.
3
Еле дождавшись вечера, Рыбаш и Марлена отправляются по записанному адресу. Все правильно – улица, дом, квартира. Очевидно уже предупрежденная Егором Ивановичем, хозяйка встречает их очень любезно.
– Вот комната! – говорит она, открывая дверь и отодвигая свободно скользящую на кольцах тяжелую портьеру.
Комната хороша во всех отношениях и сдается на длительный срок – хозяйка едет к мужу в Норильск.
– Он инженер-строитель, – объясняет она, – пробудет там целый год. И представьте – требует, чтоб я жила с ним!
– Представляю! – нечаянно говорит Марлена.
– Да это же за Полярным кругом! – нервно восклицает женщина, но тут же пытается себя утешить: – Впрочем, комната бронируется, поскольку он там в командировке. Мы заключим с вами нотариальный договор…
Рыбаш и Марлена согласно кивают.
– В договоре, – продолжает женщина, – укажем, что вы обязуетесь оплачивать жировки домоуправления и вносите мне за… как это?.. за амортизацию мебели единовременно…
Она называет довольно скромную сумму.
– За год? – неуверенно спрашивает Марлена.
– Так будет указано в договоре, – у женщины невозмутимый вид. – Мне ведь придется платить налог с договорной суммы. Я дам нотариальную расписку, что получила все сполна за год вперед. Но, конечно, фактически вы уплатите мне… – И она называет цифру, в шесть раз превышающую договорную.
– Сразу?
– Странный вопрос! Как же иначе?
Марлена встает.
– Простите, – грустно говорит она, – нас это не устраивает.
– Не устраивает? – женщина передвигает на круглом полированном столе глиняный кувшинчик с сосновой веткой. – А я полагала, что рекомендация Егора Ивановича гарантирует серьезные намерения.
– Дело не в намерениях, а в возможностях, – сухо поправляет Марлена и тянет за рукав Рыбаша, который порывается что-то сказать.
Но он уже кипит:
– Очевидно, Егору Ивановичу следовало рекомендовать вам не врачей, а удачливых спекулянтов!
Женщина еще раз передвигает глиняный кувшинчик.
– Почему же? – спокойно отвечает она. – Есть очень удачливые врачи.
На следующий день Окунь непритворно удивляется:
– Неужто не столковались?
– Не сторговались! – вспоминая вчерашнее унижение, вновь распаляется Рыбаш. – Эта ваша спекулянтка потребовала…
Окунь с отеческой укоризной наставляет:
– Сразу же и спекулянтка! Каждый, голуба, соблюдает свою выгоду. А мне, признаться, и в голову не пришло, что вы существуете без всякого, так сказать, жирового запаса. Тем более – не мальчик, женились, вот комнату ищете… Должны же быть накопления?
– Да откуда, откуда? – беспомощно спрашивает Рыбаш.
Егор Иванович ухмыляется:
– Ну как же! Хирург вы хороший, оперируете много, беретесь за самые сложные случаи. Даже, если можно так выразиться, не беретесь, а жадно хватаетесь… Кто же не отблагодарит своего спасителя?
Что-то в лице Рыбаша заставляет Егора Ивановича резко изменить тему.
– А бесплатную жилплощадь, дорогуша, получают либо начальники, либо герои! И заметьте: начальники – чаще!
Рыбаш с ненавистью смотрит в голубенькие, словно вылинявшие глазки Егора Ивановича.
– Вы это мне как коммунист беспартийному разъясняете?!
И выбегает в коридор, хлопнув дверью.
В этот день Марлена узнает, как трудно быть женой Рыбаша. Он не в духе. Он не желает опять сидеть весь вечер в ее закутке за книжными стеллажами и разговаривать полушепотом, чтоб не мешать «старикам». Его не интересует ни один из фильмов, которые идут в кино. Намеченный поход в Планетарий отменяется, хотя недавно оба не без раскаяния признались друг другу, что о вымпеле, посланном на Луну, знают лишь в самых общих чертах из газетных сообщений. И вообще – он не хочет тащиться куда-то, с кем-то разговаривать, кому-то улыбаться!
– Чего же ты хочешь? – неосторожно спрашивает Марлена.
– Я хочу быть дома, у нас дома, понимаешь? Хочу снять пиджак и галстук. Хочу валяться на диване. Хочу целовать тебя не оглядываясь. Хочу, чтоб у нас был свой угол, просто угол. Неужели не ясно?!
Эта страстная декларация звучит как истерика.
– Ну хорошо, – говорит Марлена, – давай уедем из Москвы куда-нибудь подальше, где мало врачей и много жилья.
Она предлагает это так просто, что Рыбаш внезапно успокаивается. В самом деле, есть ведь и такой выход! Нет, она действительно умница и молодец. Конечно, но стоит очертя голову завтра же мчаться неведомо куда. Надо все взвесить, разузнать и обдумать…
– Подумаем и об этом, – он слегка смущен, – но я не хочу сдаваться без боя!
– Ладно, – мирно соглашается Марлена, – не будем сдаваться.
Они сидят на диване в ординаторской терапевтического отделения. После новогодней ночи оба относятся к этому дивану как к доброму другу. За окном серое, низкое небо. По стеклам потеки: с утра не переставая лепит противный, мокрый снег. Февраль, ничего не попишешь! Закон природы. Но куда все-таки деваться в такую погоду бездомным супругам?
Звонит телефон. Марлена неохотно встает, берет трубку. Собственно, она имеет право не делать этого: по графику уже добрых полчаса, как ее нет в больнице. Но и телефон в ординаторской после новогодней ночи причислен к числу добрых друзей. Как же можно не отозваться на его голос?
– Слушаю, – говорит Марлена. – Да, да, конечно! Здравствуйте!
Рыбаш следит за выражением ее лица. Какая же у нее богатая мимика! Вот чуточку поднялись брови, дрогнули уголки рта – удивилась, обрадовалась. Взгляд в его сторону – колеблется! По-детски, трубочкой, вытянула губы – озадачена, не знает, что ответить.
И вдруг он слышит:
– А я передам ему трубку… Андрюша, тебя!
Через двадцать минут они входят в подъезд того дома, где живут Витольд Августович и Милочка Фельзе. Они уже были здесь, в этой благоустроенной скворечне с мусоропроводом. Действительно скворечня – крохотная однокомнатная квартирка на девятом, мансардном этаже нового дома. Лифт доходит только до восьмого. Потолок в скворечне слегка скошен – над головой крыша. Но в комнате очень светло, кухонька выглядит игрушечной: двухконфорочная газовая плита, над раковиной навесная сушилка для посуды, на стенах навесные шкафчики.
– Здесь почти как в кабине летчика, – сказала Милочка Фельзе. – Каждый винтик-шпунтик приделан с учетом наиболее рационального использования площади…
– Это говорит самолетостроитель! – пояснил Витольд Августович. – А я утверждаю, что здесь всё для женского счастья…
– Совсем не все, – живо возразила Милочка. – Можно было кроме навесных шкафчиков спроектировать и откидные столики и, главное, антресоли. Нам пришлось потом доделывать…
Рыбаш отнюдь не ангел. Уходя от Фельзе, он мрачно сказал:
– Люди вы милые, но моей ноги здесь больше не будет, пока мы сами не устроимся. Иначе я лопну от зависти!
И вот они все-таки входят в этот подъезд.
– Что он тебе сказал? – в десятый раз спрашивает Марлена.
– Не допытывайся. Сейчас сама услышишь.
Оказывается, их ждут обедать. Милочка, в брюках и передничке, выходит из кухни.
– Живо, мойте руки – и к столу!
– Сначала скажите…
– Нет, сначала я налью суп.
И во время обеда выясняется: Милочка вчера съездила к той женщине, у которой они сами целых полтора года снимали комнату. Женщина эта сейчас живет в Кунцеве, у дочки-учительницы, которая, выйдя замуж, безостановочно рожает детей…
– То есть как это – безостановочно?
– Ну конечно, с некоторыми промежутками… – смеется Милочка. – Но мы там жили, когда эта дочка как раз родила мальчика. И вытребовала к себе бабушку… Бабушка отправилась выполнять святые бабушкины обязанности, а свою московскую комнату сдала нам. Потом мы обзавелись вот этой скворечней, а бабушкиного внука отдали в ясли, и бабушка вернулась восвояси…
Суп съеден. Милочка раскладывает по тарелкам второе, и это целиком поглощает ее внимание. Объяснения продолжает Витольд Августович. Несколько дней назад им пришло в голову: а вдруг чадолюбивая кунцевская учительница подарила Советскому Союзу еще одного гражданина и бабушка снова призвана к исполнению своих обязанностей? И вдруг при этом она еще не успела сдать свою комнату? Позвонили туда по телефону. Квартира коммунальная, телефон в передней, люди живут разные. Ответили: «Она в Кунцеве». – «Скоро вернется?» – «А кто ее знает…»
И бряк трубку.
Но подумаешь, велика беда – повешенная трубка. Позвонили еще раз. Подозвали знакомую соседку. Та объяснила поподробнее. Да, уехала в Кунцево. Дочка опять рожает. Комната?.. Вроде пока никто не живет. И тут Милочка недолго думая отправилась в Кунцево.
– Как же вы… в рабочий день? – растроганно и смущенно спрашивает Марлена.
Милочка встряхивает своей однобокой челкой.
– Отпросилась. Дело-то ведь серьезное: вдруг сдаст кому-нибудь другому…
Она опять вскакивает из-за стола и принимается колдовать над кофейником: «Такого кофе, как у нас, вам нигде не дадут!» А Витольд Августович снова продолжает рассказ:
– Сегодня в семь вечера старуха приедет в Москву. Она сказала, что вообще-то побаивается сдавать, но уж если мы рекомендуем… И так далее. Словом, после обеда мы отвезем вас туда и представим друг другу высокие договаривающиеся стороны. Думаю, все будет в порядке.
Рыбаш и Марлена переглядываются.
– Ну, – неуклюже начинает Рыбаш, – получится или не получится, а ваших… вашего…
– Стоп! – перебивает Витольд Августович. – Излияния чувств переносятся на следующую семилетку. Пейте ваш кофе и не забудьте похвалить за него хозяйку…
Марлена вдруг вспоминает вчерашнюю поездку по «адресочку» Окуня.
– А платить надо помесячно или… вперед? – расхрабрившись, спрашивает она.
– Помесячно, помесячно, – говорит Милочка, – и притом очень по-божески. Вообще там все хорошо… Только один недостаток: комната темновата.
– А хоть бы и вовсе без окон! – щедро провозглашает Рыбаш.
И на следующий день темноватая комната становится для него и Марлены сияющим раем. Старухе не только уплачены деньги за месяц вперед, но и торжественно обещана пожизненная медицинская помощь. Марлена привозит из своего закутка любимое кресло, настольную лампу и разные смешные безделушки, которые быстро придают безликой чужой комнате почти свойский вид. Рыбаш, перевернув диван вверх ногами, тщательно обследует его и радостно объявляет:
– Чистоплотная бабка – клопов нет!
Так они начинают свою совместную жизнь. Свет не без добрых людей! Это та самая эпопея, которую не услышали Степняки из-за скучающих глаз Надежды Петровны.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1
Степняк принадлежал к тому поколению советских людей, которые в юности устраивали наивные комсомольские пасхи и, дружно горланя: «Долой, долой монахов, долой, долой попов…», были искренне убеждены, что занимаются антирелигиозной пропагандой. Материалистическое мировоззрение было его единственным символом веры, и, если бы кому-нибудь пришло в голову заподозрить его в склонности к мистицизму, он попросту обозвал бы такого человека болваном. Однако, несмотря на все это, он нередко повторял поговорку: «Пришла беда – отворяй ворота». Или переводил ее на более современный лад: «Не заладится – так уж не заладится во всем».
В этот день «не заладилось» с утра. Надя за завтраком встревоженно сообщила, что у Петушка неприятности в музыкальной школе – вызывают родителей.
– Я хочу, чтоб пошел ты, – сказала Надя.
– Но помилуй, я же не могу бросить больницу и мчаться… А что там такое?
– Не знаю. Петушок принес записку в запечатанном конверте.
– Покажи.
– Я разорвала и выбросила.
– Почему?
– Потому что… – у Нади был смущенный и растерянный вид, – потому что там подпись: «Светлана Мухина».
– Что? Что?!
Надя вдруг разозлилась:
– Вероятно, ты понимаешь, что я бы не отдала Петьку в эту школу, если б знала…
– Ты уверена, что там действительно стояла подпись Светланы?
– Я, кажется, грамотная. Очень ясно и четко: «Светлана Мухина».
Действительно, надо же случиться такому: его собственная дочь, его Светка – учительница Петушка! Мухиной она стала, когда вышла замуж за этого штурмана и приняла его фамилию. И вряд ли можно предположить, что в Москве есть две Светланы Мухины, преподающие в музыкальных школах.
– Но как же ты раньше не выяснила?
– Как, как! – раздраженно передразнила Надя. – Разве ты не знаешь, что дети всегда называют своих учителей по имени-отчеству? Петька тысячу раз говорил «Светлана Ильинична», но мне и в голову не приходило…
Надя заплакала.
– Ну вот!.. О чем тут плакать? Ну, я схожу, выясню. Ерунда, наверно, какая-нибудь. Ты чего хочешь? Чтоб он там остался? Или перевести его в другую школу?.. Да перестань же, вот чудачка…
Степняк неуклюже топтался возле жены. Слезы всегда обезоруживали его, в особенности Надины слезы.
– Я сама не знаю, что делать, – тоненьким голосом сказала она. – В музыкальные школы такой наплыв, туда попасть почти немыслимо. И как мотивировать просьбу о переводе?
– Да уж, мотивировать трудно.
– А оставить – тоже нельзя. Рано или поздно он узнает. Это будет такой удар для ребенка…
– Почему удар? – Степняк искренне удивился. – Ну, узнает, что у него есть старшая сестра…
– Никакой сестры у него нет, слышишь?! – закричала Надя. – Я тебе сто раз говорила. Я поэтому и не хотела, чтоб ты с нею встречался. И вот – пожалуйте!
– Но я же не виноват, что так вышло.
– Виноват! Виноват! Нельзя иметь детей в двадцати местах…
– Надя, Надя!..
– Да, нельзя. Это безнравственно! Одну семью развалил, теперь другую разваливаешь…
Степняк потерял терпение:
– Это я разваливаю? Из-за кого, скажи на милость, я бросил жену и дочку? Да, бросил. Вел себя как последний хам. Посылал деньги и, чтоб не тревожить твоего спокойствия, в гости зайти не смел. И я же еще виноват?
Они поссорились. Илья Васильевич не доел завтрака и ушел, хлопнув дверью. Это было глупо, потому что ни в малейшей степени не разрешало проблему, а только запутывало ее.
В больнице его встретили испуганные лица. Ночью на операционном столе скончалась девушка, которую доставили с ножевой раной. Оперировал Рыбаш, ассистировал Григорьян.
Не поднимаясь к себе в кабинет, Степняк пошел в приемное отделение. Его никто не заметил, и он несколько минут молча наблюдал за тихой обычно процедурой сдачи смены. Сегодня все нервничали, было шумно и людно.
Окунь, который сейчас должен был находиться во второй хирургии, почему-то вертелся в приемном отделении, жадно расспрашивая о мельчайших подробностях ночного происшествия и бормоча:
– Пахнет прокурором, пахнет прокурором…
Григорьян, дежуривший в ночной бригаде хирургов, тоже был тут и все порывался что-то сказать Рыбашу, который, не слушая его, спорил с сестрой, регистрировавшей этой ночью поступавших больных.
– Вы обязаны были записать их фамилии и адреса, – громко говорил Рыбаш.
– Я обязана записывать только больных, а не сопровождающих!
– Вы дура и формалистка! – крикнул Рыбаш.
– Андрей! – вскрикнула Ступина, которую Степняк сначала не заметил – ее скрывала полотняная занавеска, отделявшая смотровую часть приемного отделения от стола регистрации.
– Погоди, Марлена, – нетерпеливо отмахнулся Рыбаш и снова обрушился на сестру: – С вашими куриными мозгами газировкой торговать, а не в больнице работать! Неужели вы не понимаете…
Сестра побагровела:
– Вы не имеете права оскорблять, я буду жаловаться… у меня свидетели…
Степняк уловил мгновенную злорадную усмешечку Окуня и угрожающе тихо сказал:
– Прекратите базар.
Все сразу замолчали. Только Рыбаш, еще не остыв, возмущенно повернулся к нему:
– Илья Васильевич, она…
– Прекратите, – повторил Степняк, сжимая кулаки в карманах халата. – Почему здесь столько посторонних? Вы, например, Егор Иванович…
– Такие тяжелые события в нашем отделении, – начал Окунь.
Степняк не дал ему договорить:
– Тем более следует быть на месте. Товарищ Ступина, а вы что тут делаете?
Марлена вызывающе вскинула голову:
– Жду Рыбаша.
– Напрасно. Он сегодня сильно задержится. Товарищ Григорьян, вы?
Осунувшийся и пожелтевший за ночь Григорьян упрямо мотнул головой:
– Я ассистировал Андрэю Захаровичу и никуда нэ уйду, пока нэ выяснится…
– Ладно, – сказал Степняк, – выяснять будем у меня в кабинете. Сестра, вы сдали смену? Идемте с нами.
Не глядя на Окуня и Ступину, он распахнул дверь.
В кабинете Рыбаш сухо и скупо доложил о том, что в первом часу ночи трое мужчин принесли на руках раненую девушку. Рабочие того самого завода, откуда в день открытия больницы Таисия Павловна Бондаренко привезла электрокамины. Возвращаясь с вечерней смены, они услышали отчаянный женский крик и бросились на голос. Почти у самых больничных ворот лежала девушка. Торопясь оказать ей помощь, они не стали искать милицию, не вызвали скорую помощь, а на руках притащили раненую в больницу. По-человечески рассуждая, это было естественно и разумно.
Дежурную бригаду возглавлял Рыбаш. Он сразу определил, что рана тяжелейшая. Пока санитарка и сестра стаскивали с девушки намокшую от крови одежду, Рыбаш по телефону велел готовить операционную и вместе с раненой поднялся в лифте. Она все время была без сознания.
Рыбаш в нескольких словах описал характер ранения – ножевая рана в области сердца – и уже начал подробно объяснять ход операции, но его перебил Григорьян. Вскочив со стула и ероша свои жесткие, мелко вьющиеся волосы, он убежденно воскликнул:
– Товарищ Стэпняк, Андрэй Захарович прэуменьшает свою работу! Клянусь, он сдэлал все возможное и нэвозможное…
– Погодите, Григорьян, – остановил его Илья Васильевич. – Никто в Рыбаше не сомневается. Но операцию мы будем обсуждать подробно на врачебной конференции и сопоставим ваши данные с протоколом вскрытия. Таков общий порядок. Кто из вас первый видел рану?
– Я, – сказал Григорьян. – Ее принэсли при мне, и я сразу вызвал Андрэя Захаровича.
– Ясно. А из-за чего, собственно, был спор с сестрой?
Сестра, только и ожидавшая этого вопроса, скороговоркой зачастила:
– Доктор Рыбаш вообще считает, что он один умный, а кругом дураки. Спросите кого хотите…
Степняк резко оборвал ее:
– Помолчите! – Он повернулся к Рыбашу: – Прошу, Андрей Захарович.
Рыбаш ответил неохотно.
– Оказалось, что в одежде умершей не было никаких документов. Неизвестно, кто она. И неизвестно, кто ее принес.
– Вы же сказали – рабочие…
– Они назвались рабочими электрозавода, – хмуро объяснил Рыбаш, – но сестра даже не спросила их фамилий и адресов.
Сестра тотчас огрызнулась:
– А вы велели? Откуда я знала, что вы ее зарежете и вам понадобятся…
– Молчать! – гаркнул Степняк.
История оборачивалась очень скверно. Он был достаточно опытен, чтобы мгновенно представить себе все неприятности, грозящие не только Рыбашу, но и больнице. Смерть на операционном столе – что может быть хуже с точки зрения Бондаренко?
Степняк даже зубами заскрипел: уж если не заладится…
Он не успел додумать. В дверь настойчиво постучали и, хотя он крикнул: «Я занят!», дверь отворилась. Лознякова с непроницаемым видом (очевидно, уже все знает!), негромко сказала:
– Я бы не тревожила вас, Илья Васильевич, но тут товарищи из Госконтроля.
Поднимаясь с кресла, Степняк механически ответил «Пожалуйста!» – и даже зло повеселел в душе: «Ну и денечек выдался!»
Товарищи из Госконтроля оказались двумя не очень молодыми, но и не старыми еще людьми. Держались они суховато и несколько отчужденно. Отрекомендовавшись, объяснили, что им желательно беседовать именно с товарищем Степняком, и мельком скользнули взглядом по лицам тех, кто находился в кабинете.
– Понятно, – Степняк тоже посмотрел на Григорьяна и Рыбаша. – Значит, с вами, товарищи, обсуждение вопроса мы отложим до вечера. Вернее, до врачебной конференции. Кстати, уже будет и протокол вскрытия. А вы, сестра, – он повернулся к женщине, – придете сюда завтра до начала своей смены. Ясно?
– Но я хочу… – начала она, встряхивая кудряшками и выразительно поглядывая на представителей Госконтроля.
– Я, кажется, сказал ясно? Завтра, перед сменой. Можете идти.
Первой из кабинета ушла Лознякова, за нею – Рыбаш и Григорьян. Сестра еще помешкала в дверях, всем своим видом показывая, что появление представителей Госконтроля ей только на руку.
Когда дверь наконец закрылась, Степняк жестом пригласил своих посетителей занять кресла перед его столом, затем раскрыл и придвинул коробку «Казбека» (оба, кивнув, тотчас вынули и закурили свои папиросы) и сдержанно спросил:
– Чем могу быть полезен?
Тот из пришедших, который показался Степняку совершенно безликим, ответил, затаенно усмехаясь:
– Полезными стараемся быть мы… До Госконтроля дошли сведения, что в больнице систематически нарушается финансовая дисциплина.
2
Выйдя из кабинета Степняка, трое врачей, не сговариваясь, остановились у окна в коридоре.
– Врачебная конференция, как всегда, в два тридцать, – сказала Лознякова, провожая тяжелым взглядом удаляющуюся фигуру сестры с кудряшками.
Рыбаш перехватил этот взгляд.
– Она вредная дура! – убежденно сказал он.
Лознякова повернулась к нему:
– Увидим… Вскрытие не раньше двенадцати?
– Да. Вы же знаете, наш патологоанатом с утра по совместительству работает еще и…
– Знаю, – Юлия Даниловна кивнула. – Патологоанатом придет в двенадцать. Но там, кажется, уже назначено одно вскрытие. Судебно-медицинская экспертиза, если не ошибаюсь…
– Можете не сомневаться, я приложу все усилия, – у Рыбаша был очень решительный вид.
– А я и не сомневаюсь… Значит, вам и Григорьяну уходить нет смысла. – Юлия Даниловна мельком взглянула на свои ручные часы. – Сейчас десять… А вот Марлену Георгиевну я бы на вашем месте отправила домой – поспать до врачебной конференции.
Григорьян горячо поддержал:
– Правильно! Зачэм ей тут бэз дэла мыкаться?
Рыбаш, несмотря на подавленное настроение, усмехнулся.
– Ох, Арутюнчик, какой вы разумный юноша! – Он посмотрел Лозняковой в глаза: – А вы, Юлия Даниловна, на ее месте поехали бы поспать?
– Один-ноль в вашу пользу! – ответила Лознякова. – Ну, тогда разыщите ее поскорее… Она, между прочим, сказала, что будет ждать вас на вашей площадке. Вы знаете, какая площадка – ваша?
Он знал.
Слабо улыбнувшись Лозняковой и бросив Григорьяну: «Ровно в двенадцать в морге!», Рыбаш чуть менее энергичной походкой, чем обычно, отправился на «их» площадку. Это была площадка второго этажа запасной лестницы – самое тихое и безлюдное место в больнице. Лифт здесь останавливался только в исключительных случаях, а двери на этой площадке запирались на замок. Лифт запасной лестницы назывался грузовым. Им перевозили весь постоянно добавляющийся и обновляющийся инвентарь, перевязочные материалы и провизию, ящики с минеральной водой. И этим же лифтом на рассвете отправляли в морг тех, кто умирал в больнице. Сегодня, ранним утром, лифт увез в морг тело неизвестной девушки.
На площадке было окно с высоким подоконником, на который было удобно опираться локтями и, повернувшись спиной к лестнице, смотреть во двор – прямо на приземистое здание морга.
У этого подоконника Марлена и Рыбаш в свой бездомный период назначали друг другу свидания. «На нашей площадке в четыре…» – говорила она, уславливаясь о встрече после работы. В зимние дни, когда рано темнеет, здесь иногда забывали зажечь лампочку, и площадку освещал сквозь окно свет уличного фонаря, стоявшего внизу у подъезда. Один раз, когда сумерки уже сгущались, Рыбаш минут пятнадцать измерял шагами площадку, дивясь, что Марлена опаздывает, – она всегда отличалась неженской точностью. Он шагал, курил и злился, что она не предупредила о возможной задержке. Урны для окурков на площадке не было. Докурив папиросу и по старой привычке загасив окурок о собственный каблук, он решил положить его на подоконник, чтобы потом унести и выбросить. И только тогда заметил лоскуточек бумаги, белевший впотьмах на подоконнике. Машинально он взял в руки этот лоскуток, оказавшийся клетчатой страничкой из маленькой записной книжки. Поперек этого лоскутка было написано всего одно слово: «Жди!»
Он недоуменно повертел бумажку в руках, перевернул обратной стороной – она была чистая – и уже хотел бросить, как вдруг сообразил, что эти три буквы с восклицательным знаком написаны почерком Марлены. Помнится, он почему-то очень обрадовался ее находчивости. Оставила записочку, которую мог понять только он: «Молодец! Умница!» Он положил листок в карман – собственно, это ведь была ее первая записка к нему! – и, опершись локтями на подоконник, снова закурил. Он ждал ее тогда очень долго, больше часа, но при всей своей нетерпеливости ждал мирно и спокойно. Ясно, ее задержало что-то серьезное. Он ждал и думал о том времени, когда кончится их бездомность и не надо будет караулить друг друга на глухой площадке запасной лестницы; о том, как обрадовалась его старая тихая мать, узнав, что он все-таки наконец женится, и как, всплакнув, она сказала: «Теперь бы мне только внука понянчить…» Он ждал, курил, представлял себя отцом, а Марлену – матерью и улыбался, воображая, как рыжеволосый мальчишка с его глазами и с высоким, чистым лбом Марлены говорит ему: «Папка!» Потом переносился мысленно на Черноморское побережье, куда они обязательно поедут с Марленой этой осенью, и снова курил, и снова думал, что самое главное – обзавестись жильем… А она все не приходила и, когда при свете фонаря он разглядел стрелки на своих часах, был уже седьмой час, а на подоконнике скопилась целая груда окурков. И, увидев эту груду, он вдруг обиделся, разозлился, сложил все окурки колодезным срубом, вытащил из кармана бумажный лоскуток со словом «Жди!», перевернул его чистой стороной вверх и обгорелой спичкой нацарапал: «Ждал!!!» – с тремя восклицательными знаками, которые должны были выразить все его негодование. Он засунул записочку в свой колодезный сруб из окурков и только повернулся, чтобы уйти, как по лестнице – цок-цок-цок! – застучали каблучки Марлены. Она прибежала запыхавшись, сразу увидела и окурочный колодец и заткнутую туда записочку, рассмеялась, схватила лоскуток бумаги и, приблизив к его губам свой удивительный, свежий рот, шепнула:
– Я так боялась, что ты не дождешься…
И потом они долго стояли в темноте, целуясь, говоря друг другу какую-то милую чепуху, и были очень счастливы, хотя им казалось, что они несчастны, потому что у них нет своего угла и некуда идти, когда хочется никого не видеть.
Теперь этот угол есть. Теперь все, казалось бы, в порядке, а вот он опять стоит у высокого подоконника и не отрываясь смотрит на здание морга. И Марлены, которая просила передать, чтоб он ждал ее на «их» площадке, почему-то нет, хотя сейчас она ему нужна, как еще никогда в жизни. Где она может быть?!
Утро. Ясное, каких давно не было, совсем не похожее на февральское утро. Небо яркое, наполненное весенним солнцем. Высохший асфальт. На улицах уже продают мимозы и бледные подснежники. А он стоит и смотрит на здание морга, где лежит тело девушки, умершей несколько часов назад под его руками. Для нее уже никогда не будет ни солнечного, ни серого неба, ни весеннего сухого асфальта, ни этих чахлых подснежников. А как он хотел, как страстно хотел ее спасти!
Нет, он действительно сделал все возможное и невозможное – Григорьян не преувеличил. Сам Фэфэ не мог бы сделать больше. Он боролся и тогда, когда остановилось дыхание, когда руки и ноги девушки начали холодеть, когда уже не прослушивался ни один толчок сердца.
Он вспоминал все подряд, секунду за секундой.
Переливание крови под давлением прямо в левую плечевую артерию. Эфедрин. Искусственное дыхание. Кислород. Массаж сердца.
Все было применено и сделано. И ничто не помогло.
Может быть, через год или через два, когда в больничный обиход войдут те новейшие приборы – электростимуляторы, биостимуляторы, аппараты для искусственного кровообращения, сосуды из капрона и других пластмасс, опытные образцы которых им недавно показывали в Научно-исследовательском институте экспериментальной хирургической аппаратуры, – может быть, тогда удастся спасать людей при таких ранениях! Степняк тысячу раз прав, добиваясь, требуя, раскапывая все новинки, гоняя хирургов, чтобы они сами искали и узнавали все новое, организуя экскурсии вроде той, в Институт экспериментальной аппаратуры. Степняк радуется, как мальчишка, когда ему случается вырвать какой-то удивительный кардиографический или рентгеновский аппарат. Деньги?.. Да, средств на это всегда не хватает, но Степняк, видать, смекалистый мужик, что-то выжимает из их больничной сметы.
Но всего этого мало, мало, мало! Девушка умерла.
Рыбаш видит так отчетливо, словно это происходит сейчас, сию минуту, руку Григорьяна, приподнимающего веки девушки.
Яркий свет бестеневой лампы, укрепленной над операционным столом, бьет прямо в остекленевшие, расширенные зрачки. Зрачки не сужаются. Глаза мертвы.
– Все, – хрипло сказал Григорьян.
Рыбаш медленно разогнулся. Девушка была совсем молодая, тоненькая, хрупкая на вид.
Не удалось! Не мог спасти!
Но для чего же тогда проводил он долгие часы в морге и в виварии, разрабатывая методику именно таких операций? Для чего бесконечно повторял и повторял этот круговой шов кровеносных сосудов? Для чего соревновался с самим собою на скорость, пока Гонтарь с хронометром в руке отсчитывал каждую выигранную им секунду? Значит, то, что удается на трупе или на собаке, еще невозможно, недоступно на человеке? Или он все-таки чего-то не предусмотрел?
Лицо умершей застывало. Кто она? Только в эту минуту Рыбаш подумал, что там, внизу, когда девушку принесли, он не поинтересовался даже тем, как ее зовут. Он видел только рану, которую необходимо оперировать.
Теперь его торопливость могла обернуться против него. Придется доказывать, что с врачебной точки зрения он не мог терять ни минуты.
Он потому и спешил с операцией, что, вопреки очевидности, надеялся… Не вообще надеялся, а верил, что его многочисленные эксперименты уже позволяют ему переходить к операциям человека. Рыбашу вдруг вспомнился голос Окуня: «Экспериментировать на людях, которые доверяются вам? Странная позиция для советского хирурга!..»
А ведь, пожалуй, в больнице никто, кроме него, Рыбаша, не стал бы делать такую операцию. Никто. И девушка наверняка умерла бы внизу, в приемном отделении. Но это была бы «естественная смерть», смерть от тяжелой ножевой раны, а не «смерть на операционном столе». Гораздо более удобный вариант для райздравовской статистики!
