Текст книги "Вам доверяются люди"
Автор книги: Ольга Зив
Соавторы: Вильям Гиллер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)
– Теперь по поводу Рыбаша. Поверьте, уважаемая Таисия Павловна, этот Рыбаш, при всех недостатках его характера, очень дельный хирург. Ошибкой было, очевидно, поручать ему заведование отделением. Тут нужен человек, прошедший большую жизненную школу. Такой, например, как Егор Иванович Окунь…
– Окунь? – округляя глаза, переспросила Бондаренко.
Мезенцева осенило вдохновение.
– Именно, именно, – задумчиво покачивая головой, повторил он. – Я, конечно, ничего не советую. Я просто, так сказать, размышляю вслух… Если бы Окунь заведовал второй хирургией, думаю, у вас было бы куда меньше огорчений. А Рыбаша, для вашего спокойствия, я бы взял в свое отделение…
– Чтобы после вас… то есть в ваше отсутствие… он стал заведующим первой хирургией?! Ни за что!
Таисия Павловна даже кулачком пристукнула по обеденному столу. Посуда отозвалась разноголосым дребезжанием.
– Какой темперамент! – насмешливо восхитился Мезенцев. – Вам очень идет, дорогая, когда вы гневаетесь. Эти сверкающие глаза, этот румянец… А что касается Рыбаша – дело хозяйское. В административных делах я ничего не смыслю. Но почему, собственно, он стал бы в мое отсутствие заведовать первой хирургией? У меня есть заместитель – доктор Львовский, человек добросовестный и знающий. Я просто говорю, что взял бы Рыбаша в свое отделение рядовым хирургом… для вашего спокойствия!
Таисия Павловна несколько минут сидела молча. Мезенцев спокойно и невозмутимо глядел на нее.
– Что же получается? – негромко и озабоченно сказала она. – Окунь, Гонтарь и Григорьян – во второй хирургии, Львовский, Рыбаш и этот… как его… молодой…
– Крутых, – подсказал Федор Федорович. – Львовский, Крутых и Рыбаш – в первой. Вообще-то говоря, хирургов маловато. Но об этом уж пусть заботится Степняк.
– Ах, Степняк! – снова приходя в волнение, воскликнула Таисия Павловна. – Вы забываете про Госконтроль. Я же вам говорю – серьезнейшие обвинения…
Но рассуждать о главном враче Мезенцев считал излишним. Поэтому он встал, обогнул стол и, подойдя к Бондаренко, дружелюбно-ленивым жестом взял ее руки в свои.
– Не терзайте себя заранее, дорогая, – сказал он тоном доброго старого дядюшки. – Помните, у Толстого камердинер Стивы Облонского говорит: «Все образуется!» Великие слова! Предоставьте взрослым людям самим улаживать свои делишки…
Он слегка встряхнул мягкие, ухоженные ручки Таисии Павловны и с тем же дружелюбно-ленивым видом поднес поочередно – сперва правую, потом левую – к своим губам.
– Мне пора, к сожалению. Спасибо за прелестный «ералаш» и за то, что балуете старого холостяка! Вы одна из самых очаровательных женщин, каких я знаю!
Он улыбнулся и, прямой, подтянутый, горделиво неся свою седую голову, пошел к двери.
В передней, уже держа в левой руке мягкую шляпу из темно-синего велюра, которая выгодно оттеняла его благородную седину, Мезенцев еще раз улыбнулся и повторил:
– Главное, не забывайте: все образуется!
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
1
Львовский, как большинство мужчин, не любил и не умел ходить по магазинам. Толчея, разноголосый шум, необходимость пробиваться к прилавку, оттеснять кого-то и не давать оттеснять себя – все это раздражало его. Но с того дня, как Валентина Кирилловна, счастливо посмеиваясь, отдала ему накопленные в палехской шкатулке деньги для покупки телевизора, Львовский считал себя обязанным каждый свободный час посвящать поискам «Рекорда». Он знал, что, перешагнув порог их комнаты, увидит немой вопрос в глазах жены и услышит смущенную скороговорку: «Опять пришлось задержаться в больнице, Матюша? Ну ничего, наверно, завтра выберешься…»
Впервые за многие годы он чувствовал такую нетерпеливость ее желания. Однажды, когда, вернувшись из очередного рейса по магазинам, он с досадой сказал: «И откуда у людей столько денег? Продавцы уверяют, что даже самые дорогие марки нарасхват…» – она со страстной тоской воскликнула: «А наверно для них это вовсе не так важно! Ведь пойми, Матюша: я столько лет… столько лет как в тюрьме… Ничего не видеть, кроме этих стен! Ты понимаешь, я завидую даже тому, что люди влезают в автобус. Что их толкают, жмут, но они двигаются и видят…»
У нее оборвался голос. Откинувшись на подушки, она крепко зажмурилась, чтоб удержать слезы. А Львовский отвернулся, с горькой иронией размышляя над тем, что, если бы в наш материалистический век можно было заключать сделки с нечистой силой, он продал бы душу первому попавшемуся черту-дьяволу за телевизор!
В ту пятницу, когда Степняк, громко повторяя: «Сам виноват! Сам! Сам!», возвращался из музыкальной школы, Львовский, закончив суточное дежурство, решил прямо из больницы отправиться в ГУМ. Может, с утра больше шансов раздобыть эту окаянную машинку?
На троллейбусной остановке он нос к носу столкнулся с Кругловой и не узнал ее; оказывается, халат и белая шапочка совершенно меняют человека. Сейчас Ольга Викторовна (Львовский с трудом вспомнил ее имя и отчество) в свободном светло-сером пальто и пестрой шелковой косынке на своих неярких русых волосах выглядела совсем иначе, чем в больнице. Не хуже, не лучше, не моложе, не старше – просто иначе. Сейчас это была не диетсестра Круглова, а милая молодая женщина, которая тихонько пререкалась с угловатым мальчишкой, своим сыном.
– Да не хочу я никакого пальто, – хмуро твердил мальчишка, – вырасту опять – и выбрасывай. Давай не поедем?
– Ну как же «не поедем»? – убеждала мать. – Ты погляди, у тебя рукава чуть не до локтя и хлястик сзади под лопатками.
– А ты срежь хлястик и надставь рукава.
Круглова рассмеялась, и тут Львовский узнал ее. Вернее, узнал этот легкий, рассыпчатый смех, который нравился всем, кто его слышал. Он окликнул ее, спросил, далеко ли она собралась, и, узнав, что в ГУМ, обрадовался. Все-таки куда приятнее таскаться по магазинам со знакомым человеком, чем одному. Костя, слушая их разговор, хмуро ковырял носком башмака маленькую выбоинку в асфальте.
– Ты что это такой сердитый? – спросил Львовский, поворачиваясь к нему.
– Да на кой мне это пальто? – угрюмо отозвался мальчик. – Придумала тоже: пальто, пальто… Через неделю вообще никакое пальто не понадобится.
– А осенью?
– А к осени я опять из всего вырасту.
– Значит, пока растешь, одежду покупать не стоит? Завернулся в одеяло и пошел, да?
Мальчик пренебрежительно дернул плечом:
– Ну что вы из меня маленького строите?
– Костя! – укоризненно сказала Круглова.
Подошел троллейбус, и Львовский подсадил сначала Ольгу Викторовну, а потом шутливо подтолкнул Костю:
– Не задерживайся, товарищ взрослый!
По дороге Костя несколько смягчился. Разговор шел о телевизорах, и оказалось, что он неплохо разбирается в этом деле.
– Знаете, как мы сделаем? – сказал Львовский. – Сперва все втроем пойдем за пальто, а потом Костя мне поможет покупать телевизор. Согласны?
Костя опять помрачнел:
– Да ну его, это пальто! Давайте сразу за телевизором.
В отделе телевизоров и радиоприемников, как и всюду у прилавков, толпилось множество людей. Слышалась музыка. За спинами покупателей было немыслимо разобрать, что именно демонстрируют продавцы. Костя оказался проворным парнишкой и, протиснувшись к прилавку, через минуту вернулся с радостным сообщением:
– Есть телевизоры! Какие марки – не рассмотрел, но вообще-то есть, это точно.
Телевизоры действительно были. Когда очередь дошла до Львовского и он вместе с Ольгой Викторовной и Костей законно очутился у прилавка, Костя возбужденно зашептал:
– Глядите, глядите, вон там, налево, «Рекорды» и «Старты», видите?
– Пожалуйста, выпишите мне чек на «Рекорд», – сказал Матвей Анисимович молодому быстроглазому продавцу в синем халате.
– Открыточку! – ответил тот.
– Какую открыточку? – удивился Львовский.
– Ну, заказ ваш, открыточку, – повторил продавец.
Львовский с недоумевающим, даже растерянным видом глядел на продавца.
– Мне нужен телевизор «Рекорд», – стараясь говорить внятно, как разговаривают с иностранцем, плохо знающим русский язык, снова сказал Матвей Анисимович. – Вон они у вас там стоят, налево…
– Налево-направо! – нагловато усмехнулся продавец. – Я, гражданин, сам знаю, где у меня что стоит. А вот вы, видать, не знаете, что телевизор продукт дефицитный, отпускается по предварительному заказу… Заказ делали?
– Значит, без предварительного заказа никакие телевизоры не продаются? – Львовский слышал сзади недовольные реплики, чувствовал, как на него напирает очередь, но сдаваться не хотел.
– Отчего же? – скучающе ответил продавец. – Вот, пожалуйста, комбайн «Жигули». Телевизор, радиоприемник, проигрыватель – все вместе. Очень хорошая вещица.
Львовский посмотрел на «вещицу» – огромное сооружение, которое и поставить в его комнате негде.
– Великовата штука…
Ольга Викторовна, привстав на цыпочки, зашептала ему на ухо:
– Может, у вас денег не хватает? У меня есть семьсот рублей, если хотите, я дам. А пальто можно и завтра или через неделю купить…
Костя, услышав ее шепот, вдруг взволновался:
– Да что вы – такую махину брать! Это для клубов хорошо, а в комнате замучаетесь…
– Правильно, Костя, – согласился Львовский и снова повернулся к продавцу: – Товарищ продавец, мне крайне нужен телевизор типа «Рекорд» или «Старт». А заказ – это, наверно, долго?
Кто-то сзади злорадно посочувствовал:
– Да уж, полгодика, не меньше, подождете…
Матвей Анисимович вздрогнул:
– Полгодика?! Я же для очень больного, неподвижного человека покупаю, она может не дождаться… полгодика.
Он сам не знал, как это у него вырвалось. И сразу наступила тишина. Те самые люди, которые только что перебрасывались на его счет издевательскими замечаниями, вдруг замолчали, чтоб через минуту разразиться возмущенными возгласами: «В самом деле, безобразие!». «Спекулянты тут же, в магазине, чуть не в открытую торгуют, а честный человек…»
Быстроглазый продавец, словно стерев с лица нагловатую ухмылку, доверительно наклонился через прилавок:
– В апреле будет новый завоз. Вы наведайтесь. Случается, кто-то своего заказа не выкупит – мы тогда в продажу пускаем…
Он выпрямился, посмотрел на расстроенного Львовского и уже обычным, профессиональным тоном добавил:
– Или, если угодно, могу еще предложить телевизор «Заря». Очень недорогой и компактный. Они без всяких заказов… стоят.
– Именно – стоят! – насмешливо подхватил кто-то сзади.
– Не берите, не берите! – отчаянно зашептал Костя. – У него корпус металлический, звук как из трубы и вообще… да они всюду есть, никто не покупает.
Львовский, сняв шляпу, отер платком высокий, с большими залысинами лоб.
– Ну что ж, приду в апреле… – грустно сказал он.
Первой отошла от прилавка Ольга Викторовна, за ней – Львовский; Костя еще замешкался, с увлечением смотря, как продавец демонстрирует кому-то работу комбайна «Жигули».
– Вы для жены… ищете? – спросила Круглова, поднимая на Матвея Анисимовича свои широко расставленные горчичного цвета глаза.
– Да. Глупо вышло, что…
– Нет, не глупо, – твердо возразила Круглова, – вы же видели, как все… В общем, я не раз наблюдала: вот очередь, толпа, все врозь, каждый о себе, готовы, кажется, затоптать друг друга. И вдруг откроется чья-то беда – и как живой водой людей омоет!
Матвей Анисимович с любопытством слушал ее.
– Живой водой?
– Ну да… в сказках так говорится. А я в жизни видела. Вот недавно в пригородном поезде ехал такой старичок… даже не очень, я бы сказала, симпатичный. Ворчал все, зачем молодежь поет да зачем девушки брюки носят. А ехали строители – штукатуры, маляры, им же без брюк невозможно… Он ворчит, а они, конечно, в долгу не остаются, отвечают, и даже довольно грубовато подсмеиваются. И тут контроль: «Предъявите билеты». Все предъявляют, а старичок шарит, шарит по карманам, в лице переменился, даже вспотел весь – нет билета! Уж и контролер его успокаивает: «Вы, папаша, не волнуйтесь, ищите спокойненько и найдете…» А старичок, наверно от этой доброты, совсем размяк, как заплачет! Но плачет, а рыдает даже… и приговаривает: что, мол, билет, я весь кошелек потерял, теперь и в Москву не попасть, и домой не вернуться… Ну, и что ж вы думаете? Эти самые ребята с девчатами, которые над ним только что потешались, тут же собрали ему денег и на штраф и на билеты туда-обратно и, кажется, еще десятку выдали про запас… И проводить его вызвались!
Она рассказывала бесхитростно, не сообразив, как обидно для Львовского даже отдаленное сравнение с расплакавшимся стариком. Но Львовский и не подумал оскорбиться. Он с удовольствием смотрел в доброе, открытое лицо женщины и думал: «Сама ты, наверно, очень хорошая, если умеешь видеть, когда человека живой водой сбрызнули!»
Подбежал Костя:
– А «Жигули» эти все-таки здорово сделаны! И экран там не чета рекордовскому! – Он мельком взглянул на Львовского и торопливо добавил: – Но, конечно, эта штука не для квартиры..
– Ладно, теперь пошли наверх, за пальто, – сказала Круглова.
И тотчас все оживление Кости как рукой сняло.
– Ой, мам, далось тебе это пальто! – заныл он. – Ну не хочу я пальто, можешь ты это понять? У нас в школе ни один мальчишка пальто не наденет.
– А в чем же они ходят?
– В куртках.
– Хорошо, купим куртку.
– А куртка у меня есть, зачем покупать?
Львовский прервал спор:
– Давайте поднимемся, посмотрим, что есть. Никто же не заставит нас покупать, если не понравится.
В отделении мужской верхней одежды было не менее людно, чем там, откуда они только что пришли. И опять Костя, быстро ныряя то в одну, то в другую группу людей, толпившихся у барьеров, где длинными рядами висели всевозможные пальто и полупальто, вернулся очень довольный:
– Ничего тут нет!
– Вот и неправда, – сказала Ольга Викторовна. – я сейчас видела хорошую куртку на байковой подкладке… Ну-ка, иди сюда.
Она уверенно двинулась куда-то в сторону, и Костя уныло потащился за ней.
Куртки были двубортные, из толстого полудрапа, который назывался как-то мудрено, но выглядел очень прилично. Даже Костя, как ни старался привередничать, не нашел убедительных доводов, чтобы опорочить серую, в крупную елочку куртку, которую продавщица обдергивала на нем, приговаривая:
– Будто на него и шили! Вы поглядите, мамаша, – сидит свободно, рукава длинные… А карманы – видите? – как на бекеше, продольные, не так быстро оттягиваются…
Костя, которого женщины вертели во все стороны, молча кусал губы. Львовский, издали наблюдая за процедурой примерки, сказал:
– Куртка, по-моему, хорошая, но действительно через недельку в ней будет жарко.
– Я же говорю, ни к чему это! обрадованно воскликнул Костя.
– А осенью не достанете, – недовольно возразила продавщица. – Куртка, ничего не скажу, осенняя. И если зима не суровая, то и зиму проходит. Можно следующий размер взять, тогда и на два года хватит.
– Это разумно, – согласился Львовский.
Продавщица выписала чек, и Круглова, сказав: «Подождите меня здесь, хорошо?», пошла к барьеру напротив, где торговали прорезиненными плащами.
– Ну к чему еще плащ? – беспокойно сказал Костя.
– Характер, я вижу, у тебя неважный, – засмеялся Львовский. – Что это ты все споришь?
Но Костя на вопрос не ответил и, стараясь не смотреть в сторону матери, с деланным равнодушием заговорил о том, что в сестринском общежитии, где они живут, девушки тоже поговаривают о покупке телевизора в складчину.
– Дельная мысль, – одобрил Львовский, – только если потом будут разъезжаться, то как же?
– Ну, одни уедут, другие приедут, – не задумываясь сказал Костя. – Там общежитие на восемнадцать человек, это по сотне на человека приходится. Кто же откажется дать сотню, чтоб у всех был телевизор?
Матвей Анисимович подумал, что вот так, незаметно, в быту рождается коллективистское мышление: «Кто же откажется дать сотню, чтобы у всех…» У всех! Он с интересом поглядел на высокого паренька, стоящего рядом с ним.
– Нравится тебе в Москве?
– Ничего. Я только еще мало где был… – Костя выглядел невесело, и Львовскому показалось, что он скрывает какую-то тревогу.
– А школа хорошая?
– Ну ясно, лучше, чем сельская.
– С кем-нибудь подружился?
Костя исподлобья, быстро взглянул на Матвея Анисимовича.
– Да так, особенно ни с кем. Я всегда за городом жил, привык – зимою на лыжах, летом купанье, рыбалка или за раками ходили. А здесь ребята городские, они этого не понимают.
– Ну ведь и московские ребята спортом занимаются.
– Так то в кружках, с инструктором, а я привык на воле…
Выражение «на воле» почему-то резануло Львовского. Он хотел еще порасспросить Костю о его московском житье-бытье, но мальчик опять начал беспокойно оглядываться, бормоча: «Где же мама? Почему она так долго?»
И в это мгновение они увидели Ольгу Викторовну. Она шла к ним с чеками в руках, но лицо у нее было такое странное, будто она узнала невероятную, непостижимую и, может быть, очень скверную новость. Костя, вобрав голову в плечи, тоскливо смотрел на приближающуюся мать. Львовский сделал шаг навстречу.
– Что случилось?
– У меня украли деньги.
Львовский спросил быстро:
– Сейчас? У кассы?
И услышал, как Костя осторожно перевел дыхание.
Ольга Викторовна покачала головой:
– Нет, не думаю. То есть наверняка не у кассы.
– Почему вы уверены?
По-прежнему держа чеки в руке, она объяснила:
– Я открыла у кассы сумочку и увидела.
– Все деньги украли?
Она секунду помедлила и опустила глаза:
– Нет, не все. Половину.
– А как они лежали?
– Вот так, – Круглова открыла сумочку и показала ее содержимое – носовой платок, гребеночка, пудреница, маленькая записная книжка.
На самом дне, под носовым платком, лежали пятидесятирублевые купюры. Они были аккуратно сложены пополам, как тетрадка, и перегнуты еще раз, чтобы не занимать много места.
Матвей Анисимович на мгновение оглянулся: Костя стоял по-прежнему, вобрав голову в плечи, и с ожесточением смотрел на мать.
– Я говорил, не надо мне этого пальто! – почти выкрикнул он.
– При чем же здесь пальто? – тихо спросила Круглова.
– Не ездили бы сюда, и денег у тебя не вытащили бы!
Львовский задумчиво и грустно смотрел на мать с сыном.
– Они у вас лежали врозь или вместе?
– Вместе, – еще тише сказала Ольга Викторовна. – В том-то и беда… то есть в том-то и странность, что вместе.
– Вы твердо помните?
– Да. Когда я одевалась и взяла сумочку, то взглянула: деньги лежали, как всегда, на дне.
– Вы пересчитывали их?
Губы Кругловой чуть дрогнули:
– Зачем? Я же знала, сколько там.
– А надо было пересчитать! – хрипло сказал Костя. – Может, их еще дома… споловинили? Дверь же на честном слове, любой ключ подходит.
– Ну что ты городишь, Костя! У нас иголки не пропадало…
– Нужна твоя иголка! – все так же хрипло и грубо сказал Костя. – Да я не говорю, что обязательно дома. Может, в троллейбусе или здесь, внизу, когда за телевизором стояли…
– Но как же вор мог взять… отделить половину? Он бы уж все забрал… – недоумевающе спросила Ольга Викторовна. – И сумочку я под мышкой держала, а запор тугой, щелкает громко…
– Щелкает, щелкает! – передразнил Костя.
Львовский молча наблюдал за обоими. В Костином грубом и хриплом голосе слышалось какое-то странное облегчение. Круглова огорченно посмотрела на чеки, которые все еще держала в руках:
– Надо, пожалуй, вернуть чеки, а то что же, кому-то, может быть, из-за меня откажут…
– Нет, погодите, – вдруг спохватился Львовский. – Сколько вам не хватает? Триста? Четыреста?
– Триста пятьдесят… Как раз половину украли. А что?
– У меня же есть деньги при себе, идите и платите, а потом рассчитаемся.
Он полез во внутренний карман пиджака.
– Не надо, не надо! – испуганно вскрикнула Круглова. – Вам же самому…
Но Львовский уперся. Взяв Ольгу Викторовну за руку, он настойчиво твердил, что до первых чисел апреля эти деньги ему вообще не могут понадобиться, будут только зря лежать, да и тогда вилами по воде писано. Она же сама слышала, что говорил продавец. А в крайнем случае он всегда достанет такую сумму. Это же пустяки, совсем немного, а она ему постепенно выплатит.
– Я вам даже лучше пятьсот дам, – говорил он, – нельзя же без гроша оставаться. А раз нашли подходящие вещи, надо купить. Потом и в самом деле не будет…
Ольга Викторовна, растерянная и смущенная, повторяла:
– Право, не стоит. Ну при чем тут вы, если я такая растяпа?
– В конце концов, – сказал Львовский, – я и виноват. Ясно, что украли именно там, внизу. Может быть, вор услышал, как вы предлагали мне взаймы…
Он мельком взглянул на Костю. Тот жадно слушал то, что говорил Львовский, и вдруг обрадованно закивал головой:
– А верно, мам, должно быть, услышал…
– Да как же он мог половину-то отделить?! – с отчаянием воскликнула Ольга Викторовна. – И еще сумочку закрыл…
Матвей Анисимович рассмеялся:
– Ну, это уж вы у меня не спрашивайте. Не обучен! А как воры часы с руки срезают – и люди даже не чувствуют?
Костя влюбленными глазами глядел на Львовского.
– Это точно, мам. И бумажник из внутреннего кармана вытягивают, а человек и не трёхнется, – возбужденно сказал он. – Карманники – такие мастера! Мне ребята рассказывали, целые воровские школы есть. Вот сплетут сеть из веревочек, навяжут на каждую клетку колокольчики, развесят и заставляют молодого карманника руку так просунуть, чтоб ни один колокольчик не звякнул…
Он вдруг осекся под испытующим взглядом Львовского.
– Кто же это такие подробности знает? – удивленно спросила Ольга Викторовна.
– Да один парень в школе… он читал где-то, – отводя глаза, нехотя ответил Костя.
Львовский достал деньги.
– Идите платить, Ольга Викторовна. Тут пятьсот. И поглядывайте, чтоб еще кто-нибудь не позарился.
Круглова неуверенно взяла деньги.
– А вы правда можете? Мне ведь сразу не отдать…
– Идите, идите, – решительно сказал Львовский, – не тратьте зря времени. Мы вас тут подождем.
На обратном пути Костя без умолку болтал о ловкости карманников. Львовский расстался с матерью и сыном на площади Революции. Костя проводил его долгим взглядом.
– А он ничего дядька, да, мам? Добрый, видать?
– Наверно, добрый, – рассеянно подтвердила Ольга Викторовна.
– У него дети есть?
– Кажется, нет. А зачем тебе?
– Да он сказал, пока ты платила, чтоб я приходил к нему. «Коллекцию, говорит, интересную покажу и познакомлю, говорит, с одной хорошей девчонкой. Кирой зовут». Я думал – дочка.
– Может, и дочка, – медленно сказала Круглова. – Я не знаю.
2
Семейный совет по поводу Петушка сильно затянулся. Степняк ожидал, что Надя будет бурно заступаться за Петьку, но, вопреки обыкновению, Надя вела себя очень кротко – не спорила, не вздергивала насмешливо подбородок, не бросала колючих и обидных реплик. Зато Варвара Семеновна, тоже вопреки обыкновению (она считала, что вмешиваться в семейные дела дочери и зятя бестактно), выложила обоим свои далеко не лестные мысли об их жизни. Выражений она не выбирала.
– Сами обмещанились и парня уродуете! – говорила она, то сдергивая, то надевая очки. – Стыдно сказать – врач, фронтовичка, не дура как будто, а чем занимается? Бегает по магазинам за нейлонами-перлонами, и одна забота – чтоб не опоздать к маникюрше.
– Мама, ну при чем тут маникюр? – попробовала вставить Надя.
– Молчи! – приказала Варвара Семеновна. – Прекрасно понимаешь, при чем! Маникюр не грех, а вот если маникюр – единственное дело, тогда скверно. Тебе газету прочитать некогда, если правду говорить. Ну-ка, ответь, что ты знаешь про Конго?.. Молчишь? То-то и оно. Интеллигентная советская женщина называется! Много ты можешь дать сыну…
– Я виноват не меньше Нади, – хмуро заступился Степняк.
– И виноваты! – энергично согласилась Варвара Семеновна.
Она опять сдернула очки и высморкалась. Без стекол ее усталые глаза казались куда добрее. Сейчас, впрочем, она сердилась не на шутку.
– Но он же не пьет, не за бабами бегает, а работает с утра до ночи! – неожиданно обиделась Надя.
– Только не хватало! – взмахнула очками Варвара Семеновна. – Интересные, я погляжу, у вас теперь представления о добродетелях… Скажи еще – не ворует! Ежели не пьет, не распутничает, не лодырничает, – значит, герой? Ну и ну! А в мое время, знаешь, это был минимум требований, которые предъявляли человеку. Минимум! И не коммунисту, а самому рядовому рабочему или там служащему… Но ведь Илья Васильевич, сдается мне, партийный товарищ. И голова вон уже седая…
– Чего ты от него хочешь, мама?
– А немногого, – вдруг со спокойной насмешливостью ответила мать. – Пустяков, собственно говоря: чтоб он не только на работе, но и дома коммунистом был.
– Не понимаю… – тяжело краснея, выдавил Степняк.
Варвара Семеновна напялила очки и, щурясь, хитровато посмотрела на зятя.
– Будто? А только что говорили: «Виноват, виноват…» В чем же, собственно, виноваты? Или уж такая привычка завелась: раз критикуют, давай скорее каяться, – авось и не взыщут?
Степняк привычно стиснул кулаки в карманах.
– Я, кажется, не давал вам повода… – Он сдержался. – Виноват, что недостаточно думал о воспитании сына.
– И в этом виноваты, – согласилась теща. – А больше всего в том, что из жены куколку сделали. Распустили жену. Почему позволяете ей бездельничать, а?.. Была человек человеком. Специальность, слава богу, в руках. Баба здоровая. И вдруг нате, в иждивенки записалась!
Надя сидела на тахте, опустив голову, и обводила пальцем замысловатый рисунок обивки.
Разговор шел в их комнате. Виновник разговора, Петушок сладко спал на своем диване в комнате у бабушки. Неонила Кузьминична, переделав тысячу незаметных хозяйственных дел, которым никогда нет конца, улеглась в своем уголке, отделенном от кухни легкой, выкрашенной в белый цвет перегородкой.
В квартире было по-ночному тихо. Через открытую форточку в комнату шел ощутимо свежий весенний воздух.
Выдержав паузу, Варвара Семеновна горько усмехнулась:
– Молчите? Нечего сказать?.. А я еще добавлю. Насчет вашей дочери Светланы…
– Мама! – предостерегающе сказала Надя.
– Нет уж, начистоту так начистоту! – Старая женщина вскинула голову, и Степняк впервые увидел, что своенравное движение подбородком, которое он так хорошо знал у жены, когда-то, видимо, было свойственно ее матери. – Я считаю, что тут вы постыдно смалодушничали. Как это вы позволили Надежде оторвать себя от дочери?!
– Мама! – снова крикнула Надя.
Старуха живо повернулась к ней:
– Ну что – мама? Что? Чем можешь похвалиться? Лишила Петьку сестры, лишила дочь отца – и чего ради? Какие такие чувства спасала? Какие семейные устои охраняла? Я все твои доводы наизусть знаю, не первый раз спорим… Вот теперь я к этой Светлане ездила. Да она в десять раз умнее тебя, хоть на десять лет моложе! Могла бы за Петьку так тебя отчехвостить, а ведь словечка о тебе не сказала…
– Еще бы она матери про дочь…
– А ты отцу про дочь могла?! – Варвара Семеновна встала, задохнувшись от гнева. – И вы, Илья Васильевич, просто тряпка, хоть и зять мне!
Закрыв лицо руками, Надя всхлипывала. Степняк подумал, что женщинам легче: они имеют право плакать.
Варвара Семеновна устало махнула рукой:
– Вот и побеседовали по-семейному. Эх!
Она пошла было прочь из комнаты, но на пороге остановилась со сконфуженным и неуверенным видом.
– Добивайте уж, добивайте сразу, – криво улыбаясь, сказал Степняк.
– Да нет, какое «добивайте»… – Варвара Семеновна схватилась за свои спасительные очки и принялась протирать их. – Вот поругалась с вами, а совсем забыла, что мне ваша консультация нужна, сперва бы о деле спросить, а потом ругаться…
Илье Васильевичу стало смешно. Старуха, видно, всерьез боится, как бы он не отказался дать деловой совет. Он подошел к ней:
– Ну а мы наоборот – сперва поругались, а теперь о деле… Что-нибудь насчет хирургии?
– Нет, собственно, не хирургия, а… Вы, конечно, знаете, что называется роды по-королевски?
– Понятия не имею! – чистосердечно признался Степняк.
– Да бросьте вы! – Варвара Семеновна искоса взглянула на зятя: то ли подсмеивается над ней, то ли действительно не знает?
Надя перестала всхлипывать и отняла от лица руки.
– А я тоже никогда не слышала! – удивленно сказала она.
– Чему вас только учили! – возмутилась старуха, прочно усаживаясь на то самое место, с которого вскочила две минуты назад.
Илья Васильевич подавил улыбку.
– Ну, мы же все-таки не гинекологи. А в чем суть?
– Суть в аппарате для газового наркоза, – назидательно ответила Варвара Семеновна. – Об этом, надеюсь, слыхали?
– Не только слыхал, но искал по всему городу и нашел…
Обычно о таких трофеях Степняк рассказывал с ликованием страстного охотника, но сейчас при воспоминании об аппарате, добытом с такими трудами, он заметно помрачнел: приобретение этого аппарата несомненно будет фигурировать среди многих других обвинений в акте представителей Госконтроля.
Варвара Семеновна, наоборот, повеселела:
– Значит, вы им пользуетесь?
– Пользуемся. Превосходная штука. Но, конечно, надо умеючи. У нас есть такой молодой хирург Гонтарь, он специальные курсы посещал. И еще готовим специалиста анестезиолога…
– Понятно, – кивнула Варвара Семеновна. – Вот, видите ли, нам этот аппарат выделили и доставили вчера…
– Везет некоторым! – процедил Степняк.
– Почему же везет? Вы ведь получили?
– Неправедным путем. Без разрешения райздрава. И с нарушением финансовой дисциплины.
– Обойдется! – уверенно сказала Варвара Семеновна. – Вы же не себе отрез на пальто покупали? В крайнем случае заставят написать объяснение – и все… Так вот, нам привезли. И велят выделить двух врачей на эти самые курсы. Значит, стоит?
– Еще бы!
Степняк принялся рассказывать, какое облегчение для больного и для хирурга дает применение газового наркоза. Варвара Семеновна слушала с жадным любопытством.
– Ох как все-таки шагает техника! – вдруг воскликнула Надя. – Я даже не подозревала о существовании этого аппарата. Подумай, Илья, если бы у нас в госпитале под Вязьмой была такая штучка…
Она замолчала, не то поддавшись воспоминаниям, не то удивившись собственному интересу к какому-то аппарату, который никак не касался ее теперешней жизни.
– А при чем все-таки здесь королевские роды? – спросил Степняк.
– Поразительная невежественность! – рассердилась Варвара Семеновна. – Не королевские роды, а «роды по-королевски». Так в Англии называют роды, обезболенные с помощью газового наркоза. Сами понимаете, что название не случайное, рожать с такими удобствами у них могут очень немногие… Ну а у нас по-королевски рожать будут все ткачихи-поварихи, сватьи-бабы Бабарихи…
Она весело подмигнула Степняку.
– Будут, будут! – рассеянно сказал он, думая о том, что не сегодня-завтра представители Госконтроля призовут его к ответу как раз за то самое, чему так радуется эта немножечко наивная, немножечко старомодная, а в общем великолепная старуха, которая и в шестьдесят лет не утратила комсомольский задор своей юности.
Этот комсомольский задор Варвары Семеновны и ее уверенное «обойдется» странным образом поддерживали Степняка в тот неприятный час, когда его вызвали давать объяснения ответственному товарищу в Госконтроле.
