Текст книги "Вам доверяются люди"
Автор книги: Ольга Зив
Соавторы: Вильям Гиллер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)
Степняку показалось, что Сергей Митрофанович не то вздохнул, не то проглотил что-то. Но через секунду это впечатление растаяло.
– Давай же свой телефон. – Задорожный повторил вслух названный номер и быстро записал его в единственном свободном уголке на страничке перекидного календаря. – Позвоню! – скупо пообещал он и протянул руку.
Пожимая эту мягкую руку, Степняк снова с досадой подумал: «Как же, позвонишь ты! Даже не вспомнишь, чей это номер!» И, расправляя плечи, вышел в приемную, недовольный собой, Задорожным и всем светом.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
В машине Бондаренко уселась по-хозяйски – рядом с шофером, предоставив Степняку устраиваться на заднем сиденье. Степняк вдруг поймал себя на мысли, что и он в своей машине неизменно усаживался впереди, с водителем, когда случалось ездить вместе с кем-нибудь по делам. И даже не по делам. А ведь, пожалуй, это не слишком вежливо: предоставлять сидящему сзади любоваться твоей спиной и этак барственно, через плечо, подавать короткие реплики. Поневоле короткие: не очень-то поговоришь с человеком, сидя к нему спиною. И откуда только взялась у нас эта снисходительно-начальническая манера поведения?
Но Таисия Павловна Бондаренко не дала Степняку довести до конца свою мысль. Тем чуть приподнятым, оживленным тоном, каким она вообще разговаривала с мужчинами, особенно с мужчинами высокими, статными, которые всегда нравились ей, Таисия Павловна вдруг заговорила, слегка повернувшись и поглядывая на Степняка в шоферское зеркальце:
– А Задорожный умница, что сосватал вас с нами, правда? Нельзя же допускать, чтоб товарищ с такой биографией, как ваша, сидел сложа руки.
– Биография обыкновенная, – хмуро отозвался Степняк, – а насчет рук… я еще не уверен, что подойду вам.
– То есть как – не уверен? – Таисия Павловна повернулась к Степняку. – Все решено и подписано! – она выразительно похлопала по коричневой кожаной папке, лежащей у нее на коленях. – Решено и подписано, и вы едете со мной в качестве главного врача, чтоб принять у строителей свою будущую больницу.
В самом деле, он ехал именно для этого и за этим. Все свершилось неожиданно и очень быстро. Задорожный, к изумлению Степняка, позвонил ему на следующий после их встречи день и без всяких предисловий заявил, что рекомендовал его такому-то райздраву на должность главного врача в больницу-новостройку.
– Это как раз для тебя, Илья Васильевич! – не давая Степняку опомниться, энергично и напористо говорил Задорожный. – Сейчас там одни стены. Ни людей, ни вещей. Все будешь делать сам и по-своему, – он подчеркнул последние слова и засмеялся. – Ты ведь еще не разлюбил делать по-своему?
Да, Задорожный знал, чем соблазнить Степняка. Степняк очень любил делать по-своему. Заканчивая разговор, Задорожный, словно поясняя что-то, сказал:
– Сейчас райздравом правит Бондаренко, заместительница Романа Юрьевича Гнатовича, не знаешь его? Стоящий дядька. Он в длительной командировке за границей. Послали руководителем одной врачебной делегации в малоразвитые страны. Бондаренко тоже, конечно, врач по образованию. Ну, а по характеру дама приятная во всех отношениях. Впрочем, сам увидишь… Она к таким, как ты, неравнодушна.
– Это как понимать?
– А очень просто. Любит людей с организаторской жилкой да еще с красивой биографией и хорошей внешностью.
– Ну, начинается! – Степняк разозлился. – И почему, вообще, ты за меня мою судьбу решаешь?
– Да потому, что знаю тебя, – спокойно ответил Задорожный.
Вот так это все случилось.
Домашние восприняли новость без всякой радости.
Надя, вскинув подбородок, насмешливо осведомилась:
– Значит, ради этого ты снял погоны?
Петушок обиженно допытывался:
– А как же в Третьяковку? И в Планетарий? И еще ты хотел сводить меня в Политехнический музей…
Варвара Семеновна пожала плечами:
– Я бы на вашем месте предпочла клинику.
И только на кухне Неонила Кузьминична проявила грубоватое сочувствие:
– Самостоятельный мужчина должон командовать. Новую-то больницу куда сподручнее на свой манер скроить!
2
А больницы не было. Были стены, окна, междуэтажные перекрытия, широкие коридоры и много дверей. Было здание, пахнущее олифой, известкой и сыростью, «коробка», как деловито и озабоченно называли его между собой строители. Чуть теплые трубы парового отопления не могли ни высушить, ни даже согреть эту четырехэтажную коробку. Температура не поднималась выше 8° по Цельсию.
Не снимая шинели, Степняк ходил по коридорам, распахивая одну за другой двери и дивясь тому, как непродуманно и безлико выстроено это здание, которое он в мыслях видел уже настоящей больницей, заполненной новейшим медицинским оборудованием, сверкающей белизной и никелем, светлой, красивой, удобной. Но именно об удобствах, о самых необходимых больничных удобствах, строители явно не задумывались. Все больше и больше хмурясь, Степняк старался не глядеть на неотступно следовавших за ним архитектора и прораба. Прораб, длинный, худой, в мешковатом желто-сером пальто, шел молча, не разжимая тонких губ. Архитектор, грузный и коренастый, в небрежно сдвинутой на затылок шляпе, с пестрым шарфом, кое-как замотанным вокруг шеи, тяжело дышал и все порывался сказать что-то, но Степняк притворялся, что не замечает его попыток. Все-таки, когда Степняк распахнул очередную дверь и через маленькую комнату вошел в большой зал, архитектор торжественно возвестил: «Операционная!»
И тут терпение Степняка лопнуло.
– А почему, собственно, вы решили, что этот сарай годится под операционную? – загремел он, оборачиваясь всем телом к своим спутникам. – Может быть, потому, что вот это напортачили?
Во всю длину одной из стен тянулись ребристые радиаторы отопления.
– Про антисептику ничего не слыхали? Специально не придумаешь такого прибежища для пыли! А то, что отсюда до лифта двести метров…
– Сто пятьдесят, – торопливо поправил архитектор.
– Сто пятьдесят! – возмущенно повторил Степняк. – Вот я вам простой аппендицит прооперирую, а потом поволоку вас на глазах у всех сто пятьдесят метров к лифту, – угодно?
– Так ведь на коляске… – неловко начал архитектор.
Степняк яростно взмахнул рукой:
– На ко-ля-ске! Это старые барыни на колясках ездили, товарищ архитектор, а в больницах каталки, понятно? Каталки! Черта лысого вы смыслите в больницах! И как только совести хватает браться за проектирование, когда ни уха ни рыла…
– А я и не проектировал, – вдруг спокойно сказал архитектор. – Я только привязывал проект больницы к типовому проекту школы. Напишите мне ваши замечания, в следующий раз учту…
– В следующий раз! – бешеным голосом закричал Степняк. – А теперь прикажете стены выламывать, да? Ведь у вас из приемного отделения в рентгеновский кабинет больной должен через третий этаж путешествовать, хотя, между прочим, и рентген и приемное отделение внизу. Прохода, видите ли, сделать не догадались! И выходит: вези человека на каталке в лифте на третий этаж, потом через все здание к другому лифту, потом спускай вниз… А вы за лифты поручитесь, что они не застрянут? А мусоропровод где? В ведрах, что ли, отбросы таскать сверху вниз? А водопровод! Воду вы подвели куда надо, я вас спрашиваю?
Вокруг Степняка и архитектора уже столпились все участники сдачи-приемки больницы.
– Ого, какой темперамент! – снисходительно, словно раскапризничавшемуся ребенку, сказала Бондаренко и улыбнулась ярко накрашенными губами. – Ну, товарищи, не будем терять времени, надо составить список недоделок…
– А кто подпишет акт приемки? – озабоченно спросил длинный прораб.
– Только не я! – Степняк рубанул правой рукой воздух.
– Горячка, горячка! – все еще улыбаясь, вздохнула Бондаренко. – Зачем так обострять вопросы? Война давно кончилась, и, я полагаю, тут сражаться не с кем. Строители устранят недоделки…
– В пределах возможного, – быстро вставил прораб.
– В пределах необходимого, – властно поправила Бондаренко и первая пошла к лифту.
В этот день Степняк неминуемо испортил бы отношения и со строителями и с Бондаренко, если бы не Лознякова. Он не сразу рассмотрел эту темноволосую, с легкой рыжинкой женщину. Она держалась чуть в стороне, незаметно и показалась ему совсем незначительной. Однако ее короткие замечания, когда составлялся список недоделок, были гораздо существеннее негодующих восклицаний Бондаренко, и в спорах со строителями она очень твердо отстаивала свое мнение. Степняк удивленно покосился, увидев в маленьких руках Лозняковой блокнот с перечнем тех самых строительных промахов, из-за которых он разбушевался наверху, у дверей операционной.
«Кто такая? И когда вообще она успела?..»
Бондаренко, словно прочитав его мысли, спохватилась.
– Да, я не познакомила вас, кажется? – сверкнув золотой коронкой, заулыбалась она. – Это же товарищ Лознякова, Юлия Даниловна, популярнейший человек в районе! Девять лет проработала участковым врачом. Но мы решили: больница-новостройка требует жертв. Лучшие силы вам отдаем!
– Вы терапевт? – спросил Степняк.
– Терапевт.
– И какой терапевт! Говорю вам, весь район завидует! – Бондаренко и вздохнула и руками развела, словно удивляясь собственной щедрости.
– Будет вам, Таисия Павловна! – поморщилась Лознякова.
– Все скромничаете! А сколько Гнатович уговаривал вас пойти главным? Но мое слово твердое: сказала – временно, и видите – не обманула. Действительный главный пожаловал!
Бондаренко сделала шутливо-торжественный жест в сторону Степняка и, стуча каблучками, заторопилась к строителям. Они стояли группкой в отдалении, о чем-то негромко переговаривались. Слышно было, как, едва подойдя к ним, Таисия Павловна заспорила с длинным прорабом.
– Выходит, я и дорогу вам перешел? – вполголоса, неловко пробормотал Степняк.
– Мне? Дорогу? – Лознякова тихонько засмеялась. – Да я «действительного главного» как спасителя ждала.
– Что так?
– Нет вкуса к административной работе. Люблю поближе к людям…
– Чего уж ближе – главврачом!
– Не всегда, – Лознякова не то поежилась, не то пожала плечами.
Разговаривая, она чуть запрокидывала голову, потому что была невысокого роста, и это движение показалось Степняку детски доверчивым. Так откидывал свою круглую головенку Петушок, делясь с отцом чем-нибудь важным.
Сейчас Юлия Даниловна настойчиво ловила взгляд Степняка. Он понял это и пристально посмотрел ей в глаза.
– Разве вы не считаете, что в работе главное – люди? – спросила Лознякова.
– Конечно.
– Ну вот, я и занималась тут подбором людей. Ничего, приходят понемногу. Только с сестрами и санитарками беда…
Степняк понимающе кивнул: сестер и санитарок всегда не хватает, это он хорошо знал.
– Я уж все больницы района обошла, чтоб поделились с новостройкой. Но кто же, согласитесь, отдаст опытную операционную сестру?
– Пусть Бондаренко прикажет.
– Прикажет? – губы Лозняковой насмешливо дрогнули. – Да ведь мы не в армии.
Она все еще стояла с запрокинутой головой. Степняк только сейчас рассмотрел на ее лице шрам, протянувшийся от правой брови через всю щеку к уголку рта. Шрам этот не уродовал Лознякову, но придавал особую характерность тонким и женственным чертам лица.
– Вы были на фронте?
– Была.
– Сестрой?
– Нет, почему? Врачом. Хирургом медсанбата.
– И после этого стали терапевтом?
Откровенное разочарование звучало в вопросе. Степняк хирургию предпочитал всему на свете.
Пришлось… – буднично сказала Лознякова. – Думала, что не сумею выстаивать полный операционный день на протезе.
Степняк внутренне охнул. В пустое, гулкое помещение, наполненное мирными запахами известки и олифы, залитое нежарким октябрьским солнцем, хлынула война со всей ее болью, кровью, непрерывным страданием, бессмыслицей смерти, обрывавшей каждоминутно тысячи молодых, непрожитых жизней. Все, что знал Степняк о войне, все, что испытал сам и что навеки отложилось в его памяти, разом вспыхнуло от простого ответа этой маленькой женщины с нежным и доверчивым лицом, пересеченным шрамом. «Пришлось! Пришлось! Пришлось!» – тупо повторял про себя Степняк, глядя куда-то поверх головы Лозняковой.
Пятнадцать лет прошло с окончания войны, а он все еще делил людей на фронтовиков и тыловиков. И хотя весь его нелегкий жизненный опыт говорил о том, что среди фронтовиков попадались и слабодушные и ничтожные, а среди тех, кто воевал за тысячи километров от переднего края, были истинные герои, он не мог не ощущать некоего фронтового братства с каждым, кто отведал окопной страды.
– Идемте же, товарищ главный, – услышал он вдруг негромкий голос Лозняковой, – Таисия Павловна давно зовет вас, не надо без толку нервировать начальство!
Он уловил насмешливую нотку за ровной интонацией своей собеседницы и с удовольствием подумал: «Эге, да ты вовсе не такая божья коровка, как выглядишь!»
3
На следующее утро, когда Степняк приехал в больницу, длинный прораб, еще более хмурый и молчаливый, чем накануне, командовал рабочими, которые пробивали в стене приемного отделения выход к рентгеновскому кабинету.
На втором и третьем этажах водопроводчики ставили дополнительные раковины и водосливы в тех местах, которые вчера показывал Степняк. Кирпичная пыль оседала на свежевыкрашенных подоконниках, и ожесточенный стук наполнял все здание.
Лознякова увела Степняка в отдаленную маленькую комнатку первого этажа, где можно было разговаривать не повышая голоса. В комнатке стоял простой канцелярский стол, три белые больничные табуретки и очень неказистый фанерный шкаф, запертый висячим замком.
– Временный кабинет врио главврача! – объявила Юлия Даниловна, приглашая Степняка сесть за стол. – Шинель снимать не рекомендую: выше восьми градусов, как вы вчера заметили, здесь не бывает.
– Почему?
– Истопники говорят, что плохой уголь.
– Истопники тоже временные?
– Нет, постоянные.
– А уголь?
– А уголь временный, какой удалось раздобыть у соседей. Райисполком обещает на днях завезти.
Степняк недоверчиво хмыкнул.
– А что вообще есть из оборудования?
Юлия Даниловна вздохнула:
– В основном – наряды на получение. Завхоз появился только позавчера, но он, понимаете, не совсем такой…
– Пьет, что ли?
– Нет, как раз не пьет. Застенчивый.
– Застенчивый?! – Степняк расхохотался. – Ну, знаете, застенчивых завхозов я что-то не встречал…
– И я, – серьезно подтвердила Юлия Даниловна. – А этот… Говорю ему: «Поезжайте прямо на завод, договоритесь о том-то и о том-то», – а он краснеет, мнется и отвечает: «Лучше уж вы сами договоритесь, а я, когда можно будет, привезу». Представляете себе?
Степняк окончательно развеселился:
– Так гнать его к черту! Затребуем другого.
– Затребуете? Где?
– Н-да… Привык, что в армии…
– А здесь не армия.
Он и не подозревал, как часто ему придется выслушивать эту спокойную фразу: «Здесь не армия». И странное дело – он покорно стихал даже в самые горячие минуты, едва Лознякова начинала свое: «Здесь…» Он даже научился шутливо перебивать ее: «…не армия, знаю, знаю!» Конечно, он знал это, но забывал на каждом шагу. Неприятные сюрпризы сыпались со всех сторон. Наряды на оборудование, выглядевшие так солидно в папках, аккуратно разложенных Лозняковой на полках фанерного шкафа, превращались в никчемные бумажки, едва их предъявляли в соответствующую инстанцию. Не только сложных и тонких медицинских приборов или инструментов, но даже кроватей, тумбочек, табуреток нужного образца не оказывалось в наличии, когда надо было их получать. «Застенчивый» завхоз оказался действительно скромным и непьющим молодым человеком, работавшим прежде штамповщиком на крупном заводе. Там по собственной оплошности он потерял руку – хотел обогнать товарища, не выполнил какого-то простейшего правила из инструкции по технике безопасности, и руку размозжило штампом. Когда его привезли в больницу, уже началось общее заражение крови, грозила гангрена. Хирурги спасли ему жизнь, но руку спасти не удалось. В больнице он, здоровый крепкий парень, впервые столкнулся с медициной-воительницей. До этого, как все молодые и здоровые люди, он считал, что врачи «все чего-то придираются» и что «работенка эта так себе, для очкариков». За месяцы, проведенные на больничной койке, прежние представления круто изменились. Размышляя над своей будущей судьбой (с одной рукой о штамповке и думать было нечего), он решил, что станет медиком. «Пусть пока хотя бы санитаром, – упрямо говорил он хирургу, который делал ему операцию. – У меня восемь классов образования, подготовлюсь и сдам на фельдшера…»
Хирург был человек душевный, паренек ему нравился, В один из посетительских дней он дождался матери своего больного и добрых два часа проговорил с ней в больничном саду. Мать плакала. Витенька два года учился в ремесленном училище и только-только стал на ноги. Были у нее еще младшие дети. Сама она работала уборщицей на почте. Главным кормильцем был Витенька. «Будет работать и учиться, – твердо сказал хирург. – Я его устрою».
Так Виктор Марочкин попал в больницу-новостройку завхозом. Застенчивым он был от природы, а искалеченная рука сделала его болезненно самолюбивым. Он готов был работать двадцать четыре часа в сутки, но не умел ничего «выколачивать» и не понимал, что в ответ на равнодушное «Нет у нас этого…» можно продолжать настаивать, идти к начальству или ловко намекать на какие-то таинственные блага, которые воспоследуют, ежели дефицитный предмет «вдруг» обнаружится на складе. Все это разузнала Лознякова, и когда Степняк, остервенев от бесконечных хлопот по поводу неполученного больничного белья, в очередной раз накричал на Витеньку, сурово и коротко изложила Илье Васильевичу историю их незадачливого завхоза.
– Ну как, будем гнать к черту? – деловито осведомилась она.
– Да я же не знал… – растерянно начал Степняк и вдруг снова вспылил: – А вы что, не могли вовремя предупредить?
– Во-первых, я тоже не знала, – строго сказала Лознякова, – и, во-вторых, я не замполит у начальника госпиталя, который привык только приказывать.
– Но мы же не можем…
– Мы можем Марочкину помочь, – не давая Степняку договорить, возразила Юлия Даниловна. – Пусть товарищи врачи тоже побеспокоятся, они, кстати, уже получают зарплату.
4
Врачи действительно уже получали зарплату. Их было еще не много, будущих хирургов и терапевтов, но люди приходили: одни – услышав от товарищей о приближающемся открытии новой больницы, другие – прочитав в газете «Медицинский работник» объявление о конкурсе на замещение таких-то и таких-то вакансий в больнице-новостройке. Еще до появления Степняка Юлия Даниловна успела договориться с двумя хирургами. Один из них, Андрей Захарович Рыбаш, претендовал на должность заведующего отделением. И после первой же встречи Степняк почувствовал, что этот человек, как и он сам, любит все делать по-своему. Быстрый в движениях, коренастый, он не страдал излишней скромностью. Он не говорил «я думаю», но «я считаю», не спрашивал мнения собеседника, а немедленно и решительно выкладывал свое; не интересовался, можно ли сделать то или другое, а заявлял категорически: «Надо!» Но он первый принимался хохотать, если обращенная против него шутка была остроумна, и высказывал очень дельные мысли по поводу действительно сложных и противоречивых медицинских случаев.
– Как я оперирую, можете узнать у… – Рыбаш перечислил несколько очень известных и уважаемых среди хирургов имен. – Последний год работал в клинике на Пироговке, но надоело ходить в коротких штанишках. Знаете эти нравы? Аппендицита не смей вырезать, ежели профессор не раскачался сообщить свое высоконаучное мнение. А я настоящие операции хочу делать. Меня грудная хирургия интересует, понимаете?
– А заведовать-то вы можете? – в упор спросил Степняк.
– Конечно, могу, – быстро ответил Рыбаш и, блеснув лукавыми глазами, добавил: – Если главный не бюрократ и не перестраховщик.
Прямота Рыбаша понравилась Илье Васильевичу.
– Ладно, попробуем, – сказал он. – А для начала займитесь-ка оборудованием операционной по своему вкусу.
Но проявить свой вкус Рыбашу удалось далеко не сразу. Правда, он добился от строителей, чтобы переделки велись в две смены, и ни на йоту не отступал от своих требований, но обещанного первоклассного оборудования не было. Завхоз Витенька торжественно приволок только лампу-рефлектор, электрики сделали проводку и после шумных споров с Рыбашом укрепили ее именно так, как он считал нужным, но ни опускающегося и поднимающегося операционного стола, ни многого другого пока не было. В поисках всего этого Рыбаш пропадал с утра до вечера.
А тут появился Львовский.
Для Степняка это оказалось самой приятной неожиданностью в дни предпусковой горячки. Он совершенно упустил из виду, что Лознякова говорила ему о двух хирургах, и после знакомства с Рыбашом даже не спросил фамилию второго. Львовский пришел в больницу к вечеру, когда Степняк ругался с Мосгазом по единственному телефону, установленному почему-то в вестибюле больницы. Он видел, как с улицы через вестибюль прошел какой-то худой и сутуловатый человек, чья фигура показалась ему знакомой, но тут же позабыл об этом. Через десять минут, так и не добившись от мосгазовцев толка, Степняк стремительно вошел в комнатку, которую все еще именовали кабинетом главврача. Сутуловатый худой человек, устроившись на подоконнике, дружески разговаривал с Лозняковой. До Степняка долетело:
– …Валентина Кирилловна жалуется, что с тех пор, как вы попали в больницу, вы и из друзей выписались.
Низкий, глубокий, но словно надтреснутый голос опять поразил Степняка мучительным сходством. С кем? Он все еще не мог вспомнить. Человек сидел спиной к свету, и в сумерках лица его не было видно. Илья Васильевич нетерпеливо повернул выключатель.
– Матвей!
– Илюха!
Они одновременно кинулись друг к другу и обнялись. Потом, положив руки на плечи один другому, одновременно отстранились и, как по команде, вместе заговорили:
– А время-то идет…
Каждому показалось, что другой постарел меньше, чем он сам, и каждому хотелось сразу об этом сказать, но оба только качали головами и улыбались, взволнованные нахлынувшими воспоминаниями.
Лознякова с веселой досадой всплеснула руками:
– И как я не сообразила, что Львовский и вы…
Степняк, все еще не снимая своей широкой ладони с плеча фронтового друга, повернулся к ней:
– А откуда вы могли знать?
– Да от Задорожного, – смеясь, ответил Львовский.
– Вы и Задорожного знаете?
Львовский пришел в неописуемый восторг.
– Папаша, очнись! Как, по-твоему, фамилия Юлии Даниловны?
– Лознякова.
– Урожденная Лознякова. В девичестве, как говорили раньше. А по мужу – Задорожная. Понятно?
Степняк растерянно глядел на обоих.
– Значит, это вы жена Задорожного? – с натугой спросил он.
Лознякова тихонько посмеивалась, запрокинув голову:
– Ох, товарищ главный, я три раза просила вас просмотреть личные дела! Вот они, на табуретке.
Степняк с вызывающим видом переложил груду папок на подоконник и ногой подвинул табуретку Львовскому.
– Садись, Матвей. Когда только мы разживемся стульями? А где же, черт подери, третья табуретка?
– Рыбаш унес. Говорит, что ноги надо беречь для работы у операционного стола.
Юлия Даниловна отвечала ровным голосом, но глаза ее смеялись.
– А что? Прав, пожалуй… – мысли Степняка все еще вертелись вокруг того, что он неожиданно узнал. – И много у меня еще будет таких открытий?
Лознякова пожала плечами.
– Это насчет меня и Задорожного?.. Думаю, больше не будет. А почему, собственно, это вас так тревожит?
– Да нет, просто занятно. В райздраве это знают?
– Конечно.
– Но там вас называют Лозняковой!
– Привыкли. Семь лет из девяти была для них Лозняковой. Да мне и самой… В общем, мне удобнее оставаться Лозняковой.
– Ваше дело. – Степняк, заложив руки в карманы, прошелся по комнате. – Ну, Матвей Анисимович, значит, опять будем вместе, а?
– Опять, – Львовский обладал даром в простые слова вкладывать удивительную сердечность.
– И отлично! Слушайте-ка, товарищи, надо это дело отметить. – Степняк вдруг загорелся. – Матвей, Юлия Даниловна, звоните своим половинам – и айда ко мне! Посидим, вспомним всякое-разное…
– Нет, нет, – беспокойно сказала Лознякова, – так это не выйдет. Вы, наверно, не знаете – Валентина Кирилловна…
Она запнулась. Львовский встал с табуретки:
– Не выйдет, к сожалению, Илюша… Валентина моя вот уже восемь лет прикована к постели.
– Как прикована? Что такое?
– Полиартрит, – докторским голосом сказала Лознякова. – Тоже результат войны. Вы должны помнить: Валентина Кирилловна была в партизанском краю…
Чувствуя, что у него перехватывает горло, Степняк торопливо кивнул:
– Как же, как же… Радости-то было, когда они с Матвеем нашли друг друга!
Львовский, отвернувшись, глядел в окно.
– Да, радовались, – глухо сказал он, и в низком его голосе резче обозначилась надтреснутая нотка, – а потом ревматизм… И вот… В общем, Илюха, плохо ей. Такая журналистка! Такой любопытный до всего человек…
– Валентина Кирилловна – человек редкого мужества и воли, – запрокинув голову и строго глядя в лицо Степняка, вмешалась Лознякова. – Она и лежа в постели не существует, а живет. Я могу это засвидетельствовать как врач, который…
Оборвав, она замолчала. Теперь никто из троих не мог ничего добавить. И, как в первый час знакомства с Юлией Даниловной, Степняку опять показалось, что в маленькую комнату, освещенную беспощадным светом двухсотсвечовой лампы, заглянула война.
5
Дома Степняк, глотая перестоявшийся суп, увлеченно рассказывал Наде о встрече со Львовским, о трагической судьбе Валентины Кирилловны и о том, что Лознякова – жена их бывшего комиссара. Надя слушала с молчаливым сочувствием: Львовского она знала хорошо и помнила, как преобразился он, получив первую весть о том, что его Валентина нашлась.
– И подумай только, – заново переживая все, что было в этот день, горячо говорил Степняк, – только представь себе: такая смелая, яркая, подвижная женщина навеки прикована к постели! Но Лознякова говорит, что она человек редкого мужества и воли, что она и лежа не существует, а живет…
Он сам не заметил, как в точности повторил слова Юлии Даниловны.
Надя вдруг резко поднялась с пустой тарелкой в руках:
– Огурец ко второму хочешь?
– Ты что? – недоумевающе посмотрел на нее Степняк.
– Ничего. Огурец, спрашиваю, дать?
– Я не понимаю…
– Где уж тут понимать! – насмешливо отозвалась Надя. – Там вокруг тебя сплошные герои, да ты и сам скоро героем станешь… На, читай!
Она кинула ему на стол «Вечерку» и, вскинув под бородок, вышла. В газете красным карандашом была обведена какая-то корреспонденция. Степняк, далеко отодвигая от себя газету (очки остались в снятом кителе), прочел сообщение о том, что «к празднику Великого Октября трудящиеся столицы получают замечательный подарок – новую больницу, оборудованную по последнему слову современной медицины». Дальше шло восторженное описание того, о чем сам Степняк мог бы только мечтать, а в заключение сообщалось, что «возглавляет больницу опытный хирург-организатор тов. Степняк, который еще в годы войны…». Степняк, не дочитав, скомкал газету. «Какому идиоту понадобилось?!» Слегка поостыв, он все-таки расправил лист, но последние строки заметки окончательно доконали его. Газета утверждала, что первую партию больных новая больница примет уже в канун праздника.
– Насладился? – появляясь в дверях кухни, спросила Надя.
– Ты в уме?! – закричал Степняк. – Или, может быть, думаешь, что это я водил корреспондента по нашей казарме?
– Не знаю, не знаю, – холодно возразила Надя. – Не ты – так кто-нибудь из твоих героев…
На следующее утро Степняк, размахивая смятой «Вечеркой», ворвался в кабинет Бондаренко:
– Читали?!
Таисия Павловна хитровато улыбнулась из-за своего почти пустого огромного письменного стола. На столе, в тонкой, прозрачной вазе осенние астры переливались всеми оттенками, от бледно-сиреневого до темно-фиолетового.
– Довольны?
– То есть как – доволен? Это же чистое очковтирательство! В операционной шаром покати, угля до сих пор нет, газ не подключен, лифты больше стоят, чем работают, телефонов на этажах нет, строители только сегодня закончат основные переделки, надо еще все мыть, чистить после них… Да и вообще… А тут написано: открываемся в канун Октября.
Бондаренко задумчиво поглядела на взъерошенного Степняка.
– Сядьте и успокойтесь, товарищ главный, – сказала она. – Больница откроется именно в канун праздника. Впереди еще восемь дней, и этого вполне достаточно, чтобы выполнить обязательство.
– Но я не брал никаких…
В улыбчиво-оживленном лице Таисии Павловны проступила неожиданная жесткость.
– Прошу не перебивать! Райздрав уже рапортовал городу, а город – министерству. Вам известно, надеюсь, что такое рапорт?
Степняк стиснул зубы.
– Вот таким путем… – Бондаренко сделала откровенное усилие, чтобы вернуться к своему обычному кокетливо-веселому тону. – И я полагаю, что вы, с вашим организаторским опытом… – Она немного отодвинула астры и доверительно перегнулась через стол: – Не надо волноваться, товарищ главный. Разве в войну вам не приходилось развертывать госпиталя гораздо быстрее и в ку-уда более трудных условиях?
– Тогда это диктовалось острейшей необходимостью!
– И теперь, и теперь, – с печальной значительностью сказала Бондаренко. – Не будем тратить время на препирательства. Чем я могу вам помочь?
Степняк, вытащив из внутреннего кармана длинный список всего, что требовалось больнице, молча протянул его Таисии Павловне. Она недовольно взглянула на сколотые скрепкой листы.
– Боже мой, целый роман!.. А у меня через полчаса президиум райисполкома…
– Нет уж, – настойчиво сказал Степняк, – будьте любезны прочесть.
Это был промах. Таисия Павловна принадлежала к той категории женщин, которые очень не любят признаваться в возрастных слабостях. Она неутомимо следила за своей внешностью, соблюдала строгую диету, пользовалась услугами косметических кабинетов и одевалась так, чтобы скрыть все недостатки фигуры. И, надо отдать должное, ей удавалось это. Но предательская дальнозоркость с некоторых пор одолевала ее. Читать без очков она уже не могла. А очки, по мнению Таисии Павловны, старили любую женщину. И потому каждый, из-за кого она бывала вынуждена пользоваться очками на людях, становился ей неприятен.
– Неужели обязательно читать все? – капризно протянула Таисия Павловна. – Возьмите свой список и называйте самое необходимое…
– Здесь вообще только необходимое.
Раздражение Таисии Павловны нарастало.
– Какая наивность! – Она откинулась на спинку кресла и насмешливо поглядела на Степняка. – Я думала, дорогой товарищ, мы будем лучше понимать друг друга… Самое необходимое для того, чтоб открыться, ясно? Мы не ждем от вас, что в канун праздника вы заполните все четыре этажа больницы. Одна-две палаты в хирургическом, одна-две палаты в терапии… На первых порах этого совершенно достаточно. Остальное доделается в рабочем порядке.
