Текст книги "Терновый венок надежды (СИ)"
Автор книги: Ольга Резниченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)
(замер, выжидая, невольно наклонив голову набок и подначивая меня взглядом)
Тяжелая пауза. Молчу.
– Да и вижу тебя, как уже давно убедился, только я, – резко выстрелила взглядом ему в глаза, ища ответы и подтверждения догадкам, – так что и сказать никому ничего не сможешь.
Проиграв, опускаю взгляд.
Он прав. Прав, черт дери, ПРАВ!
– Я так и думал.
Глава 17. Месть
Бой проигран, но война еще не закончена. Всё главное – впереди...
И не будь я Витторией, если сдамся.
НЕ СДАМСЯ!
***
И пусть первое время я была сломлена... раздавлена. Растрощена. Пусть.
И что, что если и выбиралась из своей ямы, то всячески избегала встречи с Томмазо? И что, что боялась его взгляда, его слов, очередного своего жуткого падения,
... его насмешки?
И что?
Ведь затем пришло оно. Пришло прозрение.
Прозрение и большие перемены...
(хоть и не сразу)
МЕСТЬ.
Она перестала быть просто словом для меня.
Перестала ознаменовать что-то ужасное, неприемлемое. Жуткое.
Она стала моей манией.
Она стала моей жизнью.
Я откинула предрассудки. Откинула чувство вины перед Фернандо за свое увлечение.
В конце концов, откинула даже гуманность...
Во мне окончательно умерла... слабая, нежная, хрупкая Виттория де Авалос.
Я знала, чувствовала, понимала, что Фернандо больше нет.
И согласилась на право свободы.
Согласилась.
Согласилась на перемены. На ту жизнь, что мне была уготовлена с произошедшими давным-давно переменами.
Странно, что на все это понадобилось столько времени. Времени, чтобы саму себя отпустить. Вызволить из темницы и взять в руки, словно флаг, право на жизнь.
Виттория Колони.
С тех самых пор я стала Колони. Какой родилась. Такой и умру...
И да. Этот подонок мне тоже разбил сердце. Хватит оправдываться. Отрицать.
Унизил и растоптал. И он за всё... и всех ответит.
Что ж, дай мне силы моя земля, моя Великая Искья, свершить задуманное. Та, на которой взросла, в которой погребена,
... и на которой воскресла.
***
Конкретного плана не было. Только злость. Злость, яд и презрение.
Резкие, уверенные шаги по коридору. Еще один заворот – и вошла в зал.
Увидел. Обратил внимание.
Не дожидаясь приглашения, вальяжно расселась на софе, как раз напротив НЕГО. Исполненный превосходства, пренебрежительный взгляд обрушила на мерзавца. Едкая ухмылка.
Чуть не поперхнулся. Спешно (неосознанно) оставил тарелку и учтиво вытер губы салфеткой (впитана в кровь жеманность).
– Я так понимаю, на тебя не подавать? – улыбнулся.
Молчу, все еще маня его своей дерзостью.
Замер. Выжидание, но поняв, что не отвечу, продолжил:
– Ты не сильно расстроишься, если я продолжу свой завтрак, а ты лишь будешь довольствоваться видом еды? Или познать запах тебе тоже доступно?
(молчу, едко усмехаясь)
Нет, можешь облизаться, я никому не расскажу.
(схватил нож, вилку и принялся резать свой бекон).
Давно тебя не видел. Пряталась? Я надеюсь, не обидел в прошлый раз, ваше великолепие?
– Так много воды в словах, смотри не захлебнись.
(рассмеялся (сквозь набитый рот), хотя и видно было по глазам, что задела грубостью; прожевал)
– Зачем явилась? Снова будешь взывать к моей совести?
(схватил маленькую ложечку и стал разбивать яйцо)
(молчу)
Или ты решила просто промозолить мне глаза до той степени, чтобы я ослеп или сгорел от злости?
(мило, лживо улыбнулась)
– Пусть я не могу тебя удушить, или заставить это яйцо застрять в твоем горле. Но поверь, я найду способ полыни добавить в твою бездну мёда.
Расхохотался.
(но ложку отложил, так и не съев яйцо)
– Была бы ты живой, настоящей, я бы тебя проучил, – добавил с графина себе в бокал еще вина. – А так мне тебя только жаль.
(яд пускаю)
– Поверь, я куда живее и настоящее тебя. Ты – мгновение, а я – вечность.
И я не тороплюсь... в отличии, от некоторых. Неправда, Томмазо? Сколько тебе сейчас? И сколько еще осталось? Кто после тебя останется? И что их ждет?
Улыбнулся; молчит. Резко отодвинул стул и встал из-за стола (бокал подхватил с собой). Шаг ближе. Взгляд – на меня.
– Сколько бы мне не осталось, я проживу это время так, как захочу, – большой глоток, словно запивая напутствующую (самому себе) речь. – И поверь, ты, как и остальные, будете давиться от зависти. И когда я уйду – я... уйду, а не как "кое-кто", неприкаянное отродье, бесцельно снующееся по земле и вымаливающее себе место под солнцем. Ах да, и ЧТО или КТО после меня останется – мне глубоко плевать. Плевать на все ваши условности, привязанности и мечты. Я есть я, и не стоит со мной тягаться – кружева порвутся.
(расхохоталась, встала, поравнялась с ним; шаг ближе, вплотную, как никогда доселе себе не позволяла – да так, чтобы дыхание мое почувствовал на совей коже)
– Ты меня еще полюбишь, – съязвила.
Ухмыльнулся. Шаг в сторону, полуоборот, а потом снова уставился на меня. Вдруг поднял вверх бокал и едко прыснул:
– Уже люблю, моя дорогая. Уже люблю... Кстати, красиво платье. Ты в нем похоронена?
***
Я преследовала его везде и всюду, буквально ходила за ним по пятам, пытаясь разозлить, отравить его жизнь своим присутствием, осуждением и злостью. Эдакая совесть, которую ему в тело забыл Бог добавить при рождении. Был ли это завтрак, поздний ужин, деловая встреча... или свидание с одной из его любовниц (ах да, их было около десятка, если не больше). Везде я – рядом с ним.
Да всё пошло наперекосяк и вышло из-под контроля...
Это стала какая-то больная игра, причем нас двоих.
Жаркие сражения.
Томмазо перехватил инициативу и теперь сам давал бал, когда хотел.
Рыжего Ангела в Арагонезе по-прежнему не было, а потому я невольно и беспрепятственно заняла место его "супруги" (хотя видеть меня мог, как и доныне, только он).
Но что самое смешно, отказаться от старой затеи я уже не могла, хоть и сильно хотела...
Торре не на шутку нервировало мое отсутствие, а вернее "невозможность" меня лицезреть рядом с собой в той или иной момент своей жизни. За что расплата (мое своевольность и "некорректное" поведение) была скорой и непомерно высокой.
Томмазо заводила мысль о том, что делал мне неприятно , заставлял гневаться или (чего греха таить) ревновать (странно, это, конечно, осознавать, учитывая его поступки и мою ненависть к нему за это, но, видимо, слишком привыкла, привязалась к Томе, хватаясь за ублюдка, как за единственную соломинку, ведущую из моей ямы).
Любые дела он обязательно стал изворачивать так, чтобы кому-то сделать неприятно. Больно. Или едва ли не смертельно... И всё сие я должна была наблюдать воочию, дабы дать насладиться этому демону его победой и моим жутким поражением.
Более того, его больше не вдохновляли простые плотские игры с девицами. Нет. Ему было надо непременно все это учинять при мне, доводя меня до побагровения от бешенства и заставляя в спешке покидать разгоревшуюся оргию.
И вскоре я осознала жуткую истину... от которой самой даже стало не по себе.
Я... перестала быть для него простой несуразицей. Наказанием. Или развлечением, в конце концов. Я стала частью, огромной, важной, частью его жизни, его скучного, доныне, бессмысленного существования.
Эдакое единственное непокорное, неприступное, и никогда недосягаемое... желание.
Томмазо делла Торре сильно привязался... сам того не хотя.
... влюбился.
Отчего его жажда строптивого трофея стала настолько адской, маниакальной, утонченно жестокой и бесчеловечной, что бросало в дрожь.
Моя боль вызывала у него экстаз. Мои мощные эмоции в ответ на его, такие же сильные, но без права на смысл и значимость.
Если бы я была из плоти, он бы силой добился моего расположения и физической близости. А так, в любой его из фантазий все эти надежды терпели крах. Порочный круг замыкался, оставляя за собой бездну недоступности и голода желаний.
От этого он ставал только злее и безрассуднее...
***
Мы сидели по старой, больной привычке, замкнувшись в кабинете. Прямо как тогда, в те, казалось уже, далекие времена, когда я была для него невидимой, и мой разум воспринимал нас как "охладевшая пара". Так, да не так.
Сейчас это был чан адских страстей, накала и похоти.
Я сидела на софе, а он в кресле. Пристально всматривался мне в глаза.
Ухмылка медленно расплывалась на его лице. В очах зарождался очередной больной план измывательств надо мною.
– Прошу не надо. Тома...
Расхохотался. Встал.
– Брось, Витти. Не порть игру.
Вскочила за ним. Шаг ближе... руками хотела коснуться (тщетно, увильнул, лишний раз избегая для себя напоминания того, что я – "выдумка").
– Это – же люди!
Приблизился, да так что его губы едва не касались моих:
– А это – я и ты. Дальше что?
– Ну что ты от меня хочешь? – едва ли не сквозь слёзы пропищала.
– Сама знаешь ответ, – скрипя зубами прорычал.
Смущенно опустила глаза.
– Хочешь я уйду? Исчезну из твоей жизни? – дрогнул мой голос, соглашаясь на поражение. На полную капитуляцию. – Ты за будешь меня, как гадкий сон. И я больше никогда тебе о себе не напомню. Живи как знаешь. Но хватит этого безумия и неоправданной жестокости. Прошу, хватит!
– Не-е-ет, ты так просто от меня не денешься, – едко улыбнулся.
– Все равно все твои поступки в конечном итоге бессмысленны. То, о чем ты так рьяно мечтаешь, никогда не сбудется.
(мысль, что этот демон может меня откопать, пусть и даруя моему телу свободу, но при этом добиться того, что так чудовищно желает, даже если потом и выбросит, отступив от "казни" других во имя издевательств надо мной, ... была куда ужаснее адских пыток, которые и так мне Бог уготовит за мои поступки и нынешнее поведение, а посему я эту тайну хранила прилежнее всего, пускай это даже будет стоить тысячи покалеченных судеб...
Я найду другой способ его остановить. Я найду...)
Расхохотался во все горло:
– Каждому свое, дорогая. Каждому свое.
Шаг вдоль стены. Замер около двери, ухватившись за ручку.
– Я тут недавно прокручивал в голове наши ранние разговоры. И знаешь что вспомнил?
(тяжело сглотнула; молчу)
Ну же, взгляни на меня.
(невольно подчинилась)
А хотя, – вдруг дернул на себя деревянное полотно, и, выйдя уже в коридор, продолжил, – пусть это тебе будет сюрпризом, милая. Ты же любишь сюрпризы. Не так ли?
Глава 18. Финальный бой
Это были два громадных залпа. Его залпа... в мою крепость, полностью превращая оставшуюся оборону в пыль, беспомощные руины.
Первый, но критический, удар пришелся на его, теперь уже бывшего, друга.
Энцо д'Эсте.
Собственноручно написал приказ выселить "нерадивого постояльца" со всей его семьей и близкими родственниками до конца этой недели с поместья, которое тот самочинно захватил и занимает без малейшего на то права. Более того, не желает его видеть и имя его слышать на всей ведомой роду Торре территории, а это не только Искья, но и практически весь Неаполь. В случае непослушания – принять к непокорным самые жестокие меры, в том числе и казнь.
Вторым, окончательным выстрелом было дело касательно семьи Баттисты.
Томмазо прилюдно заявил, что эта сумасшедшая так сильно его оклеветала и измучила своими домогательствами и наговорами, что до сих пор тот не может прийти в себя. А посему ее (и неважно, что никто не знает, где та пропала) и всю ее семью с близкими родственниками ждет та же участь позорного изгнания, как и в случае с Энцо.
***
Я оказалась загнанной жертвой в сеть вымогательств и измывательств.
Любая моя просьба, мольба или крик не только не могли разжалобить, смягчить Тому, но еще больше подзадоривало. А мой отчаянный, "искусный" (как мне казалось) шантаж провалился, в приговоре "конец месяца" сократив до "конца недели", а денежные взыскания – на угрозу казни.
Эта игра стала невыносимой, перейдя все границы...
– Томмазо, а дальше что? Может ты еще пол Неаполя разгромишь, лишь бы досадить?
– Прекрасная идея, Виттория! Как же мне самому это в голову не пришло?!
– Синьор, – вдруг перебил его "монолог" слуга (подобное неадекватное поведение хозяина уже давно никого не удивляло).
– Да? – гневно гаркнул Торре на наглость юноши.
– К вам пришли и просят вашей аудиенции.
– Кто?
***
– М-м-м... Родная, сейчас тебя спектакль еще больше позабавит, – всматриваясь через окно (немного отодвинув штору) во двор. Хоть уже и спустились на землю сумерки, но лицо новоприбывшего было легко распознать. – А то я смотрю, ты немного приуныла.
– Энцо д'Эсте, милорд.
– Пусть заходит.
Вальяжно развалившись на софе (по правую руку от меня, застывшей в ужасе), Томмазо предвкушал адское наслаждение.
– Синьор делла Торре, – смиренно опустил голову Энцо, боясь даже взглянуть на своего палача (хотя слезы и так блестели на его щеках, выдавая отчаянность этого молодого человека). – Выслушайте меня, молю. Пусть я заслужил, виноват, глупец. Но прошу, помилуйте моих детей. Мою жену... за что вы так с нами? Куда нам податься? Да еще до конца недели? Столетиями наш род жил и плодился здесь. Здесь все нами когда-либо нажитое. У нас нигде и никого больше нет! Пощадите, синьор!
Живо опустился на колени перед своим "бывшим другом".
– Прошу! Молю!
(несмело потянулся к руке Томы, но тот резко отдернулся, давая понять, что не желает ввязываться в эту гадость)
Скривился Торре и наигранно покачал головой.
– Увы. Ничего поделать не могу. Не моя это прихоть.
– А чья? – удивленно дрогнул Энцо и уставился в глаза Томмазо.
Удивленно отпрянул.
– Ты пришел ко мне в дом и пытаешься еще упрекнуть в бесчеловечности?
– Н-нет, синьор!
– СТРАЖА!
– Н-нет, нет,– пытался уйти от хватки тут же вбежавшей охраны. Вырваться, докричаться, достучаться до каменного сердца Торре. – Молю! Прошу!
– Выведите его скорей! – резко встал и подошел к столу. Взял графин и налил себе выпить. Разворот и поднял в мою сторону бокал:
– Что, дорогая, выпьем за триумф?
(а по коридору раздавался дикий, отчаянный крик – сначала мольба, а затем все сменилось на проклятия и адскую ненависть)
– Надеюсь, ты подавишься.
(причмокнул, смакуя победой)
– Не дождешься!
...
– Что там за шум? Я СПРАШИВАЮ, ЧТО ТАМ ЗА ШУМ ВНИЗУ?
Спешно вбежал слуга.
Замерла я в ужасе.
– Простите милорд. Там просто инцидент случился с вашим гостем.
– Ну же, говори! – гневно сплюнул Торре.
– Мужчина попытался повеситься около ваших ворот, но его успели спасти.
(раздраженно хмыкнул; резким движением руки допил остатки вина)
– Глупец. Зря старались. Ну да ладно.
(уверенный разворот и пошагал на выход из комнаты)
А во мне что-то взорвалось в этот момент. Что-то сломалось и родилось одновременно.
Что-то, что я сама даже не смогла осознать. Что-то, что наконец-то сможет меня освободить, не платя за это неприемлемую цену.
Эхом вмиг вспыхнули свечи, так что даже Тома замер от неожиданности...
Еще мгновение – и вдруг медленно, как-то неестественно стал оборачиваться ко мне. Его тело перекосилось, а руки странно скрючились и оцепенели. Глаза побагровели, словно кагор и, казалось, вот-вот лопнут.
– Т-ты ч-что с-со м-мной тв-вориш-шь? – прошипел едва ли разборчиво делла Торре и тут же рухнул на пол.
И я бы испугалась и бросилась прочь, но, казалось, кто-то завладел мною. Завладел и подчинил каждую частичку моего сознания и образа пелены.
Слова сами вырвались наружу:
– Я тебя уничтожу. Уничтожу всё то, что тебе так дорого. Ты станешь некем. И нечем. Я тебя заживо похороню под этими небесами, так что ты отчетливо, но беспомощно, будешь наблюдать, как всё то, что так рачительно, ревностно собирал по крупицам на чужих костях и яростно оберегал, рубя чужие жизни, разрушится, лопнет, исчезнет, слово мыльный пузырь. И даже в истории о тебе следа не останется. Ты – отребья, мусор, который не достоин того, чтобы существовать. Томмазо делла Торре, ты сам выбрал свой путь. Что ж, иди теперь до конца и наслаждайся плодами своих стараний.
Глава 19. Расплата
Прошло несколько месяцев.
...
Много времени утонуло в раздумьях о том, что тогда произошло. Что за сила была внутри меня, и есть ли она до сих пор? А если и есть, то не наврежу ли я кому-то? Не изничтожу тех, кто того не заслуживает, пусть и несознательно? Разве я могу судить других, когда сама свернула с пути истинного? Когда даже имя Господа мне стыдно произносить своими, запачканными ненавистью, устами.
Но ответов так и не нашлось.
Единственным утешающим (для себя) оправданием и объяснением было принять, уверовать в то, что Душа родной земли, Искьи, наконец-то услышала меня, вняла молитвам, и спасала всех, освободив от этого тирана и бесчестного существа.
Но как бы там не было, одно точно, Томмазо сильно заигрался и перешел всевозможные грани принятия действительности. Даже я уже не могла его лицезреть. То, во что он окончательно превратился, затмило мою манию, увлечение, любовь, и даже страх перед очередным одиночеством не имел больше значения.
Доводить людей до самоубийства – это планка, ниже которой уже ничего нет. Только тьма и тлен. Низменность аморальности...
Тома... почему ты такой? И почему мы в тебя все влюбились?
Никогда мне не уразуметь. Более того, не могу понять, за что вообще можно тебя любить?
***
Торре не умер. Хотя, порой, мне казалось, что это был бы самый лучший исход. И пусть отныне я чувствовала себя свободной от его оков давления и собственных чувств привязанности, но все чаще и чаще ставало на душе жутко от мысли, что непременно придет день, когда тот очнется от наказания и всё станет еще хуже. Хуже и жестче. Я боялась его, как никого еще на свете. Но что самое пугающее, уйти, покинуть это место мне казалось еще страшнее и неприемлемее. Ведь без моего присутствия все может обернуться еще ужаснее, чем под моим призором.
Так что время шло, а я неизменно день у день находилась с ним рядом... жадно высматривая в ледяных колодцах опровержение своим страхам – выискивала раскаяние...
Но не будь это Тома, если будет всё так просто. Его жесткость, принципиальность, твердость в решениях были гораздо сильнее тех испытаний, на которые я (или кто-то иной) прокляли его.
Парализованный полностью, он был способен лишь открывать и закрывать веки.
Сознание буйствовало, а тело – отмерло.
Иронически вышло... кому, как не мне... знакома тяжесть сего испытания. Вот только сломит ли всё это его? ... не известно. И как долго продлится – тоже...
Возможно, лишь только Смерть укротит его гордость и умерит строптивость.
Как и было пророчено, Тома тихо, молча наблюдал за тем, как его "империя" рушилась. Буквально всего ничего прошло с того дня – а падальщики уже слетелись на пиршество.
Поначалу, конечно, были попытки спасти положение нашего "несчастного". Первая, и единственная, кто откликнулся на случившееся горе – была, что не удивительно... Рыжий Ангел. Бросив свою прежнюю семью, она тут же примчалась на помощь "любимому". Лучшие врачеватели, лекари, целители... Да кого только не было. От самых богатых и знатных с разных уголков Европы, до простых и бедных, но толковых и во многих местах церковью запрещенных, знахарей и ворожеев. Никто не смог помочь. Все разводили руками, что-то невнятно бормоча себе под нос в оправдание.
– Это Небеса на беса кару сослали! – вскрикнула пожилая женщина и тут же три раза перекрестилась. – Даже пробовать не буду. По делам чертовщине! По делам! – и резко кинулась к двери.
Никто не препятствовал... да и некому было к тому времени уже это делать.
Первые несколько месяцев еще выжидали коршуны, а как последний врач из далекой арабской страны махнул на него рукой, тут же и взорвалось все жутким пламенем стяжательства.
День ото дня дальние и ближние родственники сражались и делили Торре наследство, не обращая внимание на то, что тот еще дышит. Слуги тащили добро, что плохо лежало... Стража подкупалась едва ли каждый день, правда, никто так и не решался вонзить в сердце своему хозяину нож.
Рыжий Ангел блек на глазах от горя, едва ли не ставая седой в свои теперь уже семнадцать.
Мне было ее невыносимо жаль, но поделать ничего не могла. Она меня не видела, не слышала... да и что бы сделала? сказала? да и кто я вообще для нее? несостоявшаяся любовница ее жениха?
Одно радовало в развернувшейся разрухе: семьи Энцо и Баттисты остались на прежних своих местах. Слишком много было поставлено на карту, а потому они с замиранием сердца ждали исход случившегося. Так, если сменится хозяин, не исключено, что будет шанс вымолить себе помилование (любыми доступными путями). Или если и выживет Тома, то, возможно, болезнь выкует в его сердце хоть крапинку человеколюбия и тот "простит".
Получили выгоду и другие его "знакомые". Земли, отобраны хитрыми манипуляциями Торре, местами удалось вернуть прежним владельцам. Ведь страх перед властью Томмазо уже больше не давил на судей и иных блюстителей закона, кому суждено было разбираться в этих темных делах.
«Всё то, что так рачительно, ревностно собирал по крупицам на чужих костях и яростно оберегал, рубя чужие жизни, разрушится, лопнет, исчезнет, слово мыльный пузырь.»
Всё так и случилось, и когда уже стукнул год с момента его внезапного "недуга", от прежних владений и богатств Томмазо делла Торре осталось меньше половины.
Рыжего Ангела силой увез отец и буквально сразу выдал замуж за другого. Богатого и не менее важного, чем когда-то был Тома.
Но была ли она там счастливее... сие мне не известно. Остается лишь только верить и надеяться.
Что ж, моя миссия была исполнена, хотя и не в том свете, как хотелось, полагалось.
Но и покидать одинокого (не считая алчных родственников и парочки верных слуг) Тому я не спешила.
Каждый день у его кровати.
Немая мольба сдаться. Сдаться и раскаяться.
Мысли... его мысли давно стали для меня полностью открыты. Многое узнала о нем. О том, что сделало его таким черствым и жестоким. Все те предательства и ужасы, которые предстояло несчастному пройти, прежде чем он свое сердце, в конце концов, променял на камень.
Но это и не оправдывает его. Всем тяжело, но не каждый выбирает, в итоге, путь тьмы и разрушений.
А дальше – изо дня в день он перебирал все свои последующие "свершения", поступки, отвратные дела...
Да только, вместе с тем – ни капли угрызений.
Я больше этого не выдерживала. Чего он добивается? Зачем все это, если итог один. Бессмыслица... Неужто он до сих пор не видит глупость прежней жизни? Неужто до сих пор наслаждается блеском былых "побед"?
Помню, отчетливо помню, как запретила себе к нему идти. Впервые и, казалось, окончательно.
Я устала. От всего устала. От него устала....
Первый день, второй, третий – еще куда не шло, но на пятый – мое сердце не выдержало. Разрываясь от тоски и боли, оно окончательно затуманило разум. Неведомая сила тянула меня к Томе, приказывая вернуться. Убедиться, опровергнуть прежние суждения и дать глупцу еще один шанс. Очередной "еще один шанс"...
Но что-то переменилось. Я чувствовала. Еще стоя за дверью его покоев, я чувствовала, что в этот раз что-то произошло.
Несмелый шаг и замерла...
Закатные лучи солнца искрились в слезах Томы... слезах, застывших на устало прикрытых веках сломленного тирана. В ледяных озерах каменной, еще вчера казалось, бездушной глыбы...
Шаг вперед – и вдруг его очи распахнулись. Миг – и внезапно повернул голову ко мне.
Измученный, смиренный взгляд.
Я застыла ужасе, боясь даже пошевелиться.
– Ты вернулась.
Молчу...
– Я знал. Я верил...
– Тома... – жалобно прошептала, тая в буре непонятных, смешанных с радостью и страхом чувств.
– Благодарю. Благодарю, что простила.
(тяжело сглотнула, молчу)
– Знаю, что я этого не заслужил. Но я рад. Очень рад. И если когда-нибудь смогу, то выполню всё, что пожелаешь. Я готов платить по счетам.
***
Прошло еще несколько месяцев, прежде чем Тома смог самостоятельно двигаться. Нет, в нем не было больше прежнего Томмазо. Не было. Хотя порой мне казалось, что внутри его уже вообще никого не было. Все умерло, оставив пустую оболочку...
Все последующее было исключительно его решением.
Де юре и де факто собственником прежних земель рода д'Эсте путем дарения стал Энцо.
Многие другие, полученные нечестным путем, угодья, что еще не успели вернуться к своим прежним владельцам, были проданы оным за символические суммы, а вырученные средства, в свою очередь, – розданы беднякам.
Остальное все планировал пожертвовать монастырю, в который после дальних скитаний по миру, собирался отправиться, избрав путь аскета и смиренного.
– Есть еще одно незаконченное дело, Витти. Ты со мной?
Молчаливо кивнула и улыбнулась.
***
Ранним утром, как и условились, в день его отъезда мы встретились недалеко от ворот Неаполя.
– Я боялся, что ты не придешь.
– Как же так? Мой Тома и без меня.
Ухмыльнулся.
Коротко остриженный, тусклые, замученные глаза, лицо побитое первыми морщинами... Серая, простецкая, льняная длинная туника и такой же мешок через плечо с пожитками. Его было трудно узнать с той нашей первой встречи. Поразительные перемены... Совсем другой человек. Но это был человек, а не животное, кем он просаживал свою прежнюю жизнь.
Шаги по тонкой тропинке высоко на холм, а затем резко вниз... извилистой гадюкой. Через лесок и снова на холм.
Прошло не мало времени, прежде чем мы оказались перед побитым временем темно-серым, с немного покривившейся крышей, домом, что стоял на отшибе небольшой деревушки.
– Здесь живет ее семья, – вдруг изрек Тома и замер у двери в нерешимости.
(молчу, заледенев в догадках)
– На Искье она работала и жила у двоюродной тетки. А здесь, здесь она взросла... и меня, на беду свою, повстречала...
–Баттиста, – едва слышно шепнула я.
Несмело закивал головой и опустил взгляд в землю:
– Баттиста...
Глава 20. Прощание
***
Глубокий вдох – его, мой. И обрушил кулак на деревянное полотно. Уверенный стук – замерли.
Тягучие мгновения – и вдруг послышалось за дверью шарканье, тихий кашель. Щелкнул затвор – и отворилось чистилище...
В комнате собралось немало людей: взрослые (хозяева угодья), их дети (трое девочек, лет семи-десяти; юный молодой человек лет двадцати), старик и пожилая женщина, которую привели под руку. Взгляды судей уставились на нас, выжидая раскаяния.
Побелел, посинел Тома и, казалось, забыл, как дышать. Тягучие мгновения – и вдруг глубоко вздохнул. Взгляд прямиком в глаза своей ответственности и злодеяниям.
– Я думаю, вы уже догадались кто я.
– Догадались, синьор, – не торопясь, но все же ответил мужчина, глава семьи. – Простите, что сразу не признали.
Быстро все склонили головы.
– Не надо, прошу, – вдруг дернулся Тома, невольно махнув рукой, словно желая согнать пелену прежней своей жизни. – Прошу, – уже более сдержано повторил. – Я пришел с миром. Я хочу раскаяться. Я виноват. Если бы только мог вернуть всё, то... никогда бы больше не врывался в жизнь Баттисты. Мне стыдно за ту клевету, которую обрушил на нее. За все те беды, что принес. Стыдно, но знаю, что нет мне прощения. Хотя, все равно прошу...
Живите на своей земле, а теперь она ваша и только ваша, сколько угодно и поступайте с ней, как захотите. Я виноват – и понесу свое наказание. Прошу прощение.
Резкий разворот, и не дожидаясь слов хозяев, вердикта, быстро направился к выходу. Вдруг замер возле молодого человека, вытащил из кармана сверток бумаг и ткнул ему в руки:
– Я верю, что распорядитесь мудро.
Еще шаг – и выскочил из дома наружу.
Едва ли не срываясь на бег, быстро устремился по тропинке на холм.
Бросилась я за ним.
– Стой!
(замер в сомнениях, а затем все же неспешно обернулся)
– Тома...
(подошла едва ли не вплотную.)
Но то, на что не осмелилась я – завершил Томмазо. Шаг ближе. Душа к душе.
Истомно прикрыл веки.
Повторила и я за ним, замерев в ощущениях. Казалось, я чувствовала его дыхание на своих губах.
– Прощай, Виттория. Прощай... , – тягучие мгновения тишины, и вдруг продолжил. – Благодарю тебя за то, что появилась в моей жизни. Благодарю... за то, что изменила меня. По-моему, я только сейчас стал чувствовать себя живым, настоящим.
Я тебя никогда не забуду.
(и вновь тишина, замершая в темноте переживаний)
– Прощай, – едва слышно прошептала я... (все еще боялась распахнуть веки)
– Прощай.
дуновение ветра... – и послышались шарканье гальки, отдаляющиеся шаги.
Стремительный взгляд вдогонку – тихая, мягкая поступь, исчезающего навсегда из моей жизни... Томы.
И вдруг на душе вместо боли расставания стало так просто, легко. Светло и нежно.
Чувства отступили.
Я стала свободна. Наконец-то свободна. По-настоящему свободна. Хоть и опять одинока...
– Прощай, – еще раз невольно повторила и отвернулась, пряча свои невидимые слезы, такие же невидимые, как и я... сама.
Глава 21. Тяжелый путь
– Спасибо тебе дочка, спасибо за всё.
От этих слов меня подбросило на месте. Резкий разворот и уставилась на стоящую за моей спиной пожилую женщину.
Узнала. Та самая старушенция из дома Баттисты.
– Вы меня видите? – едва ли смогла я изречь, справляясь с шоком.
Ухмыльнулась та. Сильнее облокотилась на свою палицу и подалась немного вперед, ко мне ближе, вкрадчиво, словно тайну, шепча свои слова:
– И тебя, и других. И живых, и мертвых. И прошлое, и будущее...
Глаза мои округлились еще больше, и я замерла не шевелясь.
– Да не бойся ты меня. Это мне в пору остерегаться тебя, а не наоборот.
– Меня?
– Да не бойся, говорю. Не выдам твои тайны. Внучка моя, Баттиста, рассказала мне всё о тебе.
– Как? Она же, – замолчала я, осекаясь на правде.
– Да что ты. Не переживай, – опустила голову женщина, взгляд в землю. – Давно знаю, что нет ее больше с нами. Что убил... что скинул со скалы.
– Как? Как знаете?
– Да как и всё...
– Чего молчали? – казалось, что-то взорвалось во мне от негодования.
Рассмеялась та сама себе под нос. Взгляд мне в глаза.
– Да кто мне поверит? Старуха, выжившая из ума. Говорящая с призраками... Вот даже сейчас... стою на дороге и сама с собой болтаю.
(с издевкой улыбнулась)
Промолчала я, спрятав взгляд.
– Но... полно ворошить прошлое. Я тут не только поблагодарить тебя. Внучка поведала мне, что гложет тебя. И я хочу помочь.
– Что? – в непонимании уставилась на старуху.
– Что-что? Веди меня, говорю, туда где ты погребена. Пора и нам сослужить тебе службу. Отплатить за твою доброту и милосердие. Терпение.
– Что вы?!
– ВЕДИ говорю! Веди, не спорь. Никому о тебе не расскажу, не бойся. И мира сего не бойся. Верь в себя. Ты еще многое здесь изменишь. Много душ спасешь. Пришло твое время. Пора просыпаться.
***
Шаг за шагом. Я сгорала от волнения, словно мне предстояло вновь родиться на свет. Снова встретить лицом к лицу эту жестокую, несправедливую жизнь. И чем ближе к месту моего погребения, тем страшнее становилось и хотелось сбежать.
Но, временами всплывающее в моей голове прежде сказанное этой пожилой женщиной, что шаркала за моей спиной, заставляло опять и опять прийти в себя и настойчиво идти навстречу свободе.
***
Путь выдался далекий, тяжелый, хотя на любые мои просьбы отдохнуть старуха только загадочно улыбалась и шептала:
